териалы. Но какие?
   Будто читая мысли Кучинского, инженер подсказал:
   - Ты мне персики с косточками послал? Нет? Вот и хорошо. Боюсь
синильной кислоты.
   - Это, старик, в вишнях.
   - Откуда я знаю! Тут один чудак вишневую настойку выдерживал три года.
   Выпил, поел вишен и заскучал. Чуть не отравился. Кислота, она и через
год скажется. Неизвестно, сколько ее там процентов.
   Все было ясно Кучинскому: надо узнать изменение химического состава
курбатовского слоя. Вероятно, от времени в нем появляются вредные кислоты.
   Чибисов интересуется, каков их процент и что они собой представляют. Не
легкая задача! Настроение Кучинского явно испортилось. Но когда Чибисов
намекнул о расширении штатов отдела, Жора повеселел.
   К сожалению, первое знакомство с аспиранткой не предвещало ничего
хорошего.
   Жора хитрил, обращался к ней подчеркнуто подобострастно, но это еще
больше ее раздражало.
   - Эх, Лидия Николаевна! - сочувственно говорил Жора. - При вашем
таланте надо бы атомом заниматься. По крайней мере будущее. А здесь что?
Артель "Напрасный труд", Вот помянете меня, как построят у нас десяточек
атомных станций, так вся эта мура, - он взглядом показал на плиты, - на
пуговицы пойдет.
   Багрецов сидел за своим лабораторным столом и дрожал от негодования.
Какой неприкрытый цинизм!
   - Опять ты за свое.
   - А что я сказал? Какая бы мода ни была, а без пуговицы, старик, не
обойдешься.
   - Ну да, это про тебя писал Маяковский: "В моде, в каждой так положено,
что нельзя без пуговицы, а без головы можно".
   В эту минуту дверь открылась и на пороге показался Курбатов.
   - Чем это вы развлекаетесь?
   Неудачи последних дней сделали его суровым и раздражительным. Он
посмотрел на Багрецова.
   - Ну, что же вы молчите? Какая связь между пуговицами и целью вашей
командировки?
   Вадим понимал, что нельзя повторять глупые бредни Кучинского, - это
обидит и оскорбит Павла Ивановича, - но в то же время нельзя и лгать.
Молчанием воспользовался Жора.
   - Пустяки, Павел Иванович. Обсуждалось рационализаторское предложение
насчет изготовления пуговиц из испорченных плит.
   Знал бы Кучинский, как эти слова острейшей болью пронзили сердце
Курбатова, ранили его и застряли в груди тысячами мельчайших осколков!
Держась за притолоку двери, он перевел дыхание и хрипло оказал:
   - Эта рационализация не входят в план вашей работы, Багрецов. Можете
послать предложение на завод... В установленном порядке... В цех
ширпотреба.
   Пожалуйста. - И, круто повернувшись, вышел из лаборатории.
   Вадим изумленно посмотрел ему вслед, хотел бежать за ним,
оправдываться, но подумал, что еще больше обидит Павла Ивановича.
   - Какой же ты паршивец! - пробормотал Вадим, обернувшись к Жорке. -
Слов не нахожу!
   - А что я сказал? - нагло задирался Кучинский. - Я тебя за "паршивца"
еще выведу на чистую воду, ты у меня еще попляшешь!
   Лида до боли стискивала виски, стараясь понять, что случилось с Павлом
Ивановичем. Ведь гибель ячеек - это еще не самое страшное, ученый должен
быть готов к любым неприятностям. И можно ли так волноваться из-за пустой
реплики Кучинского?
   Можно. Мало того, что Курбатов измучен бессонными ночами, что нервы его
напряжены до крайности, это еще не все. Как ни странно, но с пуговицами у
него были связаны глубокие личные переживания. Пуговица для Курбатова
осталась символом всего самого мелкого, ничтожного, что путается в ногах
или тянет назад, в трясину грязненького мещанского счастья. Он прошел в
кабинет, бросился на диван и, проклиная себя за бессилие, стал ворошить в
памяти то, что страстно хотелось позабыть. К событиям тех далеких дней он
относился как к больному зубу - трогал его постоянно, проверяя, не утихла
ли боль, и когда ее не было, нажимал посильнее, чтобы знать, не прячется
ли она в глубине.
