дорога и  фермы вокруг  нас.
Одним хорошим толчком, говорю  я себе,  я мог  бы удалить Адама Брэнсона  из
моей жизни по-хорошему.
     "Среди  того, что мы  ели, не  было почти ничего купленного во  внешнем
мире, -- говорит Адам. -- Я наследовал ферму для выращивания и продажи детей".
     Адам говорит: "Мы даже переработкой не занимались".
     Так вот почему он вызвал шерифа?
     "Я не ожидал, что ты поймешь, -- говорит Адам. -- Ты все еще восьмилетний
мальчик, сидящий  в школе,  сидящий  в  церкви,  верящий  во все,  что  тебе
говорят.  Ты помнишь картинки из книжек. Они спланировали всю твою жизнь. Ты
до сих пор не проснулся".
     А Адам Брэнсон проснулся?
     "Я проснулся  в ту  ночь, когда сделал  телефонный звонок. В  ту  ночь,
когда я сделал что-то, что не должен был," -- говорит Адам.
     И теперь все мертвы.
     "Все, кроме тебя и меня".
     И мне осталось лишь убить себя.
     "Это  как раз  то,  чему тебя научили, -- говорит  Адам. --  Это будет уж
точно действием раба".
     Так что же еще я могу сделать, чтобы внести в жизнь что-то иное?
     "Ты можешь найти свою  собственную индивидуальность только одним путем,
сделав одну вещь,  которую  Правоверческие старейшины больше всего запрещали
тебе делать, -- говорит Адам. -- Соверши самое  большое преступление. Смертный
грех. Повернись спиной к церковной доктрине," -- говорит Адам.
     "Даже  сад  Едем был  всего  лишь большой золоченой клеткой,  -- говорит
Адам. -- Ты будешь рабом всю жизнь до тех пор, пока не укусишь яблоко".
     Я съел уже  все яблоко. Я  сделал  все. Я был на телевидении и  обличал
церковь. Я поносил ее перед  миллионами людей.  Я лгал, крал  из магазинов и
убивал, если считать Тревора Холлиса.  Я осквернил свое тело  наркотиками. Я
разрушил   долину  Правоверческого  церковного  округа.  Я  работал   каждое
воскресенье последние десять лет.
     Адам говорит: "Ты до сих пор девственник".
     Один хороший прыжок, говорю я себе, и я мог бы решить все свои проблемы
навечно.
     "Ты знаешь, горизонтальный удар. Прятание салями. Горячая вещь. Большое
О. Ловля удачи.  Идти до конца. Домашний  бег.  Классный  выигрыш. Прокладка
трубы.  Вспашка поля. Наполнение  муфты. Большое грязное занятие," -- говорит
Адам.
     "Перестань  исправлять свою  жизнь. Разберись  со  своей одной  большой
проблемой," -- говорит Адам.
     "Маленький  брат, -- говорит  Адам,  -- мы  должны слелать так, чтобы  ты
переспал".
9
     Правоверческий  округ  --  это двадцать  тысяч,  пять сотен и еще  шесть
акров,   почти   вся   долина   в   защитной   полосе  реки   Флемминг,   на
запад-северо-запад  от Большого Острова,  Небраска.  От Большого  Острова на
машине туда ехать четыре часа. А на юг от Сиу Фолз -- девять часов.
     Все то, что я знаю, правда.
     И мне  до  сих  пор  интересно, как Адам объяснил  все остальное.  Адам
сказал,   что  первым  шагом,  который  делают  большинство  культур,  чтобы
превратить тебя  в раба,  -- это кастрация. Евнухи, так это называется. Кроме
того, некоторые культуры делают так, чтобы ты не наслаждался сексом в полной
мере. Они отрезают части. Части  клитора, как Адам  это  назвал. Или крайнюю
плоть.  Это  твои  чувствительные части,  части,  которые  приносили  больше
наслаждения, и без них ты чувствуешь себя все меньше и меньше.
     В этом вся идея, -- говорит Адам.
     Мы  едем на запад весь  остаток ночи, прочь от того места, где восходит
солнце, пытаясь убежать от него, пытаясь  не увидеть,  что оно покажет  нам,
когда мы вернемся домой.
     На  приборной  панели машины  приклеена 15-сантиметровая  пластмассовая
статуэтка человека  в  Правоверческом церковном костюме,  мешковатых брюках,
шерстяном пальто и шляпе. Его глаза -- светящийся в темноте пластик. Его руки
сведены  вместе в  молитве  и  подняты  так  высоко,  что  кажется, будто он
собирается нырнуть с приборной панели под ноги пассажирам.
