водничок прилип к шинке. Вадим
осторожно подергал его, но тот держался крепко. Пробуя десятки проволочек
разной толщины, Багрецов нашел наивыгоднейшую, подобрал нужный ток, и
задача надежного и быстрого присоединения выводов к ячейкам была решена.
Но что делать с Бабкиным? Он типичный консерватор, противится всему
новому, зажимает ценные изобретения.
   - Ретроград, - выпалил Димка в пылу спора и даже сам удивился, откуда
на языке появилось столь древнее слово. - Зажимщик. Эх, знал бы Павел
Иванович!
    
 Бабкин скользнул насмешливым взглядом по лицу Димки.
   - Ну что ж, поди посоветуйся. Предложи ему свою гениальную идею, как
искрой насквозь прожигать соединительные полоски. Он тебе покажет
ретрограда.
   Несомненно, Димка добьется своего, полоски останутся целыми, и сварка
окажется надежным способом соединения. Но ведь для этого надо время! А
кроме того, зачем рисковать? Пайка - дело проверенное. Так думал Бабкин.
   Было и еще одно обстоятельство, почему Тимофей, по примеру отъявленных
бюрократов, мог замариновать Димкино предложение. Совестно, конечно, коли
про это узнают. Приклеят тогда Бабкину кличку эгоиста, а ведь он, если
разобраться по-человечески, не виноват ни в чем. Что такое сварка по
Димкиному способу? Ткнул проводничок - и готово. А пайка - искусство,
тончайшее мастерство. Сегодня Бабкину дали одну плиту. Если бы вы знали, с
каким наслаждением он зачищал красно-медное жало им самим сделанного
тонюсенького паяльника, как, приблизив его к щеке, чувствовал
зарождающееся в нем тепло, как жадно вдыхал дымок канифоли! Да что там
говорить! Бабкин, прищурив глаз, любовался каждой пайкой, радовался, если
оловянная бусинка блестела, как слеза, хмурился, коли она тускнела.
   Потом новая задача: положить перед собой часы и стремиться к тому,
чтобы с каждым новым десятком паек все больше и больше сокращать время,
потребное для этой операции. К концу четвертого часа Бабкин стал работать
вдвое быстрее. Он представлял себя точно в едином заводском потоке, когда
твой труд нераздельно связан с другими.
   Димка, конечно, этого никогда не почувствует. К тому же его предложение
в корне убивает искусство. А еще говорят, что у него поэтическая душа!
   Маше надоело слушать технические опоры, все равно она в них ничего не
поймет, а кроме того, она боялась пропустить Лидию Николаевну. "Заснешь
еще, пожалуй, разговоры больно мудреные. Вот стихи - это дело другое".
   Маша встала и, прихрамывая - ногу отсидела, - пошла к главному зданию.
Как раз вовремя: по лестнице опускалась Лидия Николаевна. "Сколько же у
нее платьев? - с легкой завистью подумала Маша. - Что ни день, то новое. А
ведь как приехала, из одного платьишка не вылезала. Нюрке с ней не
тягаться".
   Лида смотрела себе под ноги и никого не замечала. Только что она
беседовала с Павлом Ивановичем. Он опять заинтересовался результатами
химического исследования осколка пластмассы, переданного Лиде. В прошлый
раз, объясняя задание, он потребовал определить химический состав
пластмассы в местах излома. Лида брала пробы с разных участков осколка и,
к своему удивлению, обнаружила следы едкого калия, которого никак не могло
быть в пластмассе.
   Лида ничего не знала о причинах, побудивших Курбатова предлагать ей
подобный метод анализа, не знала и о том, что этот осколок выпал из
кармана Багрецова. Техники, предупрежденные Курбатовым, не могли ей
рассказать об этом, а у начальника лаборатории были свои основания не
открывать раньше времени цель исследований.
   - Лидия Николаевна! - окликнула ее Маша. - Можно, я с вами поговорю?
   Она нервно подсовывала под косынку выбившиеся волосы. Лида заметила ее
тревожное состояние.
   - Пожалуйста, Машенька. Ты не знаешь, что случилось с Нюрой? Захожу, а
она плачет, говорит - тетка больна. Но нельзя же так убиваться. - Лида
обняла Машу и повлекла за собой. - Пойдем, расскажешь.
   Прошли мимо беседки, где спорили Багрецов и Бабкин. Димка хотел было
увязаться за девушками, но зоркий друг его считал, что благоразумнее Димку
не отпускать, - опять начнет вздыхать, как в прошлом году.
