мерч
завис над ним, притворившись тихим мирным облаком, смотрел, как  веселятся
на палубе пираты. Больше всех в тот день пили и  гуляли  братья  Вильям  и
Давид - коренастые,  необыкновенно  волосатые  насмешники,  которые  могли
пройтись соленым словцом даже в адрес капитана.
   На берегу Эдвард Тич собственноручно ссыпал  драгоценные  камни  в  две
переметные сумы - он любил камни  и  никогда  никому  их  не  доверял.  Из
матросов Черная борода в тот раз взял в помощники Давида. Остальным  велел
готовить бриг к выходу в море.
   Они ушли в глубь острова, чтобы спрятать сокровища. Смерч видел  все  с
высоты как на ладони и чувствовал: что-то должно произойти.
   Было жарко. Давид нес мешок с золотыми монетами, еду и лопату. Поначалу
матрос балагурил и шутил, но вскоре выдохся - устал.
   Эдвард Тич шел молча, изредка поглядывая -  высоко  ли  солнце.  Затем,
покружив среди скал, резко свернул к берегу.
   - Кэп! - взмолился Давид. - Я уже валюсь с ног.
   - Скоро  отдохнешь,  -  сказал  Черная  борода,  и  глаза  его  недобро
сузились.
   Они вышли на берег.
   Эдвард Тич осмотрелся, указал на  землю  возле  одной  из  пяти  пальм,
росших как бы кружком:
   - Копай здесь.
   Матрос взялся за дело. Через час яма была готова.
   Черная борода бросил  туда  переметные  сумы  с  драгоценными  камнями,
положил мешок с золотом.
   - Давай теперь подкрепимся, - предложил он Давиду.
   Они съели вяленое мясо и сыр, выпили бутылку рома. Каждый кусок капитан
разделил поровну, по справедливости.
   Затем  Эдвард  Тич  закурил  свою  любимую  трубку,  а   когда   матрос
наклонился, чтобы взять лопату, выстрелил ему в затылок.
   Докурив трубку, пират бросил тело несчастного в яму, приказал, пряча  в
бороде улыбку:
   - Сторожи мой клад, Давид. Я запомню твой веселый смех.
   Закидав яму песком и тщательно замаскировав ее, Эдвард Тич  выпрямился,
поглядел в сторону пустынного океана.
   - Пусть тот, кто дотронется до моего золота, спрятанного здесь, - начал
он традиционное заклятие, и правая  рука  его  с  растопыренными  пальцами
протянулась вперед, как бы накрывая и оберегая клад. -  Пусть  помнит  он,
что обратный путь его будет не  длиннее  лезвия  ножа!  А  ты,  Давид,  не
обижайся. Если нам в следующий раз  улыбнется  удача,  я  определю  твоего
братца Вильяма где-нибудь тут, по соседству...
   Смерч, помнится, тогда спешил.
   Накануне он открыл, что  Теплое  Течение  тоже  разумно,  и  ему  очень
хотелось пообщаться с себе  подобным.  Улетая,  он  решил  при  первой  же
встрече в открытом море перевернуть бриг коварного пирата. Но замысел свой
осуществить  не  успел.  Возвращаясь,  он  встретил  близ  мыса   Гаттерас
английский  королевский  фрегат.  Под  его  бушпритом  болталась  знакомая
черноволосая голова...


   "Амелия... Это  не  так  и  далеко,  -  раздумывал  Смерч,  разглядывая
отражение своего тела-тучи в полуденной глади моря. - К утру я вернусь.  И
тогда уж насовсем улечу
   ..._совсем... совсем... совсем_...
   из этих краев".


   - Какой еще ветер - возмутилась хозяйка. - О чем вы говорите,  милочка.
Это у вас в голове ветер. Погубить такое дерево!
   Она была еще не старая, лет сорока  пяти,  не  более,  но  злоба  резко
состарила ее, исказила черты лица.
   - Меня не касается ваша личная жизнь, - продолжила хозяйка, напирая  на
слово "личная", - но вы арендуете мой дом и, стало быть,  берете  на  себя
определенные  обязательства.  Любовники   носят   вам   цветы   корзинами?
Прекрасно. Однако потрудитесь потом убрать эти приношения, а не  сваливать
их в кучу у ворот. Любовники ваши молоды  и  полны  сил?  Великолепно!  Но
ломать ветки и деревья во время ваших игрищ вовсе не обязательно. Наконец,
бассейн. Не знаю, что вы в нем делали, но куда девалась вода? Вот этого  я
уж никак не пойму...
