уснувшем пруду. Он кажется золотым, точно
высыпали на него сто мешков бронзовой пыли.
   Самолет летит совсем низко, вот-вот коснется колесами воды, ударится
крыльями, и мотор потянет на дно. Вадим пугается, вскакивает и, больно
стукнувшись головой о прозрачный фонарь кабины, закрывает глаза.
   Летчик не оборачивается. Бабкин предупреждающе протягивает руку, но в
это мгновение чувствует толчок, и колеса скользят по твердой поверхности.
   Потирая ушибленный затылок, Вадим смотрит под крыло и ничего не
понимает.
   Внизу бежит золотая вода. Самолет умеряет свой бег, мелькают какие-то
темные линии. Еще минута - и уже различаются шестиугольники, как на
бетонной дорожке аэродрома.
   - Выходите скорее, - торопит летчик, приподнимая колпак. - Мне еще
полчаса лету. Не хочу в темноте садиться.
   Растерянные Бабкин и Багрецов вылезают из кабины. Летчик торопливо
подает им чемоданы.
   - Не серчайте, ребятки, подруливать я уж не буду. - Он указывает на
противоположный конец аэродрома, где виднеются три домика, - Туда
шагайте...
   От винта! - командует он, и техники отходят в сторону.
   Когда самолет взлетел, Вадим рассеянно присел на уголок чемодана, снял
шляпу и стал рассматривать плиты аэродрома. Неизвестно, из чего они
сделаны - из пластмассы или, пожалуй, из стекла, покрытого изнутри
золотистой фольгой.
   Бабкин тоже заинтересовался странным паркетом. В первую минуту ему
показалось, что он нашел разгадку. Ясное дело - плиты работают как
собиратели солнечного тепла. Внутри вода, она нагревается и идет по
трубкам для разных бытовых нужд, например в баню. Потом, окинув взглядом
весь аэродром, Тимофей усомнился. Здесь уложено несколько квадратных
километров стекла или пластмассы. Неужели для бани? Конечно, солнечным
теплом можно превращать воду в пар, а потом использовать его в паровой
машине, но для этого нужно концентрировать лучи огромными зеркальными
параболоидами...
   "А что, если нагретая под плитами вода работает в каких-нибудь особых
машинах?" Но и эту мысль отбросил Тимофей. Плиты должны быть черными, а не
золотыми. Ведь надо собирать солнечные лучи, а не отражать их.
   Он нетерпеливо опустился на колени и прежде всего определил, что
шестиугольники сделаны из пластмассы. Стекло бы сразу потеряло свою
прозрачность от царапин, ведь песчинки острые! А пластмасса легко
полируется. В ней видны ячейки, похожие на золоченые соты. В каждой ячейке
- черная точка, как личинка. Никогда Бабкин с этим не встречался, хотя не
первый год работает в исследовательском институте.
   Но посмотрели бы вы на Димку! Вот уж кто был действительно изумлен так
изумлен! Ползая на коленках по зеркальным плитам, он сдувал с них тонкую
песчаную пыль, гладил ладонями, прижимался щекой, используя чуть ли не все
органы чувств, чтобы найти разгадку. Он хотел услышать журчание струй. Но
плита молчала. Щека ощущала ее тепло, пальцы - гладкую поверхность, а нос
ничего не чувствовал. Надо бы попробовать языком - возможно, плита соленая?
   Кроме того, необходимо еще поцарапать, чтобы узнать твердость материала.
   Вадим вынул из кармана отвертку, но вдруг заметил случайную трещинку,
тронул ее чуть-чуть и кусок откололся. Пришлось сунуть его в карман, чтобы
потом рассмотреть на досуге. Рядком на зеркальном поле стоят чемоданы, в
них уложены маленькие радиоприборы, придуманные и сделанные в институте
метеорологии. Они могут передавать на расстояние температуру воздуха и
почвы, влажность, давление и другие показатели, необходимые для прогноза
погоды. Чаще всего эти аппараты используются в сельском хозяйстве. Техники
уже испытывали их на колхозных полях - дело обыкновенное. А на зеркальном
поле куда их пристроить? Зачем прислали сюда радистов, занимающихся
погодой?
 
   Темнота на юге наступает мгновенно. Золотые ячейки потускнели, стали
красновато-медными. Багрецов огляделся. Солнце укатилось за острый выступ
сразу потемневшего бархана.
   - Пошли! - сказал Тимофей, потянувшись за чемоданом.
