йчивым  к появлению пятен. Несминаемым. Скромная,
как мать невесты, в плиссированной юбке  и с длинными рукавами, она говорит:
"Ты тоже скучаешь по нему?"
     Все в ней говорит о муках.
     Я спрашиваю: По кому скучаю?
     "По Тревору," -- говорит она. Она босая на каменном полу.
     Да, точно, Тревор, говорю я себе. Мой тайный голубой друг. Я забыл.
     Я говорю: Да. Я тоже по нему скучаю.
     Ее волосы  кажутся  собранными на поле  и прикрепленными к ее голове на
просушку. "Он  когда-нибудь рассказывал тебе  о круизе,  в  который  он взял
меня?"
     Нет.
     "Это было полностью незаконно".
     Она  переводит  взгляд  со  Склепа  Номер 678  вверх  на  потолок,  где
расположены  маленькие   динамики,   из  которых  льется  музыка.  Рядом   --
намалеванные облака и ангелы.
     "Сначала он заставил меня брать уроки танцев вместе с  ним.  Мы выучили
все бальные танцы, называемые Ча-Ча  и Фокстрот. Румба и Свинг. Вальс. Вальс
танцевать просто".
     Ангелы играют свою  музыку  над  нами около минуты, говоря ей что-то, а
Фертилити Холлис слушает.
     "Вот," -- говорит она и поворачивается ко мне. Она берет мои  цветы и ее
и кладет их к стене. Она спрашивает: "Ты ведь умеешь вальсировать, правда?"
     Неправда.
     "Я  не  могу поверить, что ты знал  Тревора и  не  знаешь, как  танцуют
вальс," -- говорит она и качает головой.
     У  нее в  голове  картинка, как мы с  Тревором  танцуем вместе. Смеемся
вместе. Занимаемся  анальным сексом. Для меня  это помеха, а  также мысль  о
том, что я убил ее брата.
     Она говорит: "Руки в стороны".
     И я делаю так.
     Она  встает  ко мне вплотную, лицом к лицу, и кладет одну  руку  на мою
шею. Другая ее рука хватает мою руку и тянет ее далеко в сторону от нас. Она
говорит: "Другую свою руку положи мне на застежку лифчика".
     Я делаю так.
     "Мне на спину! -- говорит она и выскальзывает в сторону. -- Положи руку в
то место, где лифчик пересекается с позвоночником".
     Я делаю так.
     Что  же касается ног, она показывает  мне, как делать шаг вперед  левой
ногой,  затем правой,  потом  поставить ступни  вместе, в то  время как  она
делает все то же в противоположном направлении.
     "Это  называется  коробочным  шагом, --  говорит  она. --  Теперь  слушай
музыку".
     Она считает: "Раз, два, три".
     Музыка идет: Раз. Два. Три.
     Мы  считаем  снова  и снова, считаем  каждый  шаг  и  танцуем. Цветы на
склепах по всем стенам  глазеют на  нас.  Под ногами -- неровный  мрамор.  Мы
танцуем.  Свет  проходит  через  витражи. Статуи  вырезаны в  нишах. Музыка,
доносящаяся из динамиков,  слабая; отражаясь от камней, она бродит туда-сюда
потоками, ноты и аккорды окружают нас. И мы танцуем.
     "Что я помню насчет круиза, -- говорит Фертилити, и ее рука  изгибается,
потому что она длиннее моей руки. -- Я помню лица последних пассажиров, когда
их  спасательные   шлюпки  скользили  мимо  окон  танцевального   зала.   Их
спасательные жилеты с оранжевыми краями обрамляли их  головы, так что головы
казались отрезанными и  положенными на оранжевые подушки. И  они смотрели на
нас с Тревором широко  раскрытыми глазами, а мы остались в танцевальном зале
корабля, когда корабль начинал тонуть".
     Она была на тонущем теплоходе?
     "На корабле,  --  говорит Фертилити. -- Он назывался Океанская Экскурсия.
Попробуй произнести это быстро три раза".
     И он тонул?
     "Это было чудесно, -- говорит она. -- Работница туркомпании предупредила,
чтобы мы  потом  к  ней не ходили плакаться. Это старый французский  лайнер,
предупредила работница, только сейчас его продали какой-то  южноамериканской
фирме.  Яркий  представитель  стиля  ар  деко.  Хлам.  Небоскреб  Крайслера,
положенный на бок и плавающий туда-сюда вдоль атлантического побережья Южной
Америки, набитый  людьми  ниже среднего  класса из  Аргентины, с их женами и
детьми.  Аргентинцы.  Все  светильники  на  стенах были из  розового стекла,
ограненные бриллиантовой  огранкой "маркиз".  Все на  корабле было  освещено
розовым  бриллиантовым  светом,  а на коврах имелись  большие пятна и  следы
износа".