   - Любовник выпил! - ядовито ответила Мария и  села  в  шезлонг.  Ерунду
говорят,  что  в  разговоре  превосходство  принадлежит  тому,  кто   выше
собеседника. Если хорошо сидишь... - Вам этого в самом деле  не  понять...
Страсть иссушает людей. Вот он и выпил всю воду...
   Взглядом она "передавала" дополнительную информацию:
   "Ты - старая зануда. Если какой-нибудь полоумный дегенерат  купит  тебе
когда-нибудь три цветка, он обязательно выберет самые дешевые. Будь у меня
деньги, я бы сто раз заставила тебя унизиться".
   - Сколько я вам должна? - Мария  резко  встала,  показывая,  что  вести
душеспасительные беседы она больше не намерена. - Учтите, у меня  уплачено
еще за два дня и я уеду только послезавтра, и не раньше вечера.
   Старая зануда тоже подобралась для ответного выпада,  но  первая  фраза
Марии несколько обезоружила ее.
   - Да уж, послезавтра  вечером...  Сколько  стоит  большое  плодоносящее
персиковое дерево, я сообщу вам  завтра  после  полудня.  Надеюсь,  вы  не
захотите, чтобы дело получило огласку и дошло до суда?
   - Не беспокойтесь, - отрезала Мария и с тоской подумала, что с вокзала,
после  приезда  в  ее  большой  и  шумный  город,   придется   добираться,
по-видимому, пешком. - Узнайте цену... Только ради бога - не спутайте  эту
маленькую и почти усохшую смоковницу  с  большим  плодоносящим  персиковым
деревом.
   Она кивнула старой зануде и с видом победителя ушла в дом.
   Возле Флориды Смерч наткнулся на обширный свирепый циклон и, то и  дело
сбиваясь с курса, несколько часов пробивался к берегам Амелии.
   Его  раздражала  эта  бессмысленная  немеренная  сила,  как  и   другие
глобальные проявления неодушевленных стихий. На это же  как-то  сетовал  и
его друг Байкал. Он говорил о том, насколько целесообразной и  гармоничной
стала бы природа, имей она сознание. Впрочем, может, они - Байкал,  Теплое
Течение, Вулкан, Айсберг, наконец, он сам и его отец - может, они  и  есть
первые  проблески  планетарного  разума?  Кто  знает,  что   будет   через
сотню-другую лет?
   Но сейчас было не до мечтаний.
   Берета Амелии трепал жестокий шторм. Они разительно изменились  за  эти
без малого три сотни лет. Где теперь те пальмы, что осталось от них?
   Из  разговоров  матросов  Смерч  знал,  что  остров  считают  буквально
нашпигованным кладами. Одному Черной бороде их приписывали более тридцати.
Они, конечно, есть. Но где, где их искать?
   Поживившись немного штормовым ветром, Смерч занялся поисками.
   - Он опустил сразу три воронки и послал их в  разные  концы  крохотного
островка.
   Они, невидимые во мраке ночи, мгновенно забирались в  пещеры  и  гроты,
вспарывали верхний слой песка, камней и разного мусора, проникали  даже  в
самые узкие щели.
   Тщетно!
   Ни золота, ни драгоценностей не было и в помине.
   Вскоре одна из воронок засосала  из  неглубокой  расщелины  у  подножия
скалы несколько дублонов.
   Смерч перерыл вокруг этой скалы горы песка и камня, но больше ничего не
нашел.
   "Марии нужны деньги! - с ожесточением подумал он. - Много денег... И  я
их найду! Она купит себе все, что нужно для жизни, и  будет  хоть  немного
счастлива.
   ..._много... много... много_...
   Это последнее, что я могу и должен сделать для нее".


   Смерч напряженно вспоминал тогдашние очертания берега и ориентиры, путь
Черной бороды.
   Кажется, здесь. Пальм, конечно, нет. Океан отступил - это уже не берег.
Но все подсказывает, что именно здесь бедный Давид выпил последний в своей
жизни глоток рома.
   Смерч ввинтился в песок.
   Нет! Ничего нет. Опять пусто.
   Он выкопал другую яму, третью... седьмую.
   Клада не было.
   Проклятый  безумец,  Эдвард  Тич,  и  тебе  подобные!  Сколько  лет  вы
болтались в морях и океанах, пировали,  подыхали  с  голоду  и  все  время
убивали, убивали, убивали... Ради чего? Чтобы передать несметные сокровища
земле, навеки похоронить их? Безмозглые алчные безумцы, вот кто вы!
   На перетаскивание тонн песка уходили силы. Но Смерч все кружил и кружил
во мраке, яростно вгрызался в окаменевшую землю.