     Фертилити  сказала  Адаму  искать зеленый  Чеви  [Шевроле  -- прим. ИКТ]
последней модели  на  двух  стоянках  для  грузовиков за  границей  Большого
Острова. Она сказала, что ключи будут оставлены внутри, а бак будет заполнен
бензином. После того, как мы покинули Замок Кастиль, нам потребовалось около
пяти минут, чтобы найти машину.
     Глядя  на статуэтку перед  своим лицом, Адам сказал: "Что, черт возьми,
это может быть?"
     Предполагается, что это я.
     "Это совсем на тебя не похоже".
     Это должно было выглядеть действительно набожно.
     "Он напоминает дьявола," -- говорит Адам.
     Я веду машину.
     Адам говорит.
     Адам говорит,  что  культуры, которые  не кастрируют  твое  тело, чтобы
сделать  из тебя раба, кастрируют твой разум. Они делают секс таким грязным,
злым и опасным, что не важно, как хорошо ты знаешь о сексуальных отношениях,
у тебя их не будет.
     Так делают  большинство  религий  во внешнем  мире,  говорит Адам.  Так
делали и Правоверцы.
     Это не то, что  я хочу слушать, но когда  я включаю  радио, все  кнопки
настроены  на   религиозные  радиостанции.   Хоровое   пение.   Евангельские
проповедники  говорят  мне,  что я плохой и  неправильный.  Одна станция мне
знакома,   Голос   Пастыря    Тендера   Брэнсона.   Это   одно   из   тысячи
законсервированных радиошоу, которые я записал в студии не помню где.
     Злоупотребления Правоверческих  старейшин  были отвратительны, говорю я
по радио.
     Адам говорит: "Ты помнишь, что они сделали с тобой?"
     По радио я говорю: Злоупотребления никогда не прекращались.
     "Когда ты был ребенком, я имею в виду," -- говорит Адам.
     Снаружи  начинался восход солнца, и из полной темноты начали проступать
контуры. По радио я говорю: Весь ход наших мыслей находился под контролем, и
у  нас никогда не было шанса. Никто  из нас во внешнем мире никогда не хотел
заниматься сексом. Мы  никогда не предали бы церковь. Мы бы провели всю нашу
жизнь в работе.
     "И если у тебя никогда не было секса, -- говорит  Адам, -- у тебя никогда
не было ощущения  власти. Ты никогда не получал права голоса и не становился
личностью.  Секс -- это действие, которое  отделяет нас  от наших  родителей.
Детей от взрослых. Секс -- это первый мятеж подростков".
     И  если у тебя никогда не  было секса, говорит мне Адам, ты  никогда не
вырастешь выше того, чему тебя учили родители. Если  ты  никогда не нарушишь
запрет на секс, то ты никогда не нарушишь ни один запрет.
     По радио я говорю: Всем, кто живет во внешнем мире, трудно представить,
насколько всеобъемлющим было наше обучение.
     "Не Вьетнамская война вызвала беспорядки  1960-х, -- говорит  Адам. -- Не
наркотики ее вызвали. Ну, это  был всего один наркотик. Пилюля контроля  над
рождаемостью. Впервые в истории все смогли заниматься  сексом,  с кем хотят.
Все смогли обладать этим видом власти".
     На  протяжении истории  все  самые сильные  правители были сексуальными
маньяками. И он спрашивает: их сексуальный  аппетит проистекал из их власти,
или же их власть проистекала из сексуального аппетита?
     "И если ты не жаждешь  секса,  -- говорит он,  -- будешь  ли  ты  жаждать
власти?"
     Нет, говорит он.
     "И   вместо   избирания  приличных,  скучных,   сексуально  подавленных
должностных лиц, -- говорит он, -- может, нам  следует искать самых сексуально
озабоченных кандидатов, и, возможно, они отлично справятся с работой".
     Мимо пролетает  знак,  сообщающий:  Национальный  Санитарный  Могильник
Чувствительных Материалов имени Тендера Брэнсона, 16 км.
     Адам говорит: "Понимаешь, к чему я клоню?"
     Дом всего в десяти минутах от нас.
     Адам говорит: "Ты должен вспомнить, что случилось".
     Ничего не случилось.
     По   радио   я  говорю:  Невозможно  описать,  насколько  ужасным  было
обращение.
