подтвердил Вадим. - Как в некоторых пьесах, где
отрицательный тип в последнем действии обязательно перековывается.
   - Это вы его убедили?
   - Куда мне! - Вадим махнул рукой. - Полное отсутствие педагогического
таланта. А вот Бабкин - это талант. Подумать только, один раз поговорил с
Жоркой, и тот сразу же перековался. Фантастика!
   - Интересно бы узнать, какими методами убеждения он пользовался. Вы
спрашивали?
   - Секретничает. Даже мне не говорит. Метод, мол, старый, и пользоваться
им надо умеючи.
   Выходя с Лидой из лаборатории, Вадим вновь напомнил о Нюре.
   - Эх, если бы мне было лет шестьдесят! - с сожалением сказал он. - С
таким опытом я бы придумал что-нибудь. Неужели и при коммунизме люди будут
страдать от любви?
   - Никуда от этого не денешься.
   - Значит, полное счастье невозможно?
   - Нет, Оно беспредельно. Никто не знает, где оно начинается и где
кончается.
    
 Маша еще не приходила с дежурства. Нюра лежала на кровати, свернувшись в
комочек, и читала. Последние дни она избегала оставаться с Лидией
Николаевной наедине. Заметив ее в дверях, Нюра закрыла книгу и, спросив,
сколько времени, спустила ноги с кровати.
   - А я думала - еще шести нет.
   Лида нерешительно перебирала книги, разложенные Нюрой на столе:
грамматика, история...
   Быстро переодевшись, Нюра запрятала под косынку свои обесцвеченные
волосы - стала стесняться их, ждала с нетерпением, когда отрастут новые, -
подошла к двери, но Лида ее окликнула:
   - Анечка, посидите со мной. Или вы очень торопитесь?
   Молча возвратившись к столу, Нюра переложила книги с места на место и
присела на краешек стула.
   - Сегодня утром на шестом секторе что-то случилось, - сказала она,
рассматривая свои рабочие, потрескавшиеся руки. - Напряжение снизилось.
   Песок, видно, плохо сдували.
   - Павлу Ивановичу сказали?
   - Маша говорила...
   Лида почти два года была секретарем комсомольского бюро курса,
выступала с речами и докладами, слова лились свободно, нанизываясь
цепочкой одно на другое. Так почему же она сейчас не может связать двух
слов, когда перед ней обыкновенная девушка, работница. Твоя подруга, в
конце концов.
   Что ей сказать? У себя в институте Лида выступала по теме "Любовь и
дружба", и ей аплодировали. Но там было "вообще", а тут...
   Молчание становилось нестерпимым, и Лида наконец спросила:
   - Анечка, вы мне верите?
   - Верю, - прошептала та и еще ниже склонила голову.
   Торопливо, боясь, что Нюра убежит, Лида говорила, что ей все известно,
что она скоро уедет и никогда не будет вспоминать Павла Ивановича, так
как, "возможно", - она подчеркнула это слово, - она любит другого, и пусть
Нюра не беспокоится за свою любовь, Лида ей не помешает...
   Говорила и чувствовала в словах какую-то фальшь. Ничего они не изменят.
И если Павел Иванович любит не Анечку, а ее, если это не простое
увлечение, а сильное чувство, то ни время, ни расстояние тут ни при чем.
Приедет Павел Иванович в Москву, а оттуда вместе с Лидой поедет в новую
лабораторию...
   А Нюра плакала. Зажатым в кулачке платком, вытирала слезы, частые,
крупные.
   Лида привлекла ее к себе, обняла, приговаривая:
   - Не надо, девочка, не надо... Я все знаю... все знаю.
   - Ничего вы не знаете. - Нюра резко освободилась. - Ой, как совестно,
Лидия Николаевна! Ведь я тетрадь доставала... для этого черта, - она еще
пуще залилась слезами, - чтобы вы... вы скорее уехали...
   Дождавшись, когда Нюра успокоится, Лида попросила объяснить, что за
связь между ее отъездом и тетрадью. Нюра рассказала, потом бросилась к ней
на шею, молила о прощении, плача навзрыд. И Лида понимала, что даже не
любовь, а совесть причинила ей столько страданий, и если совесть эта не
чиста - нет человеку счастья.
   На другой день Нюра принесла аккумуляторы в лабораторию и, задержавшись
у стола Лиды, что-то хотела ей сказать. В эту минуту приоткрылась дверь.
