м дольше он шел, тем громче  звучал  призыв  и  сильней
становилось его очарование. Лоун шел около часа, не сворачивая,  если  можно
было пройти прямо, и к тому времени  как  достиг  выщелоченной  поляны,  был
почти загипнотизирован. Допустить большее участие сознания означало  разжечь
такой адский конфликт, который он не сможет выдержать. Слепо спотыкаясь,  он
подошел к ржавой изгороди и сильно ударился о нее местом над больным глазом.
Цеплялся, пока не прояснилось зрение, осмотрелся и задрожал.
   На мгновение он почувствовал сильнейшее стремление уйти из этого ужасного
места и держаться подальше от него. Но в то же время,  когда  разум  пытался
вмешаться, Лоун услышал журчание ручья и начал поворачиваться к нему.
   В том месте, где изгородь встречается с ручьем, он  опустился  в  воду  и
пробрался к основанию изгороди. Да, отверстие на месте.
   Лоун всмотрелся сквозь изгородь, но заросли падуба разрослись  еще  гуще.
Ничего не слышно - акустически. Но призыв...
   Подобно тому, что он слышал раньше, призыв говорил о голоде, одиночестве,
желании. Разница  заключалась  в  желании.  Без  слов  призыв  сообщал,  что
пославший его слегка испуган, чем-то отягощен и встревожен  состоянием  этой
тяжести. В сущности призыв спрашивал: "Кто позаботится обо мне сейчас?".
   Может быть, помогла холодная вода. Сознание Лоуна неожиданно прояснилось.
Он сделал глубокий вдох и нырнул.  По  другую  сторону  изгороди  немедленно
вынырнул, поднял голову и прислушался. Слушал  внимательно,  погрузившись  в
воду так, что торчали только ноздри.  Очень  осторожно  продвинулся  вперед,
отталкиваясь локтями, пока голова его не  оказалась  под  аркой  и  он  смог
видеть, что за ней.
   На берегу сидела маленькая девочка, одетая в рваное клетчатое платье. Лет
шести.  Ее  недетское  лицо  с  острыми  чертами  казалось  встревоженным  и
измученным. И если он считал, что его меры предосторожности  достаточны,  то
ошибался. Девочка смотрела прямо на него.
   - Бонни! - резко позвала она.
   Ничего не произошло.
   Лоун оставался на месте. Девочка продолжала наблюдать за ним, но  тревога
ее не оставила. Лоун осознал две вещи: что ее  тревога  составляла  сущность
услышанного им призыва и что хоть она настороженно смотрела на него,  но  не
считала настолько опасным, чтобы отрываться от своих мыслей.
   Впервые  в  жизни  он   ощутил   колкую   и   горячую   смесь   гнева   и
заинтересованности, которая  называется  раздражением.  За  ней  последовала
волна облегчения, словно он сбросил тяжелую ношу, которую нес на себе  сорок
лет. Он не знал.., не знал, насколько тяжела эта ноша!
   Ушли в прошлое хлыст и крики, волшебство и потери. Он все это помнил,  но
они  принадлежали  прошлому,  их  щупальца  с  нервными  тканями   оказались
перерезанными и не могли дотянуться до него в настоящее. Призыв оказался  не
водоворотом крови и чувств, а бесцельным плачем голодного ребенка.
   Лоун погрузился  в  воду  и  попятился,  как  большой  рак.  Прополз  под
изгородью, выбрался из ручья и вернулся к своей работе.

***

   Возвращался он в свое убежище вспотевший, с  восемнадцатидюймовым  камнем
на плече и настолько уставший, что совершенно забыл об обычной осторожности.
С шумом пробрался через кусты на крошечную полянку перед дверью и застыл.
   У двери сидела на корточках совершенно голая девочка лет четырех.
   Девочка посмотрела на него,  и  ее  глаза,  все  ее  темное  лицо  словно
замерцало.
   - Хи-хии! - счастливо сказала она.
