Никакой активности в Склепе 7897.
     Никакой активности в Склепе 7898.
     Я  пишу:   Образец  номер   45,   белая  бакелитовая  роза.   Старейший
синтетический материал бакелит  был создан в  1907 году, когда химик  нагрел
смесь  фенола  и формальдегида.  На Викторианском языке  цветов  белая  роза
означает тишину.
     Тот день,  когда  я встретил  девушку, был лучшим днем для поиска новых
цветов. Это  день после  Дня  Поминовения [День  поминовения  -- день  памяти
погибших  в  войнах, 30  мая -- прим. ИКТ], когда  толпы  схлынули и вернутся
только через год. Никого нет, поэтому когда я впервые увидел эту девушку,  я
понадеялся, что она мертва.
     В день  после  Дня  Поминовения уборщик приходит  и бросает в  мусорное
ведро все свежие цветы. Худшая разновидность свежих цветов, которую флористы
называют "Кладбищенские цветы".
     Я иногда встречаю  уборщика, но мы  никогда не разговаривали. Он  носит
синий рабочий комбинезон. Однажды он увидел, как я приложился ухом к склепу.
Свет его фонаря попал на меня, но уборщик отвернулся. Взяв ботинок в руку, я
стучал на языке Морзе: Привет. Я спрашивал: Меня кто-нибудь слышит?
     Проблема  с  кладбищенскими  цветами состоит  в  том,  что  они  хорошо
выглядят всего один день. На  следующий день  они  начинают  гнить. Глядя на
почерневшие и увядшие цветы,  торчащие  из  бронзовых  ваз, прикрепленных  к
каждому склепу, легко себе представить,  что происходит с Любимыми, лежащими
внутри.
     На следующий день после Дня Поминовения уборщик выбрасывает их. Увядшие
цветы.
     Среди того,  что  осталось,  новый урожай поддельных  шелковых  пионов,
пропитанных темно-пурпурной краской, чтобы сделать  их почти черными. В этом
году пластмассовым орхидеям придают искусственный аромат. Длинные сине-белые
виноградные лозы из искусственного шелка;  они стоят  сил, затраченных на их
кражу.
     Среди старейших образцов цветы, сделанные из шифона, органзы, вельвета,
бархатного  жоржета,  крепдешина  и  широких сатиновых  лент. В  моих  руках
нагромождение  львиного зева,  душистого  горошка и шалфея.  Алтей  розовый,
ялапы, незабудки. Поддельные  и  красивые, но  жесткие и грубо  сделанные. В
этом году новые цветы покрывают прозрачными пластмассовыми капельками росы.
     В этом году эта девушка пришла  сюда  с опозданием на один день с самым
обыкновенным  набором  полиэстровых   тюльпанов  и   анемонов,  классических
викторианских цветов горя и смерти, болезни и  запустения. Я смотрю на нее с
лестницы.   В   дальнем    конце   западной   галереи,   на   шестом   этаже
Удовлетворенности, делающий пометки в маленьком полевом журнале -- это я.
     Передо  мной   цветок  --  Образец  237,  послевоенная   хризантема   из
искусственного  шелка.  Послевоенная --  потому  что во  время Второй Мировой
Войны не было ни шелка, ни  искусственного шелка, ни проволоки, чтобы делать
цветы. Цветы военного времени были из гофрированной или  рисовой  бумаги,  и
даже при постоянных  10оС в Колумбийском Мемориальном Мавзолее все эти цветы
превратились в пыль.
     Передо мной Склеп  номер 678, Тревор  Холлис,  двадцать четыре года,  у
него остались мать, отец и сестра. Покойся с миром. Любимый сын. Вечная тебе
память. Моя последняя жертва. Я нашел его.
     Склеп номер  678 в  верхнем ряду на стене  галереи. Единственный способ
посмотреть поближе  -- подняться по лестнице или на подъемнике  для гробов. И
даже с вершины лестницы, на  две ступеньки выше нее, я вижу в девушке что-то
необычное.  Что-то  европейское.  Она не получает  ежедневного объема пищи и
солнечного   света,  рекомендованного,   чтобы   быть  красивой   по  любому
североамериканскому стандарту.  В  ее  ободранных белых руках  и ногах  есть
что-то воскообразное.  Как будто она  жила  за колючей проволокой. И у  меня
вновь появляется надежда, что она,  возможно, мертва. Чувство такое, будто я
смотрю старый фильм  про  вампиров  и  зомби, выходящих  из  могил в поисках
человеческой  плоти.  Я  надеюсь,  что  передо  мной  голодный  мертвец.  Ну
пожалуйста, ну пожалуйста, ну пожалуйста.
