вперед,  потом  со  страшным  усилием  откинулся.
Проржавевший подводный кусок прута лопнул. Дурак отлетел  назад,  ударившись
головой о берег ручья. На мгновение потерял сознание, и тело его покатилось,
поплыло к изгороди. Вдохнув воду, он болезненно закашлялся и поднял  голову.
Когда мир перестал кружиться,  дурак  порылся  под  водой.  Нашел  отверстие
высотой в фут, но всего  в  семь  дюймов  шириной.  Погрузившись  по  плечи,
ухватился руками за края отверстия, потом погрузился с головой. Потом сел  и
просунул ногу в отверстие.
   И снова смутно осознал, что  одного  желания  недостаточно;  давление  на
преграду не заставит ее отступить. Тогда он перешел  к  следующему  пруту  и
попытался сломать его, как предыдущий. Но прут не поддался, не сдался и прут
с противоположной стороны.
   Наконец  дурак  прекратил  усилия,  отдыхал.  Безнадежно   посмотрел   на
пятнадцатифутовую изгородь с близко посаженными загнутыми наружу остриями  и
хищными рядами обломков стекла. Что-то причиняло ему боль; пошевелив руками,
он отыскал отломанный одиннадцатидюймовый кусок железного прута. Сел,  держа
его в руках и тупо глядя на изгородь.
   Коснись меня, коснись меня. Призыв, за которым сильнейшее чувство; голод,
требование, поток  сладости  и  необходимости.  Призыв  не  прекращался,  не
смолкал, но этот был каким-то особым. Словно в  нем  самом  заключен  способ
передвижения, сигнал, которому невозможно противиться.
   И когда прозвучал этот призыв, внутренняя  нить,  соединявшая  два  мира,
задрожала  и  разбухла.  И  начала  неуверенно   функционировать.   По   ней
проносились фрагменты,  обрывки,  клочки  внутренней  силы,  воспринимались,
обрастали сведениями, устремлялись назад.  Взгляд  необычных  глаз  упал  на
кусок железного прута, руки начали  поворачивать  железо.  Проснулся  разум,
оцепеневший от неупотребления; впервые занялся определенной проблемой.
   Дурак сидел в воде у самой изгороди. Куском прута он начал тереть  другой
прут под самым скрещением с поперечной перекладиной.
   Пошел дождь. Он шел весь день и всю ночь и половину следующего дня.
   - Она была здесь, - сказала Алишия. Лицо ее  пылало.  Мистер  Кью  обошел
комнату, его запавшие глаза горели. Он пропустил бич сквозь пальцы.  В  биче
четыре хвоста. Алишия, вспоминая, сказала:
   - И она хотела, чтобы я прикоснулась к ней. Просила меня об этом.
   - К ней прикоснутся, - ответил  отец.  -  Зло,  зло,  -  бормотал  он.  -
Невозможно оградиться от зла, - завывал он. - Я думал, что  смогу.  Ты  зло,
Алишия, как сама знаешь, потому что женщина прикасалась  к  тебе,  несколько
лет она держала тебя. Но она никогда не держала Эвелину... Это у  Эвелины  в
крови, и эту кровь нужно выпустить. Как ты думаешь, где она?
   - Наверно, ее нет в доме. У пруда. Ей нравится пруд. Я пойду с тобой.
   Он посмотрел на нее, на ее раскрасневшееся лицо, на горящие глаза.
   - Это мое дело. Оставайся здесь!
   - Пожалуйста...
   Он взмахнул тяжелым хлыстом.
   - Ты тоже, Алишия?
   Она отвернулась, подавляя растущее возбуждение.
   - Потом, - проворчал он. И выбежал.
   Алишия постояла дрожа, потом подошла к окну. Увидела отца, тот решительно
уходил. Руки девушки сжали оконный переплет. Губы разошлись, и она испустила
странный бессловный крик.