     Все чаще  и  чаще по краям  дороги  валяются обрывки грязных  журналов,
унесенные  ветром  из  непокрытых  грузовиков.  Выгоревшие на солнце  четкие
снимки голых  женщин,  облепившие все стволы деревьев.  Мужчины, стоящие под
дождем  с  длинными  фиолетовыми  эрегированными  палками. Черные коробки  с
видеофильмами лежат на гравии вдоль дороги. Проколотая женщина, сделанная из
розового  винила, лежит среди сорняков,  а ветер развевает ее волосы и руки,
когда мы проезжаем мимо.
     "Секс -- это вещь не опасная и не отвратительная," -- говорит Адам.
     По  радио я  говорю:  Лучше,  если я оставлю прошлое позади и  продолжу
жить.
     Впереди  точка, где лес, идущий  вдоль дороги, заканчивается,  и дальше
ничего нет. Солнце наверху и жарит  нас, а  до самого горизонта  нет ничего,
лишь пустырь.
     Мимо  пролетает  знак,  сообщающий:  Добро  Пожаловать  в  Национальный
Санитарный Могильник Чувствительных Материалов имени Тендера Брэнсона.
     Вот мы и дома.
     За знаком долина простирается  до самого горизонта, голая, замусоренная
и серая, за исключением нескольких ярко-желтых бульдозеров, припаркованных и
тихих, потому что сегодня воскресенье.
     Там нет ни одного дерева.
     Там нет ни одной птицы.
     Единственный ориентир  расположен  в  центре  долины,  высокий бетонный
столб, всего  лишь квадратная серая колонна из бетона, поставленная в точке,
где стоял Правоверческий дом собраний с мертвецами внутри.
     Адам не говорит ни слова.
     По радио я говорю: Теперь моя жизнь полна счастья и радости.
     По радио я  говорю: Я собираюсь жениться на женщине, выбранной для меня
в рамках Проекта Бытие.
     По  радио  я  говорю:  С  помощью  моих   последователей  я   остановлю
сексуальную жажду, которая взяла власть над миром.
     Дорога длинная и изрытая колеями от границы долины до бетонного  столба
в центре. По обеим сторонам от нас искусственные члены и журналы и латексные
влагалища и  Французские розги,  сваленные вместе в тлеющие кучи,  и дым  от
этих куч висит белым удушливым туманом по всей дороге.
     Столб перед  нами  все больше  и  больше, иногда он теряется в дыму  от
горящей порнографии, но всегда возникает вновь, угрожая.
     По радио я говорю: Вся моя жизнь  продается в ближайшем от  вас книжном
магазине.
     По радио я  говорю: С  Божьей помощью, я отвращу мир от всякого желания
секса.
     Адам выключает радио.
     Адам говорит:  "Я ушел  из долины в ночь, когда выяснил, что старейшины
сделали с вами -- тендерами и бидди".
     Дым постоянно над дорогой. Он проникает в машину и в наши легкие, режет
и жжет наши глаза.
     Со слезами, текущими по обеим щекам, я говорю: Они ничего не сделали.
     Адам кашляет: "Допустим".
     Столб снова возникает, ближе.
     Здесь нечего допускать.
     Дым заволакивает все.
     Затем Адам говорит это. Адам говорит: "Они заставили вас смотреть".
     Я ничего не вижу, но просто продолжаю вести машину.
     "В ночь, когда у моей жены  рождался первый ребенок, --  говорит Адам, и
слезы  оставляют светлые  полоски  на  его  черном  лице, -- старейшины взяли
тендеров и бидди со всего  округа и заставили их смотреть. Моя жена  кричала
именно так, как они ей говорили. Она кричала, и старейшины орали проповеди о
том,  что плата  за секс  -- это смерть. Она кричала, и они сделали  рождение
ребенка настолько болезненным, насколько могли. Она кричала, и ребенок умер.
Наш ребенок. Она кричала, а затем она умерла".
     Первые две жертвы Отправки.
     В ту  же ночь Адам ушел из Правоверческого церковного  округа  и сделал
телефонный звонок.
     "Старейшины заставляли  вас смотреть,  как рождается  каждый из детей в
округе," -- говорит Адам.
     Мы  едем  со скоростью всего лишь тридцать или  пятьдесят  километров в
час,  но где-то в  дыму  перед  нами  затерялся  гигантский  бетонный  столб
церковного мемориала.
     Я не могу ничего сказать, и я просто продолжаю дышать.
     "Поэтому конечно же ты никогда не занимался сексом. Ты никогда не хотел
секса, потому что каждый раз, когда у нашей  матери появлялся новый ребенок,
--  говорит Адам, -- они заставляли тебя сидеть там и смотреть. Потому что секс
для  тебя  --  это всего лишь  боль  и  грех и  твоя  мать, растянутая там  и
кричащая".
