обвиняли Тревора в том, что он террорист или поджигатель.
     Пироманьяк, согласно Статистическому Пособию по Расстройствам Психики.
     В прошлые века его обвинили бы в колдовстве.
     Поэтому Тревор убил себя.
     С маленькой помощью вашего покорного слуги.
     "Вот почему я больше никогда ни о чем не сообщаю, -- говорит  Фертилити.
--  Может, если бы  приют для сирот должен был  сгореть, я бы сообщила, но эти
люди убили моего брата, поэтому зачем я буду оказывать им такую честь?"
     Чтобы спасти человеческие  жизни, я могу рассказать Фертилити правду, я
убил ее брата, но я этого не делаю. Мы сидим  на автобусной  остановке  и не
разговариваем  до тех пор, пока вдали не  показывается ее автобус. Она пишет
мне  свой  номер  телефона на  товарном чеке, который она подобрала с земли.
Отличный чек  на триста с лишним долларов, если  я  пойду с ним  в магазин и
сжульничаю   по  обычному   сценарию.  Фертилити  говорит,  чтобы  я  выбрал
катастрофу  и позвонил ей. Автобус увозит ее  куда-то -- на работу,  на обед,
спать.
     Согласно ежедневнику, я чищу плинтусы. Прямо  сейчас я подстригаю живую
изгородь. Я  стригу газон. Я чиню  автомобили.  Я  должен  был гладить, но я
знаю, что соц.работница уже делает это за меня.
     Согласно Статистическому  Пособию  по Расстройствам  Психики, я  должен
пойти  в  магазин  и  украсть  что-то.  Я  должен   выплеснуть  накопившуюся
сексуальную энергию.
     Согласно указаниям Фертилити, я должен  упаковать обед, чтобы  мы могли
поесть, наблюдая,  как какие-то люди  погибнут. Я  могу представить,  как мы
сидим на бархатном месте  для влюбленных в вестибюле гостиницы, попиваем чай
днем во вторник и наблюдаем за всем из первого ряда.
     Согласно Библии, я должен... не знаю, что.
     Согласно доктрине Правоверческой церкви, я должен быть мертв.
     Ничего  из вышеперечисленного  не  занимает мое воображение,  поэтому я
просто брожу по  центру. Возле частной пекарни запах  хлеба,  а  через  пять
дней,  по  словам  Фертилити,  взрыв.  В  глубине зоомагазина сотни канареек
порхают из конца в конец воняющей переполненной клетки. Через неделю все они
будут  свободны. Что потом? Я хочу  сказать им: оставайтесь  в  клетке. Есть
вещи лучше, чем свобода. И есть вещи хуже, чем прожить длинную скучную жизнь
в чьем-то доме, а затем умереть и отправиться в канареечный рай.
     На заправке, которая,  по  словам Фертилити, взорвется, служащие качают
бензин,  вполне счастливые,  не несчастные, молодые,  не  подозревающие, что
через неделю  они будут мертвы или потеряют работу, в  зависимости  от того,
чья будет смена.
     Довольно быстро темнеет.
     Стоя возле  гостиницы, я смотрю через большие стеклянные окна вестибюля
на люстру, которая унесет много жизней. Женщина с мопсом на поводке.  Семья:
мать,  отец, три маленьких  ребенка. Часы  за  стойкой говорят, что до 15:04
следующего вторника еще очень много времени. Там будет безопасно стоять  дни
напролет, но в одну очень длинную секунду все изменится.
     Ты мог бы пройти мимо швейцаров в золотых ливреях и сообщить менеджеру,
что его люстра собирается упасть.
     Все, кого он любит, умрут.
     Даже он умрет, когда-нибудь.
     Бог вернется, чтобы судить нас.
     Все его грехи не будут давать ему покоя в Аду.
     Ты можешь рассказать людям  правду, но они ни за  что не  поверят тебе,
пока  событие  не  случится.  Пока не станет слишком  поздно.  Тем временем,
правда их разозлит и принесет тебе массу неприятностей.
     Поэтому ты просто идешь домой.
     Пора начинать готовить обед. Надо  выгладить рубашку к завтрашнему дню.
Почистить ботинки. Ты должен вымыть посуду. Новые рецепты для мастера.
