в
тетради Михайличенко. Нюра молчала. Она не могла поднять глаз на Павла
Ивановича, а потом, когда он намекнул ей, что, вероятно, здесь замешаны
сердечные дела, Нюра разрыдалась и выбежала из кабинета.
   Павел Иванович не стал ее больше тревожить. Девушка не виновата, нужны
ей были не формулы, а что-либо другое. Может быть, она искала записки,
скажем, от того же Багрецова? Недаром вчера он так смутился, когда
Курбатов попробовал разгадать, кем увлечена Нюра Мингалева.
   Нюра не могла скрыть от подруги разговора с Павлом Ивановичем.
   - Кто ему наябедничал? Откуда он узнал о тетрадке? Конечно, от Маши -
больше ведь никто не видел, что Нюра брала эту злосчастную тетрадь. Полный
разрыв.
   Так подруги не поступают. Как теперь жить, если самые близкие люди тебя
предают? И, главное, в чем? В самом сокровенном. Никому нельзя
признаваться, что любишь. Куда от людей скрыться? Бежать, бежать в пески.
   Маша покорно выслушала все эти гневные упреки, прерываемые слезами, и
молча согласилась с подругой. Действительно, никому нельзя доверять. Как
не совестно Лидии Николаевне! Умная, образованная, казалась доброй, а
взяла и надругалась над Нюркиной глупой любовью - пошла рассказала Павлу
Ивановичу, хотя Маша просила, умоляла ее не делать этого. Пообещала и
обманула. Значит, права Нюрка, значит, у Лидии Николаевны тоже любовь к
начальнику, потому она и высмеивает Нюрку, чтобы самой его не потерять.
Так хорошие люди не поступают. Маша к ней с чистой душой, а она вон как
отплатила. А еще москвичка.
   После завтрака Лида хотела было взять Машу под руку, но та вырвалась и
рассерженным котенком отскочила в сторону.
   - Благодарим вас! - Порывшись в кармане пестрого платья, Маша вынула
флакончик духов, подаренный Лидией Николаевной. - Возьмите обратно ваш
"Серебристый ландыш". Не нуждаемся.
   Сцену эту видел Багрецов. Он хотел объяснить Маше, кто истинный
виновник ее неприятностей, кто обо всем рассказал Павлу Ивановичу, но Лида
так зло взглянула на него, что он не решился. Все равно этим не поможешь.
   - Я знаю, в чем дело, Машенька, - сказала Лида. - Идемте.
   Она отвела Машу в беседку, но оправдаться не удалось - ее не просили
рассказывать Багрецову.
   С этого злосчастного утра все возненавидели Багрецова за то, что он
вмешивается в личные дела, за клевету на Кучинского и, главное, за то, что
из дружного коллектива, по милости того же Багрецова, получилось ни то ни
се - кучка людей, обиженных друг на друга.
   Лида догадывалась, о чем был ночной разговор у Багрецова с Курбатовым,
и передала Маше, чем он был вызван, уверенная, что Багрецов жаждет свести
счеты с Кучинским. Но как? Грязным, нечестным способом. Маша разделяла ее
мнение и сказала Бабкину:
   - Как вы можете дружить с таким человеком?
   Тимофей не понимал самого главного: как мог Багрецов скрывать свои
дурные поступки? И от кого скрывать - от своего единственного друга!
Немудрено, что Бабкин обиделся. Кстати, чего это Димка лезет не в свои
дела? Прижмут ему хвост когда-нибудь!
   И только Кучинский чувствовал себя как рыба в воде. Ему нравилось
видеть рассорившуюся компанию, в которой еще вчера он был чужой. Какая
кошка между ними пробежала, он не знал. Все, будто сговорившись, ничего
ему не рассказывали, а лишь сочувственно улыбались. Лидия Николаевна тоже
была приветлива. Марусенька весело воспринимала его старые остроты, Бабкин
обращался к нему за советами, видимо, признавая авторитет "без пяти минут
инженера". Больше того, он даже обещал узнать при случае у Павла
Ивановича, послана ли телеграмма о забронировании выпускника Кучинского за
новой лабораторией.
   В столовой за завтраком Багрецов сидел один, за обедом - тоже. Никто к
нему не подходил. Тимка, казалось, был увлечен беседой с Кучинским. Тут же
тоненько смеялась Маша, поддакивая, и, когда встречалась с взглядом
Вадима, брезгливо отворачивалась.
   А он лениво мешал ложкой в тарелке и не смел поднять глаз. Больше всего
его мучило то, что Тимка не сочувствует.
