ридет кто-нибудь из полиции. Они могут вычислить  тебя
по  телефонному номеру  и внести  в список потенциальных преступников. После
этого перед каждым телефонным звонком ты будешь слышать щелк  ...  щелк  ...
щелк ... звуки подслушивающего устройства.
     Последуй моему совету.
     Если ты расклеишь  объявления  первого вида,  тебе будут звонить  люди,
желающие  исповедаться  в   грехах,  пожаловаться,  спросить  совета,  найти
поддержку.
     У  девушек, с  которыми ты знакомишься, жизнь всегда хуже некуда. Гарем
женщин,  находящихся на грани, будут хватать свои  телефоны  и просить  тебя
перезвонить им. Пожалуйста. Перезвони. Пожалуйста.
     Назови  меня сексуальным хищником,  но когда  я думаю  о хищниках,  мне
представляются львы,  тигры, большие кошки, акулы. Это не очень-то похоже на
отношения хищника и  жертвы. Это не  отношения  падальщика, стервятника, или
смеющейся гиены с трупом. Это не отношения паразита и носителя.
     Мы ничтожны вместе.
     Это противоположность "преступлений без жертвы". [в США "преступлениями
без жертвы" называются наркомания, алкоголизм, азартные игры -- прим. ИКТ]
     Главное  --  расклеить объявления  возле телефонов-автоматов.  В грязных
телефонных будках возле больших мостов. Рядом с  барами, где  люди,  которым
некуда идти, засиживаются до закрытия.
     И сразу начнутся звонки.
     Тебе понадобится один  из  тех  микрофонов,  при использовании  которых
кажется, будто ты говоришь откуда-то  издалека.  Люди будут  звонить тебе со
своими  проблемами  и услышат,  как ты спускаешь воду в туалете. Они услышат
рев миксера и поймут, что они тебе пофигу.
     В те дни мне были  нужны беспроводные телефонные наушники с микрофоном.
Что-то типа  плеера Walkman, но говорящего  о человеческих страданиях.  Жить
или умереть. Секс  или  смерть.  Так можно  освободить руки и  решать  чужие
судьбы  каждый  час,  когда  люди звонят  поговорить  об  их  одном  ужасном
преступлении.  Ты отпускаешь  им  грехи. Ты выносишь  им приговор.  Ты даешь
парням, находящимся на грани, телефоны таких же девушек.
     Будто в молитвах, ты слышишь жалобы и просьбы. Помоги мне. Услышь меня.
Веди меня. Прости меня.
     Телефон  опять  зазвонил.  Тонкий покров  из  панировочных  сухарей  на
телячьей котлете уже практически невозможно  привести в порядок, а на  линии
новая  рыдающая  девушка.  Я  с ходу  спрашиваю,  доверяет  ли  она  мне.  Я
спрашиваю, расскажет ли она мне все.
     Моя золотая рыбка и я, мы оба плаваем рядом.
     Котлета кажется выкопанной из кошачьего туалета.
     Чтобы успокоить эту девушку, чтобы  заставить ее слушать, я рассказываю
ей  историю  о моей рыбке.  Это рыбка номер  шестьсот сорок  один за всю мою
жизнь.  Родители  купили  мне  первую  рыбку, чтобы научить  меня  любить  и
заботиться о  каком-то другом  живом и  дышащем создании  Господа.  Шестьсот
сорок рыбок спустя я  знаю лишь одно: все, что ты любишь, умрет. Когда  ты в
первый раз встречаешь кого-то особенного, ты можешь быть уверен, что однажды
он умрет и окажется в земле.
45
     В ночь перед тем, как я покинул дом, мой старший брат рассказал мне все
о том, что он знал о внешнем мире.
     Во внешнем мире,  сказал он, женщины могут  менять цвет своих  волос. И
глаз. И губ.
     Мы  стояли на заднем крыльце,  в свете кухонного  окна.  Мой брат  Адам
срезал  мои волосы так же, как он срезает пшеницу; сжимал в руке пучок волос
и срезал  их  прямой бритвой примерно на  середине.  Он зажал мой подбородок
между  большим  и указательным  пальцами, чтобы я смотрел прямо на него. Его
коричневые глаза быстро двигались взад-вперед между моими бакенбардами.
     Чтобы убрать  бакенбарды, он подрезал одну,  затем вторую,  затем снова
первую, снова, и снова, до тех пор, пока от них ничего не осталось.
     Мои семь младших братьев сидели по краям крыльца и смотрели в  темноту,
выискивая чертей, о которых рассказывал Адам.