   "Глупая Черная борода - куриные мозги! Твой собственный обратный путь и
оказался короче лезвия ножа. Где те рыбы, которые съели тебя?"
   В тридцать седьмой по  счету  яме  он  наткнулся  на  какие-то  гладкие
палочки и, ощупав их, понял: человеческие кости.
   Чуть глубже, как он и  предполагал,  оказались  полуистлевшие  знакомые
переметные сумы и остатки мешка, из которого высыпались и  перемешались  с
землей золотые монеты и украшения.
   Смерч подобрал все до последнего камешка, зачем-то поднял  в  воздух  и
череп Давида - что ж, он хорошо сторожил клад  -  и  помчался  от  берегов
Амелии.
   Циклон простирался миль на шестьсот, и он из последних сил таранил этот
необъятный омут,  затягивающий  и  его  в  свое  могучее  и  бессмысленное
кружение.
   Над Атлантикой, уже после Азорских островов,  чуть  было  не  случилось
непоправимое.
   Снова неизвестно откуда пришли  слабость  и  оцепенение.  Мир,  который
Смерч обычно  чувствовал  неделимым,  единым  с  собой,  вдруг  сжался  до
размеров тучи, вихрь, живущий в нем, затрепетал,  рванулся  сразу  во  все
стороны, превращаясь в хаос.
   Драгоценные камни и золото полетели вниз.
   "Все пропало! - ужаснулся Смерч. - Каких-нибудь  тридцать  секунд  -  и
клад Черной бороды пойдет на дно океана... Мария, помоги мне!"
   Упоминание о Марии как бы разбудило его.
   Неимоверным усилием воли Смерч остановил хаос,  который  разрастался  в
его воздушном организме, в одно мгновение собрал и снова закрутил в  тугую
пружину все свое существо, бросил вниз стремительную узкую воронку.
   Золото и драгоценности он  поймал  уже  у  самой  воды  и,  счастливый,
отягченный желанной добычей, поспешил вдоль берега к заветной косе, откуда
уже совсем недалеко до маленького дома, где спит Мария, до знакомого сада,
где растут орехи и персики, а под окнами толпится сирень.
   Вместе со Смерчем в Бискайский залив  вступил  рассвет.  Ранний-ранний,
еще полусонный и нерешительный.
   Это было некстати: вдруг кто увидит его возле домика Марии?..  Впрочем,
ей теперь все равно. Через несколько  дней  она  уезжает...  И  ничего  не
останется от их  свиданий,  от  их  полетов,  ослепительной,  как  солнце,
нежности - всего того, что можно назвать одним  словом  -  безумие.  Мария
выздоровела. Он отвергнут. Все возвратилось на круги своя.
   Стараясь не шуметь, Смерч опустил воронку во двор дома, высыпал  золото
и драгоценности под дверь.
   Через минуту он уже летел к морю.
   "Все! Я расплатился! Я ничего больше не должен людям!" - подумал Смерч.
   Только, теперь он,  полумертвый  от  усталости,  понял  мысль  древнего
философа о том, что смерть может быть  избавлением  от  мук  и  страданий.
Сотни лет он был молодым и сильным, практически бессмертным и смеялся  над
этой глупой выдумкой людей. Оказывается, напрасно смеялся...
   Он и не заметил, как оказался над  косой,  где  на  ощупь  знал  каждую
песчинку, каждый прихотливый узор следов. Вот они! Следы Марии, которые не
успел растворить влажный песок. Они - везде! Как неотступность памяти, как
проклятие...
   То ли сырой ветер с моря нагнал сюда туч, то ли он, когда спешил к дому
Марии, перепутал сполохи призрачных надежд с рассветом, но  над  их  косой
было все еще темно.
   Его больное громадное тело тяжело ворочалось  среди  глупых  и  мертвых
туч. Смерча переполняла вода - сотни, тысячи тонн. Она была безмерна,  как
и его тоска. Еще в  нем  жили  огромные  электрические  силы,  в  общем-то
бесполезные и даже вредные для дальнего пути.  Ему  нестерпимо  захотелось
разразиться адской грозой, очиститься в ее сухом жаре и блеске,  пролиться
дождем, нет, ливнем, новым всемирным потопом.
   Черная  воронка  несколько  раз  пронеслась   над   едва   белеющей   в
предрассветных сумерках косой, поднимая  тучи  песка,  сметая  с  нее  все
следы.
   Затем небо раскололось от яростного удара грома, и на косу упали первые
молнии.
   Сначала Смерч вонзал их  по  одной,  как  стрелы.  Затем  стал  бросать
пучками, целыми кустами.
   Хлынул дождь.
