лбить  собственность. Фамилия была
ярлыком.
     Моя фамилия -- Брэнсон.
     Мое звание -- Тендер Брэнсон. Это низшее звание.
     Однажды соц.работница спросила  меня,  была  ли  фамилия  чем-то  вроде
передаточной  надписи или проклятия,  когда сыновей  и дочерей  продавали на
работу во внешний мир.
     С тех пор, как случились самоубийства, у людей во внешнем мире такое же
мрачное представление о Правоверческой культуре, какое  у моего брата  Адама
было о них.
     Во внешнем мире,  говорил  мне брат, люди  такие же  безрассудные,  как
звери, и предаются блуду с незнакомцами на улицах.
     В наши дни люди из внешнего мира  спрашивают меня,  были ли различия  в
цене  при продаже детей с  разными фамилиями.  Обладание  какой-то  фамилией
снижало цену трудового контракта?
     Эти  люди  часто  спрашивают, брюхатили  ли Правоверческие  отцы  своих
дочерей,   чтобы  увеличить   цену.  Они  спрашивают,  кастрировали  ли  тех
Правоверческих детей, которым не позволялось жениться. Имея в виду меня. Они
спрашивают, мастурбировали ли сыновья Правоверцев, или трахали  животных  на
ферме, или совокуплялись друг с другом, имея в виду меня.
     Делал ли я. Был ли я.
     Незнакомцы спрашивают у меня прямо в лицо, девственник ли я.
     Я не знаю. Я забыл. Или это все не ваше дело.
     Кстати, мой брат Адам Брэнсон был старше  меня на три минуты и тридцать
секунд, но по Правоверческим стандартам это все равно что годы.
     Для доктрины Правоверцев не существовало занявших второе место.
     В каждой семье первенца называли Адам, и именно Адам Брэнсон должен был
наследовать нашу землю в церковном семейном округе.
     Все сыновья после Адама получали имя Тендер. В семье  Брэнсонов я  стал
одним  из как минимум  восьми Тендеров  Брэнсонов,  которых родители сделали
трудовыми миссионерами.
     Все дочери, с первой по последнюю, получали имя Бидди.
     Тендеры  --  это  работники,  которые занимаются  обслуживанием.  [англ.
tender именно это и означает -- прим. ИКТ]
     Бидди исполняют ваши распоряжения.
     Есть  хорошее  предположение, что оба  этих  слова  слэнговые,  что это
сокращения длинных традиционных имен, но я не знаю, каких именно.
     Я знаю, что если церковные старейшины избрали  Бидди Брэнсон в качестве
жены для Адама из  другой  семьи,  ее имя,  то  есть на самом  деле  звание,
менялось на Ода.
     Если она выходит замуж  за  Адама Мэкстона, то Бидди Брэнсон становится
Одой Мэкстон.
     Родителей того Адама Мэкстона тоже звали Адам и Ода Мэкстон до тех пор,
пока  у их  недавно женившегося сына  и его жены не появлялся ребенок. После
этого   к  обоим  членам  старшей  супружеской   пары  следовало  обращаться
Старейшина Мэкстон.
     В  большинстве  семей  к моменту,  когда у  первого сына родится первый
ребенок, мать умирала, потому как рожала детей одного за другим.
     Практически все церковные старейшины были мужчинами.  Мужчина мог стать
старейшиной в тридцать пять лет, если очень поторопится.
     Это было не сложно.
     Не  было  ничего  похожего  на  внешний  мир  и  его систему родителей,
дедушек,  бабушек,  прадедушек,   прабабушек,  теть  и   дядь,  племянниц  и
племянников, у которых у всех есть собственные личные имена.
     В   Правоверческой   культуре   твое   имя   говорило   всем   о  твоей
принадлежности. Тендер или Бидди,  Адам  или  Ода. Или Старейшина. Твое  имя
говорило о том, как пройдет твоя жизнь.
     Люди  спрашивают, был  ли  я когда-нибудь  в ярости от  того,  что меня
лишили права  на собственность и права создать семью только из-за  того, что
мой брат был на три  с половиной  минуты впереди меня. И я научился отвечать
им  да. Именно  это люди во внешнем мире хотят  услышать. Но это неправда. Я
никогда не был в ярости.
     Это все равно что  злиться из-за  того, что ты родился с более длинными
пальцами, чем нужно для того, чтобы играть на скрипке.
     Это  все  равно что хотеть, чтобы  твои  родители были более  высокими,
худыми, сильными и  счастливыми. Это такие детали из прошлого, которые ты не
в силах изменить.
