.
   - Куда, Павел Иванович? - с подчеркнутой безнадежностью перебил его
Чибисов.
   - У них беспредельные возможности. А мы чем занимаемся? Ну, что стоит
ваше опытное поле, с жалкой тысячей киловатт, когда у них уже сотни тысяч?
   Курбатов вздохнул. Как скоро этот мальчик сделался ограниченным
чиновником, который дальше своего носа ничего не видит. Оперирует цифрами,
а они для него сухие, неодушевленные. Разве в мощности дело? Стране нужна
дешевая энергия, добытая любыми путями: с помощью атомного котла, силы
падающей воды, ветра, солнца. И через сотню лет будут работать
гидростанции, ветряки, фотоэнергетические поля. Все останется, кроме
тепловых электростанций, где сжигаются уголь и нефть.
   Задумчивость Курбатова Чибисов расценивал по-своему: "Конечно,
неприятно, когда тебе перебегают дорогу. В самом деле, кому сейчас нужны
курбатовские плиты?"
   Он важно откинулся в кресле и, похлопывая себя по коленям, цедил
снисходительно:
   - Ничего еще не известно, Павел Иванович. Проект находится у министра.
Он вас, наверное, вызовет. Но в крайнем случае мы найдем применение вашим
новым плитам. Не пропадут. Нас уже запрашивали из Туркмении - строится
консервный завод. Потом еще нужны походные бани для изыскательских партий.
А на днях мы получили письмо из Главного управления госцирков...
   Курбатов резко повернулся и, ни слова не сказав, вышел.
   Что спросить с мальчишки Чибисова? Неумен и бестактен. Но он осторожен
и не стал бы высказываться столь резко о постройке нового опытного поля,
если бы не знал точки зрения своего начальства. Спасибо за предупреждение.
И Курбатов, минуя все промежуточные инстанции, попросил доложить о себе
министру.
   Министр, человек средних лет, с голубыми глазами, в безукоризненно
сшитом ярко-синем костюме, вышел из-за стола и направился к изобретателю.
   - Я хотел бы знать - стоит ли мне рассчитывать на постройку нового
опытного поля? - спросил напрямик Курбатов, усаживаясь в предложенное
кресло.
   - Рассчитывать вы должны, - сказал министр, садясь напротив. - Но
приготовьте надежное оружие. Противники у вас серьезные.
   - И много?
   Министр засмеялся.
   - На ваш век хватит. - И заговорил уже другим тоном: - Поймите, Павел
Иванович, что фотоэнергетика уже перешагнула ведомственные рамки нашего
министерства. Приходится оглядываться на соседей, советоваться с ними. Вот
почему мы еще пока не решили вопрос о новом строительстве. Место для него
очень неподходящее.
   - Почему же неподходящее? У меня полные расчеты.
   - Полные? А вот знающие люди утверждают, что вы недостаточно проверили
возможную усталость фотослоя и что неизвестно, как поведут себя плиты "К-8"
   при сорокаградусных морозах. Кроме того, специалисты указывают на
неоднородность ячеек, ссылаются на значительный обратный ток.
   - Неправда. В последних образцах обратный ток уменьшен...
   - Вот именно - в образцах. А что будет при серийном выпуске? Но я не
хочу вас пугать. - Министр придвинулся ближе к Курбатову и понизил голос:
- Кроме того, не всем специалистам, критикующим ваш проект, можно верить.
Есть еще такие, которые больше всего заботятся о чести мундира. Как это,
мол, нас не спросили и вдруг придумали какую-то фотоэнергетику? Но в
основном вашим проектом занимаются люди, искренне заботящиеся о судьбах
советской науки. Вы же понимаете, Павел Иванович, что новая лаборатория
обойдется в миллионы рублей. Приходится быть осторожным.
   Кто же с этим не согласится? Курбатов еще и еще раз проверит новые
плиты.
   Можно здесь, в лаборатории, на заводе. Пусть проверка будет самой
жесткой.
   Надоели мелочные придирки противников. Министр не знает, а жаловаться
неудобно. Понимает ли он позицию руководителя лаборатории солнечных
термогенераторов? Почему тот категорически возражает против объединения
термоэлементов и фотоэлементов в одной ячейке? Очень просто: это грозит
слиянием двух лабораторий в одну, и неизвестно еще, кто там будет
начальником...