   В голубовато-металлическом свете молний казалось, что море вокруг  косы
кипит и из него, спасаясь, выползают на берег сотни сверкающих, светящихся
медуз. Это светились в местах  ударов  небесных  бичей  стеклянные  озерца
расплавленного песка.
   Гроза кончилась так же внезапно, как и началась.
   Вконец  опустошенный,  но  вовсе  не  исцеленный,  Смерч  потянул  свое
облако-тело к берегу. Пока утро, он пройдет над франко-испанской  границей
и... если не остановится... - оставив в стороне Тарб и  Андору,  выйдет  к
Средиземному морю. Если не хватит сил, отлежится где-нибудь в  поднебесье.
А там остается проскочить между Корсикой и Сардинией, и уже  будет  третье
море. Не повидав старика Стромболи,
   ..._если не остановится_...
   не поплакавшись на его обгорелых склонах, ему не одолеть дальний  путь.
Анды подождут. Если ему вообще суждено еще раз увидеть их и обнять.
   Смерч уходил.
   И никто в мире, в  том  числе  и  Мария,  не  смог  бы  объяснить,  что
заставило его посадить на косе целый сад из ветвистых молний.  Что  значил
он?! Проклятие  глупости  и  несовершенству  рода  человеческого,  желание
испепелить место их встреч или,  наоборот,  небывалый  фейерверк  в  честь
небывалого чувства, соединившего,  как  соединяет  молния  небо  и  землю,
стихию и вполне обычную земную женщину по имени Мария.


   Она проснулась не от света, не от звука,  а  от  какого-то  внутреннего
толчка.
   И первая мысль ее была черна и страшна, как ночной кошмар,  когда  даже
понимаешь, что все это снится, но тебе все  равно  больно,  ты  стонешь  и
никак не можешь избавиться от наваждения.
   "Он умер. Его больше нет", - подумала Мария.
   - О ком ты? Что ты мелешь? - спросила себя вслух, чтобы голос  разогнал
ночные страхи.
   И в самом деле. Смерч живет уже сотни лет, он, наверное, вообще вечный.
Маленький Рафаэль? Нет... Ну что с ним может случиться  -  он  ведь  такой
осторожный и трусливый.  А  больше  у  нее  никого  и  нет...  Это  что-то
ночное...
   Мария встала.
   "Пойду-ка я лучше к морю, искупаюсь. Всю дурь как рукой снимет".
   Она надела купальник, взяла с собой махровый халат и шапочку для волос.
   Вышла на веранду, толкнула дверь, которую никогда не запирала.
   Дверь чуть-чуть приоткрылась, но дальше не  пошла.  Что-то  держало  ее
снаружи.
   Мария налегла плечом.
   На крыльце что-то металлически зазвенело, рассыпалось.
   Мария протиснулась в образовавшуюся щель и ахнула.
   Дверь подпирала куча старинных золотых монет и украшений.
   В еще неярком утреннем свете всеми красками радуги  играли  бриллианты,
которыми были усыпаны распятья - большое и маленькое. Поверх золота лежали
жемчужные ожерелья, светились драгоценными камнями целые россыпи  перстней
и колечек, всевозможных серег, браслетов и диадем, украшенных  рубинами  и
изумрудами.
   У Марии поплыло перед глазами.
   "Это Смерч! Я говорила о деньгах, упрекала... Он где-то выкопал клад  и
принес".
   - Где  ты?  -  шепотом  спросила  она,  охватывая  горячечным  взглядом
утренний сад. - Ты здесь? Отзовись. Я прошу  тебя:  отзовись!  Я  была  не
права... Я больше не сержусь на тебя.
   В саду ни шороха, ни звука, ни ветерка.
   "Здесь целое состояние! - Мария не могла оторвать глаз от  сокровищ.  -
Их хватит на всю жизнь: детям, внукам, правнукам... Это какое-то чудо!"
   И тут пришел ужас: вдруг кто увидит,  отберет.  Чтобы  завладеть  таким
богатством, могут и убить.
   Мария бросилась к машине. Рывками, то перегазовывая, а то изо всех  сил
нажимая на тормоз, подогнала ее к крыльцу, открыла багажник.
   Украшения  еще  старалась  класть   аккуратно,   чтобы   не   повредить
драгоценные камни, а золото уже бросала горстями. Затем сняла халат, стала
сгребать монеты прямо в него.
   Быстрее!
   Еще быстрее!
   "Это твой шанс, Мария! Не  упусти  его,  Мария!  Бери  его,  Мария!"  -
заклинала она самое себя, задыхаясь от  радости  и  одновременно  млея  от
страха, что кто-нибудь чужой застанет ее за этим занятием - хотя бы та  же
старая зануда.