   - Сиди. Не видишь разве?
   Девушки направлялись к самой дальней скамейке.
   - Пусть посекретничают.
   Маша села, вытряхнула песок из туфли и, снова надевая ее на босую ногу,
сказала:
   - Вообще, это все глупости. Он на нее и смотреть не хочет, а Нюрка из
себя выходит, думает - другая виновата.
   - Кто он? Кто другая? - удивилась Лида. - Ничего не понимаю.
   - Тут и понимать нечего, а только я вас очень прошу насчет писем или,
вообще, дневников... Держите их подальше. Нюрка, как бешеная, рыщет
всюду...
   Вам же будет неприятно. - Маша замолкла, испугавшись, что сказала
лишнее.
   - Спасибо, Машенька. Но у меня нет ни писем, ни дневников. - А
клеенчатая тетрадь?
   - Там только лабораторные записи. Вряд ли они заинтересуют Нюру.
   Маша облегченно вздохнула. Разве она могла предполагать, что именно эти
записи нужны Нюре? Если бы кто намекнул ей об этом, рассмеялась бы: совсем
обалдел человек! Нюрка Мингалева, ее закадычная подруга, - и вот нате вам,
подозрительная личность, вроде шпиона! Да Маша горло за нее перегрызет.
   Глупость какую придумали!
   Помолчав, Лида спросила:
   - А почему, Машенька, вы сказали о тетради? Она была у меня в ящике.
Разве Нюра доставала ее?
   - По ошибке. Но раз там ничего нет такого...
   - Как ничего? Результаты исследований, формулы.
   - Это ей ни к чему, она про любовь искала, Лидия Николаевна, - Маша
порывисто сжала ее руку. - Простите эту дуру. Избави бог, если Павел
Иванович узнает. Я уж надеюсь на вас. А то Нюрка от стыда сгорит. В пески
убежит.
   Она встала, оправила складки платья и уже на ходу сказала:
   - Пойти валерьянки ей накапать. Ревмя ревет.
   Оставшись одна, Лида попыталась собраться с мыслями. Значит, Нюра, или,
как она ее называет, Анечка, любит Павла Ивановича. В этом Лида не
находила ничего удивительного - сердцу не прикажешь. Человек он
интересный, умный, и душа у него чистая. Есть за что полюбить. Но при всех
этих великолепных качествах Лида не видела в нем человека, с которым бы
могла связать свою судьбу. Но мысли ее опять возвращались к Нюре. Почему
она рылась в чужом ящике? Как она могла подумать, будто в техническом
дневнике, который Лида приносила из лаборатории, записывались любовные
волнения? Лида терялась в догадках. Она не сомневалась, что Нюра
мучительно переживает невысказанную любовь. Но при чем тут дневник? Если
она искала в нем технические данные, то ей самой они не нужны - в химии
она безграмотна; если же хотела передать другому, то должна бы понимать,
что этим она принесет вред не только Лиде, но и любимому человеку. Значит,
и эта догадка не подходит. История по меньшей мере странная.
   Как бы должен поступить любой честный советский человек на месте Лиды?
   Прежде всего признаться в своей ошибке: нельзя хранить лабораторные
записи в незапертом ящике. Затем сообщить руководителю о совершившемся
факте:
   записями интересовался посторонний человек. Да, посторонний, так как
никакого отношения к ее работам Нюра не имела.
   Но Лида колебалась. Во-первых, она не сама обнаружила этот факт, а
узнала от Маши, которая просила ничего не говорить Павлу Ивановичу.
Во-вторых, Лиде очень не хотелось выдавать девичью тайну. Кроме того, не
подумает ли она, будто Лида с нею соперничает, а потому и пользуется ее
ошибкой, которую Павел Иванович никогда не простит.
   Но самое главное, что удерживало Лиду от необходимого шага, это вера в
человека. Уж очень несовместимыми в ее глазах были поступок Нюры и она
сама - простая рабочая девушка, наивная, робкая. Разве она могла на это
решиться?
   Никогда. Здесь какая-то ошибка.
   - Скучаете, Лидочка? - спросил Багрецов, усаживаясь рядом и поднимая
воротник светлого плаща. - Разрешите? Или Кучинского прислать для
развлечения?
   - Покою он вам не дает, только о нем и думаете.
   - Не могу иначе. Жорка мне даже во сне снится. Закрою глаза, а он уже
тут как тут: "Здорово, старик! Как поживаешь?" - Вадим откинулся на спинку
и уныло добавил: - Раньше детям домовые снились. Счастливые ребята.