     Правда  в  том,  что  Адам  был  первенцем. Возможно, он завидовал мне,
потому что я должен был уехать и увидеть внешний мир. Когда я собирал вещи в
дорогу, Адам готовился к свадьбе с Бидди Глисон, которую он почти не знал.
     В совете церковных старейшин хранились сложные схемы, где было сказано,
кто на чьей бидди женился, так что люди, которых во  внешнем мире назвали бы
двоюродными братом и сестрой, никогда не могли пожениться. Как только каждое
поколение Адамов достигало семнадцати лет, церковные старейшины встречались,
чтобы назначить им жен из семей, как можно более далеких  от их родословной.
В каждом поколении был сезон свадеб. В церковном семейном округе  было почти
сорок семей, и в каждом поколении почти в каждой семье совершались небольшие
свадебные празднества. Для тендера или бидди сезон свадеб был чем-то, за чем
можно только подглядывать.
     Если тебя звали бидди, у тебя было что-то, о чем можно мечтать.
     Если тебя звали тендер, ты не мечтал.
40
     В  эту  ночь мне звонят  так же, как  всегда.  Полнолуние. Люди  готовы
умереть из-за плохих оценок  в школе. Из-за семейных неурядиц. Из-за проблем
с бойфрендами.  Из-за маленьких  дрянных  работенок. В  это  самое  время  я
пытаюсь поджарить две украденных бараньих отбивных.
     Люди  звонят  издалека, и  оператор  спрашивает, возьму ли  я  на  себя
расходы за этот телефонный крик о помощи от Джона Доу.
     В эту ночь я пробую новый способ поедания лосося en croute, сексуальный
поворот  запястья, маленький эффектный жест для людей, на которых я работаю,
чтобы  поразить остальных  гостей на  их следующем  званом обеде.  Маленький
светский трюк. Эквивалент  бальных танцев в этикете. Я работаю над небольшим
эффектным приемом подношения ко  рту  лука  со сливками. Я уже  почти достиг
совершенства в  беспроигрышной технике избавления  от излишка  сливок, когда
зазвонил телефон. Опять.
     Звонит парень, чтобы сказать, что он провалил экзамен по алгебре.
     Просто ради практики я говорю: Убей себя.
     Женщина звонит и говорит, что ее дети плохо себя ведут.
     Не теряя темпа, я говорю ей: Убей себя.
     Мужчина звонит, чтобы сказать, что у него не заводится машина.
     Убей себя.
     Женщина  звонит,  чтобы  спросить,  во  сколько   начинается  последний
киносеанс.
     Убей себя.
     Она спрашивает: "Это 555-13-27? Это кинотеатр Мурхаус?"
     Я говорю: Убей себя. Убей себя. Убей себя.
     Девушка звонит и спрашивает: "А умирать очень больно?"
     Ну, дорогая моя, говорю я ей, да, но продолжать жить еще больнее.
     "Я  просто  интересуюсь, --  говорит  она. -- На прошлой неделе мой  брат
совершил самоубийство".
     Это  должна быть Фертилити Холлис. Я спрашиваю,  сколько  лет  было  ее
брату? Я делаю  голос ниже,  изменяю  его  настолько,  что, надеюсь,  она не
узнает меня.
     "Двадцать четыре," -- говорит она безо всякого плача и подобных вещей. В
ее голосе нет даже грусти.
     Ее голос заставляет меня думать о ее губах думать о ее дыхании думать о
ее груди.
     Первое к Коринфянам, Глава Шестая, Стих Восемнадцатый:
     "Бегайте блуда ... блудник грешит против собственного тела".
     Моим  новым,  низким голосом  я  прошу  ее  рассказать о том,  что  она
чувствует.
     "Мудрость состоит в умении выбрать момент,  -- говорит  она. -- Я не могу
решиться. Весна почти закончилась, а я действительно ненавижу свою работу. У
договора  аренды  квартиры  скоро закончится  срок. Штрафы  за  неправильную
парковку через неделю будут просрочены. Если я когда-нибудь соберусь сделать
это, то сейчас самое подходящее время, чтобы убить себя".
     Есть много прекрасных причин, чтобы жить, говорю я и при этом  надеюсь,
что она не попросит предоставить ей список. Я спрашиваю, нет ли кого-то еще,
кто разделяет ее печаль по брату? Может, старый друг ее брата, который помог
бы ей пережить эту трагедию?
     "Вообще-то нет".
     Я спрашиваю, приходит ли кто-то еще на могилу ее брата?