     Там будет что-то,  названное Свадебным Супом, на приготовление которого
уйдет два килограма  костного  мозга. В  этом  году органическая пища  очень
популярна. Люди, на которых  я работаю, хотят, чтобы мясо было прямо с  ножа
мясника.  Почки.  Печень.  Раздутые  свиные  мочевые  пузыри.  Промежуточный
желудок коровы, фаршированный водяным крессом и сладким укропом,  похожим на
коровью  жвачку.  Они  хотят, чтобы животные были наполнены  другими  самыми
невероятными животными, куры фаршированы кроликом. Карп фарширован ветчиной.
Гусь фарширован лососем.
     Так  много  вещей,  ради  доведения  которых до  совершенства  я должен
вернуться домой.
     При  жарке бифштекса  ты покрываешь  его  полосками  жира какого-нибудь
другого животного, чтобы защитить от  пригорания. Именно  этим  я занимался,
когда телефон зазвонил.
     Конечно же это Фертилити.
     "Ты был прав по поводу того урода," -- говорит она.
     Я спрашиваю: Ты о чем?
     "Тот парень,  бойфренд  Тревора,  --  говорит  она. --  Он  действительно
нуждается  в том, чтобы  кто-то выводил его погулять, как ты и хотел, а один
из тех сектантов был  в автобусе с нами.  Они, должно быть, братья-близнецы.
Они настолько похожи".
     Я говорю, может, она  ошибается. Большинство из тех  сектантов  мертвы.
Они были сумасшедшими,  глупыми, и почти  все они мертвы. Я читал  в газете.
Все, во что они верили, оказалось неправдой.
     "Парень в автобусе спросил, знакомы ли они, и бойфренд  Тревора сказал,
что нет".
     Ну, значит, они не знакомы, говорю я. Ты бы узнала своего  собственного
брата.
     Фертилити говорит:  "Это грустная часть. Он узнал  того парня. Он  даже
назвал имя -- Брэд, или Тим, или что-то в этом роде".
     Адам.
     Я говорю: Ну и что же в этом грустного?
     "Потому  что  это  было  таким наигранным,  трогательным  отречением, --
говорит она.  --  Очевидно, что он пытается  изображать  из себя  нормального
счастливого  человека.  Он  был  таким  грустным, что  я  даже дала ему свой
телефонный номер. Я так ему сочувствую. Я имею в виду, что  хочу помочь  ему
смириться  со своим прошлым. Кроме того, -- говорит Фертилити, --  у меня есть
чувство, что он ввяжется в какое-то ужасное дерьмо".
     В какое, например, спрашиваю я. Что она имеет в виду под дерьмом?
     "Страдания,  --  говорит  она.  --  Все  еще  достаточно   неопределенно.
Несчастья. Боль. Массовые убийства. Не спрашивай, откуда я знаю. Это длинная
история".
     Ее сны. Бензоколонка, канарейки, люстра в гостинице, и вот теперь я.
     "Слушай, --  говорит она. -- Нам все  же нужно договориться о встрече, но
не прямо сейчас".
     Почему?
     "Моя дьявольская работа приподносит мне маленький сюрприз прямо сейчас,
поэтому  если  кто-нибудь  по имени  Доктор Амброуз  позвонит  и спросит, не
знаешь  ли  ты  Гвен,  скажи,  что не знаешь меня.  Скажи, что мы никогда не
встречались, окей?"
     Гвен?
     Я спрашиваю: Кто такой Доктор Амброуз?
     "Это  просто  его  имя,  -- говорит Фертилити.  Говорит Гвен.  --  Он  не
настоящий доктор, я так  не думаю. Он скорее мой антрепренер. Это не то, чем
я хотела бы заниматься, но у меня с ним контракт".
     Я спрашиваю, чем же она таким занимается по контракту?
     "Здесь ничего незаконного.  У  меня все под контролем.  В  значительной
степени".
     Что?
     И она рассказывает мне, и начинают орать сигнализации и сирены.
     Я чувствую, что становлюсь все меньше и меньше.
     Сигнализации, мигалки и сирены окружают меня.
     Я чувствую, что я все меньше и меньше.
     Здесь, в кабине Рейса 2039,  первый  из четырех  двигателей только  что
сгорел. Там, где мы сейчас, это начало конца.
31
     Часть работы по  предотвращению моего  самоубийства состоит в  том, что
соц.работница смешивает мне еще  один джин-тоник. Это в тот  момент, когда я
говорю  по  межгороду. Продюсер Шоу Дона  Уильямса ждет на второй линии. Все
линии  мигают. Кто-то от Барбары  Уолтерс ждет на линии три. Сейчас для меня
главное найти  кого-нибудь,  кто  отвечал бы на звонки.  Посуда,  оставшаяся
после завтрака, свалена в раковину и сама себя не вымоет.
