говорили  о  его  матери,  о  горе,  которое  надо
пережить, вроде бы подбадривали, как водится в таких случаях. Однако  были
и такие, которые о смерти матери не знали, но глаза  все  равно  отводили.
Это  настораживало.  Доцент  Никонов  уже  три  года  работал  и   жил   в
Новосибирске, а то произошло еще раньше, так давно, что Лахтин теперь даже
затруднялся определить: было ли оно в самом деле  или  не  было?  Впрочем,
ничего серьезного тогда не произошло - это уж точно. Он,  помнится,  давал
группе Никонова нагоняй. Сам Петр Петрович отсутствовал - то ли болел,  то
ли уехал в командировку. Сергей уже сказал все,  что  полагается  в  таких
случаях, выслушал соответствующие заверения и сел на стул за стол Никонова
- передохнуть. На столе валялся разрисованный чертиками обрывок кальки. Он
хотел  смахнуть  его  в  корзину  с  мусором,  но  споткнулся  взглядом  о
бессмысленную фразу, даже не фразу, а четыре  слова,  наспех  нацарапанные
Никоновым, он  узнал  его  почерк:  "Может,  кристалл  надо  бить?"  Бить?
Кристалл? Что за ерунда? В их конструкциях уже  лет  десять  кристаллы  не
применялись. Это анахронизм.  Да  и  как  бить?  Что  имел  в  виду  Петр:
механическое воздействие или магнитное поле?.. И вдруг Лахтин все понял  и
похолодел.  Перед  ним  лежала  готовая  докторская  диссертация.  Да  что
докторская! Если идею сверхдальней связи удастся реализовать, будет все  -
премия, избрание в академию, международные  симпозиумы,  интервью...  Все!
Стараясь оставаться бесстрастным, он скомкал обрывок  кальки  и  незаметно
сунул его в карман.
   К концу недели он едва держался на ногах от  усталости,  так  как  ночи
напролет просиживал над  расчетами  и  прикидками  будущей  схемы.  Он  бы
засмеялся теперь любому в  лицо  и  с  чистой  совестью  отверг  бы  любые
обвинения - идея его, и только его! Он ее выстрадал, он ее осознал, увидел
в пространстве и времени. Те четыре  ничего  не  значащих  слова?  Нелепая
случайность. Без него, без его разума они ничего не значат. Набор слов. Их
мог сказать кто угодно, даже пьяный дворник.
   Короче, к приезду Никонова, который так, наверное, ничего и не понял, в
КБ только и было разговоров об открытии Лахтина. По распоряжению  главного
конструктора на него уже работали две лаборатории...
   Так все получилось на практике. Лахтин только через полгода узнал,  что
Никонов переехал в Новосибирский академгородок, а узнав - не удивился и не
обрадовался. Мало ли кто куда переезжает... Тревога, даже страх поселились
в душе только за несколько месяцев до защиты. Как сейчас  помнит:  у  него
было какое-то большое совещание, в кабинет набилось человек  пятьдесят,  а
когда  все  ушли,  Лахтин  вдруг  обнаружил   на   своем   столе   старый,
четырехгодичной  давности  номер  "Физического  журнала"   со   статьей...
Никонова о распространении волн в разных средах. В ней был намек! Вряд  ли
даже специальная экспертиза обнаружила бы сходство  идеи  Никонова  и  его
работы, но Лахтин испугался. Откуда  этот  журнал  на  его  столе?  Кто-то
случайно забыл или... подложили? В таком случае кто-то знает правду. А раз
так, то ее могут узнать и остальные. Пойдут слухи или, того хуже, анонимка
в ВАК... Он несколько дней не находил себе места. Затем  навалились  дела,
заняли мысли, да и Йегрес помог: появился как-то на  экране  осциллографа,
зеленый и едкий, обругал, назвал трусом и паникером и буквально потребовал
выбросить дурь из головы. И вот все  повторяется.  Правда,  защита  прошла
блестяще, ни слухов, ни анонимок после  того  случая  не  последовало,  но
почему, почему они отводят глаза? Сочувствуют его горю... или?