***

   Эвелина, запыхавшись,  добежала  до  пруда.  Что-то  -  невидимый  дымок,
какое-то волшебство - лежало на воде. Девочка с  жадностью  вдохнула  его  и
наполнилась ощущением близости.  Она  не  знала,  что  приближается  к  ней:
существо или событие; но оно близко, и Эвелина приветствовала его. Ноздри ее
раздулись и задрожали. Она подбежала к краю воды и протянула руку.
   Выше по течению вода закипела,  и  из-за  зарослей  падуба  появился  он.
Выбрался на берег и лег, отдуваясь и глядя на нее. Он был широкий и  плоский
и весь покрыт царапинами. Руки у него распухли и сморщились от воды; он  был
тощий и измученный. Тут и там свисали обрывки одежды,  совсем  не  прикрывая
тело.
   Девочка, словно зачарованная, склонилась к  нему,  от  нее  исходил  этот
призыв, потоки одиночества, ожидания, голода, радости и  сочувствия.  В  ней
чувствовалось огромное возбуждение, но не было ни шока,  ни  удивления.  Она
уже много дней знала о нем, как и он о ней, и теперь их молчаливое излучение
протянулось навстречу друг другу, смешалось и переплелось.  Они  молча  жили
друг в  друге.  Эвелина  наклонилась  и  коснулась  его,  коснулась  лица  и
растрепанных волос.
   Он сильно задрожал и отполз от воды. Эвелина опустилась рядом с ним.  Они
сидели рядом, и наконец она посмотрела  в  его  странные  глаза.  Эти  глаза
словно расширились и заполнили пространство; девочка заплакала от радости  и
устремилась к этим глазам. Она хотела жить в них, может, и умереть,  но  все
равно быть их частью.
   Она никогда не  разговаривала  с  людьми,  и  он  никогда  ни  с  кем  не
разговаривал. Она не знала, что такое поцелуй, а он, если и  видел  поцелуи,
то не понимал их значения. Но у них была  гораздо  лучшая  возможность.  Они
сидели рядом, она опустила руку  на  его  обнаженное  плечо,  и  течения  их
внутренних сущностей смешались. Они не слышали решительных шагов ее отца, не
слышали, как он ахнул, а потом гневно  заревел.  Они  ничего  не  сознавали,
кроме друг друга, пока отец не подбежал, схватил ее, поднял  над  головой  и
отбросил назад. И даже не оглянулся, чтобы посмотреть, куда она упала. Стоял
над дураком,  с  побелевшими  губами,  с  вытаращенными  глазами.  Губы  его
разошлись, и снова он испустил ужасный крик. А потом поднял хлыст.
   Дурак был так ошеломлен, что ни первый,  ни  второй  удар,  казалось,  не
произвели на него никакого впечатления, хотя плоть его, и так исцарапанная и
сморщенная, разорвалась и из раны хлынула кровь Дурак лежал,  тупо  глядя  в
воздух на то  место,  где  только  что  были  глаза  Эвелины  Но  вот  снова
просвистел хлыст, заостренные концы плети углубилась  в  тело,  и  в  дураке
проснулся старый рефлекс Дурак принялся  отползать,  погрузившись  ногами  в
воду Мужчина выронил хлыст  и  обеими  руками  схватил  дурака  за  запястье
Взбежал по берегу ручья, таща за собой длинное изорванное тело дурака Пнул в
голову, потом вернулся за хлыстом. В это время дурак сумел  приподняться  на
локте Мужчина снова пнул его, перевернул на спину Поставил  ногу  дураку  на
плечо и  прижал  к  земле,  продолжая  стегать  хлыстом  голый  живот  Сзади
послышался дикий крик, и  словно  бык  с  тигриными  когтями  набросился  на
мужчину Тот тяжело упал, повернулся и увидел обезумевшее лицо своей  младшей
дочери Она прикусила губу, из губы текла кровь, а  по  краям  рта  выступила
пена Эвелина вцепилась отцу в лицо,  пальцем  выдавила  левый  глаз  Мужчина
закричал от боли, сел, ухватился за  воротник  ее  платья  и  дважды  ударил
девочку  по  голове  тяжелой  рукоятью  хлыста   Завывая,   нечленораздельно
выкрикивая, он снова повернулся к дураку Но тот наконец ощутил непреодолимое
стремление убежать Это стремление подавило  все  остальное  И  может,  когда
тяжелая рукоятка плети лишила девочку сознания, оборвалась и еще одна  нить.