     Мы танцевали на месте, а затем начали поворачивать.
     Раз, два, три, коробочный  шаг. Нерешительные шаги вперед-назад. Подъем
пятки  по-кубински,  шаг-два-три,  я поворачиваю вместе с  Фертилити Холлис,
согнувшейся в моих объятьях. Мы поворачиваем снова и снова, мы поворачиваем,
поворачиваем, поворачиваем.
     И Фертилити  рассказывает, как  уплыли спасательные шлюпки. Все  шлюпки
уплыли, и корабль тащил шлюпочный  такелаж сквозь спокойный карибский вечер.
Шлюпки  гребли  изо  всех  сил  в  направлении заходящего  солнца,  толпа  в
оранжевых  спасжилетах  начинала оплакивать свои драгоценности  и лекарства.
Люди скрещивали пальцы.
     Фертилити и я раз, два три; вальс, два три, по мраморной галерее.
     По ее словам, Фертилити и Тревор вальсировали по наклоняющемуся паркету
из красного  дерева,  по  Версальскому танцевальному залу, наклоняющемуся по
мере  того,  как корма  затоплялась,  а  нос  вздымался в  вечерний  воздух.
Маленькие  золоченые  стулья танцзала  сползали вниз, под  статую  греческой
лунной богини, Дианы. Золотые парчовые  шторы  на всех окнах изогнулись. Они
были последними пассажирами на борту морского корабля Океанская экскурсия.
     Корабль был все  еще  на плаву из-за розовых люстр --  "Обычных  розовых
люстр, --  говорит Фертилити, -- но  на океанском  лайнере  они были подвешены
жестко,  как  сосульки"  --  люстры  в   Версальском  танцзале   сверкали,  а
стереосистема все еще наполняла корабль  потрескивающей  музыкой. Вальсы шли
один  за  другим  и растворялись  друг в  друге,  в  то  время как  Тревор и
Фертилити поворачивали, поворачивали, поворачивали.
     Так  же  как Фертилити и я  поворачиваем,  поворачиваем,  затем шаг  на
месте, скользим носок к носку по полу мавзолея.
     В трюме вОды Карибского моря заполнили Столовую Трианона, поднимая края
сотни льняных скатертей.
     Корабль дрейфовал с выключенными двигателями.
     Теплая  голубая   вода   простиралась   до  самого  горизонта  во  всех
направлениях.
     Даже под  небольшим  слоем воды клетчатый пол с  паркетом из красного и
орехового  дерева  казался далеким и  недосягаемым. Один последний взгляд на
Атлантиду, и соленая вода обволакивает статуи  и мраморные колонны, а Тревор
и Фертилити вальсируют мимо легенды о погибшей цивилизации, золоченых резных
орнаментов  и резных французских дворцовых столов. Кромка воды  проходила по
диагонали к парадным портретам королев, носящих короны, корабль кренился,  и
из ваз  высыпались цветы: розы, орхидеи и ветки имбиря падали  в  воду,  где
плавали бутылки с шампанским, а Тревор и Фертилити вальсировали мимо них.
     Металлический  скелет  корабля, переборки  под деревянной облицовкой  и
гобеленами, дрожали и стонали.
     Я спосил, собиралась ли она утопиться.
     "Не будь глупым,  --  говорит  Фертилити,  а ее голова лежит  у  меня на
груди,  вдыхая мой запах  яда. -- Тревор никогда не ошибался. В этом вся  его
беда".
     Не ошибался насчет чего?
     Тревор Холлис  видел  сны,  сказала  она  мне. Он мог  увидеть самолет,
собирающийся разбиться.  Тревор сообщал авиакомпании, но никто ему не верил.
Затем самолет разбивался, и ФБР забирала его для допроса. Всегда было  легче
поверить, что он террорист, а не экстрасенс. Сны продолжались, поэтому он не
мог спать.  Он не решался открыть  газету или включить телевизор, потому что
он мог увидеть репортаж о том, как две сотни людей погибли в авиакатастрофе,
о которой он знал, но не мог остановить.
     Он не мог никого спасти.
     "Наша мама  убила себя, потому что у  нее были такие же сны,  -- говорит
Фертилити. -- Самоубийство -- это наша старая семейная традиция".
     Все еще танцуем, говорю я себе. По крайней мере, у нас есть хоть что-то
общее.