   Вадим поднялся, стряхнул песок с колен и сразу же почувствовал ледяной
холод. Лишь ногам было тепло, как на изразцовой лежанке. Перекинув через
руку светлый плащ, он молча нахлобучил шляпу и взял второй чемодан.
   - Погоди, - как бы вслух проверяя неожиданную мысль, сказал он. - Вдруг
нас не там выкинули?
   Бабкин не удостоил его ответом. Нелепое предположение. Но Димка не мог
успокоиться. Что за летчик попался? Может, заблудился, перепутал аэродромы?
   Здесь и граница недалеко. Чем черт не шутит? Впереди тускло мерцали
огоньки.
   До них дойдешь не скоро. Тимофей посоветовал свернуть в сторону - нет
ли там тропинки? - ведь неудобно шагать по зеркалу в сапогах. Но Димка
воспротивился. Не нравился ему темный кустарник вокруг поля. Колючий,
наверное. Впрочем, дело не в этом. Димку смущала вполне возможная встреча
с некоторыми представителями здешнего животного мира. Каковы их повадки? К
примеру, что делает гюрза после захода солнца? За кем охотится? Стоит ли
испытывать судьбу?
   И вдруг потускнели огни. Всходила луна, малиново-красная, огромная, как
гора. Вот она поднялась над деревьями, стала расти, пухнуть. Засветилась
зеркальная гладь, будто море преградило дорогу. Вадим замедлил шаг.
Прежде, чем ступить, нога инстинктивно повисает в воздухе. Кажется, что
шагнешь - и прямо в воду. А вдруг здесь "с ручками", как подшучивал
Тимофей, зная, что Димка не умеет плавать.
   При луне все преобразилось. Зеркало как бы потрескалось, стали видны
линии шестиугольников. Теперь уже Вадим представлял себе, что идет по
льду. По золотому. Трещины всюду - вот-вот провалишься. Хочется ступать
медленно, осторожно, пробуя лед.
   Так и шагал Вадим. Бабкин не торопил его - осторожность никогда не
помешает.
   Он был далек от Димкиных домыслов. Разве ему могло почудиться, будто
под ногами вода или потрескивающий лед? Ерунда. Опасность может быть
вполне реальной - попадешь в открытый люк или в канаву. Мало ли какой
встретится сюрприз! Всякое бывало.
   Поминутно оглядываясь, Тимофей шел впереди и часто останавливался, пока
пугливый Димка с ним не поравняется.
   Мать Багрецова, по специальности детский врач, объясняла его
боязливость сильным нервным потрясением, оставшимся с детства. А в
остальном он - самый "обыкновенный мальчик", пожалуй, только чересчур
впечатлительный.
   Бабкин многое прощал другу. И вспыльчивость, и эту самую
"впечатлительность", и неорганизованность, и частую необдуманность
поступков, подсказанных сердцем, а не умом. Все прощал, кроме трусости.
   А у Димки она выражалась довольно странно. Боялся он лягушек, ужей,
темноты; на кладбище ни за что не пошел бы ночью. Но все утверждали, что
Димка смелый. Он всегда отстаивал свою правоту, мог прямо в глаза
высказать человеку все, что о нем думает. Выступая на комсомольском
собрании, уже заранее знал, сколько у него появится недоброжелателей. Мог
в открытую сцепиться с любым - упрямый, задиристый.
   Короче говоря, Димка не боялся людей, хоть и не раз получал тумаки от
тех, кто посильнее. Секретарь комсомольского бюро Костя Пирожников -
заносчивый малый с чиновничьими замашками (и откуда они взялись у юнца -
уму непостижимо!) - страшно не любил Багрецова. Уж больно с ним много
хлопот.
   Все идет как нужно - тихо, спокойно, и вдруг на очередном собрании
взрывается фугаска Багрецова.
   - Леность и застой творческой мысли! - потрясает он кулаками. -
Молодежь не растет... В отделе за целый год ни одного рационализаторского
предложения...
   Комсомольское бюро самоустранилось от главнейшей своей задачи - помощи
производству. В лабораториях нет жизни! Тихая заводь. Болото!
   Дело доходит до комитета, потом до райкома. "Всыпают" обоим: и
секретарю Пирожникову за развал работы и Багрецову за "болото". Повежливее
надо выбирать слова, старшие обижаются, а кроме того, незачем обобщать...