   - Зайдите ко мне, Лидия Николаевна, - проговорил Курбатов и скрылся.
   Кучинский хотел было подмигнуть Нюре - как, мол, поживает ваше
сердечко, - но, покосившись на Бабкина, который рассеянно постукивал
кулаком по столу, воздержался.
   Разложив на столе фотографии, Павел Иванович спросил Лиду:
   - Нравится?
   Это были снимки чертежей проектируемой лаборатории возле деревни
Высоково.
   Фасад главного здания, аккумуляторной подстанции и других подсобных
помещений. На одной из фотографий можно было рассмотреть зеркальное поле
из курбатовских плит, а вдали - небольшой лесок.
   - Проект утвержден окончательно. Самыми высшими инстанциями, - радостно
говорил Павел Иванович, любуясь фотографиями. - Через месяц начнется
строительство. Обещают быстро закончить. Думаю, что весной переедем. А
это, - показал он на снимок, - жилой дом для сотрудников. Можете выбирать
квартиру. Хотите на втором этаже? Сколько вам нужно комнат? Две? Три?
   Лида попробовала отшутиться.
   - Мало, Павел Иванович. Давайте четыре.
   - На двоих? Многовато.
   - Почему на двоих?
   - Сами же говорили, что у вас, кроме матери, родственников нет.
   - Нет, так будут. До весны всякое может случиться.
   Курбатов бросил на стол фотографию и внимательно посмотрел на Лиду,
стараясь понять, шутит она или за этим кроется что-либо серьезное.
   - Пугаете, Лидия Николаевна.
   - Чем? - Она сделала удивленное лицо.
   Разговор принимал неожиданный оборот. Не время и не место обсуждать
сейчас личные отношения. Курбатов это понял и ответил:
   - Еще бы не испугаться! Штаты утверждены. Куда мне девать вашего
будущего родственника? Он же не захочет сидеть без дела. Кстати, кто он по
профессии?
    
 - Мы учились в одном институте.
   Лида не солгала - человек, о котором она думала, вместе с ней закончил
институт. Но говорить о друге как о возможном родственнике более чем
преждевременно.
   Что же побудило Лиду покривить душой? Зачем она сказала о том, чего не
было?
   Ведь только сейчас она придумала несуществующую любовь и ее возможное
завершение, которого ей не хотелось. В эту минуту она точно знала -
никогда ее друг не приедет в Высоково. Делать ему там нечего.
   Своим признанием Лида могла бы оттолкнуть Курбатова - что ж, значит не
судьба, опоздал, - но грош цена такому чувству. Первое препятствие на
пути, человек немного похнычет и пойдет искать новую дорогу. Не такая
любовь нужна была Лиде, ради такой не забудешь Нюриных слез. А кроме того,
сердце подсказывало, что нужно посторониться при встрече с настоящей
любовью. У Нюры она настоящая, в этом Лида не сомневалась.
   - Вы кого-нибудь из сотрудников возьмете отсюда? - спросила она у
Курбатова.
    
 - Да. Мне нужны люди, знакомые с ярцевскими аккумуляторами. Мингалева
подошла бы. Очень аккуратный работник. Знаю, как она вам помогала. Но
поступок ее настораживает. До сих пор не разберусь - ради какой корысти
она пошла на это? Вдруг опять такую штуку выкинет.
   - Никогда, Павел Иванович. Я за нее ручаюсь.
   - Чем она вам полюбилась?
   - Неужели мужчины не замечают истинной красоты?
   Курбатов иронически прищурился:
   - Так обычно говорят о женщине, когда о ней нечего сказать.
   Лида досадливо передернула плечами.
   - Слепой вы человек. Ничего не видите.
   - Как же так? Вижу ваше благотворное влияние. По крайней мере она
сейчас на человека похожа, а не на куклу.
   - Разве так можно говорить о девушке?
   - Простите, но ведь это правда. Я запретил сотрудницам появляться на
работе без халата, а на косметику и прически моя власть не
распространяется.
   Хорошо, что вы вмешались.
   - Не только я. Но дело не в этом. Нюра начала учиться. Осенью она
поступит в заочный институт...
   - Значит, берем Мингалеву в новую лабораторию?
   - Обязательно, Павел Иванович. Это моя единственная просьба.
   Выходя из кабинета Курбатова, Лида вдруг почувствовала, будто потеряла
что-то, а впереди еще много-много тревог за Нюру, за себя, но этого никому
не расскажешь.