     Во внешнем мире, сказал он, люди держат птиц у себя дома. Он это видел.
     Адам  побывал  за пределами  церковного  семейного  округа  всего  лишь
однажды, когда  он  и  его жена  должны  были зарегистрировать свой  брак  у
официальных властей.
     Во  внешнем мире, сказал  он, в дома к людям приходят духи, которых они
называют телевидение.
     И еще духи разговаривают с людьми через то, что они называют радио.
     Люди используют  штуки, называемые телефонами, потому что они ненавидят
быть вместе, но очень боятся оставаться одни.
     Он продолжал  срезать  мои волосы,  но  не делал  прическу, а как будто
стриг дерево.  Вокруг  нас, на  ограждениях  крыльца,  скапливались  волосы,
похожие не на срезанные волосы, а на собранный урожай.
     В  церковном семейном округе мы относили мешки со срезанными волосами в
сад, чтобы отпугивать  оленей. Адам  сказал мне,  что безотходность  жизни --
один из  даров Господа,  который ты теряешь,  покидая церковную  колонию.  А
самый дорогой из даров Господа, который ты теряешь -- это тишина.
     Во внешнем  мире, сказал он  мне, нет настоящей  тишины.  Не  фальшивой
тишины,  когда ты затыкаешь  свои уши и не  слышишь ничего, кроме  сердца, а
истинной, вселенской тишины.
     В  ту  неделю,  когда  они поженились,  он и  Бидди  Глисон  уехали  их
церковного   семейного   округа   на   автобусе,  сопровождаемые   церковным
старейшиной.  На  протяжении  всей  поездки  внутри автобуса было  шумно. На
дороге ревели автомобили. Люди внешнего мира говорили что-то глупое с каждым
своим дыханием,  а когда они не говорили, пустоту заполняли радиоприемники с
копированными голосами, исполняющими одни и те же песни снова и снова.
     Адам  сказал, что еще  один дар Божий,  который утрачивается во внешнем
мире, --  это темнота. Можешь закрыть глаза и залезть в чулан, но  все  равно
темноты  там  не  будет.  В  церковном  семейном  округе  темнота  по  ночам
всеобъемлющая. А  среди нее, в вышине,  --  большие звезды. Можно  увидеть на
Луне неровность горных цепей, тонкие линии рек, гладь океанов.
     В ночь, когда нет  Луны или  звезд,  ты не  видишь  ничего,  но  можешь
представить все что угодно.
     По крайней мере, я так помню.
     Моя мать на кухне гладила и укладывала вещи, которые мне было дозволено
взять с собой. Мой отец был не знаю где. Я их больше никогда не видел.
     Забавно, но люди всегда меня спрашивают, плакала ли мать. Плакал ли мой
отец  и обнимал ли  он меня, перед тем  как я уехал.  И  люди  всегда бывают
поражены, когда я говорю нет. Никто не плакал и не обнимался.
     Никто не плакал и  не обнимался, когда мы, к примеру, продавали свинью.
Никто не  плакал и не обнимался, перед тем как зарезать цыпленка или сорвать
яблоко.
     Никто  не страдал  бессонницей  из-за  размышлений,  была  ли  пшеница,
которую они выращивали, по-настоящему счастлива превратиться в хлеб.
     Мой  брат  просто  срезал мои волосы.  Моя  мать  закончила  гладить  и
принялась шить. Она была беременна. Я  помню, что она всегда была беременна,
мои сестры сидели вокруг нее, их юбки лежали на скамьях и на полу, и они все
вместе шили.
     Люди  всегда спрашивают,  был ли  я  напуган,  или  возбужден,  или еще
что-то.
     Согласно  доктрине  церкви,  только  первенец,  Адам,  мог  жениться  и
состариться в церковном округе. Все остальные по достижении семнадцати лет --
я, мои семь братьев и пять сестер  -- должны были покинуть  округ и работать.
Мой отец живет здесь, потому  что он  был первенцем в своей семье.  Моя мать
живет здесь, потому что старейшины церкви выбрали ее для моего отца.
     Люди всегда бывают  разочарованы,  если я им говорю  правду  о том, что
никто  из нас не жил в угнетении. Никто не возмущался  церковными порядками.
Мы просто жили. Никого из нас не подвергали психологическим пыткам.
     Такова была глубина нашей веры. Можете назвать ее и глубокой, и мелкой.