   Разумеется, сей начальник тщательно (и очень умело!) скрывает истинную
причину своего недовольства проектом Курбатова, находит в нем десятки
мелких погрешностей, раздувает их в непреодолимые пороки. А так как в этой
технике понимают пока немногие, то очень трудно уличить его в передержке.
И с мнением его тоже считаются. Авторитет.
   Прощаясь с министром, Курбатов остановился в дверях.
   - Я еще раз проверю наиболее уязвимые места в проекте, проведу новые
испытания. Но палок в колесах не избежать.
   - Не бойтесь. Палки ломаются.
   И вот, несмотря на то, что плиты восьмого сектора работали безотказно
уже не один месяц, Курбатов заставил себя позабыть об этом и начал
испытания заново. В лаборатории стояли белые, герметически закрытые шкафы.
В одном из них была создана тропическая жара, в другом - арктический
холод, в третьем создавалась сырость. Внутри по стенкам текла и испарялась
вода.
   В эти шкафы Курбатов закладывал испытываемые плиты, потом через
несколько суток вынимал их и проверял в работе. Он создавал для них
невыносимые условия: сразу же из холода перебрасывал в жар, потом поливал
искусственным дождем и вновь замораживал. Такого климата на земном шаре не
существует, но Курбатов с ожесточением мучил свои ячейки, чтобы никто не
мог спросить: "А скажите, Павел Иванович, вы пробовали их на
пятидесятиградусном морозе? Ведь в среднерусской полосе такая температура
вполне вероятна". И Курбатов спускал температуру в камере холода до
семидесяти градусов. Ячейки работали нормально.
   В этих испытаниях ему помогала Лидия Николаевна. Сегодня после работы
она поздравила Курбатова.
   - Все хорошо, Павел Иванович. Придраться абсолютно не к чему. Пошлете
протоколы в Москву, и сразу же начнется строительство.
   Курбатов был настроен весьма благодушно, шутил, улыбался, Испытания
закончены, теперь уже никто не посмеет сомневаться, называть тебя
прожектером и ставить палки в колеса. Колесница мчится на полном ходу.
   - Лидия Николаевна, а какие у вас планы на будущее? Не хотели бы
поработать в родных местах? А?
   - Там видно будет, Павел Иванович.
   Вечером его опять потянуло в лабораторию. Он ходил вдоль столов,
присаживался то за один, то за другой и чувствовал себя как-то странно.
   Огромный черный глаз смотрел на него со стены. Это мощный фотоэлемент,
который испытывался в летающей лаборатории. Тогда он показал себя хорошо,
но потом, когда его привезли сюда и стали проверять под действием света
угольной дуги, то обнаружилась усталость фотослоя, чего не наблюдалось в
плитах зеркального поля.
   Захотелось еще раз проверить плиту "К-8", уже побывавшую на поле: каков
процент ее усталости? Он не должен быть более пяти, то есть напряжение,
которое плита даст после часового облучения, остается почти неизменным.
   Плита эта уже испытывалась, с нее был снят нижний слой пластмассы.
   Павел Иванович подтащил плиту к проекционному фонарю с объективом,
направленным вниз, как у фотоувеличителя, надел защитные очки, и щелкнул
выключателем. Зашипела дуга. Розово-лиловый ослепительный кружок
остановился на одной из ячеек плиты, провода от которой Курбатов
присоединил к вольтметрам. Делал он все это спокойно, привычно и терпеливо.
   Но что это? Он вздрогнул, будто кто-то толкнул его в спину. Стрелка
одного из вольтметров скользнула к нулю, а через секунду вновь показывала
требуемое напряжение.
   Курбатов проверил проводнички. Они шли к контактам освещенной ячейки.
   Возможно, плохой контакт? Нет, все в порядке, провода закреплены
наглухо. Он переместил световое пятно на другую ячейку. Опять прыгает
стрелка. Холодный пот выступил на лбу. Что же это получается? Значит, от
времени перерождается слой? Значит, в нем происходят какие-то непонятные
явления? Вот опять ползет стрелка. Невозможно поверить. Вдруг это случится
не в одной-двух ячейках, а в десятке, в сотне? Выйдет из строя половина
плиты. В следующей тоже.
   Зеркальное поле будет давать все меньше и меньше энергии, пока не
погибнет окончательно. Тогда всему конец. Здешнюю лабораторию приспособят
под дом отдыха. Танцплощадка уже готова. Перед глазами скачет Кучинский,
две аккумуляторщицы с ним. Они часто танцевали.