   Детскими, полными радостного света, вставали дни тех наивных поисков,
когда по одной пуговице он старался узнать, где эти пуговицы делаются,
чтобы прозрачная пластмасса послужила науке. Случайность привела его к
Любе. Был ли он счастлив с ней? Был. Возможно, потому, что молодость
неопытна, всепрощающа и полна надежд, что все изменится.
   Суровые военные дни изменили целый мир, но Люба осталась прежней. Не
виделись долгие годы. А когда фронтовик Курбатов вернулся домой, бросил
свой вещевой мешок у порога и огляделся, то в первую минуту подумал, что
ошибся дверью. На окнах, на полу, на письменном столе, где когда-то лежали
книги и чертежи, где были впервые сделаны эскизы будущих зеркальных полей,
на полках и на стульях нагло блестели пуговицы. Каких только пуговиц здесь
не было!
   Круглые и квадратные, с бронзовыми ободками и блестками, зеленые
шарики, похожие на незрелые вишни, красная полупрозрачная смородина и
бирюза в оправе. Пуговицы под перламутр, под коралл, пуговицы
лакированные, раскрашенные, точеные, деревянные и пластмассовые; пуговицы
из эбонита и текстолита, с узорами и гладкие; пуговицы, похожие на кошачий
глаз, на тигровый, на голубиное яйцо; пуговицы с крапинками, с кружочками,
с чем угодно...
   Это было царство пуговиц. Возможно, Люба стала коллекционеркой? Нет.
Всюду стояли бутылочки с лаком, банки с красками. Пахло скипидаром,
грушевой эссенцией и керосином. В балке из-под варенья отмокали кисти, в
корзинке у окна лежали, как орехи, пуговичные заготовки.
   Когда Павел Иванович вошел в комнату. Люба была на кухне. Но вот она
вернулась, увидев мужа, всплеснула руками и бросилась к нему на шею.
   - Зачем это? - спросил Курбатов, показывая на пуговицы. - Кому это
нужно?
   - Как кому? От заказчиц отбоя нету! - И, заметив, что муж нахмурился,
приласкалась. - Дурачок, разве бы я на твой аттестат прожила! Посмотри,
что я себе накупила!
   Ловко обходя разложенные на газетах пуговицы, она побежала к комоду и,
открывая ящики один за другим, хвасталась своими обновками.
   Потом пошло все хуже и хуже. Люба категорически отказалась расстаться с
пуговицами, хотя трудное время и кончилось. Ей нравился этот легкий
заработок. В конце концов она только тем и занималась, что заказывала
кустарям заготовки, а сама наводила окончательный лоск на почти готовые
изделия.
   Модные портнихи частенько заходили в "мастерскую" Любы, торговались и,
пряча в муфтах сверточки, оглядывались. Как-никак это все-таки частный
промысел, спекулятивная торговля. Среди своих заказчиц Люба слыла
"королевой пуговиц", и это льстило ей.
   Курбатов, занятый в лаборатории, старался как можно реже бывать дома и
часто ночевал на жестком диванчике в своем кабинете. Пуговицы не давали
ему жить.
   Не раз, увлеченный какой-нибудь идеей, он бросался к столу, а там,
выстроившись в ряд, на него насмешливо смотрели пуговицы.
   - Люба, брось, - упрашивал ее Курбатов. - Неужели ты не найдешь себе
другого занятия? Или уж иди - на пуговичную фабрику.
   - Нашел дуру!
   - Ну, не ходи. Так проживем.
   - На твои полторы тысячи? Да я больше тебя зарабатываю!
   Многого не знал Курбатов. Он не знал, что у Любы каждый день бывают
"надомницы", что они работают для Любы, а числятся в артелях, что какие-то
материалы для своих пуговиц Люба достает через них и что все это грязное,
плутовское занятие происходит за его спиной.
   "Королева пуговиц" любила общество. Ее не раз приглашала к себе одна из
главных заказчиц, Ирина Григорьевна, и вместе с ее дорогими духами Люба
впитывала сладкую отраву громких имен минутных знаменитостей футбольного
поля, теннисного корта или ринга. Все они были частыми гостями Ирины
Григорьевны, которая не пропускала ни одного спортивного состязания и
таскала за собой Любу. Больше всего им нравилось смотреть, как юные
заморыши сверхлегчайшего веса уже к концу второго раунда, измотанные и
мокроносые, повисали друг у друга на шее, чтобы не упасть и как-нибудь
выиграть бой по очкам.