     В ответ  на мою страстную  мольбу должна  появиться мертвая  девушка. Я
хочу приложиться  ухом  к ее  груди  и ничего  не  услышать. Пусть даже меня
скушают зомби, зациклившиеся на мысли, что я всего лишь плоть и кровь, кости
и кожа. Демон, или ангел, или злой  дух -- мне просто нужно, чтобы что-нибудь
себя  проявило. Вурдалачек, или  привиденьице, или  длинноногое чудище  --  я
просто хочу, чтобы кто-то схватил меня за ногу.
     Отсюда,  с  высоты  шестого ряда  склепов,  ее черное  платье смотрится
выглаженным  до блеска. Кажется, будто  ее тонкие белые  руки и ноги покрыты
новым, менее качественным видом  человеческой  кожи.  Даже с этой высоты  ее
лицо выглядит самым обыденным.
     Песнь Песней Соломона,  Глава  Седьмая,  Стих Первый:  [на  самом  деле
второй -- прим. ИКТ]
     "О, как прекрасны ноги  твои в  сандалиях,  дщерь именитая!  Округление
бедр твоих как ожерелье..."
     Несмотря на  то, что  снаружи все  залито солнечным светом,  внутри все
холодное на  ощупь. Свет  проходит через витраж. Запах дождя, впитавшегося в
цементные  стены. Ощущение такое, что все сделано из  полированного мрамора.
Какой-то звук: капли прошедшего когда-то дождя скользят по перебруску, капли
дождя из выломанных окон в крыше, капли дождя внутри непроданных склепов.
     Вихри воздуха вместе с грязью и перхотью и  волосами блуждают по этажу.
Люди называют их экскрементами призраков.
     Девушка  смотрит вверх и  непременно  видит меня,  а затем она бесшумно
проходит по мраморному полу в своих черных войлочных туфлях.
     Здесь  можно  запросто  потеряться. Коридоры пересекаются под странными
углами.  Чтобы  найти нужный склеп,  понадобится  карта.  Галереи  сменяются
галереями,  и они  настолько длинны, что  резной диван или мраморная статуя,
стоящие в другом конце, могут оказаться чем-то, что вы и представить себе не
можете.   Повсюду  пастельные  мягкие   мраморные  тени,  поэтому   если  вы
потерялись, не паникуйте.
     Девушка  подходит  к лестнице,  и  я  вынужден оставаться  наверху,  на
пол-пути между  ней  и ангелами,  нарисованными на потолке.  На полированной
мраморной стене, состоящей из досок склепов, я отражаюсь в полный рост среди
эпитафий.
     Этот Камень Установлен В Честь.
     Установлен На Этом Месте.
     Установлен В Дань Уважения.
     Все это относится и ко мне.
     Мои  заледеневшие  пальцы  сжимают ручку.  Образец  Номер 98  -- розовая
камелия из китайского шелка. Чистый  розовый  цвет доказывает,  что шелк был
прокипячен в мыльной воде, чтобы удалить весь  серицин. Главный  стебель  из
проволоки,  покрытой  зеленым   полипропиленом,  типичным  для  кустов  того
периода. Камелия должна означать непревзойденное превосходство.
     Простое круглое лицо-маска  девушки смотрит на меня снизу лестницы. Как
узнать, человек она или привидение, я не знаю. На ней такое платье, что я не
могу увидеть, поднимается ли грудь  при  вдохе. Воздух слишком теплый, чтобы
ощутить ее дыхание.
     Песнь Песней Соломона, Глава Седьмая, Стих Второй: [третий -- прим. ИКТ]
     Живот твой  -- круглая чаша,  в  которой  не истощается  ароматное вино;
чрево твое -- ворох пшеницы, обставленный лилиями".
     В Библии куча всего о сексе и еде.
     Здесь, вместе с Образцом Номер 136, маленькими ракушками, раскрашенными
в розовый цвет, чтобы было  похоже  на бутоны  роз, а также с Образцом Номер
78,  бакелитовым  нарциссом,  я хочу  быть  схвачен ее  холодными,  мертвыми
руками, и услышать, что жизнь не имеет абсолютного конца. Моя жизнь -- это не
какая-то  низкосортная частица  компостной кучи, которая сгниет  завтра и от
которой останется лишь имя в некрологе.
     Среди  этих  километров мраморных  стен,  за  которыми  покоятся  люди,
возникает  ощущение,  что  мы в  переполненном  здании,  населенном тысячами
человек, и в  то  же  время мы одни.  Между ее  вопросом и моим  ответом мог
пройти год.