   Лида в детстве дружила с Вадимом, делилась горестями и радостями.
Почему бы сейчас не посоветоваться? Он никогда не воспользуется ее
откровенностью для каких-нибудь своих целей. Болтать тоже не будет.
   - Тимка спать пошел, - зажмурив глаза, лениво бормотал Вадим. - Любит
он это занятие, и снится ему Стеша, а не Жорка.
   - Послушайте, Вадим. Хоть на пять минут можете вы Кучи некого позабыть?
   - Постараюсь.
   Лида спрятала руки в рукава и поежилась.
   - Прохладно. Не знаю, как быть. - Очень странная история... Но если я
попрошу, вы никому не скажете?
   - Даже Тимке?
   - Да.
   Вадим нерешительно ответил, что это ему трудно, от Тимки он ничего не
скрывает, но если Лида требует, значит так нужно.
   Лида передала Багрецову разговор с Машей, свои наблюдения и наконец
спросила - могла ли Нюра интересоваться техническим дневником или она
действительно искала в нем что-либо похожее на интимные записки?
   Запустив пальцы в свою курчавую шевелюру, Вадим молчал. Вряд ли Нюра
осмелилась рыться в чужих тетрадях; но ведь Маша это не выдумала.
   - Кучинский! - Вадим решительно тряхнул головой и, заметив удивление
Лиды, пояснил: - Нюру не могли интересовать лабораторные записи. А Жорку?
Почему бы и нет?
   - Ну, знаете ли! - Лида всплеснула руками и собралась уходить. - Ваша
ненависть к Кучинскому заходит слишком далеко. Это нечестно. И на вашем
месте я поостереглась бы от подобных обвинений.
   - Почему на моем месте?
   - Потому, что все знают, как вы к нему относитесь. Да если бы
Кучинскому нужны были технические сведения, записанные в моей тетради, он
получил бы их без тайные посредников. Чего проще обратиться к Павлу
Ивановичу. Потом, не забудьте, химией он не занимается. Она его не
интересует.
   - Значит, интересует кого-то другого, - спокойно заметил Вадим. - Жорка
на все способен. Я видел, как он вертелся у Нюры под окном. Серенады ей
пел. А она и уши развесила.
   - Вот так логика! Смешно назвать ее женской. Детская логика! Нюра
влюблена в Павла Ивановича, а не в Кучинского. При чем же тут серенады?
   Вадим подумал, что здесь есть какая-то связь. А вдруг у Жорки и Нюры
нашлись общие интересы? Конечно, это лишь подозрения, неясные,
беспочвенные, на них ничего не построишь, но и отмахнуться нельзя.
   Лида резко поднялась и протянула ему руку.
   - До завтра! Одумайтесь, Вадим. Сейчас я жалею, что проговорилась.
Теперь вы совсем загрызете бедного Жору.
   Крепко пожимая ей руку, Вадим подавил вздох.
   - Лидочка, простите, но, может быть, вы никогда больше не протянете мне
руки.
   - Стоит ли на вас сердиться?
   - Пока нет, но завтра вы меня будете избегать.
   - Почему завтра?
   Багрецов посмотрел на освещенные окна кабинета Курбатова.
   - Я должен предупредить его, пока не поздно. Значит, кто-то серьезно
интересуется здешними работами. Надо остерегаться. Сегодня им понадобилась
ваша тетрадь, завтра - что-нибудь другое...
   - Вы смешны, Багрецов. И мне вас жалко. Хотите оклеветать Кучинского?
Но вы этого не сделаете, потому что я не хочу. Я вам доверилась и выдала
чужую личную тайну.
   - Нет, Лидочка. Она не может быть личной. Это серьезное дело.
   - А вы подумали о Нюре? Ведь я знаю, что в записях у меня нет ничего
секретного, а девочка может пострадать.
   - Уверен, что Нюра почти не виновата. Ее обманули.
   - Кучинский, конечно?
   Вадим кивнул головой.
   Лида круто повернулась и сказала зло:
   - Идите. Торопитесь показать свою бдительность. Выслуживайтесь!
   Ни минуты она не могла оставаться с ним рядом. Неужели он не понимает,
что его поступок потянет за собой множество неприятностей? Хочет насолить
Кучинскому, а пострадает Нюра. Нашел с кем бороться! Пострадает и она,
Лида, - нельзя оставлять тетрадь в общежитии. Павел Иванович сделает ей
внушение.
   Кроме того, она навсегда потеряет доверие Маши и Нюры. Бедные девушки,
как им приходится расплачиваться - одной за искренность, другой за любовь.