   Лоун уронил  камень  с  плеча.  Наклонился  над  девочкой,  закрывая  ее,
высокий, как небо, и полный угрозы грома.
   Она совершенно его не испугалась.  Отвела  взгляд  и  принялась  деловито
грызть морковку, поворачиваясь во время еды, как белка.
   Лоун краем взгляда уловил движение. Из вентиляционной щели в  бревенчатой
стене показалась еще одна морковка. Упала на землю, и за ней последовала еще
одна.
   - Хо-хо! - Лоун опустил взгляд и увидел двух маленьких девочек.
   Единственное преимущество, которое имел  Лоун  в  таких  обстоятельствах,
заключалось в том, что  ему  не  нужно  было  сомневаться  в  своем  здравом
рассудке и даже обсуждать с собой этот вопрос.  Очень  ценное  преимущество.
Лоун наклонился и поднял одну из девочек. Но когда распрямился, ее не было.
   Вторая была. Она очаровательно улыбнулась и начала грызть новую морковку.
   Лоун спросил:
   - Что ты делаешь? - Голос  его  звучал  хрипло  и  неблагозвучно,  как  у
глухонемого. Девочка вздрогнула. Перестала есть и с открытым ртом посмотрела
на него. Ее рот был заполнен кусочками морковки и  придавал  ей  сходство  с
пузатой печью с открытой дверцей.
   Лоун опустился на колени. Он не отрывал от девочки взгляда, а  его  глаза
однажды приказали человеку убить себя и много раз преодолевали инстинкт тех,
кто  не  хотел  его  кормить.  Не  понимая  почему,  он   действовал   очень
старательно. В нем не было ни гнева,  ни  страха,  он  просто  хотел,  чтобы
девочка оставалась неподвижной.
   Закончив, он протянул к девочке руки. Она шумно выдохнула, послав  ему  в
глаза и нос множество кусочков морковки, и исчезла.
   Лоун страшно удивился - что само по себе очень необычно, потому  что  его
редко что-нибудь интересовало настолько, чтобы он смог удивиться. Еще  более
необычно - удивление было с оттенком почтительности.
   Он встал, прижался спиной к бревенчатой  стене  и  поискал  девочек.  Они
стояли рядом, держась за руки,  и  смотрели  на  него.  Смотрели  удивленно,
ожидая, что он сделает еще.
   Однажды, несколько лет назад, он поймал оленя.  Однажды  с  земли  поймал
птицу на верхушке дерева. Однажды поймал в ручье форель.
   Однажды...
   Лоун просто не создан был для того, чтобы гнаться за тем, кого не  сможет
поймать. Он наклонился, поднял камень, отодвинул кол,  закрывавший  вход,  и
вошел в свой дом.
   Свалив камень в очаг, он забросал его остывающими углями. Потом подбросил
дров и раздул пламя, повесил чугунный котелок. И все время за ним  от  двери
наблюдали два силуэта с яркими глазами. Лоун не обращал на них внимания.
   У дымовой дыры  свисал  с  крюка  освежеванный  кролик.  Лоун  снял  его,
разорвал на четверти, сломал спину и бросил все в котелок.  Из  ниши  достал
картошку и несколько кристаллов горной соли. Соль пошла в котелок и картошка
тоже, после того как он топором разрезал ее на половинки. Потом потянулся за
морковкой. Кто-то забрал его морковь.
   Лоун повернулся и сердито посмотрел на дверь. Две головы исчезли из вида.
Из-за двери послышались смешки.
   Котелок кипел с час, а Лоун тем временем точил топор  и  связывал  метлу,
как у миссис Продд. И медленно, постепенно, по частичке дюйма  за  раз,  его
гостьи входили в дом. Глаза их не  отрывались  от  кипящего  котла.  Девочки
пускали слюнку.
