все чаще сбивался с дыхания и глотал горько-соленую воду; в горле от нее
стояла изжога, щипало глаза и в носу. Я понимал, что, по  всей  видимости,
мне осталось еще два-три часа; и, кажется, более всего меня  волновала  не
столько неизбежность гибели, сколько  то,  что,  по  моим  представлениям,
смерть захлебнувшегося довольно мучительна.
     Вдруг в какой-то момент, в очередной раз поднятый на гребень волны, я
увидел впереди какую-то темную полосу,  явно  отличную  от  моря  и  неба.
Сперва я решил,  что  мне  мерещится,  но  через  несколько  секунд  снова
различил те же смутные очертания. Берег? Откуда здесь берег? Неужели волны
сыграли со мной  шутку  и  вынесли  обратно  к  материку?  Нет,  это  было
совершенно невозможно. Значит, остров.
     Апатия, уже овладевавшая мной, исчезла в  одно  мгновение;  мне  даже
показалось, что  в  мышцы  снова  вернулась  сила.  Я  принялся  грести  в
направлении неизвестной земли, больше всего опасаясь, что  волны  пронесут
меня мимо. В скором времени прямо  по  курсу  я  различил  страшные  белые
буруны, означавшие скалы; такие же буруны пенились  левее.  Я  понял,  что
между ними имеется достаточно широкий проход, и поплыл туда. Мне  повезло:
хотя волны и сносили меня в сторону, однако мне удалось  проскочить  слева
от ревущих бурунов, окатывавших хлопьями пены  торчавшие  из  воды  камни.
Море вдруг стало значительно спокойнее; я понял, что очутился в бухте.
     Из последних сил я доплыл до берега и, пребольно стукнувшись  коленом
о какой-то камень, выполз на песчаный пляж. Я понимал, что на  неизвестной
земле меня может поджидать множество опасностей, от хищников  до  дикарей.
Но я был не в состоянии даже встать;  все,  на  что  меня  хватило  -  это
отползти подальше от кромки прибоя, чтобы тут же провалиться в сон.
     Когда я проснулся, солнце стояло уже высоко.  Я  поднялся,  отряхивая
песок, и с удивлением огляделся. Остров явно был обитаемым, и  жили  здесь
отнюдь не дикари - или, во всяком случае, не только  дикари.  По  пологому
склону к морю спускалась широкая лестница; последние ее ступени уходили  в
воду - об одну из них я, очевидно, и ударился накануне.  Наверху  лестница
завершалась  площадкой  перед  открытыми  воротами;  их  створки  украшало
чугунное литье, а столбы - резьба по камню. Налево и направо от ворот  шла
невысокая каменная ограда,  оканчивавшаяся  двумя  башенками;  из  бойницы
каждой торчал позеленевшей  ствол  небольшой  пушки.  Это  грозное  оружие
представляло  собой  определенный  контраст  с  гостеприимно  распахнутыми
воротами; но я поверил  воротам,  а  не  пушкам,  и  стал  подниматься  по
лестнице.
     С каждым шагом мне все  более  открывалась  панорама  величественного
здания, и, наконец, когда я вошел в ворота,  оно  предстало  мне  во  всем
своем великолепии. Могучие угловые башни и стройные  островерхие  башенки,
колоннады, портики и висячие галереи, скульптуры, поддерживающие балконы и
украшающие крыши - несмотря на некоторую эклектичность, все это  выглядело
удивительно гармонично и совершенно.  Могу  с  уверенностью  сказать,  что
никогда, тем более в теперешнюю эпоху, я  не  видел  более  замечательного
произведения архитектурного искусства.
     Меж тем видны были и  признаки  запустения:  между  плитами  мощеного
двора буйно  пробивались  трава,  какие-то  тропические  лианы  взбирались
кое-где по стенам, цветные стекла витражей не  блестели  на  солнце  из-за
налипшей грязи, а изящное кружево декоративных решеток,  как  я  убедился,
покрывал налет ржавчины. Однако мне не верилось, чтобы такой  великолепный
дворец был совершенно покинут, как это случилось, например, с  мастерскими
в пещерах. Возможно, это впечатление основывалось всего лишь  на  открытых
воротах.
     По мраморным ступеням крыльца я поднялся к дверям и потянул массивную
ручку в виде львиной головы. Тяжелая дверь отворилась с тоскливым скрипом,
и я вступил внутрь.
     Внутри запустение было еще заметнее. Роскошное  убранство  просторных
зал поблекло; мозаики и фрески потускнели  и  местами  осыпались,  пыль  и
плесень  покрыли  картины  и  гобелены,  деревянная  мебель  рассохлась  и
пострадала от жуков-точильщиков. Кисейные занавеси и покрывала рассыпались
в прах; с выступов мебели и граненых подвесок люстр  свисали  седые  космы
паутины. Переходя из залы в залу, я все более убеждался, что дворец  давно
уже не обитаем; ничем не нарушенный толстый  слой  пыли  говорил  об  этом
яснее всех прочих признаков упадка.