     Самое главное -- связаться с хорошим агентом.
     Постели на втором этаже все еще не заправлены.
     Сад надо перекрашивать.
     По  телефону  один  из  лучших агентов  беспокоится:  а  что если я  не
единственный уцелевший. Должно быть именно так,  как я говорю. Соц.работница
не  заехала бы на  утренний джин-тоник, если бы прошедшей ночью не случилось
еще одно самоубийство. Прямо здесь, на кухонном столе, передо мной лежат все
остальные папки регистрации происшествий.
     Короче,    вся   государственная    Программа   Удерживания   Уцелевших
провалилась.   Теперь   надо   предотвращать   самоубийство   соц.работницы,
смешивающей мне джин-тоник.
     Просто чтобы убедиться, что я в нее не  влюбился, соц.работница сверлит
меня взглядом. Просто чтобы она не крутилась под ногами, я прошу ее порезать
лимон. Сбегать за сигаретами. Смешай мне напиток, говорю я, или я убью себя.
Я клянусь. Я пойду в ванную и вскрою себе все вены бритвой.
     Соц.работница  приносит  еще  один  джин-тоник туда,  где  мы  сидим за
кухонным  столом,  и  спрашивает,  не  хочу  ли  я  помочь  в  идентификации
нескольких тел.  Это должно  помочь мне покончить с прошлым. Несмотря  ни на
что, говорит она, это мои люди, моя плоть и кровь. Родные и родственники.
     Она  раскладывает  на  столе  веером  все  те  же  казенные  фотографии
десятилетней давности. На меня взирают сотни мертвых  людей, лежащих рядами,
плечом к плечу, на земле. Их кожа  покрыта черными  пятнами  от цианида. Они
распухли так, что темная самодельная  одежда на них  смотрится обтягивающей.
Прах к  праху.  Пыль к пыли.  Полный процесс распада должен  быть быстрым  и
простым,  но  это  не  так.  Тела лежат  там,  окоченевшие  и зловонные. Так
соц.работница пытается  вызвать  у  меня взрыв  эмоций.  Она говорит,  что я
подавляю свою печаль.
     Не хочу ли я взяться за работу и,  как говорится, идентифицировать этих
мертвых людей?
     А если где-то  бродит убийца,  говорит она,  я  могу помочь  обнаружить
человека, который должен быть изображен здесь, но его здесь нет.
     Спасибо, говорю я. Нет, спасибо. Безо всякого разглядывания я знаю, что
не увижу мертвого Адама Брэнсона ни на одной из ее фотографий.
     Когда  соц.работница хочет сесть, я прошу ее закрыть шторы. Там снаружи
фургон местного отделения телесети, передающий  все  отснятое через кухонное
окно  на  спутник.  Грязная посуда  в раковине, оставшаяся с завтрака, мы  с
соц.работницей,  сидящие за кухонным  столом  с  телефоном, все ее  бумажные
папки,  разложенные на  желто-белой клетчатой скатерти, джин-тоники у  нас в
руках в 10 часов утра.
     Голос  диктора за кадром будет говорить, что последний  уцелевший  член
последнего по времени  американского  культа  смерти, Правоверцев, находится
под   наблюдением   специалистов,  установленным   после   трагической  цепи
самоубийств, когда один за другим уходили из жизни уцелевшие члены культа.
     Затем перерыв на рекламу.
     Соц.работница  просматривает  папки  своих последних  клиентов. Брэннон
умер. Уокер умер. Филлипс умер. Все умерли. Все, кроме меня.
     Та   девушка  прошлой   ночью,  вторая  уцелевшая   из  Правоверческого
церковного округа,  она  наелась земли.  Для  этого  даже  есть  специальное
название.  Это называется  эзофагия.  Это  было популярно среди  африканцев,
привезенных  в  Америку   в  качестве  рабов.  Хотя  "популярно"  не  совсем
подходящее слово.
     Она встала на колени на заднем  дворе дома, где проработала одиннадцать
лет,  напихала  себе в  рот  землю  из  кадки с  розой.  Все  это  в  отчете
соц.работницы.  Затем  кто-то пишет, что  произошел  разрыв пищевода,  затем
перитонит, затем, в лучах восходящего солнца, она умерла.
     Умершая перед  этим девушка сунула  голову в  духовку. Парень перед ней
разрезал  себе  горло.  Все  в  точности  так,  как  учила  церковь. Однажды
греховность королей мира  сего уничтожит нас, какая жалость,  и  армии  мира
поднимутся  против  нас,  рыдая,  и  преданнейшие  дети Божьи  должны  будут
отправить себя к Господу самостоятельно.