   Курбатов вбросил пиджак, хотел повесить на спинку стула, но некогда,
кинул на стол.
   Шипят угли. Ослепительный, будто добела раскаленный пятачок бегает по
ячейкам плиты, ощетинившейся пестрыми, цветными проводами.
   Но, может, это случайность? Попались испорченные ячейки. Зачем
отчаиваться раньше времени? Дрожащими руками Курбатов присоединяет концы
проводов к вольтметрам. Застыли стрелки. Почти каждая из них показывает
одинаковое напряжение. Ячейки работают нормально.
   Сбросив защитные очки, Курбатов впивается глазами в неподвижные
стрелки, страшась, что вот опять какая-нибудь вздрогнет и пугливо упадет к
нулю.
   Проходят минуты, мечутся огненные пятна на белых блюдцах вольтметров.
Нет, стрелки не шевелятся.
   Мучат сомнения. Видно, нельзя безнаказанно повышать чувствительность
фотослоя - яркий свет ему вреден. Значит, на восьмом секторе есть немало
погибших ячеек. Но как найти их? Нельзя же от каждой ячейки выводить
провода. Ведь их тысячи! Испытать одну-две плиты? Но что это даст? А вдруг
в соседних окажутся десятки пробитых ячеек?
   Стрелки замерли в неподвижности. Курбатов перевел дух. Не так страшно,
предполагал самое худшее. Так и нужно, в этом особенность творческой
мысли, чтоб предвидеть любую неожиданность - пусть на первый взгляд и
маловероятную, - чтоб не застала врасплох.
   Все сливается в одно болезненно яркое пятно. Курбатов ищет очки и не
видит, а скорее чувствует, как стрелка крайнего вольтметра падает вниз и
застывает черной итоговой чертой. Под ней нуль - оценка всей его работы.
   Курбатовские ячейки умирают. Вот еще одна стрелка шевелится. В ячейке
теплится жизнь, но скоро угаснет. Она слепнет, и падающая стрелка говорит
о конце.
   Рванул на себе воротник. Душно. Пуговица запрыгала на полу. А дуга
горит, зловеще потрескивая. Своим мертвящим светом она готова выжечь глаза
всех ячеек, чтоб погасла в них жизнь, чтоб остановился ток в проводах,
чтоб не могли они служить человеку. Курбатов переживал смерть каждой
ячейки, как гибель близкого существа; Хотел выключить дугу, но не мог
прекратить страшного опыта. Стиснув зубы, он механически присоединял
вольтметры на другие ячейки и ждал, какая из них умрет скорее.
   В заводской лаборатории эти испытания проводились не раз. Брали
несколько плит из очередной серии и также в свете ослепительной дуги
проверяли, не уменьшится ли через определенное время общее напряжение,
получаемое от ячеек. Результаты оказывались неизменными: стрелка
вольтметра часами стояла на одной и той же отметке.
   Но почему же сейчас гибнут ячейки? Плита проверена на заводе. Вот в
уголке выбит штамп "ОТК". Технический контроль.
   Разгадка была простой и страшной. Эта плита после многих месяцев работы
взята с восьмого сектора. Задумав ее испытать, Курбатов с ювелирной
тонкостью сам припаивал выводные проводнички к серебряным полоскам,
нанесенным на пластмассу. Лишь сейчас он пожалел, что не заказал этих
выводов на заводе. Пусть хотя бы на нескольких плитах сделали, иначе
невозможно проверить каждую ячейку. Для опытов он получал их в коробочках,
отдельно. "Так вот оно в чем дело! - Курбатов провел по лбу мокрым платком.
   - Значит, когда я раньше наблюдал уменьшение напряжения на отдельных
плитах восьмого сектора, это объяснялось не усталостью фотослоя, а выходом
из строя отдельных ячеек. Но сколько их? Какой процент? И причина? Главное
- найти причину".
   Он машинально вытер плиту и перевернул ее. Конечно, измеряя напряжение
каждой из них, можно узнать, в какой больше всего испорченных элементов.