     А затем он сказал это.
     Дым настолько плотный, что я не могу видеть даже Адама.
     Он говорит: "И теперь секс должен казаться тебе исключительно пыткой".
     Он просто выплевывает эти слова.
     Запах Истины.
     И в этот момент дым рассеивается.
     И мы врезаемся прямо в бетонную стену.
8
     Вначале нет ничего, кроме пыли. Отличный белый порошок  талька заполнил
машину, перемешавшись с дымом.
     Пыль и дым циркулируют в воздухе.
     Единственный  звук --  это звук  чего-то капающего  из  мотора  машины --
масла, антифриза, бензина.
     До тех пор, пока Адам не начинает кричать.
     Пыль   вырвалась  из  воздушных  подушек,   защитивших  нас   в  момент
столкновения. Воздушные подушки прорвались, спустились и теперь лежат пустые
на приборной панели, и как  только  пыль оседает,  Адам  начинает кричать  и
закрывает лицо руками. Кровь течет между его пальцев, черная на фоне  белого
талька,  покрывающего все. Одной рукой  он  закрывает лицо, а другой дергает
ручку пассажирской двери, и ковыляет по пустоши.
     Затем он исчезает в  дыму, окружающем нас, переступает через обнаженные
тела, слои людей, заснятых в момент прелюбодеяния  навеки,  и я  кричу ему в
след.
     Я кричу его имя.
     В какой он стороне, я не могу сказать.
     Я кричу его имя.
     Куда  бы  я ни наступил, журналы предлагают  Возбужденных Девочек Вашей
Мечты.
     Любительниц Больших Членов.
     Губы, Груди и Гигантские Клиторы.
     Рыдание доносится со всех сторон.
     Я кричу: Адам Брэнсон.
     Но все, что я вижу, это Мужские Анальные Приключения.
     И Девочки, Которые Любят Девочек.
     И Бисексуальные Любовные Пары.
     А позади меня наша разбитая машина взрывается.
     Бетонный столб, серый и  возвышающийся  над нами, весь в огне  с  одной
стороны,  и  в  свете  этого  костра  я вижу Адама,  стоящего  на  коленях в
нескольких ярдах  от  меня,  его руки закрывают лицо,  он  качается вперед и
назад и рыдает.
     Кровь бежит  вниз  по  его  рукам, по его  лицу,  по  запыленной  белой
передней части, и когда я пытаюсь оторвать  его руки от лица, он кричит: "Не
надо!"
     Адам кричит: "Это мое наказание!"
     Его крики переходят в смех, и Адам отнимает руки, чтобы показать мне.
     Маленькие   пластиковые  ноги  статуэтки  Тендера  Брэнсона  торчат  из
кровавого месива на том месте, где должен был быть его левый глаз.
     Адам полу-смеется, полу-плачет: "Это мое наказание!"
     Остаток статуэтки ушел вглубь, я не знаю, насколько глубоко.
     Штука в том, говорю я, чтобы не паниковать.
     Чтобы решить эту проблему, нам нужен врач.
     Черный дым  от  нашей  сгоревшей машины обволакивает нас.  Без  машины,
двадцать тысяч акров вокруг нас пустые и бескрайние.
     Адам  заваливается  на бок, затем переворачивается  на спину,  глядя  в
небо, один глаз ослеплен статуэткой, а другой глаз кровоточит. Адам говорит:
"Ты не можешь оставить меня здесь".
     Я говорю: Я не собираюсь никуда уходить.
     Адам говорит: "Ты не можешь позволить  им арестовать меня  за  массовое
убийство".
     Я говорю: Я не тот, кто отправлял людей в Рай.
     Дыша тяжело и быстро, Адам говорит: "Ты должен отправить меня".
     Я пойду за помощью.
     "Ты должен отправить меня!"
     Я найду ему врача, говорю я. Я найду ему хорошего адвоката. Мы сошлемся
на его безумие. Его  обучали в церкви столько же, сколько  и  меня. Он делал
лишь то, что он был обучен делать всю свою жизнь.
     "Ты знаешь,  -- говорит Адам  и сглатывает,  --  ты знаешь, что  делают с
людьми в тюрьме?  Ты  знаешь,  что там  происходит.  Ты  не позволишь  этому
случиться со мной".
     В журнале рядом написано: Тайный Удар Банды.
     Я не собираюсь отправлять его в Рай.
     "Тогда уничтожь то, как я выгляжу, -- говорит Адам. -- Сделай  меня таким
безобразным, чтобы никто никогда не захотел меня".
     В журнале написано: Анальная Фиксация.