     "Нет".
     Я спрашиваю: что, вообще  никто?  Никто даже  не  кладет  цветы  на его
могилу? Никто из старых друзей?
     "Нет".
     Ясно, что я произвел большое впечатление.
     "Нет,  -- говорит она. -- Хотя постойте. Был там один очень  таинственный
парень".
     Здорово. Я таинственный.
     Я спрашиваю, что она имеет в виду под таинственным?
     "Ты помнишь тех фанатиков, которые все поубивали себя? -- говорит она. --
Это было примерно семь или восемь лет назад. Весь их город, все они пошли  в
церковь  и выпили яд, и ФБР нашло  их с руками, прижатыми  к полу, мертвыми.
Этот парень  напомнил  мне  о них. Не столько его дурацкая  одежда,  сколько
прическа, как будто он сам стриг себе волосы, закрыв глаза".
     Это  случилось десять лет назад, и единственное мое желание  -- повесить
трубку.
     Вторая книга Паралипоменон, Глава Двадцать Первая, Стих Девятнадцатый:
     "... выпали внутренности его ..."
     "Але, -- говорит она. -- Ты еще там?"
     Да, говорю я. Что еще?
     "Все, -- говорит она. --  Он просто пришел к склепу моего брата с большим
букетом цветов".
     Вот видишь, говорю я.  Именно такой любящий  человек  ей  нужен  в этой
кризисной ситуации.
     "Я так не думаю," -- говорит она.
     Я спрашиваю, замужем ли она.
     "Нет".
     А встречается с кем-нибудь?
     "Нет".
     Тогда узнай  этого  парня получше, говорю я ей. Пусть ваша общая потеря
сведет вас вместе. Роман будет для нее большим шагом вперед.
     "Я так не думаю,  -- говорит она. -- Во-первых, ты просто не  видел  того
парня. Я имею в виду, мне всегда было интересно, а не гомосек ли мой брат, и
тот таинственный парень с  цветами только подтверждает мои подозрения. Кроме
того, он не достаточно привлекателен".
     Плач Иеремии, Глава Вторая, Стих Одиннадцатый:
     "... волнуется во мне внутренность моя, изливается на землю  печень моя
..."
     Я  говорю:  Может, ему нужно получше подстричься.  Ты можешь ему в этом
помочь. Переделай его.
     "Я так не  думаю, -- говорит она. --  Этот парень поразительно уродлив. У
него эта ужасная стрижка  и большие  бакенбарды,  спускающиеся почти до рта.
Это  не  тот случай, когда парни используют волосы на лице с той же целью, с
которой  женщины используют  макияж,  ну  ты  знаешь,  чтобы скрыть  двойной
подбородок или неправильные скулы.  В этом  парне нет ничего такого, над чем
можно было бы работать. Кроме того, он подозрителен".
     Первое к Коринфянам, Глава Одиннадцатая, Стих Четырнадцатый:
     "Не сама  ли  природа  учит  вас, что  если муж растит волосы,  то  это
бесчестье для него?"
     Я говорю, что у нее нет доказательств, что он голубой.
     "Какие тебе нужны доказательства?"
     Я говорю: спроси его. Она ведь собирается увидеться с ним снова?
     "Ну,  -- говорит она, --  Я  сказала ему, что встречусь с ним у склепа на
следующей неделе, но я  не знаю. Я не имела это  в виду.  Скорее,  я сказала
это, чтобы просто отделаться от него. Он был такой убогий и жалкий. Он ходил
за мной по всему мавзолею целый час".
     Но она просто обязана встретиться  с ним, говорю я. Она  обещала. Пусть
она подумает о бедном мертвом Треворе, ее брате. Что бы Тревор подумал, если
бы узнал, что она бросила единственного его друга?
     Она спросила: "Откуда ты узнал его имя?"
     Чье имя?
     "Моего брата, Тревора. Ты назвал его имя".
     Должно быть, она сказала его первой, говорю я.  Всего лишь минуту назад
она  произнесла  его. Тревор. Двадцать четыре.  Совершил самоубийство неделю
назад.  Гомосексуалист.  Возможно.  У  него  был  тайный  любовник,  который
отчаянно нуждается в том, чтобы поплакаться на ее плече.
     "Ты  все это  запомнил? Ты  хорошо умеешь слушать,  -- говорит она. --  Я
потрясена. А как ты выглядишь?"
     Урод,  говорю  я.  Отвратительный.  Уродливые  волосы.   Отвратительное
прошлое. Она на меня даже смотреть не захочет.