   Дочь включила телевизор, позвала мать. Уже сообщали спортивные  новости
- приближалось время приключенческого сериала, в котором играл Высоцкий  и
который Ольга с Тамарой смотрели уже третий раз.
   Лахтин  вышел  на  лоджию,  закурил.  В  полутемном  дворе  еще  играли
мальчишки.  После  дневной  жары  выбрались  на  лавочки  возле   подъезда
престарелые соседки, которых Лахтин полупрезрительно называл "товарищеский
суд".  Окна  зажглись  еще  не  все.  По  двору  гулял  голос  спортивного
комментатора, и Лахтин с улыбкой подумал, что вовсе не обязательно  делать
великие открытия или писать "Войну и  мир",  чтобы  прославиться  и  стать
кумирам - достаточно несколько вечеров побыть Жегловым с его  перехлестами
и экранным надрывом... Впрочем, чему завидовать - слава ученых всегда было
камерной.
   За деревьями, на крыше подстанции он увидел огонек сигареты. "Вон  куда
пацаны забрались", - подумал Лахтин, но в следующий миг то ли заметил, что
мрак на крыше в этом месте гуще, то ли почувствовал присутствие двойника.
   - Это ты, Злодей? - тихонько позвал он. - Лети сюда, поболтаем.
   Черный человек отделился от  крыши  -  Лахтин  понял  это  по  движению
огонька сигареты - и стал наискосок  подниматься  вверх,  к  его  девятому
этажу.
   - Привет, Чудовище, - сказал человек-призрак, зависая в  пустоте  возле
лоджии, и Лахтину стало не по себе.
   - Почему ты дал мне это прозвище? - спросил он. - В отместку?
   - Ничего подобного, - возразил Йегрес и, чтобы не  шокировать  Лахтина,
присел на перила лоджии. - Я в своем мире злодей, ты - в своем.  Это  если
по большому счету, если обнажаться... А так мы вполне нормальные люди.  Не
воры и не бандиты, не дураки и не прожигатели жизни... Напротив,  мы  одни
из движителей жизни, потому что прогресс держится  на  деловых  людях.  Мы
тратим  себя  -  свой  ум,  талант,  время,  но   и   требуем   у   судьбы
вознаграждения. Мы иногда говорим ей: "Отдай то, что нам положено".
   - Мне кажется, ты преувеличиваешь мою роль,  -  возразил  Лахтин.  -  Я
больше слушаю. Это ты постоянно меня поучаешь, советуешь,  даже  требуешь,
чтобы я сделал так или иначе...
   - Самообман, - засмеялся Йегрес. Он  затянулся,  и  в  его  жутковатых,
белых зрачках на миг зажегся огонь. - Ты малость труслив, родственничек, и
поэтому лицемерен. Нельзя быть одновременно сытым, то есть всем довольным,
и честным. Тебе такая правда, конечно, претит,  она  чересчур  голая,  так
даже говорят "голая правда"... Поэтому ты безумно рад,  что  у  тебя  есть
анти-"я", двойник, которого легко объявить черным  человеком,  воплощением
зла и всего низменного, что живет в тебе. Ладно, Чудовище, я не  обижаюсь.
Таковы правила игры...
   "А может, это в самом деле игра? - подумал Лахтин. - Параллельный  мир,
Злодей, наши разговоры с ним  -  все  игра?  Суперсовременная,  в  которой
соединились бешеный прогресс и пошленький, дряхленький мистицизм.  Игра  в
отпущение грехов. Очень удобная для жизни, выгодная.  Может,  я  и  впрямь
Чудовище и занимаюсь откровенной  спихотехникой  и  самообманом?  То  есть
придумал себе козла отпущения, так называемого Черного  человека,  который
якобы живет во мне. И я избавлен от ответственности  за  свои  решения.  А
может, это я _черный_? - испугался он. -  Нет,  нет!  Я  не  хуже  других.