   Ведь до установки плит на восьмом секторе было известно, сколько вольт
они дают. Но это будет неточно. А вдруг в самом деле появилась усталость
слоя или другая, не менее страшная болезнь? Теперь ни за что нельзя было
ручаться. Для чистоты эксперимента, для полной уверенности, что ты не
ошибся, надо измерить напряжение на тысячах ячеек восьмого сектора. Но как
к ним добраться? Спиливать нижний слой пластмассы, как он сделал на одной
плите? Ужасно долгая и трудная работа. А потом что? Подпаивать тончайшие
выводные проводнички ко всем ячейкам? Нужны месяцы и десятки людей, чтобы
это осуществить.
   Сразу перед глазами его возникло развороченное поле, плиты, уложенные
штабелями, и Чибисов, приехавший в составе комиссии. Она должна сделать
кое-какие организационные выводы. В самом деле, разве человек, у которого
нет ученой степени, может возглавлять лабораторию? Вот вам результат
налицо.
 
   "А не послать ли телеграмму, чтоб мои сотрудники проверили? Потом еще
на завод... Невозможно. И Чибисов и тот другой, из лаборатории
термогенераторов, воспользуются моей неудачей, раструбят по всему
институту... Нет, нет... - Курбатов бросился к шкафу и взял оттуда еще
одну плиту "К-8". - Я сам ничего не знаю..."
   Он долго распиливал ее - надо вскрыть выводы от ячеек. Затем,
задыхающийся от нервного и физического напряжения, положил плиту на
лабораторный стол.
   Ячейки слепли.
   Курбатов выключил дугу. В лаборатории сразу стало темно, хотя и горел
верхний свет. Глядя сквозь синее окошечко на остывающие угли, он сидел,
бездумно отдыхая. Наконец боль в глазах утихла, можно было различить на
столе и плиту, и приборы, и лабораторный журнал, в который он по привычке
записал номера испорченных ячеек.
   Чуть скрипнула дверь. Вошла Лидия Николаевна. Платье на ней было
зеленое, но сейчас, после яркого света, Курбатову оно показалось розовым.
Остановившись у порога, Лида спросила:
   - Можно, Павел Иванович?
   - Да. - Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
   Лида помедлила, неслышно прошла к столу, рассеянно с места на место
переставила пробирки.
   - Анализ готов.
   - Какой анализ? Ах, этот...
   Чувствуя неловкость, Лида хотела было уйти, но Курбатов ее остановил.
   - Анализ нужен другой. Садитесь. - Он подвинул к ней стул. - Здесь у
меня отмечены номера испорченных ячеек, - равнодушно сказал он, водя
пальцем по строчкам. - Почти короткое замыкание...
   - Отчего?
   - Если бы я знал, не утруждал бы вас. Прежде всего необходим полный
химический анализ. Затем...
   И Курбатов спокойно, собранно, как в давние времена больших невзгод,
говорил ей о сущности явления, которое он обнаружил, о том, как можно
вынуть из плиты запресованные в них ячейки, тут же написал на листке
программу исследований, положил перо и с горечью признался:
   - Но выводов мы никаких не сделаем. Материала недостаточно.
   Лида поняла, что сейчас беспокоит Курбатова. Положение угрожающее, и
только массовым исследованием ячеек можно найти пути борьбы с их болезнью.
Это как в медицине, где требуется огромный опыт и массовая проверка
лечебных средств.
   - Если нужно, исследуем сотни, тысячи ячеек, - говорила Лида. - Возьмем
для начала первые плиты сектора.
   Молча Курбатов перевернул тяжелую плиту, и она, как показалось Лиде,
тут же превратилась в дикобраза с мягкими проволочными иглами.
   - Видите? Пришлось распилить. Провода я целый день припаивал. А много
ли сделал? Трудно. Слой серебра очень тонкий. Ничего не выйдет, Лидия
Николаевна.
   Он пожелал ей спокойной ночи, попросил запереть лабораторию и,
понурившись, пошел к двери.
   - Кстати, - сказал он, обернувшись у порога. - Наш разговор о новой
лаборатории считайте несостоявшимся. Простите за легкомыслие.
   В другое время Лида бы не удержалась от насмешки. Какой же он ученый,
если в себя не верит? А еще мужчина! Разнюнился - проводнички не
припаиваются! Но сейчас промолчала, понимая, что дело не в проводничках, а
в чем-то гораздо более сложном. Мечта о многих зеркальных полях
становилась призрачной, эфемерной. Для Курбатова это было полной
неожиданностью и крушением всех надежд. С какой радостью и юношеским
задором говорил он Лиде, что в московской лаборатории уже работают над
новым применением его фотоэнергетического слоя...