     Я спрашиваю о друге  ее брата, или любовнике, или вдовце, собирается ли
она с ним встретиться на следующей неделе, как обещала?
     "Я не знаю, -- говорит она. Возможно.  Я встречусь с уродом на следующей
неделе, если ты сделаешь кое-что для меня прямо сейчас".
     Но помни,  говорю я ей.  У тебя  есть шанс внести разнообразие в чье-то
одиночество. Это превосходный шанс дать  любовь и поддержку мужчине, который
отчаянно нуждается в твоей любви.
     "Да  пошла  бы  эта  любовь,  --  говорит  она,  и ее голос  понижается,
становится похож на мой. -- Скажи что-нибудь, чтобы я оторвалась".
     Я не понимаю, что она имеет в виду.
     "Ты знаешь, что я имею в виду," -- говорит она.
     Бытие, Глава Третья, Стих Двенадцатый:
     "... жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел".
     Слушай, говорю я. Я  здесь не один. Вокруг меня заботливые добровольцы,
тратящие свое время.
     "Сделай это, -- говорит она. -- Оближи мои сиськи".
     Я  говорю,  что  она  злоупотребляет   моей   по-настоящему  заботливой
природой. Я говорю ей, что повешу трубку прямо сейчас.
     Она говорит: "Целуй все мое тело".
     Я говорю: Я вешаю трубку.
     "Жестче,  --  говорит она.  --  Делай  это  жестче.  О,  жестче,  дай мне
оторваться,  --  она смеется  и говорит,  --  Лижи меня. Лижи меня. Лижи меня.
Лижи. Меня".
     Я говорю: Я вешаю трубку. Но я этого не делаю.
     Фертилити говорит: "Ты знаешь, что хочешь меня. Скажи, что бы ты хотел,
чтобы я сделала.  Ты знаешь, что ты  хочешь. Скажи,  чтобы  я сделала что-то
ужасное".
     И  пока  я вешаю трубку,  Фертилити Холлис прерывисто  и с  завываниями
стонет, словно порно-королева в момент оргазма.
     Я повесил трубку.
     Первое к Тимофею, Глава Пятая, Стих Пятнадцатый:
     "Ибо некоторые уже совратились вслед сатаны".
     Я  чувствую  себя  использованной  дешевкой,  грязной  и  оскорбленной.
Грязной, использованной и выброшенной.
     Телефон звонит.  Это  она.  Это  должна быть  она, поэтому я не  снимаю
трубку.
     Телефон звонит всю ночь, а  я сижу,  чувствуя себя обманутым, и не смею
ответить.
39
     Около десяти лет  назад  я впервые пообщался один на один с  социальной
работницей.  Это живой человек, у  нее есть имя и офис, и я не хочу, чтобы у
нее были проблемы. У нее куча своих собственных проблем. Она получила диплом
специалиста по  социальной  работе.  Ей  тридцать пять лет, и она  не  может
завести  себе бойфренда.  Десять лет назад ей было двадцать пять, она только
что закончила колледж и  задолбалась собирать всех клиентов, переданных ей в
рамках новенькой федеральной Программы Удерживания Уцелевших.
     Случилось  так, что к двери дома,  в  котором  я тогда работал, подошел
полицейский. Десять лет назад мне было двадцать три, и это было мое первое и
единственное место работы, потому что я все  еще работал на износ. Я не знал
ничего лучшего. Газон вокруг дома всегда был  влажным и темно-зеленым, ровно
подстриженным, и  казался  таким  мягким и идеальным, будто зеленая норковая
шуба.  Внутри дома  ничего и  никогда не выглядело обесцененным.  Когда тебе
двадцать три, тебе кажется, что ты  можешь поддерживать  все на таком уровне
вечно.
     В стороне от полицейского, подошедшего ко входной двери, были  еще двое
полицейских и соц.работница, стоявшие на дороге около полицейской машины.
     Вы просто представить себе не можете, как хорошо мне работалось до того
момента, как  я открыл  дверь. Моя жизнь шла в гору, я стремился к  этому, к
крещению и к работе по уборке домов в порочном внешнем мире.
     Когда люди,  на которых я  работал,  послали церкви плату за мои первые
месяцы работы, я просто  сиял. Я действительно верил, что помогаю  создавать
Рай на Земле.