В любом случае дураку оставалось только убегать, и он не мог  больше  ничего
сделать, пока не убежит Длинное тело сложилось, как у жука-щечкуна, взвилось
и изогнулось в полусальто. Дурак опустился на четвереньки  и  сразу  прыгнул
снова Хлыст захватил его в воздухе,  тело  на  мгновение  изогнулось  вокруг
хлыста, зажало его между ребрами и берцовой костью Рукоять  выскользнула  из
ладони мужчины Тот закричал  и  нырнул  за  дураком,  который  устремился  в
заросли падуба Мужчина упал лицом в листву, расцарапал кожу Потом погрузился
в воду и одной рукой ухватил за голую ногу Потянул, но нога  ударила  его  в
ухо И тут мужчина головой ударился о железную изгородь  Дурак  уже  выбрался
наружу и лежал, наполовину погрузившись в воду, слегка  дергаясь  в  усилиях
встать Повернувшись, он увидел, что мужчина вцепился в прутья и дергает  их,
не подозревая натачия подводного отверстия Дурак вцепился в  почву,  розовая
вода текла от него к преследователю И тут рефлекс бегства  медленно  оставил
его Наступил период тьмы, а затем дурак ощутил странное новое чувство  Такое
же новое, как призыв, который привел его сюда,  и  почти  такое  же  сильное
Похожее  на  страх,  но  если  страх  казался  дураку  туманом,   липким   и
ослепляющим, то это новое чувство напоминало жажду, оно такое же  жесткое  и
целеустремленное Дурак выпустил ядовитые растения, которые  густо  покрывали
выщелоченную почву у ручья. Позволил воде  помочь  ему  и  снова  подплыл  к
прутьям, за которыми кричал и прыгал обезумевший отец Прижал мертвое лицо  к
изгороди  и  шире  раскрыл  глаза  Крик  прекратился  Впервые   сознательно,
целеустремленно дурак использовал  свой  взгляд,  использовал  для  чего-то,
помимо корки хлеба.
   Когда мужчина ушел, дурак выбрался из ручья и, спотыкаясь, побрел в лес.

***

   Увидев возвращающегося отца, Алишия взяла  в  рот  руку  и  прикусила  Не
одежда, порванная и грязная, не выдавленный глаз Что-то другое, что-то.
   - Отец!
   Он не ответил, но двинулся прямо к ней. В последнее мгновение,  когда  он
готов был наступить на нее, как на стебель пшеницы, она отступила в сторону.
Он прошел мимо и исчез в библиотеке, оставив дверь открытой.
   - Отец!
   Никакого ответа. Она вбежала в библиотеку. Отец стоял  у  шкафа,  который
девушка никогда не видела открытым Теперь он был открыт Отец достал из  него
револьвер с длинным стволом и небольшую коробку  патронов.  Открыл  коробку,
высыпал патроны на стол. И принялся методично заряжать.
   Алишия подбежала к нему.
   - Что это? Что это? Ты ранен, позволь мне помочь тебе, что ты сейчас...
   Его единственный целый глаз смотрел на нее неподвижно и остекленело. Отец
глубоко вдохнул, слишком глубоко, как будто очень  долго  сдерживал  воздух,
вдохнул  со  свистом.  Со  стуком   вставил   патрон   на   место,   щелкнул
предохранителем, посмотрел на Алишию и поднял пистолет.