   Лоун продолжал свои дела, не глядя на девочек.  Когда  он  приближался  к
ним, они отступали, а когда  отходил,  входили  снова,  и  каждый  раз  чуть
поближе. Вскоре отступления их стали меньше, а приближения больше, так что у
Лоуна появилась возможность захлопнуть дверь, что он и сделал.
   В неожиданно наступившей темноте шипение котелка и треск огня  прозвучали
очень громко. Других звуков не было. Лоун стоял спиной к  двери.  Он  крепко
зажмурил глаза, чтобы они  быстрее  привыкли  к  темноте.  А  когда  открыл,
полосок света из щелей  и  огня  очага  было  достаточно,  что  увидеть  всю
комнату.
   Маленькие девочки исчезли.
   Лоун закрыл дверь на затвор и медленно обошел комнату. Никого.
   Осторожно открыл дверь, потом широко распахнул ее. И снаружи их нет.
   Он пожал плечами. Потянул себя за нижнюю губу и пожалел, что  больше  нет
моркови. Потом отставил котелок,  чтобы  еда  остывала,  и  закончил  точить
топор.
   Наконец он принялся за еду. И уже в качестве  десерта  облизывал  пальцы,
когда неожиданный стук в дверь заставил его высоко подпрыгнуть.
   У двери стояла девочка в клетчатом платье. Волосы у нее  были  причесаны,
лицо отмыто. Она небрежно держала в руках предмет, который, казалось, просто
висит в воздухе. При ближайшем рассмотрении это оказалась коробка для  сигар
тикового дерева с прибитой четырехдюймовыми гвоздями веревкой.
   - Добрый вечер, - вежливо сказала девочка, - я проходила мимо и подумала,
что могу заглянуть в гости. Вы дома?
   Такое подражание обедневшей даме, которая подобным образом  напрашивается
на обед, было совершенно непостижимо  для  Лоуна.  Он  продолжил  облизывать
пальцы, не отрывая взгляда от лица девочки.  За  ней  неожиданно  показались
головы его предыдущих посетительниц, они заглядывали из-за двери.
   Но вот ноздри девочки и ее  глаза  отыскали  котелок  с  жарким.  Девочка
ласкала котелок взглядом. Потом неожиданно зевнула.
   - Прошу прощения, - скромно сказала она. Открыла крышку сигарной коробки,
достала оттуда  какой-то  белый  предмет  и  быстро  сложила  его.  Впрочем,
недостаточно быстро, чтобы скрыть, что это большой  мужской  носок.  Девочка
вытерла им губы.
   Лоуи встал, взял полено, положил его в огонь и снова сел. Девочка сделала
еще один шаг вперед. Две черные девочки вошли и встали  по  обе  стороны  от
двери как игрушечные солдатики. На лицах их застыло ожидание.  На  этот  раз
они были одеты. Одна в женские спортивные брюки, какие не носят с  тех  пор,
как у автомобилей исчезли  ручки  для  завода.  Брюки  доходили  девочке  до
подмышек, и их поддерживали два обрывка  той  же  веревки,  которые  служили
бретельками. На второй плотный  хлопчатобумажный  комбинезон,  вернее  треть
его. Комбинезон доходил до лодыжек, где проходил неровно обрезанный край.
   С видом леди, проходящей по гостиной к сладостям, белая девочка подошла к
котелку, одарила Лоуна легкой улыбкой, опустила ресницы  и  протянула  руку,
сказав:
   - Вы разрешите?
   Лоун вытянул длинную  ногу  и  отодвинул  котелок  от  девочки.  Поставил
котелок на пол подальше и с неподвижным лицом посмотрел на девочку.
   - Ах ты  дешевый  сукин  сын,  -  процитировала  девочка.  И  этого  Лоун
совершенно не понял. Пока он не научился обращать внимание на  слова  людей,
такие замечания были для него  совершенно  бессмысленными.  А  потом  он  их
просто не слышал. Поэтому он не понимая посмотрел на  девочку  и  пододвинул
котелок поближе к себе.