     "Он знал, что корабль затонет только наполовину. Должен был  прорваться
какой-то клапан, и вода должна была заполнить машинное отделение и несколько
залов  на нижних палубах, -- говорит Фертилити. -- Он знал из снов,  что у нас
будет  целый  корабль на  двоих  на много часов.  У нас будет вся эта пища и
вино. Затем кто-нибудь прибудет, чтобы нас спасти".
     Продолжая танцевать, я спрашиваю: Так вот почему он убил себя?
     В ответ мне лишь музыка.
     "Ты  просто представить  себе не  можешь,  как красиво  все  это  было.
Затопленные танцзалы с роялями  под  водой  и с  резной  мебелью,  плавающей
вокруг,  --  говорит  Фертилити  у меня на груди. -- Это  мое  самое  приятное
воспоминание, за всю жизнь".
     Мы танцуем  мимо статуй чьей-то другой религии. Для меня они всего лишь
высеченные из камня возвеличенные ничтожества.
     "Вода Атлантики была  такой  чистой. Она стекала по главной лестнице, --
говорит она. -- Мы сняли обувь и продолжали танцевать".
     Танцуя и считая от одного до трех, я спрашиваю, видит ли  она  такие же
сны.
     "Немножко, --  отвечает  она. --  Не слишком много.  Но с каждым днем все
больше и больше. Больше, чем я хотела бы".
     Я спрашиваю, собирается ли она убить себя, так же, как и ее брат.
     "Нет," -- отвечает Фертилити. Она поднимает голову и улыбается мне.
     Мы танцуем, раз, два, три.
     Она  говорит: "Я  ни  за  что не  буду в себя стрелять. Может, таблеток
наглотаюсь".
     Дома у меня куча бесплатных  антидепрессантов, снотворного, улучшителей
настроения, успокающего и МАО-ингибиторов в блюде для сладостей за рыбкой на
холодильнике.
     Мы танцуем, раз, два, три.
     Она говорит: "Шучу".
     Мы танцуем.
     Она снова кладет голову мне  на грудь и говорит: "Все зависит от  того,
насколько ужасными станут мои сны".
37
     Той  ночью  я  снова  начал  отвечать на  звонки.  После  того,  как  я
сексуально возбуждаюсь, я должен пойти в центр города и  украсть что-нибудь.
Не  столько ради денег, сколько ради того,  чтобы  отвлечься. Это нормально.
Соц.работница  говорит,  что  это нормально. Это выход сексуальной  энергии,
говорит она мне. Это  совершенно естественно. Ты находишь то, что хочешь. Ты
следуешь за ним. Ты хватаешь его и делаешь своим собственным. После этого ты
это выбрасываешь.
     Тому,   что   я   начал   воровать,   больше   всего   поспособствовала
соц.работница.
     Соц.работница  называла  меня  классическим  образцом  клептомана.  Она
перечисляла научные труды. Мое воровство, сказала она, было для  того, чтобы
никто  не украл  мой  член (Фенишель, 1945).  Я  воровал  из-за  внутреннего
импульса, который я не  мог контролировать (Гольдман, 1991). Я воровал из-за
ухудшения  настроения  (МакЭлрой  и  др.,  1991).  Не имеет  значения,  что:
ботинки, маскировочную ленту или теннисную ракетку.
     Меня  волнует лишь то,  что  теперь воровство не приносит мне  прежнего
чувства восторга.
     Может, это из-за того, что я встретил Фертилити.
     Или, может  быть,  я встретил Фертилити,  потому  что мне наскучила моя
сексуально-преступная жизнь.
     Кроме того, я не занимаюсь воровством в классическом, формальном смысле
этого слова. Вместо кражи товаров с прилавка, я  брожу по центру до тех пор,
пока не найду чей-нибудь оброненный чек.
     Ты приносишь чек в магазин, где он был выдан. Ты обследуешь  магазин до
тех пор, пока не находишь вешь, указанную в чеке. Ты носишь вещь по магазину
какое-то  время,  а затем  используешь чек, чтобы  вернуть вещь  и  получить
деньги. Конечно, это  срабатывает  только в больших магазинах.  Лучше всего,
если  на чеке  указано  наименование товара. Не используй старые  и  грязные
чеки.  Не используй один и тот же чек дважды. Старайся не  обманывать один и
тот же магазин дважды.
     Это так же похоже на настоящую кражу из магазинов, как  мастурбация  на
секс.
     Ну и конечно, в магазинах знают об этих проделках.