   Она никогда не могла забыть этот взгляд. И  тогда,  и  позже  происходили
ужасные вещи, однако время смягчало их, размывало четкие очертания. Но  этот
взгляд не забывался никогда.
   Отец устремил на нее взгляд одного глаза,  поймал  ее  своим  взглядом  и
удержал; она  дергалась,  как  наколотое  насекомое.  С  ужасающей  ясностью
поняла, что он ее не видит,  что  он  смотрит  на  какой-то  свой  неведомый
внутренний ужас. По-прежнему глядя сквозь нее, он вложил ствол  пистолета  в
рот и нажал на курок.
   Шума было не очень много. Волосы  на  макушке  взвились.  Глаз  продолжал
смотреть, по-прежнему удерживая Алишию. Девушка позвала отца по имени. Но  и
мертвый он был так же недоступен, как мгновение  назад.  Наклонился,  словно
показывая, что стало с его головой, и тут  его  взгляд  перестал  удерживать
Алишию, и она убежала.
   Два часа, целых два часа прошло, прежде чем она нашла  Эвелину.  Один  из
этих двух часов был просто потерян, он  весь  состоял  из  черноты  и  боли.
Второй оказался слишком тихим, время тянулось с легким всхлипыванием. Алишия
поняла, что всхлипывает она сама.
   - Что? Что ты сказал? -  плакала  она,  пытаясь  понять,  все  задавая  и
задавая этот вопрос молчащему дому.
   Она нашла Эвелину у пруда. Девочка лежала  на  спине,  и  глаза  ее  были
широко раскрыты. На голове ее была шишка, а  в  ней  углубление,  в  которое
можно было положить три пальца.
   -  Не  нужно,  -  негромко  сказала  Эвелина,  когда  Алишия   попыталась
приподнять ее голову. Алишия осторожно опустила голову,  наклонилась,  взяла
руки сестры и сжала ИХ.
   - Эвелина, что случилось?
   - Меня ударил отец, - спокойно ответила Эвелина. - Я хочу спать.
   Алишия заплакала. Эвелина сказала:
   - Как называется, когда один  человек  нужен  другому..,  когда  хочется,
чтобы к тебе прикасались.., и двое  как  одно  целое,  и  больше  никого  не
существует?
   Алишия, читавшая книги, задумалась.
   - Любовь, - ответила она наконец. Глотнула. - Но это безумие. Это плохо.
   Спокойное лицо Эвелины приобрело мудрое выражение.
   - Нет, не плохо, - сказала девочка. - У меня это было.
   - Тебе нужно вернуться в дом.
   - Я посплю  здесь,  -  ответила  Эвелина.  Она  посмотрела  на  сестру  и
улыбнулась. - Все в порядке... Алишия?
   - Да?
   - Я никогда не проснусь, - с тем же странным  мудрым  выражением  сказала
Эвелина. - Я хотела кое-что сделать, но теперь не смогу. Сделай это за меня.
   - Сделаю, - прошептала Алишия.
   - Для меня, - настаивала Эвелина. - Тебе не понравится.
   - Сделаю.
   - Когда будет ярко светить солнце, - сказала Эвелина, - окунись  в  него.
Это еще не все, подожди. - Она закрыла глаза. На лбу ее появилась морщинка и
тут же разгладилась. - Будь на солнце. Двигайся, бегай. Бегай  и..,  прыгай.
Подними ветер. Я так хотела это сделать. Я сама не знала,  что  хочу  этого,
пока... Алишия!
   - Что, что?
   - Вот оно, вот, разве ты не видишь? Любовь, с солнцем по всему телу!
   Далеко в лесу за изгородью послышался плач.  Алишия  долго  слушала  его,
наконец протянула руку и закрыла глаза Эвелины. Встала и  пошла  к  дому,  а
плач сопровождал ее, пока она не добралась до двери. И даже, кажется, проник
вместе с ней.