   Глаза девочки сузились, лицо покраснело. Неожиданно она заплакала.
   - Пожалуйста, - сказала она. - Я голодна. Мы  голодны.  У  нас  кончились
консервы. - Голос отказал ей, но она продолжала  шептать.  -  Пожалуйста,  -
шептала она, - пожалуйста.
   Лоун с каменным выражением разглядывал ее. Наконец она сделала робкий шаг
к нему. Он поставил котелок на колени и обхватил руками. Девочка сказала:
   - Я совсем не хочу  вашу  старую...  -  Но  тут  голос  ее  дрогнул.  Она
повернулась и направилась к двери. Остальные девочки смотрели ей в лицо.  От
них исходило молчаливое разочарование. Это выражение подействовало на  белую
девочку гораздо сильнее, чем на Лоуна. Она имела статус добытчика пищи и  не
справилась, и черные девочки безжалостно выражали свое неодобрение.
   Лоун сидел, держа на коленях теплый котелок, и смотрел в  открытую  дверь
на сгущающуюся темноту. Перед ним появился непрошенный образ: миссис Продд с
дымящейся тарелкой жареной ветчины и оранжевым обрамлением  из  превосходных
яиц. Она говорит:
   - А теперь садись и позавтракай. -  Какое-то  чувство,  которое  Лоун  не
сумел бы определить, заставило сжаться его солнечное  сплетение  и  стиснуло
горло.
   Он фыркнул, протянул руку  в  котелок,  достал  половинку  картофелины  и
открыл рот. Но рука не донесла картошку  до  рта.  Лоун  наклонил  голову  и
посмотрел на картошку, как будто не мог понять, для чего она предназначена.
   Снова фыркнул, швырнул картошку  назад  в  котелок,  со  стуком  поставил
котелок на пол и встал. Положил руки на косяки двери и хрипло крикнул:
   - Подождите!

***

   Кукурузу давно уже надо очищать от листа.  Но  она  продолжала  стоять  в
поле, и многие стебли были сломаны и пожелтели, и муравьи разведывали  их  и
передавали сообщение в муравейник. На паровом  поле  стоял  погрузившийся  в
почву забытый грузовик, с сеялкой за  ним;  сеялка  наклонилась,  и  из  нее
просыпалась пшеница. Из  крыши  дома  не  поднимался  дым,  а  дверь  амбара
покосилась и хлопала, словно аплодируя запустению.
   Лоун подошел к дому, поднялся на крыльцо. Продд сидел на  диване-качалке,
который уже не качался, потому что одна из его цепей  порвалась.  Глаза  его
были открыты, но казались закрытыми.
   - Привет, - сказал Лоун.
   Продд пошевелился и посмотрел  в  лицо  Лоуну.  В  его  взгляде  не  было
узнавания.  Он  опустил  глаза,  отодвинулся  назад,  чтобы  сидеть   прямо,
бесцельно поискал что-то на груди, отыскал подтяжку, оттянул и  отпустил  со
щелканьем. По его лицу пробежало тревожное выражение,  но  тут  же  исчезло.
Потом Продд снова посмотрел на Лоуна, который видел, что сознание постепенно
проникает в фермера, как кофе пропитывает кусок сахара.
   - А, Лоун, парень! - сказал  Продд.  Слова  прежние,  но  тон  их  как  у
сломанной сенокосилки. Продд встал, подошел к Лоупу, поднял руку,  очевидно,
чтобы похлопать по плечу, и тут же забыл об  этом.  Рука  повисела  немного,
потом опустилась.
   - Пора обрывать кукурузу, - сказал Лоун.
   - Да, да, знаю, - полусказал-полувздохнул Продд. - Займусь. Я  справлюсь.
Так или иначе,  до  первых  заморозков  все  будет  сделано.  Я  никогда  не
пропускал дойку, - добавил он с болезненной гордостью.