     Я дышу на высеченные даты, ограничившие короткую жизнь Тревора Холлиса.
Эпитафия гласит:
     Для Всего Мира Он Был Неудачником,
     Но Для Меня Он Был Всем Миром.
     Тревор Холлис, решайся на худшее. Я вызываю тебя. Приди и отомсти мне.
     Ее голова запрокинута назад,  девушка улыбается мне, стоящему над  ней.
На  фоне серого камня ее рыжие волосы горят ярким пламенем. Она говорит мне:
"Ты принес цветы".
     Мои руки разжимаются,  и  цветы -- фиалки, маргаритки, георгины -- падают
вокруг нее.
     Она  ловит  гортензию  и  говорит:  "Никто  не  приходил  сюда  с самых
похорон".
     Песнь Песней Соломона, Глава Седьмая, Стих Третий:
     "Два сосца твои, как два козленка, двойни серны".
     Ее рот  с очень тонкими,  красными-красными губами кажется  прорезанным
при помощи ножа. Она говорит: "Привет, я Фертилити".
     Она подает цветок мне наверх и держит его в воздухе, как будто я не был
вне  пределов  досягаемости.  Она спрашивает:  "Ну и откуда  ты знаешь моего
брата Тревора?"
42
     Ее звали Фертилити Холлис. Это ее полное имя, я не шучу, и именно о ней
я действительно хотел поговорить на следующий день с социальной работницей.
     На этом этапе наблюдения за мной я  должен разговаривать  с  социальной
работницей по  одному часу каждую неделю. Взамен я получаю жилье.  Программа
дает мне  право получать субсидии на жилье.  Бесплатный государственный сыр,
сухое молоко,  мед и масло.  Бесплатное  предоставление рабочего  места. Это
всего лишь часть льгот из Федеральной  Программы  Удерживания Уцелевших. Моя
маленькая  квартира-конура  и  избыток  сыра. Моя  дерьмовенькая  работенка,
откуда  я могу таскать  мясо домой на автобусе. Достаточно  для  того, чтобы
сводить концы с концами.
     Тебе не дают ничего первоклассного, тебе не дают дерьмовую парковку, но
раз в неделю один  час ты общаешься  с социальной работницей. Моя подъезжает
по вторникам  к дому, где я работаю, на своей одноцветной служебной  машине,
вместе  со   своим   профессиональным   состраданием,   папками  регистрации
происшествий и журналом, в который она записывает, сколько миль она проехала
от одного клиента до другого. На этой неделе у  нее двадцать четыре клиента.
На прошлой было двадцать шесть.
     Каждый вторник она приезжает, чтобы слушать.
     Каждую  неделю я  спрашиваю  у нее, сколько уцелевших осталось по  всей
стране.
     Она на кухне, поглощает дайкири и маисовые чипсы. Ее туфли отброшены  в
сторону, а большая хозяйственная сумка,  набитая  клиентскими папками, лежит
на кухонном столе между нами. Она достает  доску  с  зажимом  и пролистывает
бланки форм еженедельного обследования клиентов, чтобы  положить мой сверху.
Она проводит  пальцем  по колонке с  цифрами и  говорит: "Сто пятьдесят семь
уцелевших. По всей стране".
     Она вписывает дату и проверяет время  по наручным часам, чтобы записать
его в мою еженедельную регистрационную форму. Она поворачивает ко мне доску,
чтобы я  прочел и  поставил внизу подпись. Это доказательство того,  что она
была здесь. Так мы общались.  Делились. Она давала мне  ручку. Мы  открывали
наши сердца. Услышь меня, излечи меня, спаси меня, поверь мне. Если после ее
ухода я перережу себе горло -- это будет не ее вина.
     Когда я  ставил подпись, она  спросила: "А  ты знал  женщину на этой же
улице, которая работала в большом серо-коричневом доме?"
     Нет. Да. Окей, я знаю, о ком она говорит.
     "Большая  женщина. Длинные  светлые волосы заплетены  в косу. Настоящая
Брунхильда,  -- говорит соц.работница.  -- В  общем, она ушла от нас  два  дня
назад. Повесилась на шнуре удлинителя". Соц.работница смотрит на свои ногти,
сначала  сжав,  затем  раскрыв  ладонь.  Она  снова  лезет  в  свою  большую
хозяйственную сумку  и достает бутылочку ярко-красного лака для ногтей. "Ну,
--  говорит она, -- Бог простит. Мне она никогда не нравилась".
     Я отдаю доску назад и спрашиваю. Кто-нибудь еще?