   И странно было, что Люба, когда-то работавшая на фабрике, стала
презирать честный труд, перестала ценить близкого ей человека,
талантливого и самоотверженного, потому что квартиры ему не дают, машины у
него нет, денег тоже. Хоть бы слава была, как у чемпиона, так и ее нет.
Скучно с ним жить.
   Люба приходила из ресторана - праздновали победу то одного, то другого
чемпиона спортивного общества, - от нее пахло вином, табачным дымом. И
когда она с упоением рассказывала о всяких "сайдстепах", "гуках",
"нокаутах", об очках и призерах, Курбатов закрывал глаза и думал, что
жизнь надо как-то перестроить. Ему было очень стыдно. Он откладывал все,
что прямо не связано с его делами: и диплом, и хлопоты о квартире, и
решительный разговор с Любой. Конечно, все это важно, но успеется,
подождет.
   Так и шло.
   Он просыпался по ночам. Нужно бы разбудить Любу, поговорить с ней. Но
при этой мысли его охватывала тоска, и снова он откладывал неприятный
разговор.
 
 
 
 

                                   Глава 9 

 
   ТРУДНЫЕ ШАГИ
 
 
   С тех пор как Павел Иванович убедился, что на восьмом секторе далеко не
все благополучно, что по неизвестной причине гибнут отдельные ячейки, Лида
не выходила из лаборатории.
   Павел Иванович не нашел в ячейках ни механических повреждений, ни
каких-либо других особенностей, которые могли бы дать ключ к разгадке.
Микроскопический анализ тоже ничего не дал. Возможно, химический анализ
фотослоя нескольких ячеек что-нибудь подскажет? Нет ли в нем посторонних
примесей или отступлений от рецептуры, нет ли технологических ошибок?
   Лида все это исследовала, но никаких выводов сделать не смогла. Да,
действительно состав фотослоя в отдельных ячейках неоднороден, есть
кое-какие посторонние примеси, однако нельзя сказать, что именно они
повлияли на гибель ячеек, - материала недостаточно. Вот если бы у Лиды на
столе лежало их несколько десятков, тогда иной разговор, после проверки
картина сразу бы сделалась ясной.
   Неизвестно как, но Багрецов догадался, что с плитами восьмого сектора
дело обстоит неважно. Лида взволнована, раздражена. Курбатов постоянно
торчит в лаборатории, каждую минуту подходит к ее столу и заглядывает
через плечо в тетрадь.
   После неприятной истории с осколком Димка боялся хоть чем-то выдать
свое любопытство, а потому делал вид, что интересуется лишь своим
заданием, а там хоть трава не расти.
   Кучинский ничего не знал и не догадывался. Он никогда не задерживался в
лаборатории, и по его шляпе на вешалке в коридоре можно было проверять
часы.
   Шляпы нет, значит, пора кончать работу.
   Однажды, когда Кучинский уже ушел мыть руки, Лида сказала:
   - Разрешите и мне уйти, Павел Иванович?
   - Кто же вас удерживает? Ваше право.
   Лида досадливо махнула рукой:
   - Я не о том. Простите меня, но я целую неделю занималась бесцельной
работой. Дайте мне сотню пробитых ячеек.
   Курбатов подошел к ее столу.
   - Откуда я их возьму? Вы же знаете.
   - И вы знаете, - холодно заявила Лида. - На восьмом секторе.
   - Это невозможно. Не считая нужным таиться от ребят, Павел Иванович
доказал, что ничего не получится. Лида не соглашалась, говорила, что
вскрывать плиты необходимо.
   - Но как? Как найти? - раздражался Курбатов. - Припаивать к ним тысячи
проводов? Ведь вы же пробовали. Этак мы испортим половину плит.
   Димка слушал и холодел от страха. Значит, на восьмом секторе появилась
новая болезнь, куда более грозная, чем трещинки в пластмассе. Что такое
оболочка курбатовских ячеек, когда болезнь проникла в самое их существо, в
самое сердце! Но неужели нельзя ее точно определить? Рак и то
диагностируют, а здесь самая обыкновенная техника, поддающаяся расчетам и
экспериментам.
   Хотел было Димка вмешаться в разговор, сказать, что если нужна его
помощь, то он готов дни и ночи ворочать плиты, паять, сверлить что угодно,
лишь бы спасти тысячи зеркальных полей, которые чудились ему по ночам.
Хотел, но не мог. Не поймет его Павел Иванович, тем более сейчас, когда к
нему и притронуться страшно, - раскален, взвинчен, даже с Лидой говорит
невежливо.