   Лида ушла, а Багрецов, согнувшись, еще долго сидел на скамье. Он не
раскаивался в своем решении и знал, что его. ждет. Лида не простит.
Девушкам тоже все будет известно - она постарается оправдаться и укажет на
истинного виновника их бед. Поговорить бы с Тимкой, но Вадим не мог
нарушить своего обещания.
   Но далеко не все предвидел Багрецов.
   Немного спустя он уже сидел в кабинете Курбатова и рассказывал:
   - Поймите, Павел Иванович, что каких-нибудь конкретных данных против
Кучинского у меня нет. Но я много думал эти дня. Он хотел завоевать
доверие девушек, расписывал беспечность столичной жизни, говорил, что
здесь им не место...
   Свет лампы под абажуром падал на лицо Курбатова и делил его на две
части.
   Вадим видел лишь сжатые губы и выпуклый подбородок. Нельзя было понять,
как инженер воспринимает его нечеткую, сбивчивую речь.
   - Они не так наивны, как вы думаете, - сказал Курбатов и поискал под
газетами спички. - Не поверят.
   - Жорка хитрый. Любым шантажом, наконец, подлостью добьется чего нужно,
- вспылил Вадим, чувствуя, как в нем разгорается гнев. - Он боится, что
его не оставят в Москве. Юлит, подлизывается. Ради карьеры способен на
все...
   Вадим уже не мог удержаться. Слова, ранее облюбованные им, куда-то
разлетелись, а вырывались другие - ненужные и пустые.
   Говорил он, что знает Жорку давно, что в Москве живут они в одном доме,
что Жорка попал под дурное влияние, а сейчас и сам источник заразы.
Говорил необдуманно, высказывал подозрения, будто третий кусок зеркальной
плиты наверняка подобрал Жорка, так как больше некому.
   Павел Иванович торопливо закурил и знаком остановил Вадима.
   - Мне думается, вы пришли сюда из лучших побуждений. Завтра я вызову
Мингалеву и спрошу о тетради. Но при чем тут Кучинский? Не знаю, что вы с
ним не поделили, меня это не касается. Но ваши взаимоотношения мешают
работе. И если так будет продолжаться, придется вас откомандировать в
Москву.
   Вадим широко раскрыл рот, будто задохнувшись:
   - А Кучинский останется?
   - Несомненно. В отношении вас он ведет себя вполне достойно. А вы над
ним издеваетесь даже в лаборатории. Место, прямо скажу, неподходящее для
сведения личных счетов.
   Лицо Вадима налилось кровью.
   - Не могу я хорошо к нему относиться. - Багрецов неосторожно
повернулся, уронил со стола вазочку с карандашами. - Простите, сейчас
подберу. - И, ползая по ковру, говорил хрипло: - Не могу улыбаться ему,
руку жать, когда знаю, что он за тип. А еще комсомольский билет в кармане!
   - Вот и докажите, что Кучинский его недостоин. На то есть комсомольская
организация. Поговорите с товарищами.
   Вадим собрал карандаши и поставил вазочку на стол.
   - Особых преступлений за ним не числится.
   - А вам хочется их найти? - Курбатов ткнул недокуренную папиросу в
пепельницу. - Стараетесь, но неумно. Человек был за сотни километров
отсюда, а вы подозреваете, будто в это время он раскалывал плиты.
Мингалева брала тетрадь, а виноват тот же Кучинский. Все это дурно пахнет,
молодой человек.
   - Что вы хотите сказать?
   Курбатов развернул газету, как бы давая этим понять, что Багрецова он
не задерживает.
   - Примите мой дружеский совет: ваши личные враги не обязательно должны
быть врагами общества. И позабудем о вашей ошибке.
   - А если я не ошибаюсь?
   - Дорогой мой, вы плохо знаете жизнь. - Курбатов поднял неулыбчивые
глаза. - Трудно поверить, что всего лишь за несколько дней Мингалева
воспылала такой огромной любовью к Кучинскому, что ради него могла пойти
чуть ли не на преступление. Надо лучше думать о людях.
   - Дело не в Кучинском, - вырвалось у Вадима. - Ведь она не его любит.
   - А кого же?