     "Садовник,"  --  отвечает  она.  Она   начинает   взбалтывать  маленькую
бутылочку, с ярко красным содержимым и высокой белой крышечкой, возле своего
уха.  Другой  рукой  она  пролистывает   бланки,  чтобы  найти  нужный.  Она
показывает  мне  доску, чтобы я  увидел  еженедельную регистрационную  форму
Клиента Номер 134 с огромным красным штампом ВЫПИСАН. И дата.
     Штамп остался  из  какой-то  больничной  программы для лежачих больных.
Когда-то  ВЫПИСАН  означало, что клиента выписывали  из больницы. Теперь оно
означает, что клиент мертв. Никто не захотел  заказывать специальный штамп с
надписью МЕРТВ. Соц.работница сказала мне об этом несколько лет назад, когда
самоубийства возобновились.  Прах к праху. Пыль к пыли. Круговорот веществ в
природе.
     "Этот  парень напился  какого-то  гербицида," -- говорит  она.  Ее  руки
пытаются  открутить крышку бутылочки.  Крутят. Крутят, пока костящки пальцев
не становятся белыми. Она говорит: "Эти люди пойдут на  все, чтобы выставить
меня некомпетентной".
     Она стучит бутылочкой об край стола, а затем опять пытается открыть ее.
"Слушай, -- говорит она  и подает мне бутылочку через стол, --  ты не поможешь
мне открыть ее?"
     Я открываю бутылочку, никаких проблем, и отдаю ее назад.
     "Ну и что, ты знал тех двух?" -- говорит она.
     Вообще-то, нет. Я их не знал. Я знаю, кем они были здесь, но я не  знал
их раньше. Я  не знал их с рождения, но последние несколько  лет они жили по
соседству.  Они  все  еще  носили  старую  церковную  форму.  Мужчина  носил
подтяжки, мешковатые  штаны, рубашку с длинным  рукавом, застегнутую на  все
кнопки даже в самый  жаркий  летний день. Женщина носила  платье непонятного
цвета с мелкими  сборками, которое, как я помню,  наши  женщины  должны были
носить.  На голове у нее всегда был капор. Мужчина всегда носил  широкополую
шляпу, соломенную летом, черную войлочную зимой.
     Да. Окей. Они были где-то поблизости. Это такая большая потеря.
     "Когда  ты  видел   их,  --  говорит  соц.работница,  проводя  маленькой
кисточкой по каждому ногтю, красным по красному, -- ты был расстроен? Встреча
с людьми  из твоей старой церкви заставляла тебя грустить? Ты плакал?  Может
быть, видя,  что люди продолжают одеваться так же, как  тогда, когда вы были
частью церкви, ты приходил в ярость?"
     Спикерфон звонит.
     "Ты вспоминал своих родителей?"
     Спикерфон звонит.
     "Ты разозлился, когда узнал, что случилось с твоей семьей?"
     Спикерфон звонит.
     "Ты помнишь, как все было до самоубийств?"
     Спикерфон звонит.
     Соц.работница спрашивает: "Ну так ты ответишь на звонок?"
     Минуточку. Сначала я  сверюсь  с  ежедневником. Я показываю ей  толстую
книжку, чтобы  она увидела список того, что я  должен сделать сегодня. Люди,
на  которых я работаю, пытаются мне дозвониться, чтобы подловить меня. И  не
дай Бог я отвечу на  звонок в тот момент,  когда я должен чистить бассейн на
улице.
     Спикерфон звонит.
     Согласно  ежедневнику,  в этот момент я должен  пропаривать портьеры  в
синей гостевой комнате. Что бы это ни значило.
     Соц.работница хрустит маисовыми чипсами, так что я отглядываюсь на нее,
чтобы она затихла.
     Спикерфон звонит, и я отвечаю.
     Спикерфон кричит: "Ну так что насчет сегодняшнего банкета?"
     Успокойтесь,  говорю  я.  Все просто до безобразия. Лосось без  костей.
Что-то типа резаной моркови. Тушеный эндивий.
     "А это еще что?"
     Жареные листья, говорю я.  Их едят  маленькой  вилочкой, которая  лежит
самой левой. Зубцами вниз. Вы уже знаете, что такое тушеный эндивий. Я знаю,
что вы знаете, что такое  тушеный эндивий.  Он  у вас был в прошлом  году на
рождественской  вечеринке. Вам понравился тушеный  эндивий.  Сделайте только
три укуса, говорю я спикерфону. Обещаю, что вам понравится.
     Спикерфон говорит: "Не могли бы вы удалить пятна с облицовки камина?"
     Согласно моему ежедневнику,  я не должен этим заниматься до завтрашнего
дня.
     "О, -- говорит спикерфон. -- Мы забыли".