   Не раз повторяются слова: "пробой", "пробивается запирающий слой", и
Димке кажется, что речь идет о пробоинах в корабле. Его изрешетили
вражеские снаряды, закрыть пробоины невозможно, и корабль медленно идет ко
дну...
   Разговор Павла Ивановича и Михайличенко был небезынтересен и Бабкину,
но он воспринимал его гораздо спокойнее, чем Димка. В самом Деле, до чего
же нервный ребенок этот Багрецов! Бледнеет, краснеет, чуть вольтметр не
пережег - не туда подсоединил концы. А дело выеденного яйца не стоит.
Подумаешь, выводные проводнички, сложность какая! Надо только
приноровиться.
   Бабкин был столь великим искусником по части монтажа и пайки, что в
институте о нем ходили легенды. Если тульский Левша мог подковать блоху,
то Бабкин сумел бы припаять ей сломавшийся усик. Однажды ему поручили
собрать уникальный сверхлегкий радиозонд, где весь монтаж пришлось вести
проводом волосяной толщины и припаивать его к десяткам булавочных
контактиков на гребенке, по которой ходил ползунок. Это был труд,
достойный сказочных мастеров, а Бабкину - нипочем, все пайки он сделал,
как говорится, шутя и играючи.
   Он мог бы доказать Курбатову, что пайка ничего сложного собой не
представляет, но по непонятной причине ему не нравилось оказаться на
стороне женщины. Мальчишество, конечно, но если бы Курбатов согласился с
ней, то Бабкин с искренним удовольствием возглавил бы небольшую бригаду по
припайке выводных концов к плитам восьмого сектора. Правда, трудно
добраться к ячейкам, но можно сверлышком. Бабкин уже придумал, как это
сделать.
   Кстати, почему именно он должен быть бригадиром? А кому же еще? Лидия
Николаевна - химик, ей бы только успеть проверять испорченные ячейки,
Димка организатор никудышный, а к тому же при смекалистой, золотой голове
руки его хоть оторви да брось. Паять абсолютно не умеет. Ясно, что к
тонкой работе Димка не приспособлен, научить этому делу никого не сможет,
а потому - какой же он бригадир?
   Кучинского Бабкин ни в грош не ставил, о нем и речи быть не могло, ему
и простой работы нельзя доверить, а не то что бригадой руководить.
Впрочем, все от начальства зависит. Жорка почти инженер. Не его ли
назначит Павел Иванович?
   Курбатов казался Бабкину волевым, настойчивым, талантливым инженером,
но организатором неважным. Впрочем, что с него взять, - к сорока годам
даже семьи приличной не создал. Кучинский сплетничал, что жена от
Курбатова сбежала. Правда, это было в молодости. А кто же сейчас мешает
ему исправить ошибку? Присматриваясь к Лидии Николаевне, Бабкин, человек
семейный (это сильно его возвышало в собственных глазах), подумывал: "Вот
тут бы Павел Иванович не ошибся". Но разве в таких делах советуют?
   Бабкин равнодушно поглядывал на Павла Ивановича, на Лиду, которая
протягивала ему кусок плиты с припаянными проводами, - разве это пайка! -
и ждал, чем закончится спор.
   Оказывается, женщины бывают настойчивы (Тимофей знал это по опыту).
Павел Иванович спорил, спорил, потом по мягкости характера начал
постепенно сдавать позиции. Лидия Николаевна сейчас же этим
воспользовалась:
   - Хорошо, Павел Иванович. Можете вы мне разрешить испортить несколько
плит на восьмом секторе?
   - А что вам это даст?
   - Попробуем. Кто знает, не обойдемся ли мы десятком неработающих ячеек,
чтобы сделать нужные выводы?
   - Но одна вы все равно не справитесь. Я сам мог бы, но меня вызывают в
Ташкент по поводу строительства комбината.
   - Почему одна? Я думаю, товарищи не откажутся. - Лида вопросительно
посмотрела на Багрецова и Бабкина, сидящих за соседним столом.
   Для них это было столь неожиданно, что оба промолчали. Димка все еще
боялся истории с осколком, а Бабкин не уяснил себе окончательного мнения
начальства. Молчание затянулось, и Курбатов, чтобы не попасть в неловкое
положение человека, которому отказывают, проговорил:
   - У техников свое задание, и мы не в праве загружать их посторонними
делами.