Не  было  ничего,  что  могло бы испугать  нас.  Люди, выросшие  в церковном
семейном округе, думали именно так. Что бы ни произошло в мире -- на все воля
Божья. Задача,  которую нужно выполнить. А плач и веселье просто делали тебя
бесполезным.  Любая  эмоция считалась  нездоровой. Нетерпение или  сожаление
были особенно глупы. Роскошь.
     Такова была наша вера. Ничто не известно. Можно ожидать чего угодно.
     Внешний  мир, сказал Адам, заключил  сделку с дьяволом, который придает
движение  автомобилям  и  переносит  самолеты  по   небу.  Дьявол  течет  по
электрическим проводам, чтобы сделать людей  ленивыми. Люди кладут  посуду в
шкаф  грязной,  и  шкаф  моет  ее.  Вода в  трубах  уносит  мусор и  дерьмо,
перекладывая эту проблему  на  кого-то другого. Адам  зажал  мой  подбородок
между  большим и указательным  пальцами и  наклонился,  чтобы посмотреть мне
прямо в  лицо.  Он рассказал о  том,  как во  внешнем  мире люди  смотрят  в
зеркала.
     Прямо  напротив  него,  на автобусе,  сказал он, висели зеркала,  и все
хотели посмотреть, как они выглядят. Позорище.
     Я помню, что это  была моя последняя стрижка за долгое-долгое время. Но
я  действительно не помню, почему  моя голова была колючим соломенным полем,
на котором остались лишь короткие волосинки.
     Во внешнем мире, сказал Адам, все расчеты производятся внутри машин.
     А пищу людям скармливают официантки.
     В тот  единственный раз, когда мой брат и его  жена выезжали за пределы
округа  в  сопровождении  старейшины,  они останавливались на  одну  ночь  в
гостинице в  центре Робинсвилля, штат Небраска. Они так и не смогли заснуть.
На следующий день автобус привез их домой, чтобы они оставались там до конца
жизни.
     Гостиница,  сказал  мне брат,  это  большой  дом, где множество  народу
живут,  едят  и  спят, но никто из них друг  друга не знает. Он сказал,  что
таковы большинство семей во внешнем мире.
     Церкви  во внешнем  мире,  сказал  он мне, были всего  лишь  небольшими
магазинами, которые  продавали людям ложь, изготовленную на далеких фабриках
гигантских религий.
     Он сказал намного больше, я всего не запомнил.
     Та стрижка была сделана шестнадцать лет назад.
     Мой отец произвел на свет Адама, меня и всех своих четырнадцать детей к
тому возрасту, в котором я сейчас.
     В ту ночь, когда я покинул дом, мне было семнадцать лет.
     Сейчас я  выгляжу так же, как выглядел мой отец,  когда я  его  видел в
последний раз.
     Смотреть  на Адама  -- все равно что смотреть в  зеркало.  Он был старше
меня  всего  лишь  на  три  минуты  и тридцать секунд,  но в  Правоверческом
церковном округе нет такого понятия как близнецы.
     В  последнюю ночь, когда  я  видел  Адама Брэнсона, я  думал,  что  мой
старший брат -- очень добрый и очень мудрый человек.
     Вот каким глупцом я был.
44
     Часть  моей работы -- просмотреть меню сегодняшней вечеринки. Это значит
проехать на автобусе из большого дома, где я работаю, в другой большой дом и
спросить  какого-то  чудаковатого  повара,  чем он  собирается сегодня  всех
кормить.  Те,  на кого я работаю, не  любят  сюрпризов, поэтому  часть  моей
работы -- сообщать хозяевам заранее, не предложат ли им вечером съесть что-то
сложное  вроде  омаров или артишоков. Если в меню  есть что-то угрожающее, я
должен научить их, как это едят правильно.
     Вот чем я зарабатываю на жизнь.
     Когда я убираюсь в  доме, мужчина и женщина, которые живут там, никогда
не бывают рядом. Такая у них работа. Узнать что-то о них я  могу лишь тогда,
когда  чищу  вещи,  которые им принадлежат.  Когда  подбираю что-то за ними.
Разгребаю   их   маленькие  беспорядки,   день   за   днем.  Перематываю  их
видеокассеты:
     Все Услуги Анального Эскорта
     Гигантские буфера Воительницы Леты. Приключения маленькой Золушки.
     Ко времени,  когда автобус  доставляет  меня сюда, люди, на  которых  я
работаю, уезжают  на работу в центр города. Ко  времени, когда они приезжают
домой, я  возвращающсь в центр в арендованную квартиру-студию, которая  была
крошечным  гостиничным  номером,  пока  кто-то  не  поставил  туда  плиту  и
холодильник, чтобы поднять арендную плату. Туалет все еще в коридоре.