     Отправка.
     Да, и еще все,  кто  не  отправится  к  Господу в первых  рядах, должны
сделать это по мере своих возможностей.
     Поэтому  последние  десять  лет, один  за  другим, мужчины  и  женщины,
служанки,  садовники  и рабочие  со  всех  концов  страны  кончали  с собой.
Несмотря на Программу Удерживания Уцелевших.
     Кроме меня.
     Я спрашиваю соц.работницу, не хочет ли  она заправить кровати? Если мне
еще раз придется поправлять уголки,  как  в больнице,  я клянусь, что засуну
голову в кухонный  комбайн. Если она согласна, то я обещаю быть живым, когда
она вернется.
     Она идет наверх. Я говорю: Спасибо.
     Когда  соц.работница  рассказала  мне,  что  в Правоверческом  семейном
округе все умерли, и все кончено, первым делом я начал курить. Самое мудрое,
что я когда-либо  сделал, это  то,  что я начал  курить. Когда соц.работница
заехала, чтобы сказать "Проснись и  пой. Последняя из уцелевших  Правоверцев
отправилась к праотцам этой  ночью", я усадил себя на кухне  и начал глушить
свое стремление к самоубийству при помощи крепких напитков.
     Церковная доктрина говорит, что я должен убить себя. Но она не говорит,
что это должна быть суетливая быстрая смерть.
     Газета все еще лежит перед входом. Посуда не вымыта. Люди, на которых я
работаю,  сбежали, чтобы не попадаться на глаза телекамерам. Это после того,
как  я годами перематывал их порнушку  из  проката  и  выводил их  пятна. Он
банкир. Она  банкир. У них есть машины. У них есть  этот миленький  домик. У
них есть  я,  чтобы заправить кровати и подстричь  газон. По правде  говоря,
они, вероятно, уехали, чтобы не  вернуться однажды домой и не обнаружить мое
тело на кухонном полу.
     Четыре телефонных  линии  все еще  мигают.  Шоу Дона  Вильямса. Барбара
Уолтерс.  Агент  говорит  найти  карманное  зеркальце и  попрактиковаться  в
изображении искренности и невинности.
     На одной из  ее  бумажных  папок написано мое имя. Самый верхний лист в
папке   --  основные   сведения  об   известных  лицах,  переживших  трагедию
Правоверческой колонии.
     Агент говорит: товары с моим именем.
     Агент говорит: моя собственная религиозная программа.
     В  папке  задокументировано, что  более  чем  две  сотни лет американцы
считали  Правоверцев  самыми  набожными, самыми  трудолюбивыми,  скромными и
чувствительными людьми на Земле.
     Агент говорит: Аванс в миллион долларов за историю моей жизни в твердом
переплете.
     Еще один лист  говорит,  что десять лет назад местный шериф  приехал  к
старейшинам  Правоверческого  церковного  округа  с  ордером  на  обыск.  По
обвинению  в  жестоком  обращении с  детьми.  Поступило  чье-то  сумасшедшее
анонимное сообщение, что семьи церковного округа рожали детей и рожали детей
и  рожали  детей.  И  никто  из  этих  детей  не  был  зарегистрирован:   ни
свидетельств о рождении, ни номеров социального страхования, ничего. Все эти
дети рождались в церковном округе. Все эти дети заканчивали школы церковного
округа.  Никому  из  этих  детей  никогда  не дозволялось жениться или иметь
детей. Когда они  достигали семнадцати  лет, всех их  крестили, как взрослых
членов церкви, и затем отправляли за пределы округа.
     Все это стало, как говорится, достоянием общественности.
     Агент говорит: моя собственная видеокассета с упражнениями.
     Агент говорит: эксклюзивное фото для обложки журнала Люди.
     Кто-то передал  эти сумасшедшие слухи в  какую-то организацию по защите
детей,  и  в результате  шериф и два  вагона с помощниками были отправлены в
Правоверческий  церковный   округ  в  графстве   Больстер,  Небраска,  чтобы
пересчитать головы  и  убедиться,  что все  соответствует документам. Именно
шериф вызвал ФБР.
     Агент говорит по телефону: ток-шоу по всей стране.
     ФБР  выяснило,  что дети, посылаемые Правоверцами  за  пределы  округа,
становились  трудовыми миссионерами.  В правительственном расследовании  это
было названо белым рабством. Люди  с телевидения назвали  это Сектой Детских
Рабовладельцев.