     Другой вид жульничества -- шоппинг с большим стаканом содовой, в который
можно  бросать маленькие  вещи.  Или  еще способ:  купить  дешевую  банку  с
краской,  приподнять крышку  и бросить внутрь что-нибудь дорогое. Металл  не
позволяет службе охраны просветить банку при помощи рентгеновских лучей.
     Сегодня днем, вместо того, чтобы искать чек, я  просто брожу и  пытаюсь
продумать следующую часть моего  плана, как захватить Фертилити и сделать ее
своей. Обладать ей.  Может  быть,  выбросить  ее. Мне нужно  сыграть  на  ее
ужасных снах. Для этого можно использовать наши танцы.
     Фертилити и я  танцевали  почти до  вечера. Когда музыка менялась,  она
учила меня  основам Ча-Ча, перекрестному  шагу Ча-Ча и женскому повороту под
рукой Ча-Ча. Она показала мне основы Фокстрота.
     Она сказала, что то, чем она  зарабатывает на жизнь, отвратительно. Это
хуже, чем что-либо, что я могу себе представить.
     А когда я спросил, Что?
     Она засмеялась.
     Бродя по центру, я нашел товарный чек на цветной телевизор. Должно было
быть ощущение выигрыша в лотерею, но я бросил чек в помойку.
     Возможно, в танцах мне больше всего нравились  правила. В мире, где все
движется, есть твердые  деспотичные  правила.  Фокстрот  -- это два медленных
шага и два быстрых.  Ча-Ча  -- это два медленных и три быстрых.  Хореография,
дисциплина, не предмет для обсуждений.
     Это хорошие старомодные правила. То, как танцевать коробочным шагом, не
будет меняться каждую неделю.
     Для соц.работницы, когда  мы начали общаться десять лет назад, я не был
клептоманом. Первоначально у  меня была маниакальная одержимость. Она только
что  получила  диплом и  все еще  искала  ответы  в  учебниках.  Маниакально
одержимые, сказала она  мне, либо постоянно проверяют, в порядке ли их вещи,
либо  чистят их  (Рахман  & Годсон, 1980). По ее  словам, я относился ко
второму типу.
     Правда, мне нравилось чистить, но всю жизнь  меня учили повиноваться. И
я лишь пытался сделать так, чтобы  ее вшивые диагнозы выглядели правильными.
Соц.работница  говорила  мне  симптомы,  а  я  прилагал  все  усилия,  чтобы
обнаружить эти симптомы в себе и позволить ей вылечить меня.
     После маниакальной одержимости у меня был посттравматический стресс.
     Затем агорафобия.
     Затем панический страх.
     Я  иду по тротуару,  делая один медленный и два быстрых вальсовых шага.
Считаю про себя  раз,  два,  три. Куда бы  ты не посмотрел, среди голубей на
тротуаре  всегда валяются товарные чеки. Бродя по  центру, я поднимаю другой
чек. Он на товар стоимостью сто семьдесят три доллара. Я выбрасываю его.
     Примерно  через  три месяца,  после  того как  я впервые познакомился с
соц.работницей, она обнаружила у меня  раздвоение личности, потому что  я не
хотел рассказывать ей о своем детстве.
     Затем у меня было шизотипическое расстройство личности, потому что я не
хотел ходить в ее еженедельную лечебную группу.
     Затем, поскольку она посчитала,  что из этого  может получиться хорошее
исследование, у меня был Синдром Коро -- это когда ты убежден, что твой  член
становится  все  меньше  и меньше, и когда он исчезнет,  ты умрешь  (Фабиан,
1991; Ценг и др., 1992).
     Затем она  переключила меня  на Синдром Дхат, при котором ты  сходишь с
ума  из-за  веры,  что  потеряешь всю  свою сперму  во время влажных  снов и
мочеиспускания   (Чадда  &  Ахуджа,  1990).  Это   основано   на  старом
индуистском веровании, что требуется сорок капель крови, чтобы создать каплю
костного  мозга, и сорок капель  костного  мозга, чтобы создать каплю спермы
(Ахтар, 1988). Она сказала:  не  удивительно, что  я  был таким уставшим все
время.
     Сперма  заставляет  меня  думать  о  сексе  заставляет  меня  думать  о
наказании заставляет меня думать о смерти заставляет меня думать о Фертилити
Холлис. У нас был, как бы сказала соц.работница, Свободный Союз.
     На каждой нашей встрече она обнаруживала у меня новую проблему, которая
у меня просто  обязана была  быть, и давала мне книжку, чтобы я  мог выучить
симптомы. Через неделю эта проблема у меня уже была.