   У них уже был разговор о Кучинском. Тимка наотрез отказался чернить его
перед Курбатовым.
   - Совестно такое говорить. Не по-товарищески.
   - Какой же он тебе товарищ? - спрашивал Багрецов.
   Но Тимка был тверд и упрекал Багрецова в "необъективности".
   Вероятно, доля истины тут была, но Багрецов этого не понимал.
   Интересно устроена человеческая память: назад, в прошлое, мы смотрим,
будто сквозь хрустальную призму. Если смотреть в нее на тусклое окно, на
письменный стол, на людей мрачных и усталых, на окружающий тебя мир, то
всюду видишь радужные контуры. Они весело очерчивают угрюмое лицо, лист
бумаги, переплет книги, оконную раму - все, что ты видишь через призму.
   Такой радужной представляется нам юность, и если были в ней горести и
печали, все равно они прекрасны, потому что неповторимы.
   Но кто бы пожелал оказаться в положении Багрецова? Все против. Он
одинок.
   Можно ли ему не посочувствовать?
   Жора, упоенный своей победой, остановился возле стола, где сидел
задумчивый Багрецов, и, посасывая зубочистку, процедил:
   - Печальный демон, дух изгнанья...
   Наклонившись над тарелкой, Вадим делал вид, что занят едой, а внутри
все.
   кипело. Он боялся вспылить, наговорить дерзостей.
   А Кучинскому хотелось нащупать Димкино больное место. Что же в конце
концов произошло? Вчера поздно вечером Димка и аспирантка мило беседовали
на дальней скамейке, а сегодня избегают друг друга. Маруся тоже на него
зверем смотрит. Сложные взаимоотношения! Кто в них разберется? А вдруг
Лидия Николаевна приревновала Димку к Марусе? Забавная история!
   Больше ничего не мог придумать Кучинский, воображения недоставало. Да
это и понятно. На привычных ему вечеринках с танцами под радиолу все ссоры
объяснялись просто: неудачный флирт, мелкая ревность, грязная сплетня.
   Других поводов и не было. Мелкие дела, мелкие интересы, не люди, а
инфузории. Багрецов однажды назвал Жорку "говорящей амебой". Этой "амебы"
   Кучинский ему до смерти не простит.
   - Плохо твое дело, старик, - сказал он комически унылым голосом и по
привычке уперся в стол животом. - Никакого аппетита. Вот и Лидия
Николаевна не пришла, тоже аппетит пропал. От жары, что ли?
   Вадим бросил ложку.
   - Чего ты от меня хочешь?
   - Ничего. Кактус ты, а не ребенок. Весь в колючках, дотронуться нельзя.
   - Вот и не трогай.
   - Ладно, старик, поостерегусь. А что я сказал? Лидию Николаевну
вспомнил.
   Марусенька тоже ее вспоминает. Правда?
   Сидевшая за соседним столиком Маша вздрогнула и потупилась. "Неужели
Лидия Николаевна рассказала не только Багрецову, но и этому болтуну? Вот
уж не ожидала". А Кучинский, не зная истинной причины ее волнения,
приписал это своей проницательности, Значит, он прав: Марусенька
приревновала.
   Лениво покачиваясь, он сказал, обращаясь к Багрецову:
   - Жалко мне тебя, старик. За двумя зайцами погонишься...
   - Пошляк! - в ярости вскрикнул Вадим, вскочил и неосторожно опрокинул
тарелку. - Амеба! Да я не знаю, что с тобой сделаю!
   Он подступил к Жорке, сжимая кулаки, а тот, втягивая голову в плечи,
пятился назад и бормотал:
   - Ну, ты не очень... не очень. Пошутить нельзя...
   Стоя в дверях, Курбатов и Лида молча наблюдали эту сцену. Жорка их
заметил первым, что придало ему бодрости, и он приосанился.
   - Выпей воды, старик. Надоели мне твои фокусы.
   Курбатов подозвал к себе Багрецова.
   - Придется вас откомандировать. Не вижу другого выхода.
   Опустив голову, стоял перед ним Вадим и бездумно смотрел, как из-под
стола выползал мутный ручеек пролитого супа.
   - Павел Иванович, простите его. - Бабкин разводил руками, искал слова и
не находил их. - Не понимаю, что с ним такое... Жара, климат... Не знаю.
   - Тем более, - сухо прервал его Курбатов. - Один справитесь.
   Лиде было до слез жаль Багрецова, но, вспомнив вчерашнюю историю и ее
последствия (сейчас только она получила выговор от Курбатова за небрежное
хранение лабораторных записей), не могла найти в себе силы вступиться.