     Не важно,  как  люди  глазели  на меня, я  носил предписанную  церковью
одежду повсюду:  шляпу,  мешковатые  брюки без  карманов.  Белую  рубашку  с
длинными рукавами.  Не  важно,  насколько  жарко  мне  было,  но  я  надевал
коричневое пальто,  когда  выходил на  улицу.  Не важно, какие глупости люди
говорили мне.
     "Как  случилось,  что  ты  стал  носить  рубашки  с  кнопками?"  --  мог
поинтересоваться кто-нибудь в магазине скобяных изделий.
     Просто я не Аманит.
     "Тебе приходится носить специальное секретное нательное белье?"
     Я думаю, что они имели в виду Мормонов.
     "Жить вне колонии -- против твоей религии?"
     Это больше похоже на Менонитов.
     "Я никогда раньше не встречал Гуттерита".
     Ты и сейчас его не встретил.
     Прекрасно  было  чувствовать,  что  ты не от мира сего,  таинственный и
набожный. Ты не прогибался под этот  мир. Ты  стоял за справедливость, будто
воспаленный  большой палец.  Ты  был единственным святым  человеком, который
удерживал Бога  от разрушения всех Содомов  и Гоморр, кипящих вокруг тебя  в
Торговом Центре Valley Plaza.
     Ты был спасителем для всех, знали они об этом или  нет. В жаркий день в
своем  тяжелом пальто  непонятного  цвета, ты  был  мучеником,  сжигаемым на
костре.
     Еще восхитительнее было  встретить кого-то, кто  был  одет,  как и  ты.
Коричневые брюки  или коричневое платье, все мы носили  одинаковые неуклюжие
коричневые  башмаки-картофелины.  Вы  двое   подходили  друг  к  другу   для
небольшого тихого  разговора. Было  очень  мало  вещей,  которые дозволялось
говорить друг другу  во  внешнем мире.  Можно было  сказать  только три  или
четыре фразы, поэтому мы начинали говорить не сразу и не спешили со словами.
На людях можно  было показываться только во время походов  в магазин, и  это
только в том случае, если тебе доверяли деньги.
     Если  ты  встречал  кого-то  из  церковного  семейного  округа,  ты мог
сказать:
     Посвяти служению всю свою жизнь.
     Ты мог сказать:
     Возблагодарим и восславим Господа за день трудов наших.
     Ты мог сказать:
     Пусть наши усилия помогут всем окружающим попасть в Рай.
     И ты мог сказать:
     Умри только тогда, когда закончишь всю свою работу.
     Вот такое ограничение.
     Когда  ты видел  кого-то  другого, праведного  и  вспотевшего в костюме
церковного  округа, ты прокручивал  этот небольшой набор фраз в  голове.  Вы
торопились  встретиться,  но  касаться  друг  друга не дозволялось.  Никаких
обниманий. Никакого  пожатия рук. Ты произносишь  один разрешенный  кусочек.
Она произносит другой. Вы ходите туда-сюда, пока каждый из вас  не скажет по
две фразы. Затем вы кланяетесь и возвращаетесь каждый к своей работе.
     Это  была  лишь  мельчайшая  часть  мельчайшей части всех  тех  правил,
которые надо было держать в голове. Если ты рос в церковном семейном округе,
половина твоих знаний  касалась церковной доктрины и правил. Другая половина
--  работы.  Работа включала  садоводство,  этикет, заботу  о тканях,  чистку,
плотницкие работы, шитье, уход за  животными,  арифметику, выведение пятен и
способность справляться с трудностями.
     Правилами  для   нахождения  во   внешнем  мире  предписывалось  писать
старейшинам   церковного  округа   письма  с   исповедью.   Ты  должен   был
воздерживаться от употребления сладостей. Питье и курение были под запретом.
Внешний  вид всегда должен быть  опрятным и  соответствующим правилам. Ты не
мог баловаться развлечениями вроде радио и телевидения. Ты не мог вступать в
сексуальные отношения.
     Лука, Глава Двадцатая, Стих Тридцать Пятый:
     "А  сподобившиеся достигнуть  того века  ... ни  женятся,  ни  замуж не
выходят".
     Старейшины  Правоверческой церкви  говорили о целибате,  как  будто это
запрет играть в бейсбол. Просто скажи нет. И было еще очень много правил. Не
дай Бог ты когда-нибудь начнешь танцевать. Или есть сахар-рафинад. Или петь.
Но самое главное правило звучало так:
     Если  жители  церковного  семейного  округа  будут  призваны  Господом,
радуйся.  Когда апокалипсис  станет неизбежен, празднуй.  И  все  Правоверцы
обязаны отправить себя к Богу. Аминь.
     И ты должен был э