   "Беда с ним, да и только", - оглядываясь на друга, думает Бабкин. Но
тут же вспоминает, что многие любят Багрецова. Если бы не частые
командировки, то его непременно выбрали бы в бюро. Димкина прямота многим
нравилась. Лишь Пирожников называл его "индивидуалистом" и "задавакой".
Чепуха явная. Димка общительный, по-детски восторженный. Он всюду ищет
новых знакомых.
   И в то же время не было у него настоящих друзей, кроме Бабкина. Слишком
многое он вкладывал в понятие "друг". Ведь тысяча друзей - значит ни
одного!
   Этого же принципа придерживался и Бабкин, но лишь потому, что считал
себя человеком малоинтересным. К таким в друзья не напрашиваются.
Физиономия тоже самая заурядная, ни красы в ней, ни радости. Это, конечно,
полбеды, в артисты он идти не собирается, а для техника или инженера
смазливость абсолютно ни к чему. Взять хотя бы Димку. Он идет
спокойненько, а девчонки оглядываются, шушукаются. Прямо не знаешь, куда
глаза девать. Чего же тут приятного? Чему же тут завидовать?
   Бабкина удручало иное. Вот если бы ему Димкин язык! А то ведь совсем
говорить не умеет. На собраниях отмалчивается. С места, куда ни шло, еще
может пикнуть, а на трибуну вылезти - ноги отнимаются. Как-то давно на
собрании пришлось рассказывать свою биографию. Выдвигали его кандидатуру в
состав комсомольского комитета. Ребята тогда еще плохо знали Бабкина и
захотели познакомиться. Знакомство не состоялось. Выйдя на трибуну, он
начал бормотать что-то невнятное, краснел, бледнел до тех пор, пока,
сжалившись, кто-то не крикнул:
   - Ясно!
   И другие поддержали:
   - Понятно!
   Хорошо, что Димка выступил с отводом - в командировках, мол, вместе
бываем, когда же Бабкин будет работать, а мертвые души нам не нужны. Если
бы не этот довод, остался бы списке - и в конце концов два голоса "за",
остальные "против". Позор.
   Несмотря на различие в характерах, дружба Багрецова и Бабкина была
крепкой, выдержала немало испытаний. С нею считался даже начальник отдела,
стараясь посылать техников в командировки всегда вместе. Они как бы
дополняли друг друга, и работа шла успешнее.
   Иной раз Бабкин подтрунивал над Димкой: "Трусишка!" - "А ты? А ты? -
наскакивал на него Димка. - Своих же ребят боишься!"
   Бабкин замолкал, не желая распространяться на эту тему. Неужели Димка
не понимает, что здесь не трусость, а смущение?
   Сейчас, шагая по странному зеркальному полю; он с горечью и скрытым
раздражением смотрел, как Димка - здоровый, долговязый парень - пугливо
озирается, еле-еле переступает ногами, будто вот-вот провалится под лед. И
надо же было так случиться, что не в дремучей тайге, не в пустынных
степях, даже не в здешних песках, а на зеркальном поле, созданном руками
человека, вдруг оказалось длиннохвостое чудовище, точно оно вынырнуло из
глубины веков.
   Димка ойкнул и присел. Даже Бабкин застыл с раскрытым ртом.
   Быстро перебирая лапами, по зеркалу скользила двухметровая ящерица,
рыжая, с темными полосами на спине. Видно, она попала сюда неожиданно.
Перепуганная, заметив людей, заметалась, не зная, в какую сторону бежать.
Кинулась на Димку. Бабкин бросился вперед. Ящерица метнулась в сторону, но
поскользнулась и, видя, что враг приближается, раскрыла зубастую пасть.
   "Крокодил!" - мелькнуло в сознании Димки. Он почувствовал, как у него
отнимаются руки и ноги, сейчас упадет.
   А "крокодил", приподнимаясь на передних лапах, бил хвостом и шипел
угрожающе.
   Бабкин не растерялся и выставил вперед чемодан. Ящерица вцепилась в
него зубами - не оторвешь. Тимофей резко дернул чемодан и потащил. Ящерица
отскочила и со злобным шипением кинулась в сторону, к кустам.
   Тимофей осмотрел чемодан - угол его слегка ободран, - повернулся к
Димке, сказал с раздражением:
   - Водятся тут всякие... - и замолк.
   Димка смотрел остекленевшими глазами в одну точку, будто неживой.
Пришлось усадить его на чемодан, чтобы отдышался. Опасливо поглядывая в
темноту, Димка пробормотал, что лучше всего здесь подождать утра.