   - Мне очень неудобно, Павел Иванович. - Жора смущенно прикрыл глаза
длинными ресницами. - Но я тоже за него прошу. Шуток человек не понимает.
Вот и получается: бухнешь иной раз, не подумавши, а он - на дыбы. Вы меня
простите, пожалуйста...
   Роль благородного друга Кучинскому удалась в совершенстве. Лида ему
улыбалась, Бабкин просветлел лицом, Маша взглянула на него восторженно, и
даже у Павла Ивановича на губах показалась добродушная усмешка. Но Жора
переборщил и все испортил.
   - Мы с ним давнишние друзья, - сказал он, обнимая Вадима. - И отныне
будем жить в мире.
   Багрецов с отвращением сбросил его руку.
   - Никогда. Ты мне чужой... И не только мне, а всем честным людям. Жаль,
что не все понимают это.
   - Оставьте его, - приказал Курбатов, когда Бабкин бросился к Вадиму. -
Он сам ничего не понимает.
   Эта сцена возмутила Павла Ивановича. В своем упрямстве мальчишка далеко
зашел. Все ему нипочем. Но гневный искренний его порыв заставил Павла
Ивановича задуматься. Так ли уж он прав, когда упрекал Багрецова в клевете?
   Вряд ли он мог так искусно играть в принципиальность. Если бы старался
скрыть свои нечестные поступки, то вел бы себя иначе, а не лез на рожон.
   Подлые дела обычно прячутся в темноте, а Багрецов либо чересчур наивен,
либо ни на что подобное не способен.
   В столовой остались Курбатов и Лида. За другим столом - Кучинский с
обиженной миной. Он обратился с каким-то вопросом к Павлу Ивановичу, но
тот ответил односложно, из чего Жора понял, что начальник не оценил как
следует его благородный порыв в защиту Багрецова. Это вызывало тревогу. А
вдруг Нюрка призналась во всем или ее застала Михайличенко, когда та
выписывала формулы? Во рту сразу пересохло.
   Кучинский наскоро выпил чай и пошел в аккумуляторную. Надо все узнать.
   Дождавшись, когда Маша понесла аккумуляторы в лабораторию, он приоткрыл
дверь. Нюра сидела за столом и что-то отмечала в журнале. Услышав шаги,
она подняла испуганные глаза, в которых Жора прочел самое страшное, чего
так опасался. Пряча волнение, он стал расспрашивать. Убедившись, что Нюра
его не выдала, посоветовал: если вновь зайдет разговор о тетради,
ссылаться на ревность, на любовь и ни в коем случае не открывать истинную
причину.
   - Не могу. Совестно, - низко наклоняясь над столом, говорила Нюра. -
Разве бы я когда позволила...
   - Вы, Нюрочка, эти шуточки позабудьте. Ничего не выйдет. - Жора взял с
окна зубило, которым она раскалывала куски едкого калия, подбросил его на
руке. - Кто вас, девочки, знает, на что вы способны? Некоторые пользуются
вот этим инструментом не по назначению.
   - Вы же сами просили. - Нюра растерянно заморгала.
   - Не отказываюсь. Я человек благородный. Но что я просил? Крупиночку, -
Жора показал кончик мизинца. - Ничтожную. Кто же мог подумать, что вы
разворотите целую плиту? Государству убыток, да и вообще дело не очень
красивое. - Жора положил перед ней зубило. - Вот вам для памяти. Адью,
детка, и не глупите.
   Насвистывая, он ушел. Нюра резко сбросила зубило на пол, уронила голову
на стол. Глаза были сухими. Злоба на Кучинского, жалость к самой себе
туманили сознание. Все спуталось. Вчера распускала вязаную кофточку.
Лопнула нитка, глубок выпал из рук, покатился под стол. Она бросилась за
ним, нитка зацепилась за пуговицу, потом где-то запуталась, появились
узелки, которые не развяжешь. Спутавшиеся нитки надо было выбросить,
связать концы и начать работу сызнова.
   Если бы и сейчас так сделать. Жизнь тянулась ровно, как нить. Вдруг
появился узелок. Хотела развязать его быстро и наделала ошибок,
запуталась. Если бы выбросить, вырезать из жизни все эти дни, полные
запутанных ошибок, связать концы и начать жизнь сначала!
   Нюра услышала, как вошел кто-то. Наверное, Маша. Не скажи она, все
получилось бы иначе. Предательница!
   Но это был Багрецов. Пришел выбрать маленькие аккумуляторы для
контрольных аппаратов. Принесенные Машей не годились, оказались велики.