     Со своими работодателями я общаюсь  исключительно  по  спикерфону.  Это
такая пластиковая коробочка, прикрученная к кухонному  столу, которая кричит
на меня, чтобы я работал лучше.
     Иезекииль, Глава Девятнадцатая, Стих Седьмой:
     "... и опустела земля и все селения ее от рыкания его ..." и так далее,
так далее, так  далее. Ты не  можешь держать у себя всю Библию  в  голове. У
тебя не останется там места даже чтобы запомнить свое имя.
     О доме, в котором я убираюсь последние шесть лет, можно только мечтать:
просторный, в фешенебельной части  города. Сравните это с тем,  где  я живу.
Все  квартиры-студии  рядом с моей такие же, как и теплое туалетное сиденье.
Кто-то  был  на нем за секунду  до тебя, и  кто-то появится  там  сразу, как
только ты встанешь.
     В той части  города,  куда я езжу на  работу  каждое  утро, стены домов
разрисованы.  Перед входной дверью  множество комнат, куда никто  никогда не
заходит. Кухни, в  которых  никто не готовит.  Ванные,  которые  никогда  не
бывают грязными. Чтобы проверить меня, хозяева оставляют там деньги -- возьму
ли  я.  Это всегда не меньше пятидесяти долларов, как будто случайно упавших
за  комод.  Одежда,  которой  они  владеют,  кажется   созданной  настоящими
творцами.
     Рядом со спикерфоном -- толстый ежедневник, который они нагружают массой
заданий для меня. Они  хотят, чтобы моя жизнь  была расписана на десять  лет
вперед, задание  за  заданием. По  их воле, все в твоей жизни превращается в
пункт ежедневника. Что-то, что  нужно  выполнить.  И ты замечаешь,  что твоя
жизнь становится размеренной.
     Кратчайшее  расстояние  между  двумя  точками  --  это  временнАя линия,
график, карта твоего времени, маршрут на всю оставшуюся жизнь.
     Ничто  не  указывает тебе прямую  дорогу от нынешнего момента до смерти
лучше, чем список.
     "Я должен иметь  возможность посмотреть в ежедневник,  -- кричит на меня
спикерфон,  --  и в точности узнать, где ты  будешь ровно через пять лет. И я
хочу, чтобы ты был точен".
     Но если заглянуть в будущее, ты в любом случае будешь разочарован.  Как
мало ты сделал по сравнению с тем, чего  ждал от жизни.  Краткое  содержание
твоего будущего.
     Суббота,  два  часа  пополудни, согласно ежедневнику, я должен  сварить
пять омаров, чтобы хозяева попрактиковались в их поедании. Вот сколько денег
они получают.
     Я могу себе позволить есть телятину только если я украду ее и привезу в
автобусе на коленях домой.
     Секрет варки омаров прост. Сначала заполняешь кастрюлю холодной водой и
кладешь щепотку соли. Можешь  использовать в  равных долях воду и вермут или
водку. Можешь  добавить немного морских водорослей для лучшего вкуса. Таковы
основы, которым обучают в курсе домоводства.
     Большинство других вещей я узнаю из беспорядка, который оставляют после
себя эти люди.
     Просто спроси у меня, как удалить пятна крови с мехового пальто.
     Нет, правда, давай.
     Спрашивай.
     Секрет  -- кукурузная  мука,  которой нужно почистить мех против шерсти.
Только держи язык за зубами.
     Чтобы  удалить кровь с клавиш пианино, почисти их  порошком талька  или
сухим молоком.
     Это не  самое  важное  умение,  но чтобы  удалить пятна крови  с обоев,
смешай кукурузный крахмал  с холодной водой. Точно так же кровь удаляется  с
матрасов и кушеток.  Фокус  в  том, чтобы забыть, как  быстро подобные  вещи
могут случаться. Самоубийства. Несчастные случаи.  Преступления в  состоянии
аффекта.
     Только  сконцентрируйся   на  пятне,  и   от  него  не  останется  даже
воспоминания.  Практикуйся, и  у тебя отлично получится. Если это можно  так
назвать.
     Не обращай внимания на ощущение, что единственный твой настоящий талант
--  это  сокрытие правды. У  тебя есть  Богом  данная  ловкость  на совершение
ужасного  греха.  Ты  об  этом  просил.  Ты  имеешь  естественное  право  не
соглашаться. Счастливый дар.