 
   Лидия Николаевна хотела было возразить; порывались к этому и Бабкин с
Багрецовым. Но Курбатов уже сел за свой стол, надел наушники от
измерительного генератора и как бы выключился из окружающего.
   Переглянувшись с ребятами, Лида вышла вместе с ними.
   - Какой тут может быть разговор! - покосившись на дверь, сказал Бабкин
вполголоса. - Завтра же и начнем.
   А Багрецов поддакнул обиженно:
   - Конечно, хоть сегодня. Подумать только, "посторонние дела"! Не ожидал
я этого от Павла Ивановича. Разве мы для формы, для отчета работаем?
   - Спрячьте свою обиду в карман, - перебила его Лида. - У человека земля
под ногами горит, а вы тут с претензиями.
   Она решительно взяла ребят под руки и потянула их к беседке, где им
никто не помешает обсудить, как быстрее исследовать плиты с восьмого
сектора. Что же касается основной работы, которую техники должны были
выполнять за время командировки, то, по словам Бабкина, она ничуть не
пострадает. В сутках двадцать четыре часа!
   Спускался вечер. Зеркало синело. Лишь его дальняя кромка горела золотым
позументом. Но вот и он исчез, будто потянули его за конец и утащили в
кусты.
   Бабкин подсчитал, сколько нужно времени, чтобы на десятке плит
высверлить против каждой ячейки дырки, нарезать и залудить тысячу
проводничков, припаять их к распределительным гребенкам (припайку он брал
на себя), сколько нужно сделать нумерованных бирок, чтоб провода не
перепутать, в какой последовательности подключать их к вольтметрам и
самописцам.
   Багрецов предложил подвести провода от ячеек к лампочкам карманного
фонаря.
   Наверное, на складе их сотни. Если в ячейке обнаружится пробой, то
лампочка сразу погаснет.
   Хоть и не нравилось Бабкину подобное кустарничество (то ли дело
вольтметр, по нему напряжение определяется точно), но выхода не было,
пришлось согласиться с Димкой.
   Потом подсчитали вместе, сколько нужно рабочих рук, чтобы вся проверка
заняла не больше недели, и убедились, что их маловато, втроем не
управиться.
 
   - А Кучинский? - вспомнила Лида.
   Вадим кисло поморщился.
   - Обойдемся. Лучше попросим Нюру и Машу. Они не откажутся.
   В самом деле, не отказались. Все равно после работы делать нечего, а
тут хоть чему-нибудь полезному научишься. По вечерам в беседке они
разматывали катушки с тонким проводом, резали его на куски, зачищали и
облуживали концы.
 
   Зная, что все это нужно для проверки поля, Нюра хотела своими
маленькими ручками защитить Павла Ивановича от грозящей ему неприятности и
в то же время думала, что, возможно, этими же руками она приближает его
отъезд, рушит свое счастье.
   За работой время летело незаметно.
   Иногда, чтобы девушки не скучали, Вадим читал им стихи. Лицо его при
этом то темнело, то вновь озарялось яркой внутренней вспышкой.
   Нравилось ему открывать в людях все новые и новые качества. Бывают люди
сложные, с непонятными характерами. Таких разгадаешь не сразу. Две подруги
вначале казались Вадиму ясными, одинаковыми, как страницы чистой тетради.
   Белые страницы, пустые. Что в них интересного. Но с каждым часом он
открывал в незаметных девушках множество приятных неожиданностей. Согретые
животворной теплотой, точно написанные невидимыми чернилами, на белых
страницах постепенно проступали мысли, мечты, характеры вот уже совсем не
одинаковых подруг.
   Они охотно рассказывали о себе, и Вадим не оставался в долгу, желая,
чтобы от встречи москвичей с "девицами из Чухломы", как презрительно
отзывался о них Кучинский, у Нюры и Маши остались самые теплые, дружеские
воспоминания.
   Лиде тоже хотелось этого. Она перебралась к подругам в комнату, -
скучно жить одной.
   Многое было неизвестно девушкам из маленького городка Запольска. Ни
картинных галерей, ни музеев там не было. Кино? Радио? Но ведь этого мало.
   Еле-еле подруги дотянули до седьмого класса и пошли работать.
   Так прошло их детство и уже проходит юность. Здесь, в пустыне, они
понемногу привыкли к чтению. Но многих книг осилить не смогли - скучными
казались, непонятными. Разглядывали фотографии в "Огоньке". Больше всего