   - Простите меня, - сказал Вадим, выбирая аккумуляторы, расставленные на
стеллажах. - В последний раз надоедаю. Наверное, завтра уеду.
   Какое дело Нюре, когда он уедет. Пусть хоть сегодня, скатертью дорога.
Кляуз будет меньше. Этого она не сказала - пусть сам догадывается. Злость
тлела в ней, но не могла разгореться, ведь Нюра понимала, что уезжает он
не по своему желанию и что в этом повинны она и Кучинский.
   Вадим выбрал два аккумулятора. Заметив на полу зубило, поднял его,
положил на стол.
   - Теперь уже не понадобится.
   Что он сказал такого? Почему Нюра залилась краской, нервно засмеялась
и, отвернувшись, стала перелистывать журнал?
   Этим зубилом она разрубала куски едкого калия для электролита, которым
заливались маленькие аккумуляторы переносных измерительных приборов.
Считая, что его обязательно откомандируют, а Бабкин обойдется уже готовыми
аккумуляторами, Багрецов упомянул о зубиле, которое, дескать, больше не
потребуется.
   Будь Вадим похитрее, он бы заметил смущение Нюры и постарался выведать
у нее причину смущения. Но он понимал лишь одно - что Нюра жертва подлости
Кучинского. Только это владело его мыслями, и он по какому-то наитию
спросил напрямик:
   - Кусок плиты с восьмого сектора был нужен Кубинскому?
   Нюра тяжело задышала, отвернулась и не ответила. Багрецов подождал с
минуту.
    
 - Тетрадь была нужна Кучинскому?
   Трудно рассказать, что творилось в душе Нюры. Где-то глубоко пряталось
мелкое, гаденькое чувство: не сознаваться, молчать. Но он спросил не
случайно. Нет уж, лучше пусть ее уволят, а кривить душой она больше не
будет. Не может. Измучилась. Хватит.
   А Павел Иванович? О нем Нюра думала уже по привычке, и любовь казалась
далекой. Все это было когда-то давно-давно, а сейчас она испытывала
чувство глубокого стыда, будто завязла в грязи и на нее все показывают
пальцами...
   Кто стоит перед ней? Чужой человек. Может быть, завтра его уже не будет
здесь. Но, кажется, он хороший, честный. Нюра искала в вопросах Вадима
корысть и не находила. Он не скрывал от людей своих привязанностей и
ненависти. Не любил Кучинского и говорил об этом ему в лицо. Он не мог
скрыть ее дурного поступка, как бы хорошо ни относился к ней. А Кучинский?
О нем она думала с отвращением и не могла понять, какими льстивыми речами
заставил ее верить больше ему, чем другим. Почему он связал ее тайной?
   И Нюра поняла, что этого никогда бы не позволил Вадим и никто другой из
тех, кого она здесь знала. Никто из честных людей. Вот почему она должна
ответить на прямой вопрос Багрецова.
   Выслушав Нюрино сбивчивое признание, Вадим схватил ее за руку и потащил
в кабинет Павла Ивановича.
   - Не могу. Не пойду. Сами скажите, - неожиданно для Багрецова
заупрямилась Нюра.
   Вадим остановился в нерешительности. Совершенно ясно, что Курбатов
захочет сам поговорить с Нюрой. И без всяких посредников. Багрецову Павел
Иванович ни за что не поверит. В то же время не хотелось подвергать
унижению Нюру.
   Ведь если она пойдет сейчас к Павлу Ивановичу признаваться 6 своей
ошибке, то должна будет сказать, во имя чего эту ошибку совершила. Но
разве при таких обстоятельствах объясняются в любви?
   Вадим не оправдывал Нюру - поступила она нечестно, - но любовь надо
щадить.
   - Павел Иванович сейчас у себя. - Вадим посмотрел на часы. - Придете к
нему через десять минут. Ручаюсь, что разговор будет только по существу.
Ни о чем другом он расспрашивать не станет.
   Выходя из аккумуляторной, Вадим нос к носу столкнулся с Кучинским.
Жорка смерил его насмешливым взглядом. Но в этом взгляде Багрецов заметил
тревогу.
    
 У Павла Ивановича сидела Лида. Переступив порог, Багрецов спросил:
   - Вы заняты, Павел Иванович? - Ему не хотелось разговаривать в
присутствии Лиды.
   Курбатов сидел у стола спиной к двери и ответил не оборачиваясь:
   - Садитесь. Вопрос о Кучинском, так я понимаю?