    
  
  
 Самолет доставил несколько рулонов фотоэнергетической ткани. После первых
лабораторных испытаний Курбатов вдруг умчался в мастерскую и вот уже
несколько дней пропадал там до ночи. Лида была уверена, что Курбатов занят
опытным образцом палатки, о которой он однажды рассказывал, но когда
спросила об этом Павла Ивановича, тот улыбнулся загадочно.
   - Сняли с меня эту работу. Чибисов согласился. Но знал бы он, какой я
химерой занимаюсь!
   Лида сочувственно вздохнула.
   - Вы неисправимы, Павел Иванович. За все беретесь, хотите все прощупать
собственными руками. Вы странный золотоискатель. Разворочали всю землю,
открыли множество жил и побежали новые искать. А ведь найденное вами еще
надо выбирать по зернышку, по крупинке. Вы этого не умеете, оно скользит,
течет между пальцами. Ведь оно ваше. Зажмите его в кулак. Иначе это
сделают другие. Знаете ли вы, что на основе ваших работ по фотоэнергетике
люди уже защитили семнадцать диссертаций, в том числе четыре докторских?
   - Вот и хорошо. Значит, дело не погибнет. Работы опубликованы, найдутся
десятки последователей...
   - Но мне за вас обидно. - Лида заговорила зло и резко. - В большинстве
диссертаций даже имени вашего не упоминается. Хотя на минуту допустите
такую страшную возможность, что мы здесь не нашли бы, отчего слепнут
ячейки.
   Проходит год, и товарищ Курбатов узнает, что некий упорный химик
чуточку изменил рецептуру слоя, слепота прекратилась и фотоэнергетические
плиты стали уже не курбатовскими, а того, кто оказался наиболее терпеливым
и практичным.
   - Такие люди вам больше нравятся?
   - Нет, конечно. Но ведь есть же благоразумие...
   - Багрецов заставил меня полюбить Маяковского. Помните у него:
"Надеюсь, верую, вовеки не придет ко мне позорное благоразумие". Ни за что
не придет...
   Разговор этот происходил у ворот гаража, откуда со вчерашнего дня были
убраны машины, и куда Курбатов перевел слесарей из подсобной мастерской.
   Работал он с ними вместе и на равных правах, причем это отнюдь не было
показным демократизмом начальника, а вынужденной необходимостью. Мастеров
мало, дело для них незнакомое, а самое главное, никаких чертежей не было.
   Пришлось все делать по эскизам, следуя личному примеру конструктора и
его объяснениям.
   Вот бы посмеялся товарищ Чибисов над такой, с позволения сказать,
научной работой! Кустарничество, эмпиризм, детские игрушки. Ну и ну,
хорошенький пример показывает руководитель лаборатории! Кстати говоря, а
почему до сих пор нет отчета по лабораторным испытаниям фотоэнергетической
ткани?
   Задержался отчет. И вот почему...
   Открываются ворота гаража, и оттуда, поддерживаемый с четырех сторон
рабочими мастерской, выплывает большой золотой зонт. Нет, это не совсем
точно. Багрецов сказал бы, пожалуй, что это не зонт, а золотой цветок,
похожий на подсолнечник. Ну, а если отбросить поэтические вольности и
описать курбатовскую конструкцию словами техники, с которой Багрецов
достаточно знаком, то выглядела она так.
   Представьте себе шестиугольник, сделанный из блестящих металлических
трубок, разрезанный на секторы, обтянутые фотоэнергетической тканью.
Внизу, в самом центре, - электромотор вроде большого вентиляторного, какие
применяются в цехах. Точный и цепкий глаз техника Багрецова сразу заметил,
что мотор этот отличается от обычного облегченным кожухом и, вполне
возможно, обмотки его сделаны из алюминиевого провода (для снижения веса).
Под мотором находилась трапеция, похожая на стремя, к которому прикреплена
планка с ручками управления, как у радиоприемника. На этой же планке
поблескивали стекла приборов, вероятно вольтметров.
   Золотой зонтик вынесли на зеркальное поле. Курбатов тронул его за
нижнюю спицу, и он завертелся. Лишь сейчас Вадим догадался, что к
электромотору прикреплены лопасти, как у ветряка, но лопасти более
широкие, занимающие чуть ли не всю площадь шестиугольника.