***

   Услышав негромкий стук копыт во дворе, миссис Продд что-то  прошептала  и
выглянула  из-за  канифасовой  кухонной  занавески.  При  звездном  свете  и
благодаря хорошему знакомству с двором  она  различила  лошадь  и  сани  для
перевозки камней, рядом стоял ее муж. Он  направлялся  к  входу.  Доигрался,
подумала она, застрянет в лесу. Сейчас весь обед сгорит.
   Но он не доигрался. Об этом сразу сказал взгляд на его лицо.
   - Что случилось, Продд? - с тревогой спросила она.
   - Дай одеяло.
   - Какого...
   - Быстрей. Парень тяжело ранен. Подобрал его в лесу.  Как  будто  медведь
его задрал. Всю одежду разорвал.
   Она бегом принесла одеяло, он выхватил его и  вышел.  И  через  мгновение
вернулся, неся человека.
   - Сюда, - сказала миссис Продд. Она распахнула дверь в комнату  Джека.  А
когда Продд заколебался, держа на руках длинное обвисшее тело, она сказала:
   - Входи, входи, не обращая внимания на грязь. Отмоется.
   - Принеси тряпку и горячей воды, - с усилием сказал  он.  Она  подошла  и
осторожно приподняла одеяло.
   - О, Боже!
   Он остановил ее у двери.
   - Он не протянет ночь. Может, не стоит мучить его этим. - И он указал  на
кастрюлю с горячей водой, которую она принесла.
   - Мы должны попробовать.  -  Она  вошла.  Остановилась.  Он  взял  у  нее
кастрюлю, а она стояла, побледнев, закрыв глаза.
   - Ма...
   - Пошли, - негромко ответила она. Подошла к  кровати  и  начала  обмывать
истерзанное тело.
   Он протянул ночь. Протянул и неделю, и только тогда у  Проддов  появилась
надежда. Лежал неподвижно в  комнате,  которая  называлась  комнатой  Джека,
ничем не интересовался, ни  на  что  не  реагировал,  кроме  света,  который
появлялся в окне и исчезал. Лежа, он смотрел в окно; может, видел что-то,  а
может, ничего не видел. Да и мало что можно было  увидеть  снаружи.  Далекая
гора, бедная земля Продда; изредка сам Продд, кукла на удалении,  царапающий
упрямую почву сломанной  бороной,  выдергивающий  сорняки.  Внутренняя  суть
лежащего  оставалась  замкнутой  и  молчаливой.  Внешняя   оболочка   словно
сморщилась и тоже стала недоступной. Когда миссис Продд приносила еду - яйца
и теплое парное молоко, домашние копчения и лепешки, - он ел, если  она  его
заставляла, и не обращал внимания ни на нее, ни на пищу, если не заставляла.
   Вечерами Продд спрашивал:
   - Он ничего еще не сказал?
   Жена качала головой. Через неделю Продду пришла в голову мысль. Через две
недели он ее высказал.
   - Как ты думаешь, ма, он не свихнулся? Она рассердилась.
   - Что значит свихнулся? Продд сделал жест.
   - Ну, знаешь. Слабоумный. Может, поэтому и не говорит.
   - Нет, - уверенно  ответила  его  жена.  Она  подняла  голову  и  увидела
вопросительное выражение Продда. Сказала:
   - Ты смотрел ему в глаза? Он не идиот.
   Да, он заметил этот взгляд. И  встревожился.  Но  больше  ничего  не  мог
сказать.
   - Ну, я хотел бы, чтобы он хоть что-нибудь сказал. Она взяла в руки чашку
с кофе.
   - Помнишь Грейс?
   - Да, ты мне  рассказывала.  Твоя  двоюродная  сестра,  которая  потеряла
малышей.
   - Да. Ну, так вот, после пожара Грейс была  почти  такая  же,  весь  день
лежала молча. Можно было с  ней  говорить,  а  она  как  будто  не  слышала.