   Лоун заглянул в дверь и впервые заметил грязные тарелки, множество мух  в
кухне.
   - Ребенок родился, - сказал он, вспомнив.
   - О, да. Отличный мальчишка, как мы... - И снова Продд как  будто  забыл.
Речь его замедлилась и повисла, как рука. - Ма, - вдруг закричал он,  -  дай
парню чего-нибудь поесть! - Потом смущенно повернулся к Лоуну. - Она там,  -
сказал он, указывая. - Если кричать громко, услышит. Может быть.
   Лоун посмотрел, куда показывал Продд, но ничего не увидел. Поймал  взгляд
Продда и на мгновение погрузился в его сознание. И тут  же  отступил,  не  в
силах  приблизиться  к  тому,  что  не  смог  бы  даже  определить.   Быстро
отвернулся.
   - Я принес твой топор.
   - О, все в порядке. Мог оставить его у себя, - У меня есть свой. Помочь с
кукурузой? Продд неопределенно посмотрел на кукурузу.
   - Никогда не пропускал дойку, - сказал он. Лоун оставил  его  и  пошел  в
амбар за серпом для кукурузы. Нашел. Обнаружил  также,  что  корова  сдохла.
Пошел на кукурузное поле и принялся за работу. Немного  погодя  увидел,  что
Продд тоже работает на поле.
   После полудня, как раз перед концом работы, Продд исчез в доме.  Двадцать
минут спустя он вышел с графином и тарелкой сэндвичей. Хлеб оказался  сухим,
и сэндвичи сделаны из ветчины, которая, как помнил Лоун,  лежала  на  "полке
дождливого дня" и к которой  миссис  Продд  практически  не  прикасалась.  В
графине оказался теплый лимонад с мертвыми мухами. Лоун не задавал вопросов.
Они присели на край лошадиной кормушки и поели.
   Потом Лоун прошел на паровое поле и принялся выкапывать  грузовик.  Продд
пошел за ним, чтобы править. Остаток дня они посвятили сеянию. Лоун стоял за
сеялкой и Четырежды помогал вытаскивать грузовик из ям. Когда  с  этим  было
покончено, Лоун отвел Продда к коровнику, обвязал дохлую корову веревкой и с
помощью грузовика оттащил на опушку леса. Когда наконец они отвели  грузовик
на ночь в амбар, Продд сказал:
   - Лошади, конечно, не хватает.
   - Ты говорил, что она тебе совсем не нужна, - бестактно напомнил Лоун.
   - Теперь нужна. - Продд повернулся  к  нему  и  улыбнулся,  вспоминая.  -
Теперь меня ничего не беспокоит, сам знаешь почему. - По-прежнему  улыбаясь,
он сказал:
   - Пойдем в дом. - И всю дорогу к дому продолжал улыбаться.
   Они прошли через кухню.  В  ней  оказалось  даже  хуже,  чем  видно  было
снаружи. Часы остановились. Продд с улыбкой распахнул дверь  комнаты  Джека.
Улыбаясь, он сказал:
   - Посмотри, парень. Входи и посмотри.
   Лоун вошел и посмотрел на плетеную колыбель. Марля порвана, голубая ткань
промокла, от нее несет. У ребенка глаза похожи на  обойные  гвозди,  а  кожа
цвета горчицы, черные короткие и жесткие, как  у  лошади,  волосы  покрывают
череп, и ребенок дышит с шумом.
   Выражение лица Лоуна не  изменилось.  Он  повернулся  и  вышел  в  кухню.
Посмотрел на канифасовую занавеску, лежащую на полу.
   Продд с улыбкой вышел из комнаты Джека и закрыл за собой дверь.