   Многое стало понятным Багрецову. Да ведь это же вертолет! Только без
фюзеляжа и хвоста. Впрочем, курбатовская конструкция чем-то еще похожа на
парашют с жестким каркасом. Но этот парашют может подниматься с земли. И
тянут его вверх солнечные лучи. "До чего же здорово придумано! -
восхищался Вадим, все еще не веря своим глазам, что впервые в жизни видит
летательный аппарат, приводимый в движение солнцем. - Полетит ли?"
   Об этом беспокоился не только он. Сам конструктор, которому никогда не
приходилось строить не только вертолеты, но и простые летающие модели, с
резинками вместо мотора, испытывал сейчас досадное волнение и неловкость.
   Все было рассчитано и проверено: сколько электроэнергии даст метр
полезной площади винта, сколько потребляет мотор, какова подъемная сила
всего устройства. Но если бы можно было все предугадать заранее, то к чему
нужен эксперимент? Рассчитал, сделал по чертежам машину - и дело с
концом...
   Если бы кто знал, как издевался над собой Курбатов, когда вырезал из
бумажки шестиугольники и кружки... Кто бы знал, как, морщась от
негодования и проклиная тот день и час, когда летающая шляпа Багрецова
напомнила Курбатову о забытой мечте, он нетерпеливо рвал шелк старенького
Нюриного зонтика, чтобы обтянуть спицы золотой электротканью и вместе с
крохотным моторчиком послать в небеса!..
   Сейчас модель в натуральную величину стоит на зеркале. На трапеции пока
еще нет человека. Вместо него привязан ремнями мешок с песком весом в
восемьдесят пять килограммов. После первых испытаний, если они окажутся
удачными, Курбатов поднимется сам.
   Но как бы хотелось ему сделать это под покровом ночи, чтобы ни одна
душа не видела его детскую наивную конструкцию, где все нарочито упрощено
во имя жгучего нетерпения, с которым невозможно совладать! Он извинялся
перед теми, кого пригласил на испытания, просил их не принимать машину
всерьез, шутил, смеялся, а сердце замирало от страха. Взлетит или нет?
   - Если взлетит, то уж не разобьется. Самый безопасный вертолет, он же
парашют. Может висеть на одном месте, пока солнце не зайдет.
   Да, только при ярком солнце он мог испытывать свой вертолет, сделанный
торопливо, грубо, с потеками, с незачищенными местами сварки. Но это все
внешнее, с этим легко примириться, главное в другом.
   - Машина неуправляемая, - признался Курбатов. - Не успел я устроить
механику перекоса винта, как в настоящих вертолетах, чтобы поворачивать в
разные стороны. Да, откровенно говоря, такая сложная механика и не по моей
части.
   Пока получилось что-то вроде аэростата, но потащит его вверх не пузырь
с газом, а солнышко...
   На губах его все время блуждала ироническая усмешка, и лишь при
последних словах лицо расцветилось широкой, добродушной улыбкой. Солнышко!
Всю жизнь он ловил его лучи и теперь по ним, как по солнечной лестнице,
поднимется вверх. Нет, не сегодня. Надо ждать захода солнца, чтобы
вертолет с грузом опустился, и лишь завтра с первыми утренними лучами
можно будет повторить опыт, но уже с человеком. До чего же обидно! Надо бы
приспособить какую-нибудь автоматику, чтобы, скажем, через час там,
наверху, выключился мотор.
   - Ничего нет проще, - сказал Бабкин и, радуясь, что потребовалась его
помощь, побежал за автоматическим выключателем в лабораторию.
   У техников их было несколько, от разных контрольных приборов. Можно
установить выключатель на любое время, сработает точно, минута в минуту.
   Пока Бабкин нашел выключатель, пока закрепили его на моторе, пока
подвели провода, время пробежало быстро. Солнышко скатилось к дальним
барханам. Его косые лучи послабее дневных отвесных, не потянут они
вертолет, как говорится, "с полной выкладкой".
   Курбатов взглянул на вольтметр и приказал уменьшить балласт килограммов
на двадцать. Сняли мешок, отсыпали, взвесили и вновь ремнями привязали к
трапеции.
   - Держите крепче, - попросил инженер, взявшись за ручку реостата. -
Теперь отпустите.
   Все быстрее и быстрее раскручиваются лопасти винта, и вот после команды
Курбатова вертолет взмывает вверх. Он летит прямо по вертикали, ничуть не
покачиваясь, точно боясь расплескать капельки солнца из своих ячеек.