Показываешь ей что-то,  а  она  словно  слепая.  Приходилось  кормить  ее  с
ложечки, вытирать лицо.
   - Может, здесь то же самое, - признал Продд. - Этот парень  столкнулся  с
чем-то, что лучше позабыть... Но ведь Грейс потом стало лучше?
   - Ну, прежней она никогда не стала, - ответила его жена. - Но все  же  ей
стало лучше. Я думаю, иногда мир становится невыносим, и тело отворачивается
от него, чтобы передохнуть.
   Проходили недели,  и  разорванная  плоть  заживала,  широкое  худое  тело
поглощало питание, как кактус влагу. Никогда в жизни не было у него  столько
еды и отдыха...
   Женщина сидела с ним  и  разговаривала.  Пела  песни  -  "Теки  спокойно,
сладкий Афтон" и "Мой дом в горах". Маленькая смуглая женщина с  бесцветными
волосами и светлыми глазами, и в ней ощущался голод, очень похожий  на  тот,
что испытывал он сам. Она рассказывала этому молчаливому неподвижному лицу и
о своих родителях, и о школе, и о том, как Продд приехал ухаживать за ней  в
машине своего босса. Он тогда даже править еще не научился.  Рассказывала  о
мелочах в прошлом, которые для нее  не  были  мелочами;  о  платье,  которое
надевала на конфирмацию, с бантом и маленькими оборками тут и там, и о  том,
как однажды муж Грейс пришел домой пьяным, в изорванных праздничных  брюках,
неся  под  мышкой  живую  свинью,  которая  визжала  изо  всех  сил.  Читала
молитвенник и рассказывала эпизоды библии. Говорила обо всем, что у  нее  на
уме, но только не о Джеке.
   Он никогда не улыбался и не отвечал,  и  единственной  его  реакцией  был
взгляд. Когда она была в комнате, он не отрывал взгляда от ее лица, а  когда
ее не было, терпеливо смотрел на дверь. Она не знала, какое  это  гигантское
отличие от его обычного поведения. Но  в  этом  измученном  теле  постепенно
залечивалась не только плоть.
   Наконец наступил день, когда Продды сидели за ланчем - они  называли  это
"обедом", - и за дверью комнаты Джека послышалось царапанье. Продд обменялся
с женой взглядом, потом встал и открыл дверь.
   - Ну, ты не можешь так ходить. - Он крикнул:
   - Ма, принеси мой второй комбинезон.
   Он был слаб, но стоял на  ногах.  Ему  помогли  подойти  к  столу,  и  он
плюхнулся на стул. Глаза его оставались пустыми, он не обращал  внимания  на
еду, пока миссис Продд не поднесла ложку к его носу. Тогда он взял  ложку  в
свою широкую ладонь, сунул в рот, глядя мимо ложки на женщину. Она похлопала
его по плечу и сказала, что он удивительно хорошо справился.
   - Ну, ма, не нужно обращаться с ним, как с двухлетним ребенком, -  сказал
Продд. Он снова встревожился, наверно, из-за взгляда.
   Она предупреждающе сжала мужу руку; он понял и больше ничего не  говорил.
Но поздно вечером, когда ему  казалось,  что  она  уснула,  жена  неожиданно
сказала:
   - Я должна обращаться с ним, как с двухлетним  младенцем,  Продд.  Может,
даже еще более маленьким.
   - Как это?
   - С Грейс было так же, - объяснила она. - Но не так плохо. Ей было словно
шесть лет, когда она начала поправляться.  Куклы.  Когда  ей  не  доставался
яблочный пирог, она горько плакала. Как будто снова росла. Быстрее,  я  хочу
сказать, но словно шла по прежней дороге.
   - Думаешь, у него то же самое?
   - Разве он не похож на двухлетнего?
   - Первый двухлетний ребенок ростом в шесть  футов.  Она  фыркнула,  делая
вид, что раздражена, - Мы вырастим его,  как  ребенка.  Он  некоторое  время
м