   - Представьте себе, Лидия Николаевна, - рассказывал он, прикалывая к
чертежной доске бумажный лист и рисуя на нем толстым синим карандашом. -
Это вот вагончик трактористов. Видали, наверное, такие? Трактористы
привезли с собой большой рулон специально обработанной ткани или пленки,
на которой напечатаны - да, да, напечатаны! - фотоэнергетические ячейки со
всеми необходимыми соединениями. Рулон этот разматывается прямо на земле -
и, пожалуйста, походная электростанция готова к работе! Она заряжает
аккумуляторы, питает радиостанцию, электроприборы, все что хотите. Такую
пленку можно разостлать возле избушки лесника, бакенщика, высокогорной
обсерватории, у зимовщиков Арктики, где угодно. Из этой ткани можно шить
палатки. Вот она, свернутая, за плечами альпиниста... Поймите, что это
значит, когда мы получим миллионы метров фотоэнергетической ткани! В
магазинах ее будут резать ножницами, как простую клеенку. Заплатили за
десять метров - и у вас уже собственная электростанция, без всяких
бензиновых движков и генераторов. Разве это не чудо?
   Конечно, чудо. И Курбатов рисовал уже не на бумаге, а
взволнованно-восторженными словами близкую возможность создания такой
пленки. Правда, трудности огромны: пока еще не удается получить прочный
фотослой, чтобы он не ломался при свертывании рулона; потом придется
повысить полезную отдачу его, - ведь в ячейках не будет термоэлементов,
как в плитах "К-8". Но все это не принципиально. Еще два-три года работы,
и первые десятки метров фотоэнергетической ткани можно будет послать,
скажем, на дрейфующую льдину для практических испытаний.
   - А пока займемся ими на снежных полях возле Высокова. Вас это
интересует? - спросил он у Лиды в заключение разговора.
   Потрясенная оригинальностью и смелостью его идеи, Лида тогда
пробормотала что-то невнятное и весь день ходила под впечатлением
курбатовского изобретения. Удивительный он человек! Все ему мало, все он
торопится. Ну, подождал бы, пока не решится судьба здешнего зеркального
поля. Так нет, он загорелся мыслью о северных полях, и пока
рассматривается проект высоковской лаборатории, уже мечтает о рулонах
фотоэнергетической пленки.
   Сейчас Лиде казалось, что стоит лишь открыть загадку испорченные ячеек,
как все мечты Павла, Ивановича превратятся в реальную действительность.
   Тишина. Все окна закрыты. Уже давно выключена холодильная установка.
Жарко.
   Лида ходила тяжелыми шагами. Тоненько позвякивали пробирки на столе.
Подошла к другому, где лежала плита с ослепшими ячейками, и, рассматривая
тонкий серебряный узор, подумала: "Неужели все зависит от какой-то чепухи,
от проволочек, которые не припаиваются? Надо попробовать".
   Она поискала в шкафу осколок испорченной плиты, включила самый
маленький паяльник и, когда он нагрелся, притронулась залуженным концом к
канифоли.
   Голубоватая струйка дыма заметалась над столом. Подцепив крохотный
кусочек олова, Лида попыталась связать его с серебряной полоской на плите,
но, сколько ни водила паяльником, так ничего и не добилась. Серебряный
слой протерся, пластмасса под ним вспучилась, а капелька олова упрямо не
хотела прилипать.
   С присущим ей упрямством, высунув кончик языка, будто так легче
работать, Лида пробовала сначала расплавлять канифоль на серебре, потом
класть на него крупинку олова и, лишь чуть тронув паяльником, сразу же
отдергивать руку.
   Ничего не получалось. Олово отскакивало. А если чуть перегреешь, тонкая
полоска моментально прогорала. Лида выключила паяльник, подождала, чтобы
он немного остыл, и начала снова. Но пайка не получалась.
   Только дьявольское терпение, воспитанное на сложных и очень тонких
лабораторных анализах, удерживало Лиду за столом. Она во что бы то ни
стало хотела изучить незнакомую ей технологию припайки выводов к
тончайшему металлизированному слою, чтобы найти новый способ, который бы
дал возможность быстро и надежно припаять тысячи проводников. Иначе
за