     Наконец, пройдя наискосок  через  первый  этаж  главного  корпуса,  я
поднялся по плавно закругленной лестнице на второй этаж. Снова передо мной
открылась анфилада комнат; сквозь  пыльное  стекло  двери  слева  от  меня
пробивались солнечные  лучи.  Я  отворил  дверь  и  оказался  на  открытой
террасе. Снизу доносился шум моря - очевидно, терраса выходила не в бухту,
а на обрывистый берег по другую сторону ограждавшего бухту мыса.
     В высоком кресле у балюстрады сидел человек.
     Он  сидел  спиной  ко  мне,  и  я  мог  различить  лишь  лежащую   на
подлокотнике руку и ноги в невысоких сапогах; но  этого  было  достаточно,
чтобы понять, что это не скелет.
     - Здравствуйте, - сказал я на языке Соединенных Республик.
     Сидевший не шевельнулся и ничего не ответил. Тогда я подошел ближе  и
заглянул ему в лицо.
     Передо мною был император Элдерик.



                                    53

     Длинные седые волосы ниспадали на его плечи; на  высохшем  коричневом
лице мумии застыла полуулыбка.  Конечно,  смерть  сильно  исказила  черты,
виденные мною на одной из гравюр в библиотеке герцога; однако мне кажется,
что именно так он и умер - утомленно прикрыв глаза, с  легкой  улыбкой  на
устах. Солнце и соленый ветер защитили тело от полного разложения;  триста
лет мертвый хозяин  дворца,  сидя  в  любимом  кресле  над  берегом  моря,
дожидался своего преемника.
     Так вот, значит, где расположено  место,  недоступное  ни  воину,  ни
варвару, ни дикому зверю! Во времена  Элдерика  еще  существовали  морские
суда, но уже тогда они были редкостью; дальнейший  же  упадок  мореходства
полностью  отрезал  остров  от  мира.  Благодаря  удивительному   стечению
обстоятельств я проник в одну из самых загадочных тайн  теперешнего  мира;
но миру не суждено об этом узнать.
     Я решил, что похороню императора,  как  только  закончу  обследование
дворца. Здание это весьма обширное; многим людям показалось бы жутким жить
здесь в одиночестве. Но Элдерик, очевидно, не относился к таким людям, как
не отношусь к  ним  и  я.  Впрочем,  я  подумал,  что  вряд  ли  император
переселился  сюда  совершенно  один;  прекрасный  тропический   климат   и
великолепный дворец, не говоря уже о личной преданности, должны были стать
достаточными стимулами для некоторых  слуг,  чтобы  последовать  за  своим
господином. Дальнейшие исследования  показали,  что  так  оно  и  было:  в
одичавшем саду за дворцом я обнаружил  несколько  простых  надгробий.  Все
имена на них были именами простолюдинов - ни  одного  дворянского  титула.
Никто  из  аристократов  не  пожелал  последовать  в  изгнание  за   своим
императором; я подумал, как же ему  было  одиноко  без  общения  с  людьми
своего круга. Какие еще занятия мог подыскать он себе на  острове?  Охота?
Рыбная  ловля?  Ухаживание  за  садом?  Негусто  для  человека  умного   и
образованного. Впрочем, он пережил всех  своих  слуг;  значит,  жизнь  его
здесь была чем-то наполнена.
     Несмотря на протекшие столетия, дворец утратил не  так  уж  много  из
своего  великолепия.  Часть   произведений   искусства,   правда,   сильно
пострадала от времени; зато  с  других  достаточно  лишь  стряхнуть  пыль.
Вообще хорошая уборка многому здесь может вернуть  первоначальный  вид.  В
подвалах дворца я обнаружил великолепное четырехсотлетнее вино - те особые
сорта, которые даже и за столетия не теряют  своих  достоинств,  а  скорее
наоборот.  Нашел  я  также  кое-что  из  одежды,  некоторые   не   слишком
проржавевшие инструменты (самым замечательным из них является телескоп), а
также немалый запас бумаги (во  всяком  случае,  этот  материал  похож  на
бумагу) и несколько тщательно запечатанных сосудов с чернилами, которыми и
пользуюсь теперь. И, разумеется, нигде нет никаких золотых слитков,  да  и
кому они нужны  на  острове?  Правда,  в  нескольких  залах  выставлены  в
витринах произведения ювелирного искусства редкой красоты.
     Письменные принадлежности я обнаружил в просторном кабинете Элдерика;
он  оставил  после  себя  обширные  и   достаточно   любопытные   записки,
свидетельствующие о его незаурядном уме и глубоких -  для  его  времени  -
познаниях. Записки эти, впрочем, довольно разрознены; очевидно,  автор  не
успел или просто не захотел привести их в порядок. Первоначально я пытался
отыскать в бумагах покойного его последнюю волю, ибо собирался  похоронить
императора в соответствии с его желаниями; однако ни тогда, ни  потом  мне
не удалось найти никаких указаний  на  этот  счет.  Очевидно,  Элдерик  не
придавал  никакого  значения  подобным  формальностям;  да  и  мог  ли  он
рассчитывать, что кто-либо когда-нибудь еще ступит на его остров?