Никаких подлостей я сознательно никогда не совершал. А что требую от жизни
свое, должное мне, то в чем же тут грех? Все  чего-то  хотят,  добиваются,
куда-то стремятся... Такова природа человека..."
   - С какой стати  ты  меня  постоянно  изобличаешь?  -  криво  улыбнулся
Лахтин.
   - А с какой стати ты должен лгать самому себе? - парировал Йегрес. - Не
забывай: я - это ты, а ты соответственно я. Уж мы сор из избы не  вынесем.
Выкладывай, зачем позвал.
   - Я боюсь, что люди знают о... Никонове, о том клочке бумаги...
   - Чепуха. Никто ни о чем не догадывается - я проверял. Даже сам Никонов
не догадывается. Считает, что опоздал со своей идеей.
   - Но они все... так смотрят, - пробормотал обескураженный Лахтин.
   - На удачливых люди всегда смотрят о подозрением, -  сказал  Йегрес.  -
Если ты не излечишься от страха, переходи лучше инженером в ЖЭК.
   Лахтин посмотрел в колодец двора, образованный  четырьмя  домами.  Туда
уже натекло вечерней  прохлады,  и  голоса  стали  глуше,  умиротворенней.
Сонными нахохлившимися птицами стояли внизу деревья. Утром  -  он  знал  -
включат полив, и весь двор наполнится  шепотом  живой  воды  и  свежестью.
Утром на черном вымытом асфальте будет стоять его белая "Волга",  и  шофер
Виктор, как всегда, включит негромкую  музыку...  Нет,  переходить  в  ЖЭК
определенно не хотелось.
   - В селе ты советовал заняться делом, -  напомнил  Лахтин.  -  То  есть
развивать  наступление,  не  успокаиваться...  Дома  я   перетряхнул   все
блокноты, записи. Все, что было, ушло в диссертацию. Я пустой,  Злодей.  У
меня нет никаких идей. Никаких! Даже завалящих...
   Йегрес пожал плечами.
   - Опять ты хочешь, чтобы я сказал то, о чем ты  сам  прекрасно  знаешь.
Наука - дело коллективное.  У  тебя  нет  идей,  но  есть  возможность  их
реализовать. А у других идей больше, чем  долгов  перед  получкой...  Тебе
пора забыть о славе Эдисона и заняться административной работой,  а  также
сбором дивидендов. Идеи... Они растут у тебя под ногами, будто трава, надо
только наклониться. Для начала помоги Вишневскому.
   - Этому хмырю?! - удивился Лахтин. - Ни за что! Какая  с  него  польза?
Только и умеет, что ворчать и говорить людям гадости. Я вообще  подумывал,
как от него избавиться.
   - Ты еще не таким хмырем был бы на  его  месте,  -  заявил  двойник.  -
Парень талантлив, а защититься не может. Сам знаешь. Девять лет  мурыжится
с кандидатской. Впрочем, какой там парень! Он на два года моложе тебя и до
сих пор на побегушках. А ведь у Вишневского  есть  интересные  работы.  Ты
знаешь это и боишься его: из него вырастет достойный соперник. И не только
тебе или Фельдману, но и Главному.
   - Значит, ты советуешь самому подставить шею? Пусть садится?
   Йегрес презрительно фыркнул, пустил через ноздри  фиолетово-сизый  дым,
почти невидимый в темноте.
   - Опять ты боишься. Учти: люди это замечают. Они пока молчат, но вскоре
пойдут упорные слухи, что  Лахтин  затирает  молодых.  Кто-то  обязательно
скажет: "Он боится", - а там уж настанет черед смельчака, который  рискнет
заявить, что король-то голый.