     И я спрашиваю: Как?
     "Найди камень, -- говорит Адам. -- Под всем этим мусором найди что-нибудь
тяжелое. Камень. Копай".
     По-прежнему лежа  на спине, обеими  своими  руками  Адам  тянет за ноги
статуэтки, его дыхание задерживается, когда он крутит и тянет.
     Обеими  своими руками я  копаю. Сквозь людей, сошедшихся промежностью к
промежности, лицом к лицу, промежностью к лицу, промежностью к жопе, жопой к
лицу, я докапываюсь до дна.
     Я выкопал яму, такую же широкую, как могила,  и дотронулся до почвы, до
земли Правоверческого храма,  освященной  земле, и  поднял камень размером с
мой кулак.
     В одной  руке  Адам держит  статуэтку,  обагренную кровью, теперь более
дьявольскую, чем когда-либо.
     Другой рукой  Адам  хватает  открытый  журнал на земле  рядом с собой и
подносит к  своему  обезображенному лицу. В журнале  снимок  совокупляющихся
мужчины и  женщины, и из-под него Адам говорит: "Когда найдешь камень. Ударь
меня им по лицу, когда я скажу тебе".
     Я не могу.
     "Я не позволю тебе убить себя," -- говорит Адам.
     Я не верю ему.
     "Ты дашь  мне лучшую жизнь. Это в  твоей власти, -- говорит Адам  из-под
журнала. -- Если ты хочешь спасти мою жизнь, сначала сделай для меня это".
     Адам говорит:  "Если  ты не сделаешь,  в ту минуту, когда ты пойдешь за
помощью, я уползу далеко и спрячусь, и умру прямо здесь".
     Я поднимаю камень в своей руке.
     Я спрашиваю: он скажет мне, когда остановиться?
     "Я скажу тебе, когда будет достаточно".
     Он обещает?
     "Я обещаю".
     Я  поднимаю камень  так,  что  его тень  падает на людей,  занимающихся
сексом на лице Адама.
     Я наношу им удар.
     Камень уходит глубоко.
     "Снова! -- говорит Адам. -- Сильнее".
     И я бью камнем.
     Камень уходит еще глубже.
     "Снова!"
     И я бью.
     "Снова!"
     И я бью камнем.
     Кровь  проступает  через  страницы,  перекрашивая  трахающуюся  пару  в
красный, а затем в фиолетовый.
     "Снова!" -- говорит  Адам, его  речь  искажается,  его рот и  нос больше
никогда не будут той же формы.
     И я бью камнем по рукам пары и их ногам и лицам.
     "Снова".
     И я наношу удары до тех пор, пока камень не становится липко-красным от
крови, до тех пор, пока журнал не проваливается внутрь. До тех пор, пока мои
руки не становятся липко-красными.
     Затем я останавливаюсь.
     Я спрашиваю: Адам?
     Я хочу поднять журнал, но он рвется. Он сильно намок.
     Рука  Адама,  держащая  статуэтку, слабеет,  и окровавленная  статуэтка
катится в могилу, которую я выкопал, чтобы найти что-нибудь твердое.
     Я спрашиваю: Адам?
     Ветер разносит дым над нами двоими.
     Массивная тень ползет в  нашу сторону  от основания столба. Одну минуту
она всего лишь касается Адама. В следующую минуту тень накрывает его.
     Дамы и господа, здесь, на борту Рейса 2039, наш третий двигатель только
что сгорел. У нас остался всего один двигатель до начала нашего падения.
7
     Холодная тень Правоверческого церковного  монумента падает  на меня все
утро, пока я хороню Адама Брэнсона. Под слоями непристойности, под Голодными
Задницами, под Изнасилованиями Трансвеститов, я копаю руками грязь храмового
двора.  Большие камни с  вырезанными  на  них  ивами  и черепами, захоронены
вокруг меня. Эпитафии на них примерно такие, как вы можете себе представить.
     Ушел, Но Не Забыт.
     Пусть они живут в Раю, несмотря на их ошибки.
     Любимый Отец.
     Дорогая Мать.
     Запутавшаяся Семья.
     С каким бы Богом они ни встретились, пусть он дарует им прощение и мир.
     Неудачливая Соц.работница.
     Отвратительный Агент.
     Заблуждавшийся Брат.
     Может,  это инъекция  Ботокса, токсина  ботулизма,  или  взаимодействие
наркотиков,   или  недостаток  сна,   или  долгосрочные   эффекты   Синдрома
Исчезновения  Внимания,  но  я  ничего не  чувствую.  Во рту  вкус горечи. Я
нажимаю на лим