     Одну неделю  --  страсть  к  поджигательству.  Одну  неделю --  нарушение
половой самоидентификации.
     Она сказала мне, что я  эксгибиционист, поэтому через неделю я охотился
за ней при свете луны.
     Она сказала, что  у  меня  расстройство  внимания, поэтому я  постоянно
менял  тему разговора. Я  страдал  клаустрофобией,  поэтому  нам приходилось
встречаться во внутреннем дворике.
     Бродя  по  центру,  мои  ноги  делали  два медленных,  три быстрых, два
медленных шага Ча-Ча. У меня в голове те же десять песен, которые мы слушали
пол-дня. Я пропускаю еще  один чек,  можно сказать, пяти-долларовую банкноту
на тротуаре, прохожу мимо нее шагом Ча-Ча.
     Книга, которую  соц.работница давала  мне, называлась Диагностическое и
Статистическое Пособие по Расстройствам  Психики. Мы  называли его  ДСП  для
краткости. Она давала мне читать много своих старых учебников, и внутри были
цветные   фотографии   моделей,  которым   платили,   чтобы  они   выглядели
счастливыми,  держа  голых младенцев или  гуляя по  пляжу  в  лучах  заката,
взявшись  за руки.  Для  сцен страдания  моделям  платили  за то,  чтобы они
вкалывали  себе в  руку запрещенные  препараты  или падали в одиночестве  на
стол, заваленный бутылками. В итоге соц.работница стала  бросать ДСП на пол,
и на какой  странице он раскроется, такую  болезнь я и попытаюсь  изобразить
через неделю.
     И  мы  были  вполне  счастливы,  занимаясь  этим.  Какое-то  время. Она
чувствовала,  что делает успехи  с  каждой неделей.  У  меня  был  сценарий,
говоривший,  как мне  играть. Это не было скучно, она придумывала мне  очень
много фальшивых предметов для беспокойства, и в итоге я не беспокоился  ни о
чем в реальности. Каждый вторник соц.работница ставила мне  диагноз,  и  это
было моим новым заданием.
     В  первый год нашего знакомства  у  меня не было достаточно  свободного
времени, чтобы думать о самоубийстве.
     Мы  проходили  тест  Стэнфорд-Байнет,  чтобы вычислить степень старения
моего мозга. Тест  Векстера. Миннесотский Многофазный Вопросник. Многоосевой
Клинический Вопросник Миллона. Вопросник Бека по Депрессиям.
     Соц.работница выяснила обо мне все, кроме правды.
     Я просто не хотел, чтобы меня исследовали.
     В чем бы ни состояли мои настоящие проблемы, я не хотел, чтобы они были
излечены.  Ни  один  из  маленьких  секретов  внутри   меня  не  хотел  быть
обнаруженным и объясненным. О мифах. О моем детстве. О химии. Я думал: а что
останется? Поэтому никакие из моих реальных недовольств и страхов никогда не
появлялись на  свет  дня. Я не хотел  избавляться ни от  какой  тоски. Я  бы
никогда не стал говорить  о своей мертвой  семье.  Изливать свою печаль, как
сказала бы она. Объяснять ее. Оставлять ее позади.
     Соц.работница  вылечила  меня  от  сотни  синдромов,  из них ни  одного
настоящего, после чего объявила меня нормальным. Она  была так рада и горда.
Она выпустила меня на  свет дня, вылеченным.  Ты исцелен. Иди  вперед.  Иди.
Чудо современной психологии.
     Восстань.
     Доктор Франкенштейн и ее монстр.
     Это было достаточно опрометчиво для ее двадцати пяти лет.
     Единственным побочным  действием оказалась моя склонность  к воровству.
Чувствовать себя  клептоманом было очень приятно, поэтому я не мог от  этого
отказаться. До сегодняшнего дня.
     Гуляя  по центру сегодня, десять лет спустя, я поднимаю еще один чек. Я
выбрасываю его. После десяти лет избавления меня от недугов соц.работница не
могла  больше  с  ними  возиться,  поэтому я  должен был танцевать  Ча-Ча  с
какой-нибудь девушкой, чтобы  даже  моя  хроническая  склонность к воровству
исчезла. Мой единственный настоящий психоз,  в котором я так и не  признался
соц.работнице, вылечен незнакомкой.
     А мы всего лишь  танцевали. Фертилити говорила о своем брате и  о  том,
как ФБР прослушивала  его телефон,  так что всякий раз, когда она говорила с
ним,  она  слышала щелк...  щелк...  щелк... государственного м