   - Странные у тебя методы, Злодей. Ты лечишь меня от  страха  страхом  -
сам постоянно пугаешь.
   - Клин клином вышибают, -  Йегрес  улыбнулся,  обнажив  крепкие  черные
зубы. - А Вишневского ты приголубь. Причем поскорее.  Его  осчастливишь  и
сам внакладе не останешься: у парня светлая голова.
   Сумерки сгустились, и двойник Лахтина заторопился. Он вскочил с перил и
вновь повис в пугающей пустоте.
   - Ты обмозгуй мое предложение, - сказал он, - а я полетаю  возле  окон,
посмотрю, как другие живут. Любопытные иногда картины можно  увидать...  -
Черный  человек  хихикнул  и  уплыл  в  сторону  высотных  зданий   нового
микрорайона.


   Утром, приехав в КБ, Лахтин вспомнил: вот  уже  месяца  полтора  он  не
делал "обхода пациентов". Это выражение он взял у Исая,  который  не  реже
чем раз в месяц наносил визиты нужным людям - "чтоб нас  не  забывали",  -
смеялся Исай, отмечая в блокноте, с кем надо  встретиться  лично,  а  кому
достаточно позвонить по телефону.
   Лахтин, взяв его систему, несколько усовершенствовал ее. Кроме  "нужных
и влиятельных", он ввел в число  "пациентов"  тех,  кто  мог  впоследствии
стать нужным или влиятельным. Он постарался изучить интересы и пристрастия
этих людей, не говоря уже о слабостях. Жизнь  есть  жизнь.  Один  запомнит
дружескую рюмку коньяка, другому приятно побыть с начальством на  короткой
ноге - и тут уж хочешь не  хочешь,  а  играй  демократа,  третий  помешан,
скажем, на лошадях или автомобилях. И так  без  конца.  В  особых  случаях
Лахтин оказывал "знаки внимания". Тому "выбьет" путевку через завком, тому
подарит блок "Винстона" или японскую шариковую ручку... Кажется, мелочь, а
человеку приятно...
   Светлана,  его  двадцатидвухлетняя   незамужняя   секретарша,   завидев
Лахтина, поспешно закрыла ящик стола, в котором держала разные  зеркальца,
помады, пудры, и вскочила  будто  школьница  при  виде  директора.  На  ее
красивом, но уже немного испорченном косметикой личике появилась улыбка, в
которой угадывалась тайная влюбленность  в  шефа  и  стремление  выглядеть
независимой и взрослой.
   "Какая прелесть, - подумал Лахтин, оглядывая девушку. - Только  позови,
только разреши себя любить... Но нет! Сначала ей  надо  подыскать  хорошую
работу. В КБ или даже лучше - на производстве. Главное, чтобы подальше  от
меня.  Затем  выдать  замуж...  Впрочем,  если  она  не  глупа,   это   не
обязательно... А уж затем..."
   Он взял руку Светланы, как бы здороваясь, задержал в своей.
   - Чего у тебя руки холодные? - спросил Лахтин и улыбнулся.
   - Не знаю, - прошептала девушка.
   - А почему у меня горячие - знаешь?
   Светлана зарделась, потупила глаза.
   - Догадываюсь, - еще тише сказала она.
   Лахтин засмеялся и прошел к себе в кабинет. Впервые после смерти матери
чувство вины не давило на душу, да и вчерашние страхи растаяли  при  свете
дня: никто и ни в чем его не уличит, нет на нем настоящей вины,  а  мелкие
грехи - у кого их нет?
   "Обход пациентов" Лахтин начал со своих двух коллег, таких  же,  как  и
он,  заместителей  главного  конструктора,  затем  обошел   всех   главных
специалистов,   поздоровался   с   начальниками   лабораторий,   а    трем
руководителям групп, которые пользовались особым его  доверием,  рассказал
по свежему анекдоту. Без четверти двенадцать он вышел к финишу -  приемной
самого Миронова, был обласкан секретаршей и через минуту-другую уже  сидел
в кабинете перед столом Главного.