   Бабкин возмутился: что за глупости! Он любил порядок, теплую постель и
определенность в жизни. Кто они сейчас с Димкой? Командировочные. А если
так, то могут находиться либо в пути, либо на месте назначения. Никакого
отступления от правил.
   Немного успокоившись, Вадим почувствовал к себе жалость. Бывают же
храбрецы, им и сам черт не брат. А он трус. Надо вещи называть своими
именами. Если это болезнь, то болезнь противная и, кто ее знает, видно,
хроническая.
   Он вытащил из кармана платок, вытер потные, липкие руки.
   - Твоя правда. - И сказал приподнимаясь: - Пошли!
   Бабкин решительно завладел Димкиным чемоданом. Вадим не сопротивлялся.
Ноги еле двигались, шел он неуверенно, как на ходулях. Шелковый пыльник,
висевший на руке, казался тяжелым, как намокший брезент. Непонятное,
гадкое ощущение - страх. Почему-то он испытывал его по всяким ничтожным
поводам. Надо лечиться.
   Шли молча. Вадиму было не по себе, а Бабкин не мог найти нужных слов,
боялся хоть чем-нибудь напомнить Димке о пережитом.
   Впереди, как светлячки, рассыпанные в траве, светились огни
лаборатории. К их сочетаниям - шесть внизу и семь повыше - Бабкин уже
привык. Хотелось как можно скорее туда добраться и в спокойной обстановке,
за стаканом чаю поговорить с Димкой начистоту. Надоело с ним нянчиться.
Кстати, надо расспросить - живут ли в пустыне крокодилы? Может, из
зверинца сбежал?
   Бабкин разозлился на свою нелепую догадку. Абсолютная ерунда.
   В темных зарослях, где-то у границы зеркального поля, вспыхнули еще два
огня. Вначале Тимофей подумал, что это засветились окна в соседнем
корпусе, но огни двигались, приближались. Бабкин кивнул головой Димке:
дескать, иди за мной, поторапливайся, - и, покачивая чемоданами, пошел
навстречу огням.
   Это была грузовая машина. Свет ее фар отражался в зеркале, как огни
парохода в воде. Бабкин прибавил шагу. Машина, конечно, принадлежит
здешней испытательной станции, а если так, то можно спросить, как найти
Курбатова и даже проехать к нему на этой машине. Откровенно говоря,
Бабкину надоело таскаться с чемоданами по зеркальному полю. Уж больно
скользко. Чувствуешь себя как жук на тарелке.
   Устали, затекли руки. Бабкин поставил чемоданы, чтобы передохнуть
минутку, а Вадим, поглощенный своими мыслями, ничего не замечая, шел
вперед. Теперь ему не страшно - вряд ли возле машины он опять встретится с
крокодилом.
   Вдруг ноги его неожиданно разъехались, и он больно ударился о скользкий
паркет. Стараясь приподняться, Вадим искал точку опоры, но пальцы его
скользили по гладкой поверхности. Он не перепугался, ему даже не изменило
чувство юмора. Вот теперь он понял, сколь неприятно быть черепахой,
перевернутой на спину.
   Заметив, что Димка упал, Тимофей поспешил к нему, но не успел сделать и
пяти шагов, как оказался в таком же беспомощном положении. Чемоданы
вырвались из его рук и помчались, будто куски мыла по мокрому полу.
Догоняй их, лови.
   Терпеть не мог таких шуток Тимофей. Он представлял себе, что все было
подстроено заранее. Сейчас выскочат из темноты неумные весельчаки и начнут
потешаться. Но, кроме Димки, смеяться было некому. Удивительная
непосредственность, ржет, как в цирке!
   - Неуместный... смех, - пробурчал Тимофей.
   Лежа на спине, он сучил ногами, как младенец, хотел приподняться, не
поворачиваясь на бок, чтобы окончательно не измазать костюм. Наконец ему
удалось сесть. Он подал руку Димке, тот уцепился, но неудачно - уехал
вперед. Приподнявшись на одно колено, Тимофей совсем было встал на ноги,
но они его не послушались и, как ножки развинченного циркуля, разъехались
в разные стороны. Бабкин пытался свести их вместе, но снова поскользнулся
и покатился за чемоданами.
   Двигаться по этому намыленному зеркалу, казалось, невозможно.
Совершенно отсутствовало трение. Полированная поверхность, великолепная
смазка - все это никак не походило на обычный лед, по которому можно
скользить на коньках и даже гулять в обыкновенных ботинках.