   Павел Иванович запрокинул голову. Глаза застилала влага - больно было
смотреть в яркое безоблачное небо, где повис золотой цветок.
   - Все, - сказал Курбатов. - Дальше не поднимется.
   Кучинский хоть и чувствовал себя в эти дни несправедливо обиженным,
однако делал вид, что абсолютно ничего не произошло и он не может
нарадоваться успехам своего начальника.
   - Замечательно, Павел Иванович! Можно не брать билета на футбол. Виси
наверху и посвистывай.
   - Другого применения вы не нашли? - с раздражением спросил Курбатов.
   - Ну что вы, Павел Иванович! Незаменимая вещь в сельском хозяйстве, на
горных пастбищах... Но, конечно, это не масштабы. Ведь с таким солнечным
двигателем можно сделать космический корабль. Прямо без пересадки лети на
Луну или к марсианам...
   - Значит, полетели бы?
   - Спрашиваете! Все мои мысли там. А возьмешь какую-нибудь
фантастическую книжку - скукота. Все про землю больше. А если она надоела
нам?
   - Кому это "нам"?
   - Молодежи, конечно. Ведь у нас другие запросы.
   - За всех не советую говорить. Люди разные. Но я одного не могу понять:
как в вас сочетается заоблачная романтика с чересчур низкими земными
интересами?
   Я знал одного такого романтика. Заканчивал мединститут, бредил
космическими полетами. Недавно ему предложили поехать на целину, и
романтик замахал руками: "Что вы, на целину! На Луну - пожалуйста, готов
хоть сейчас, а на целину неинтересно".
   Бабкин прислушался к разговору. Нельзя не вмешаться.
   - Значит, ходит он по колено в грязи, даже ноги не может выволочь, а
туда же... на Луну. Пустобрех несчастный.
   Медленно снижался вертолет. Выключился мотор, и лопасти, как мельничные
крылья, вращались еле-еле. Но вот мешок с песком повис над зеркальной
площадкой и до него уже можно было дотронуться руками. Замерли крылья.
   Теперь вертолет напоминал большой зонтик в летнем кафе.
   Посмотрев на вольтметр, Курбатов сказал с досадой:
   - Меня не поднимет. Эх, как бы сразу похудеть килограммчиков на
двадцать! Но что поделаешь, придется ждать до завтра.
   Нюра стояла неподалеку, бледная от страшного беспокойства за этот
первый опыт. Вначале она боялась, что ничего не получится, а сейчас
мучилась за Павла Ивановича. Ведь он не уснет, он очень нетерпеливый. Она
лучше всех это знала и терзалась своим бессилием. Об этом же думал и
Вадим. Зажмурившись, преодолевая стеснение и страх, он спросил:
   - А если сегодня попробовать?
   И когда Курбатов непонимающе посмотрел на него, заговорил торопливо,
несвязно:
   - Конечно, вы бы сами должны... но я полегче... тут, конечно, честь...
Мне даже совестно предлагать...
   - Бросьте о чести! - перебил его Курбатов. - Нужно проверить, ну, хотя
бы на высоте десяти метров... - И он подробно стал объяснять, что должен
делать Багрецов в воздухе. - Высоко я вас не пущу. На всякий случай
привяжем трос.
   Балласт был снят, и на его место, на висячую скамейку, уселся Багрецов.
Он крепко затянул вокруг пояса самолетный ремень, подтянул парашютные
лямки и, когда загудел мотор и зашелестели крылья над головой,
почувствовал, как останавливается сердце.
   Заметив, что Димка побледнел, Кучинский погладил его по колену.
   - Не бойся, старик, на Марс не улетишь. - И тут же, чувствуя под рукой
добротную материю, определил: - "Люкс", перший класс! Ну, старик, не
поминай лихом!
   Вадим знал, что первые метры самые трудные. Холоп Никитка, поднявшийся
на самодельных крыльях не выше березы, подьячий Крякутный, взлетевший на
аэростате не выше колокольни, - вот оно где трудное начало! Кто знает, не
есть ли курбатовская модель прообраз будущего летательного аппарата с
электродвигателем?
   Трос натянулся. Над головой шум вентилятора. Внизу стоят люди, Курбатов
просит повернуть ручку реостата. Лопасти вращаются медленнее, и вертолет
снижается. Все обычно, буднично, просто. Жорка даже позевывает, - всю
прошедшую ночь он читал роман Буссенара.
   - Сколько вольт?