   Ответь на этот вопрос Багрецов, и все бы обернулось иначе. Павел
Иванович осмыслил бы его подозрения в новом свете, кое-что показалось бы
ему справедливым, заслуживающим внимания. Но Вадим не ответил и тем самым
разрушил и без того шаткие, ничем не укрепленные позиции. Уж если он
решился идти к Курбатову с серьезным подозрением против своего недруга, то
надо было отбросить лишнюю деликатность и говорить откровенно. Порой
ничтожная ложь, как иногда называют ее - "ложь во спасение", оборачивается
против тебя и становится непреодолимым препятствием на пути к доверию,
которое ты хотел бы завоевать.
   Так получилось и сейчас. Если Курбатов вначале не сомневался в
искренности подозрений Багрецова - парень вспыльчивый, дал волю чувствам,
все ему кажется непонятным в поведении Кучинского, - то теперь он уже
ничему не верил. Злая клевета, мстительность. Ну и характерец созрел у
юного товарища!
   Что же будет с возрастом?
   Одна ошибка влечет за собой другую. Знал бы Вадим, что сейчас думает о
нем Курбатов, постарался бы избежать случайных поступков, выдающих его с
головой.
   - Мне понятна ваша деликатность, - с холодной вежливостью сказал
Курбатов. - Вам доверили личную тайну, ну и держите ее при себе. Если
нужно, я узнаю другим путем.
   Вадим вскочил, будто его подбросили пружины.
   - Только у Нюры не спрашивайте! - Он умоляюще прижал руки к груди. -
Очень вас прошу. Я не знаю, что с ней будет! В пески убежит!
   - С вами, что ли? - грубо спросил Курбатов. Эта комедия начала ему
надоедать. - И здесь Кучинский мешает?
   Вадим лишь жалко улыбнулся. Никогда он не выдаст Нюрину любовь, к ней
надо относиться бережно - она первая. Лида тоже не будет в претензии: что
мог, то скрыл, а насчет Кучинского предупредил.
   - Не торопитесь, - сказал Курбатов, когда Вадим, пожелав ему покойной
ночи, пошел к двери. - Я вас задержу на минутку.
   Открыв дверцу шкафа, инженер вынул оттуда соломенную шляпу ("Вот она
где!" - мелькнуло в сознании Багрецова), развязал марлю и, указывая на
блестящий круг пластмассы, спросил:
   - Ваша идея?
   Опять, как и в прошлый раз, когда Курбатов застал его за выпиливанием
этого круга, Вадим покраснел и лишь кивком головы сознался - не только
идея, но и шляпа его.
   - Зачем вы перебросили ее через изгородь, кому?
   - Я не перебрасывал.
   Курбатов еле сдерживался, чтобы не вспылить. Да ведь в караульном
помещении все сирены гудели, когда переброшенная через живую изгородь
шляпа пересекла невидимый луч фотоблокировки. Тут же, возле стены, ее и
нашли. Сначала удивились - кому это пришло в голову так развлекаться? Но
потом, когда сняли марлю, дело обернулось иначе. Остроумный способ
маскировки! Загадка осложнялась еще и тем, что вскоре выбежал техник
Багрецов, искал то ли шляпу, то ли еще кого. Проследили. Однако до самого
вечера к стене никто не подходил.
   - Как эта штука оказалась за оградой? - спрашивал теперь Курбатов.
   - Улетела - и... все.
   - Без ветра?
   Ничего не мог ответить Багрецов, Ему отвратителен был этот допрос, а
еще противнее показать себя мальчишкой, увлеченным всякой чепухой вроде
холодильных шляп, когда решается судьба зеркальных полей, когда песок под
ногами горит. Разве можно признаться в этом? Оскорбительно для всех
курбатовских дел.
   Курбатов медлил, ждал ответа, наконец бросил шляпу на стол и сказал:
   - Уходите, Багрецов. Мне неприятно вас видеть.
   Стиснув зубы, чтобы не сорвалось резкое слово, Вадим выбежал из
кабинета. До чего же люди несправедливы! Он чуть не плакал от досады.
Ничему не верил Павел Иванович. Скажи ему, что шляпа была с мотором,
разозлится еще пуще.
   Впрочем, не каждый поверит в такую чепуху. Уж очень тошно
оправдываться, чувствуешь себя идиотом.
   Но не это мучило Димку. Главное - пока еще рано признаваться, что он не
игрушками занят. Нельзя. Ведь может воспротивиться Павел Иванович. "Кто
разрешил загружать техников посторонними делами?" - спросит он, и рухнет
вся затея. А как поступить с Нюрой?
   Ничего хорошего Вадим не ждал.
    
  

                                 Глава 12 

 
   ЗАЯЧИЙ СЛЕД
 
 
   Перед началом работы Курбатов вызвал Нюру и спросил, что она искала