   Между шестиугольниками были стыки - тонкие бороздки. Бабкин старался
зацепиться за них ногтями, но ничего не получалось; ногти короткие, а
стенки бороздок гладкие. Чувствовал он себя невесело, вроде карася на
сковородке.
   Машина прошла мимо и, дойдя до края опытного поля, повернула обратно.
Ближе, ближе... Вот уже можно рассмотреть, как сбоку ее из дырчатой трубы
льется на зеркало пенистая жидкость.
   Точный глаз Бабкина определил: машина идет посуху и разбрызгивает пену.
   Видно, ходит она, как челнок, взад и вперед, полосами опрыскивая
зеркальное поле. По бокам машины находились полировочные круги. Ясное
дело, для полировки она и создана. Пройдет машина по полю, смочит его
полировочной жидкостью, а потом, когда чуть подсохнет, поедет еще раз,
завертятся круги, наводя на зеркало блеск. Ничего особенного тут нет.
Примерно такие же машины чистят асфальт, только у них вместо полировочных
кругов крутятся проволочные щетки-метлы.
   Ужасно неприятно показаться перед людьми в столь унизительном, смешном
положении. Вот бы Стеша узнала! Эта мысль придала сил Бабкину. Позабыв,
что не хотелось пачкать костюм, Тимофей перевернулся на живот и ползком
кое-как выбрался на сухое место. Его примеру последовал Димка. Вот они
лежат рядком, освещенные лучами фар.
   - Это еще что за жуки? - послышался чей-то густой, спокойный голос, и
из окна кабинки грузовика высунулся плотный человек в белом костюме.
   Вопрос Бабкину не понравился. Странная манера оскорблять людей при
первой же встрече! Они честные граждане, и при исполнении служебных
обязанностей.
   Насчет обязанностей - это не совсем точно, но во всяком случае техники
института метеорологии уже прибыли к месту командировки и могут приступить
к выполнению задания. Они не виноваты, что здешнее начальство не
позаботилось насчет предупреждающих знаков.
   Между тем человек, к которому относились претензии Бабкина, что-то
сказал водителю, вышел из машины и стал осматривать плиты. Низко
наклонившись, он ощупывал их, изредка поглядывая на двух нарушителей
запретной зоны.
   Собственно говоря, по мнению техников, никакой запретной зоны здесь не
было и быть не могло - ведь поле никем не охранялось! Но они не заметили
невысокую изгородь, защищающую зеркальный паркет от любопытных
путешественников. Самолетам, когда они привозили почту, разрешалось
садиться на этом прекрасном аэродроме, выбрасывать пакеты и улетать - так
было условлено. По этой причине появление самолета на опытном поле не
вызвало у сотрудников лаборатории особого интереса. Дело привычное.
   Но чем объяснить, что лишь через полтора часа после того, как улетел
самолет, начальник четвертой лаборатории Павел Иванович Курбатов обнаружил
на опытном поле двух неизвестных? Трудно было поверить, что они так долго
шли.
   Бабкин догадывался, что перед ним кто-нибудь из начальства - если не
сам Курбатов, то в крайнем случае его заместитель. Вид у незнакомца был
вполне солидный. Чесучовый свободный костюм, шелковая синяя рубашка с
расстегнутым воротником. Все нараспашку: пиджак, воротник. Лицо простое:
широкий нос, добродушные губы, на месте бровей - скупые, выгоревшие
кустики. Русые, обыкновенные волосы, открывающие высокий лоб. Весь его
облик не очень запоминающийся, не яркий, но приятный.
   Курбатов - а это был именно он - вышел из полосы света, оглядел гостей,
которые уже поднялись на ноги и покорно ждали приказаний.
   Неподалеку стояли два чемодана, около них валялись кепка и шляпа.
   - Как вы сюда попали? - закуривая, спросил Курбатов.
   - Самолетом, - ответил Бабкин. - Прибыли на испытательную станцию
четвертой лаборатории.
   - Почему сразу не явились?
   Молчание. Бабкин понимал, что в данной ситуации невыгодно признаваться
в любопытстве. Действительно, сколько они времени потеряли, исследуя тайну
зеркальных плит! Димкина трусость - тоже слабое оправдание.
   Но тут заговорил Димка:
   - Нельзя было пройти... Вы, конечно, не поверите, но у нас была очень
неприятная встреча... Может, он ручной?
   - Кто?
   - Не знаю. Похож на крокодила.
   Курбатов недоверчиво посмотрел на техника и, убе