   - Вы знаете, Георгий Викторович, - не без грусти заявил Лахтин. -  Я  -
преступник. Да, именно я, это моя вина. - И тут же, чтобы его раскаяние не
превратилось в фарс, перешел от "я" к "мы" и уже серьезно  и  обстоятельно
доложил: - Мы проглядели Вишневского. Он давно перерос  свою  должность  и
уж, конечно, мог бы защититься лет пять назад...
   - Вы не преувеличиваете? -  поинтересовался  Главный.  -  Что-то  я  не
припомню за ним особых талантов.
   - Поэтому и проглядели, - сказал Лахтин. - Я просмотрел его  работы  за
последние три года и убедился, что  это  талант.  Конечно,  хаотичный,  не
всегда требовательный к себе, но талант.  С  ним  надо  работать,  Георгий
Викторович. Для начала, если  вы  не  возражаете,  я  возьму  его  в  свою
лабораторию. Вот увидите: через три-четыре года из  Вишневского  получится
как минимум отличный завлаб. Как минимум!
   - Вы оптимист,  Сергей  Тимофеевич.  -  Главный  пожал  плечами.  -  Не
возражаю. Тем более, что вам пора обзаводиться учениками.
   Миронов помолчал, подвинул к себе красную папку, в которой - Лахтин это
знал точно - подавались на подпись наиболее важные "исходящие".
   - Не хочу вас обнадеживать, - сказал Главный. -  Конкурентов  много,  и
работы их очень серьезные, но сам факт выдвижения...
   Сердце Лахтина замерло. "Вот оно!  Сбылось!  -  обожгла  его  радостная
догадка. - Премия! Нет сомнений - речь идет о большой премии".
   - Лично я верю в ваш  генератор.  В  наш  генератор,  -  поправил  себя
Миронов. - Он заслуживает самой высокой оценки. Однако  давайте  не  будем
загадывать... Кстати, по  поводу  монтажа  антенны  я  консультировался  с
вертолетчиками...
   Дальше пошел обычный разговор, который Лахтин вел почти  машинально.  В
сознании  одно  за  другим  вспыхивали  не   очень   связные,   но   такие
соблазнительные видения: текст постановления  на  газетной  полосе,  салон
самолета,  какие-то  витрины,  знакомый  берег  Пицунды,  горка   икры   в
хрустальной вазочке, зрачок телевизионной камеры...  Отвлекаясь  мысленно,
Лахтин все-таки обсудил с главным конструктором  все  детали  предстоящего
эксперимента и даже подбросил идею, как ускорить монтаж антенны.
   Выйдя от Миронова, он позвонил Ляле.
   - Я дома, - сказала она. - Нет, не уйду. Я  в  отпуске.  Завтра  еду  в
Мацесту... Хорошо, приезжай.
   Лахтин попросил Светлану позвонить попозже его жене и передать, что  он
срочно выехал на три дня на испытания, и снова зашел в приемную Главного.
   - Если меня будет спрашивать Георгий Викторович, - сказал он секретарше
Миронова, - передайте, пожалуйста: я в Москве, у  академика  Троицкого.  У
старика   появились   соображения   по   поводу   моего   генератора,    -
конфиденциально добавил он,  поцеловал  Людмиле  Павловне  ручку  и  через
несколько минут уже ехал в такси на Русановку.
   В лифте, припоминая слова арии из  "Пиковой  дамы",  Лахтин  вполголоса
затянул:

   Так бросьте же борьбу!
   Ловите миг удачи.
   Пусть неудачник плачет,
   Кляня свою судьбу...

   Он напевал прицепившийся мотив и в доме. Ляля улыбалась одними глазами,
хотя терпеть не могла  фальши,  а  Лахтин  перевирал  все  подряд:  слова,
мелодию,  даже  интонацию,  напирая   всей   мощью   голоса   на   бедного
"неудачника"...