   - Понимаешь, это не Джек, вот в чем дело.  -  Он  улыбался.  -  Ма  пошла
искать Джека, так оно и есть. Ничто другое ей  не  нужно.  Ну,  ты  сам  это
знаешь.  -  Он  еще  шире  улыбнулся.  -  А  вот  этого,  там,  врач  назвал
монголоидом. Если оставить его, он вырастет, может, до размеров  трехлетнего
и так пролежит еще тридцать лет. Если увезти в город к специалистам,  может,
дорастет до десятилетнего. - Говоря, он продолжал улыбаться.  -  Так  сказал
врач. Ну, нельзя ведь его закопать в землю? С ма все в порядке,  она  всегда
любила цветы и все такое.
   Слишком много слов, трудно их слушать, трудно  смотреть  на  эту  широкую
улыбку. Лоун посмотрел Продду в глаза.
   И узнал, чего хочет Продд. То, чего сам Продд не знал. Лоун принялся  это
делать.
   Когда он закончил,  они  с  Проддом  прибрались  в  кухне,  потом  сожгли
колыбель  вместе  с  тщательно  вышитыми  пеленками,  сделанными  из  старых
простыней, сожгли целлулоидные погремушки и голубые мягкие пинетки с  белыми
дождевиками-пушками в целлофановой коробке.
   Продд жизнерадостно повел Лоуна к крыльцу.
   - Подожди, пока вернется ма. Она так  накормит  лепешками,  что  придется
отскребать тебя от стены.
   - Не забудь починить дверь амбара, - сказал Лоун. - Я вернусь.
   С грузом в руках он поднялся по холму и прошел в лес. Сражался с мыслями,
для которых не находилось ни слов, ни образов. О детях.  О  Проддах.  Продды
были чем-то одним, а когда приняли его, стали другим; теперь он это понимал.
И он, когда оставался в одиночестве, был одним, а когда принял  детей,  стал
кем-то другим. У него не было дела у Проддов, ему  незачем  было  идти  туда
сегодня. Но теперь, став таким, каков он сейчас,  он  должен  был  пойти.  И
вернуться тоже должен.
   Один. Одинок. Лоун одинок. Продд  теперь  одинок,  и  Джейни  одинока,  и
близнецы. Да, они есть друг у друга,  но  все  равно  -  это  одна  одинокая
личность,  разделенная  на  части.  Он  сам,  Лоун,  по-прежнему  одинок,  и
появление детей этого не меняет. Может, Продд и его жена не были одиноки. Он
не может этого знать. Но такого, как Лоун, нет больше в  мире,  кроме  того,
что заключено в нем. Весь мир вышвырнул Лоуна, знаете об этом. Как сделали и
Продды. И Джейни выбросили, и близнецов. Так сказала Джейни.
   Что ж, почему-то сознание своего одиночества помогает, подумал Лоун.

***

   Когда он вернулся домой, солнце уже заходило. Лоун ногой открыл  дверь  и
вошел. Джейни  рисовала  слюной  и  грязью  на  старой  фарфоровой  тарелке.
Близнецы, как всегда, сидели на выступе скалы и шептались.
   Джейни вскочила.
   - Что это? Что ты принес?
   Лоун осторожно опустил ношу на пол.  По  обе  стороны  от  нее  появились
близнецы.
   - Это бэби, - сказала Джейни. Она посмотрела на Лоуна. - Это бэби?
   Лоун кивнул. Джейни взглянула снова.
   - Никогда такого урода не видела.
   - Неважно. Покорми его.
   - Чем?
   - Не знаю, - ответил Лоун. - Ты сама почти бэби. Ты должна знать.
   - Где ты его взял?
   - Там, на ферме.
   - Ты похититель детей, - сказала Джейни. - Знаешь это?
   - Кто такой похититель?
   -  Тот,  кто  крадет  детей,  вот  кто.  Когда  такого  ловят,   приходит
полицейский и стреляет в голову, а потом его садят на электрический стул.
   - Ну, что ж, - с облегчением сказал Лоун, - этого никто не найдет. Только
один человек о нем знает, и я сделал так, что он забыл. Это его папа.  Мама,
она умерла, но он об этом не знает.