     Да. Точно. Вы забыли.
     Дешевки.
     Если вы  назовете меня воспитанным человеком, обслуживающим воспитанных
людей, вы дважды ошибетесь в оценке.
     "Есть еще что-то, о чем нам нужно знать?"
     День матери.
     "О, черт. Бля. Дерьмо!  --  говорит  спикерфон. -- Ты  посылал что-нибудь
заранее? У нас есть прикрытие?"
     Конечно. Я послал каждой из их матерей прекрасную композицию из цветов,
цветочник пришлет им счет.
     "Что ты написал в открытке?"
     Я написал:
     Моей Дорогой  Мамочке, Которую Я Нежно Люблю И Никогда Не Забываю. Ни У
Одного  Любящего Сына/Дочери  Никогда Не  Было  Мамочки,  Которая  Любила Бы
Его/Ее Больше, Чем Ты. С Глубочайшей Любовью. Затем соответствующая подпись.
     Затем P.S.: Засохший цветок так же мил, как и свежий.
     "Звучит  неплохо. До следующего  года  они о нас не вспомнят, -- говорит
спикерфон. -- Не забудь полить все растения на террасе. В ежедневнике об этом
написано".
     Затем они  отключаются. Им незачем напоминать мне, что и  когда делать.
Они просто хотят, чтобы их слово было последним.
     Моя спина не вспотела.
     Соц.работница подносит  свои свежие красные  ногти ко рту и дует, чтобы
они высохли. Между долгими выдохами она спрашивает: "Твоя семья?"
     Она дует на ногти.
     Она спрашивает: "Твоя мать?"
     Она дует на ногти.
     "Ты помнишь свою мать?"
     Она дует на ногти.
     "Ты считаешь, она что-нибудь чувствовала?"
     Она дует на ногти.
     "Я имею в виду, когда она убивала себя".
     Матфей, Глава Двадцать Четвертая, Стих Тринадцатый:
     "Претерпевший же до конца спасется".
     Согласно ежедневнику,  я  должен чистить фильтр кондиционера.  Я должен
смахивать  пыль   в  зеленой  гостиной.  Полировать  медные  дверные  ручки.
Перерабатывать старые газеты.
     Час близится к концу, а я так и не заговорил о Фертилити Холлис. О том,
как  мы  повстречались  в  мавзолее.  Мы  бродили  там  около  часа,  и  она
рассказывала мне о разных движениях художников в двадцатом веке, о том,  как
они  изображали  распятого  Христа.  В   старейшем   крыле  мавзолея,  крыле
Удовлетворенности, Иисус изможденный и романтичный, с  женственными большими
влажными  глазами и  длинными ресницами.  В крыле, построенном в 1930е годы,
Иисус -- Социальный Реалист с огромными супермэнскими мускулами. В сороковых,
в   крыле   Безмятежности,  Иисус   становится   абстрактным  нагромождением
плоскостей и кубов. Иисус пятидесятых  --  изысканная композиция  из фруктов,
голландский модерновый скелет. Иисус шестидесятых сделан из сплавного леса.
     В семидесятых крыльев не строили, а в  крыле восьмидесятых  нет Иисуса,
только  простой светский полированный мрамор  и медь, которую можно  найти в
универмаге.
     Фертилити говорила об искусстве,  и мы  блуждали  по Удовлетворенности,
Безмятежности, Миру, Радости, Спасению, Экстазу и Очарованию.
     Она сказала, что ее зовут Фертилити Холлис.
     Я  сказал ей называть себя Тендером Брэнсоном.  У меня нет ничего более
похожего на настоящее имя, чем это.
     Каждую  неделю с того момента  она собиралась приходить к склепу брата.
Именно там она обещала быть в следующую среду.
     Соц.работница  спросила:  "Прошло  десять  лет. Почему  ты  ни  разу не
захотел  открыться  и поделиться со мной чувствами  по  поводу твоей умершей
семьи?"
     Мне  очень жаль,  отвечаю я,  но мне действительно пора  возвращаться к
работе. Я говорю, что наш час закончился.
41
     Пока еще  не слишком поздно, пока  мы не приблизились слишком  близко к
моей  авиакатастрофе, мне нужно  сказать насчет моего имени. Тендер Брэнсон.
Это не  совсем имя. Скорее,  это звание. Все равно,  что в других  культурах
ребенка  бы назвали  Лейтенант Смит или Епископ Джонс. Или Губернатор Браун.
Или Доктор Мур. Или Шериф Петерсон.
     Единственными именами в  Правоверческой  культуре были фамилии. Фамилия
шла от мужа. Фамилия  была  способом засто