     Поэтому мне самому пришлось определить место  погребения.  В  том  же
саду есть прекрасная  статуя  рыцаря,  выполненная  в  человеческий  рост.
Рыцарь, в латах, но без шлема, стоит, печально склонив голову  и  опираясь
обеими руками на рукоять вертикально поставленного  меча.  Можно  ли  было
придумать лучший надгробный памятник для изгнанного императора?  Здесь,  у
подножия монумента, я и закопал его останки, завернутые в гобелен.
     Исполнив последний долг по отношению  к  владельцу  дворца,  я  снова
поднялся в его кабинет. Я еще раньше обратил внимание, что в  расположении
близлежащих комнат есть  что-то  неправильное,  как  будто  рядом  имеется
довольно большое помещение,  куда  я  не  могу  попасть  из-за  отсутствия
дверей. Теперь мне вдруг пришло в голову, что вход в это помещение  должен
быть как раз из кабинета; одна из стен сразу привлекла мое  внимание,  ибо
доступ к ней не преграждали ни мебель,  ни  ковры.  Я  принялся  тщательно
обследовать и ощупывать ее, надеясь наткнуться на какой-нибудь  "секретный
камень", открывающий вход. В конце  концов  оказалось,  что  роль  дверной
ручки исполняет подсвечник; по опыту фильмов моей эпохи, я пытался крутить
его, а надо было просто потянуть на себя.
     С мягким клацаньем дверь отворилась. Внутри было,  конечно,  темно  -
ведь помещение не имело окон. Чувствуя, что сердце мое забилось  учащенно,
я зажег большую свечу и вошел.
     Вдоль стен и посередине комнаты стояли высокие  шкафы.  Огонек  свечи
отразился в запыленных стеклах некоторых из них. Подойдя ближе,  я  увидел
рядами поднимавшиеся к потолку полки, сплошь заставленные  книгами.  Здесь
были  совсем  старые  печатные  издания  моей  эпохи,  тяжелые  рукописные
фолианты, скрученные в трубку свитки... Тысячи и тысячи книг.
     Я нашел сокровище императора Элдерика.



                                  ЭПИЛОГ

     Вот и подошло к концу мое повествование.  В  моей  жизни,  начавшейся
более семисот лет назад,  было  слишком  много  приключений.  Я  бежал  из
больного мира, чтобы  оказаться  в  мире  умирающем.  Я  был  приближенным
претендента на трон и рабом мутантов, командовал армией мятежников и сидел
в тюрьме за мелкую  кражу.  Я  побывал  инженером,  дворянином,  солдатом,
кладоискателем; я был государственным преступником по законам  Соединенных
Республик и Корринвальдского королевства. Я убивал людей и сам не раз  мог
погибнуть. Я пил человеческую кровь. Я  пешком  пересек  полконтинента;  я
общался с высшими  аристократами  и  последними  подонками  дна;  я  чудом
встретил старого друга и вновь  навсегда  потерял  его.  Я  даже  совершил
последний в истории человечества полет на самолете. Впрочем, может быть, в
каком-то уголке Лямеза  еще  отыщутся  какие-нибудь  умельцы,  которые  по
обрывкам древних знаний соберут из оставшихся от нашей эпохи обломков  еще
один аэроплан или паровую машину - принципиально это  ничего  не  изменит.
История Лямеза окончена; цивилизация  погибла  безвозвратно,  рухнула  под
бременем человеческой глупости, страстей и пороков.
     Так же и в моей  истории  не  будет  больше  никаких  событий.  Лимит
приключений  исчерпан  и  превзойден.  Я  навсегда  останусь   здесь,   на
необитаемом острове посреди океана, во дворце, "прекраснее которого нет  и
не будет на свете". Не будет, теперь уже не будет... Я не мог бы выбраться
с острова, даже если б хотел. Но я не хочу. В том мире нет для меня места.
А на острове прекрасный климат и никаких серьезных  опасностей;  нет  даже
достаточно крупных хищников. Впрочем, здесь довольно  мелкой  дичи,  чтобы
прокормить себя охотой; но и без нее к моим услугам растущие  на  деревьях
тропические плоды, а также мясо крабов и съедобных моллюсков. Но  главное,
разумеется - у меня есть книги, двадцать пять тысяч  книг  и  манускриптов
разных стран и веков. Конечно, не все они написаны на понятных мне языках,
и не все они достаточно интересны; но и того, что остается, хватит мне  до
конца жизни.
     Итак, днем  я  прогуливаюсь  по  лесу,  купаюсь,  валяюсь  на  песке;
периодически охочусь или привожу в порядок ту или иную залу дворца.  Вечер
и первая половина ночи обычно заняты чтением; до  сегодняшнего  дня  часть
времени уходила и на это повествование. Иногда, отложив книгу в сторону, я
беру телескоп Элдерика и поднимаюсь на крышу дворца или просто  сажусь  на
балконе и подолгу смотрю на звезды.  Если  у  моей  рукописи  когда-нибудь
будут читатели, они придут оттуда.