   - Вы не ошиблись, - спокойно сказал Багрецов. - Именно о Кубинском. Но
я уже не буду о нем говорить. Пусть скажут другие.
   Курбатов и Лида переглянулись. Торопливо, чтобы успеть до прихода Нюры,
Вадим стал доказывать, что нельзя затрагивать чувства девушки и требовать
от нее полной откровенности.
   Волнуясь, Багрецов говорил сбивчиво, путано, и Курбатов не понимал,
чего от него хотят. Минуту, назад Лидия Николаевна умоляла пожалеть
Мингалеву и намекала - нельзя, мол, оскорблять ее чувства, а теперь этот
мямлит о каких-то щекотливых обстоятельствах. Сговорились они, что ли?..
   Разговор с Мингалевой происходил без свидетелей. Она плакала, и это не
удивляло Павла Ивановича - у многих девушек глаза на мокром месте. Он
утешал ее как мог, а она рыдала, вытирая платком красные, вспухшие веки.
   Павел Иванович растерянно наливал воду в стакан, успокаивал девушку,
наконец, отчаявшись, выбежал в коридор.
   - Лидия Николаевна, где вы? Помогите.
   Нюра заплакала пуще прежнего.
   - Не зовите... Я сама.
   Ну что с ней делать? Не легко быть начальником!
   Немного успокоившись, Нюра рассказала о Кучинском, об осколке с
восьмого сектора, о тетради и тридцать второй странице. Павел Иванович
нисколько не сомневался в ее искренности. Актерства здесь не было. Но
почему же, рассказывая о том, как ее упрашивал Кучинский, и, видимо,
понимая, что особого преступления она не совершила, Мингалева плакала
навзрыд, будто ее сейчас отправят в тюрьму.
   Что Павел Иванович понимал в женском сердце? Видно, потому и не удалась
его личная жизнь, потому и остался он одиноким. Кто знает, почувствуй он
сейчас наивную девичью любовь, открой истинную причину слез, все бы
получилось иначе. Может, не сразу, не скоро, но оценил бы и слезы и чистые
помыслы, простил бы ошибку Нюры Мингалевой. Нет, ничего не понимал Павел
Иванович и, утешая ее, говорил обыкновенные, пустые слова: "Все выяснится,
все будет хорошо". А она не верила. Нет, хорошего никогда не будет.
Наверное, он догадался и презирает ее за глупую любовь. Несчастный она
человек! Бежать, бежать отсюда!
   После рабочего дня Курбатов вызвал Кучинского, который обо всем уже
догадывался, но бежать не собирался. Больше того, надеялся, что все
обойдется благополучно, даже если он сохранит тайну, откуда получил
задание.
   Нельзя подводить полезных друзей. На кого же тогда опираться?
   Все было продумано. На каждый вопрос заготовлен ответ. Вот почему
Кучинский, входя в кабинет начальника, чувствовал себя более уверенно, чем
на экзамене по самому простому предмету.
   Курбатов не хотел терять времени на дипломатическую подготовку. Он не
верил, что мальчишка может быть завербован иностранной разведкой. Кроме
того, кусок плиты и лабораторные записи Михайличенко вряд ли должны
интересовать матерых разведчиков. Мелкая цель, не стоящая риска.
   - Скажите, Кучинский, - обратился к нему Павел Иванович, когда тот
независимо развалился в кресле. - Вам разве не хватает материала для
лабораторных исследований? Зачем вам понадобился образец с восьмого
сектора?
    
 Жора пригладил волосы на затылке.
   - Видите ли, Павел Иванович, я уже вам докладывал, что соединительные
проводники, напечатанные на пластмассе, можно сделать тоньше. Сократится
расход серебра. Но потом я усомнился. А вдруг в результате окисления
серебра они от времени будут становиться, все тоньше и тоньше? Решил
проверить и попросил Нюру Мингалеву, когда она будет осматривать
соединительные коробки, достать мне малюсенький осколочек. Девочка,
конечно, перестаралась, - Кучинский выразил на лице виноватую улыбку, -
кусок принесла порядочный.
   Нельзя было ей поручать. Но, простите, об этом я не подумал.
   - К чему же привели ваши исследования?
   - Пока еще не закончил. Понимаете, Павел Иванович, серебро прочно
связано с материалом плиты, и я не мог до него по-настоящему добраться.
Долбил, пилил, откалывал по кусочку... Кстати, Павел Иванович, нельзя ли
мне, с вашего разрешения, получить еще один осколок с поля? Хотелось бы
продолжить работу.
    
 Курбатов молча