     Эти  дети, по  достижении  семнадцати  лет, посылались  Правоверческими
надзирателями во внешний мир и  определялись на работу в качестве  подсобных
рабочих  или домашних  слуг,  а оплата  производилась  наличными. Постоянная
работа, которая могла продолжаться годами.
     В газетах это было названо Церковью Рабского Труда.
     Церковный округ  прикарманивал выручку,  а  внешний  мир получал  армию
чистых и честных  маленьких  христианских горничных, садовников, посудомоек,
маляров, которые выросли в вере, что единственный  путь заработать себе душу
--  это работа до самой смерти только за комнату и койку.
     Агент говорит мне: колонки сразу в нескольких газетах.
     Когда агенты ФБР приехали, чтобы произвести аресты, они обнаружили, что
все население семейного  округа заперлось  в доме собраний. Вероятно, тот же
человек, который рассказал  сумасшедшую историю о детях-рабах  как источнике
дохода,  вероятно,  он  же  и  сообщил  жителям  округа,  что  правительство
собирается  нападать. Все фермы  графства Больстер  были  опустошены.  Позже
выяснилось,  что каждая  корова,  каждая  свинья, цыпленок,  голубь, кошка и
собака были  убиты. Даже рыбок  в аквариумах  отравили.  Все  Правоверческие
маленькие  идеальные  фермы с белыми домами  и красными сараями были тихими,
когда прибыла  Национальная Гвардия.  Все  картофельные  поля были тихими  и
опустошенными под синим, почти безоблачным небом.
     Агент говорит: моя собственная рождественская передача.
     Согласно  тому отчету из  глубины  бумажной папки, лежащей на  кухонном
столе, в то время как соц.работница  заправляет кровати на втором этаже, а я
чувствую  жар   зажигалки,  закуривая  вторую  сигарету,  практика  отправки
трудовых  миссионеров   продолжалась   более   чем  сотню  лет.   Правоверцы
становились богаче, покупали больше  земли и  рожали больше детей. С  каждым
годом  все  больше  детей  исчезали  из долины. Девочек  увозили  весной,  а
мальчиков -- осенью.
     Агент говорит: мой собственный аромат духов.
     Агент говорит: целый тираж Библий с моим автографом.
     Миссионеры  были незаметны во  внешнем мире. Церковь не беспокоилась об
уплате  налогов.  В  соответствии  с  церковной  доктриной,   чтобы  достичь
наибольшего величия, от тебя требовалось делать свою работу и надеяться, что
проживешь  достаточно  долго  и  принесешь  округу огромную прибыль. Остаток
твоей жизни  должен  был  быть тяжкой  ношей.  Заправка кроватей  для других
людей. Забота о чужих детях. Приготовление пищи для других людей.
     На веки вечные.
     Работа без конца.
     План состоял в том, чтобы шаг за  шагом приближаться к  Правоверческому
раю, скупая весь мир по кусочку.
     Так  было,  пока  фургоны ФБР не остановились  в  установленных законом
девяноста метрах  от  дома собраний церковного округа.  В воздухе,  согласно
официальному  расследованию,  витал  запах  бойни.   Ни  единого  звука   не
доносилось из церкви.
     Агент говорит: воодушевляющие аудиокассеты.
     Агент говорит: Дворец Цезаря.
     А  затем все в  мире начали  называть Правоверцев Ветхозаветным Культом
Смерти.
     Сигаретный дым проходит  рубеж, где мое горло  в  состоянии  остановить
его,  и   оседает  толстым  слоем  у  меня   в  груди.  Папки  соц.работницы
документируют   жизнь  отставших.   Удерживаемый  Уцелевший   Клиент   Номер
Шестьдесят Три,  Бидди Петерсон, примерно  двадцати девяти лет, убила  себя,
выпив чистящее средство через три дня после инцедента в в семейном округе.
     Удерживаемый Уцелевший Клиент  Тендер  Смитсон, возраст сорок пять лет,
убил себя, выпрыгнув из окна здания, где он работал швейцаром.
     Агент говорит: моя собственная 1-976 горячая линия о спасении.
     Дым внутри меня  горячий и плотный, и я чувствую себя так,  как будто у
меня есть душа.
     Агент говорит: мой собственный рекламный фильм.
     Люди, ушедшие  из  жизни,  черные и  раздувшиеся. Длинные  ряды мертвых
л