     Если это можно так назвать.
     Даже  после шестнадцати лет убирания в чужих домах я хочу  думать,  что
мир становится все лучше и лучше, однако в действительности я знаю, что  это
не так.  Хочется, чтобы что-то  улучшалось в людях, но  этого не происходит.
Хочется думать, что есть что-то, что и ты можешь внести в процесс улучшения.
     Уборка  в одном и  том же доме  каждый день приводит к улучшению только
моих способностей отрицать ложь.
     Не дай Бог я когда-нибудь встречусь с тем, на кого я работаю.
     Только не подумай, что мне не  нравятся  мои  работодатели.  Социальная
работница предлагала мне кучу гораздо худших вакансий.  Я не испытываю к ним
отвращения.  Я не люблю их, но и не испытываю отвращения. Я работал на типов
и похуже.
     Просто спроси у меня, как удалить пятна мочи со шторы или со скатерти.
     Спроси, как быстро скрыть пулевые  отверстия в  стене гостиной.  Ответ:
зубная паста. Для отверстий большего калибра добавь к пасте в  равных  долях
крахмал и соль.
     Называй меня голосом опыта.
     Вот  на  этих пяти омарах они должны  научиться  хитроумным  приемам по
вскрыванию  спинки. Точнее,  щитков.  Внутри должны  быть мозг  или  сердце,
которые и являются вашей целью.  Весь фокус в  том, чтобы положить омаров  в
воду  и поставить на огонь. На  медленный  огонь.  Пусть вода  достигает ста
градусов в течение как минимум тридцати минут. Предполагается, что так омары
должны умереть без боли.
     Ежедневник  говорит  мне  не  расслабляться, полировать  медь наилучшим
образом, при помощи половинки лимона, окунутой в соль.
     Эти омары, на  которых мы должны практиковаться,  называются Гигантами,
потому что каждый из них весит около килограмма.  Омары, которые меньше  300
граммов, называются Цыплятами. Омары без одной  клешни называются  отходами.
Те  экземпляры,  которые  я  достаю  из  холодильника, завернуты  во влажные
морские водоросли. Они должны  будут  вариться около получаса.  Вот чему еще
учат в курсе домоводства.
     Одна  из двух больших передних  клешней, самая  большая клешня, с рядом
чего-то  похожего на коренные  зубы,  называется Давящей.  Меньшая клешня, с
рядом резцов, называется Режущей. Меньшие боковые ноги называются Ходильными
Ногами. Под хвостом пять рядов маленьких лапок, называемых Плавничками.  Еще
из курса домоводства. Если передний ряд плавничков  мягкий и  пушистый, омар
женского пола. Если передний ряд твердый и грубый, омар мужского пола.
     Если омар  женского пола, обрати внимание на  костистую пустоту в форме
сердца между двумя задними ходильными ногами. Это то место, где самка хранит
живую сперму, если за последние два года у нее был секс.
     Спикерфон звонит  в тот  самый  момент, когда я  ставлю омаров  --  трех
самцов и двух самок без спермы -- в кастрюле на плиту.
     Спикерфон звонит, пока я включаю плиту.
     Спикерфон звонит, пока я мою руки.
     Спикерфон  звонит, пока я  готовлю себе  чашечку кофе и  добавляю  туда
сливки и сахар.
     Спикерфон звонит, пока я беру горсть водорослей из упаковки и бросаю их
поверх омаров  в кастрюлю.  Один  омар  поднимает  клешню из последних  сил.
Давящие клешни, режущие клешни, -- все они скреплены резиной.
     Спикерфон звонит, пока я снова мою и сушу руки.
     Спикерфон звонит, и я отвечаю.
     Дом Гастонов, говорю я.
     "Резиденция  Гастонов!"  --  кричит  на  меня  спикерфон.   "Скажи  это:
Резиденция Гастонов! Скажи так, как мы тебя учили!"
     В  курсе домоводства нас  учили, что дом  следует называть  резиденцией
только на эстампах и гравюрах. Мы сталкивались с этим миллион раз.
     Я выпиваю чашечку кофе и поигрываю с ручкой, регулирующей силу огня под
омарами. Спикерфон продолжает орать: "Есть там кто? Алле! У  нас  что, связь
оборвалась?"
     Семейная  пара,  на  которую  я работаю, на  одной  вечеринке оказалась
единственной, кто не знал, как пользоваться чашей для ополас