   Когда все подобрала, еще раз на коленях обшарила каждый уголок,  каждую
щель крыльца - не закатился ли случайно какой-нибудь камушек или дублон?
   И только когда захлопнула багажник и закрыла его на ключ, почувствовала
себя в безопасности. Никто ничего не видел, никто ничего не  знает.  Хотя,
конечно, в таком крупном рискованном деле без помощника ей не обойтись...
   Глаза заливал пот усталости, сердце колотилось; как после  подъема,  на
горную вершину, и Мария без сил присела прямо на багажник.
   Мозг ее, однако, работал быстро и четко.
   Отдышавшись, она поехала на почту и, ни на минуту не выпуская  из  виду
свою малолитражку, отправила Маленькому Рафаэлю телеграмму:
   "Немедленно приезжай необходима твоя помощь жду вечером Мария".
   Подъезжая к дому, она вдруг вспомнила, как ходила по комнатам,  мечтала
о том, что бы она сделала, будь этот дом ее. Перед глазами вновь  возникло
лицо старой зануды.
   Мария злорадно рассмеялась.
   Уж теперь она не пожалеет лишнего камушка, а десять, нет - двадцать раз
заставит эту крысу унизиться. За деньги та  на  все  пойдет...  Во  всяком
случае, дом этот старая зануда назад не получит.  И  поломанный  персик  -
тоже.
   Мария загнала машину во двор,  заперла  ворота.  Все!  Теперь  остается
ждать Рафа.
   Взгляд ее остановился  на  куче  того,  что  еще  два  дня  назад  было
прекрасными белыми лотосами. Лепестки их сморщились, стали грязно-желтыми.
От кучи шел странный запах, в котором  еще  чувствовался  и  тонкий,  чуть
сладковатый аромат, и уже явно пробивался тяжелый болотный дух разложения.
   "Он ушел! - поняла вдруг Мария. - Ушел навсегда.  Улетел.  Может  быть,
даже умер... Раз он не разбил окно, не хлопнул дверью... Это конец.  Конец
всему, что было..."
   Она прислонилась к дереву и тихонько заплакала.
   Но  то  ли  слезы  были  легкими,  то  ли  ветер  их  сушил,  но  глаза
плакали-плакали, а щеки оставались сухими.


   Это были явно чужие слова, и пришли они не из огненных глубин сознания,
а откуда-то извне, издалека:
   "Дыхание твое - нежный запах дыни и молока.
   Песчаные многокилометровые отмели, пушок на щеке персика - вот  на  что
похоже прикосновение к твоей коже, Мария.
   Легкие перья облаков - волосы. Нет в  мире  большего  наслаждения,  чем
перебирать и гладить их.
   Руки твои - два теплых течения,
   ..._теплых... теплых... теплых_..."
   Если бы Стромболи не  знал,  что  разумные  стихии  не  умеют  мысленно
разговаривать на больших расстояниях,  он  бы  поклялся:  эти  слова,  эти
"вопли влюбленного мальчишки" принадлежат его  ветреному  другу.  Впрочем,
кто знает. Может, он научился общаться без контакта аур?!
   Пойманные Стромболи сигналы были очень слабые,  тающие  в  пространстве
как эхо.
   И старик вулкан забеспокоился.
   Он загрохотал и задымил, не  ожидая  очередного  выброса,  выплеснул  в
сердцах через разрушенный северо-западный  борт  кратера  изрядную  порцию
лавы.
   Стромболи не знал, что значат  эти  слова-сигналы,  что  они  пророчат:
самую страшную беду из всех возможных или встречу с  другом,  который  еще
далеко, но который спешит, и мысль его прожигает пространство.


   Мария уже не загорала, а просто лежала на берегу, не  имея  сил  лишний
раз подняться и  окунуться  в  море.  Солнце  плавило  ее  тело,  дурманом
вливалось в жилы. Еще немного -  и  закипит  кровь,  задымится  шоколадная
кожа, вспыхнут волосы...
   - Присматривай за мальчиком, - распорядилась она, не открывая глаз.
   В красном сумраке, которым сквозь плотно сомкнутые  веки  наполнило  ее
солнце,  возникли  какие-то  невнятные,  бессвязные  слова   -   бу-бу-бу.
Пробились извне - и пропали.  Это  голос  Рафа.  Он,  по-видимому,  ехидно
справляется: кто же, мол, всегда и во всем опекает сына, если не я.
   Нет, какой он все-таки нудный!
   Сын родился в год, когда она нашла клад - так говорят в их семье. В том
же году она купила домик у моря - тот