   - Посмотри пока перевод, - сказала она. - Я тем временем накрою стол. -
Ляля ушла на кухню. Еще с детдома, с тех давних пор дежурств по пищеблоку,
осталась у нее неистребимая привычка кормить всех подряд - его,  друзей  и
гостей, своих учеников, полусонную девицу, которую третий  год  безуспешно
натаскивала по английскому языку для поступления в вуз. Лахтин знал:  пока
он не поест, не будет ни разговора, ни тем более нежностей. Это было нечто
вроде обязательного ритуала, причем  приятного"  потому  что  Ляля  всегда
старалась угодить ему, - вот и сейчас из кухни плыли дразнящие ароматы,  и
Лахтин их с удовольствием угадывал: картошка, для  которой  на  сковородке
поспевают хрустящие шкварки, свинина в кляре, свежий дух молодой  редиски,
душистый  кофе,  а  ко  всему  этому  его  любимый  коньяк  "Коктебель"  -
золотистый, мягкий на вкус, разгоняющий в жилах кровь.
   Он: посмотрел перевод статьи  из  американского  специального  журнала,
который сделала ему Ляля, и в который  раз  подивился  ее  аккуратности  и
добросовестности: семнадцать страниц машинописи, четыре экземпляра - вдруг
еще кому понадобится...
   - Спасибо, Мышка! - крикнул Лахтин. - Ты; у меня все-таки разбогатеешь.
Завтра же соберу все твои переводы, оформлю договор...
   Он осекся. Ляля стояла в двери и улыбалась.
   - Я слышу это третий год, - сказала она и вздохнула так, будто привыкла
уже, что ее обманывают все, кому не лень. - Не забывай также,  что  завтра
ты еще в... Москве. В лучшем случае ты оттуда  можешь  вернуться  вечером.
Проводишь меня на, вокзал - и... вернешься из Москвы.
   - Нет! Нет и нет! - Лахтин закрыл ее губы поцелуем, затем  заговорил  с
упреком: - Все, что угодно, только не уезжай. Зачем тебе  эта  Мацеста?  Я
специально придумал поездку, чтобы побыть с тобой, а  ты...  Та  эгоистка.
Мышка.
   - Но я третий год не отдыхаю - как ты этого  не  поймешь?  -  удивилась
Ляля. - Да и подлечиться надо.
   - А село? - капризно заявил Лахтин. -  Ты  по  полтора  месяца  торчишь
каждое лето в селе, а мне здесь хоть стреляйся от скуки.
   - Там моя жизнь, - тихо сказала Ляля. - Там мама и Димка...  Мальчик  и
так растет без матери. Кстати, я решила в этом году забрать Димку. Он  уже
в четвертый перешел - парень самостоятельный, проживет как-нибудь...
   - Да, да, конечно, - неизвестно с чем согласился Лахтин. - Тебе виднее,
как поступить. Просто мне тяжело  сейчас:  смерть  матери,  эта  проклятая
защита, Ольгины экзамены... А к тебе  вошел  -  и  будто  все  хлопоты  за
порогом остались.
   - Пошли к столу, - вздохнула Ляля.
   Он угадал все, точнее, почти все. На столе не  было  только  коньяка  -
вместо него стояли две бутылки "Монастырской избы".
   "Это даже лучше, - подумал Лахтин. - По такой жаре боржоми надо  пить".
Он с удовлетворением отметил: вода холодная, из морозилки.  Но  все  равно
заведенный ранее порядок был нарушен, а тут еще разговоры Ляли о  сыне,  о
ее завтрашнем отъезде - все это вызывало легкую досаду  и  недоумение:  ну
почему в мире нет ничего постоянного, неизменного, почему и здесь от  него
чего-то хотят, тревожат душу, к