- кричит Курбатов, запрокидывая голову. - Что там на
динамометре?
   Вадим смотрит на вольтметр, на циферблат динамометра, к которому
прикреплен трос, и, борясь с желанием отстегнуть его, чтобы вырваться на
свободу, выкрикивает цифры.
   - Реостат до конца! - приказывает Курбатов.
   Еще сильнее загудел мотор, зашумел ветер, внизу завертелся барабан с
тросом, и Багрецов поднялся выше деревьев. Здесь уже были плохо слышны
слова команды. Пришлось пожалеть Вадиму, что не взял с собой маленькую
радиостанцию. Солнце садилось. Оранжевым стало зеркало, трос начал
провисать, а еще не все было проверено.
   Курбатов поднял руку, помахал ею над головой, и Вадим понял - дано
разрешение отцепить трос, чтобы подняться хоть чуточку повыше. Вадим
отцепляет трос, и сразу курбатовский солнцелет подскакивает вверх. Там, на
зеркале, кричат, машут руками, но поздно. Стальная струна, свернувшись в
спираль, падает к ногам Курбатова, и Димка отправлялся в свободный полет.
   Точно крылья вырастают у него. Это не солнечный мотор тянет ввысь, а
ясная, осязаемая мечта, беспокойная мысль, которая, однако, у некоторых
так крепко стальным пудовым канатом привязана к земле, к мелочи личных
дел, к заботам о мещанском счастье и благополучии. У Вадима этого не было
и никогда, даже в старости, не будет. Ему легко отцепить тонкую струну, а
Жорка Кучинский, несмотря на его болтовню о полете на Марс, должен годами
рубить канат, чтобы хоть чуточку приподняться над своим трухлявым гнездом
и увидеть, сколь велик и прекрасен мир.
   А он действительно прекрасен. И розовеющее небо, и золотые пески, и
сияющее зеркало, в котором отражается солнечный цветок. А на стебле его
сидит Димка Багрецов, первый человек, поднятый в небо лучами солнца. Есть
чем гордиться!
    
 Чуть успокоившись, Димка высморкался, вытер мокрые ресницы, чтобы ясными
глазами наблюдать за стрелками приборов.
   Найдя в кармане записную книжку, Вадим отметил высоту, напряжение,
скорость вращения винта. Все, о чем перед подъемом просил Курбатов. Судя
по поведению людей внизу, они уже перестали беспокоиться за Вадима, -
вертолет постепенно снижался и скоро будет на зеркале или неподалеку от
ограды.
   Вадим торопился. Надо все сделать, пока не скрылось солнце. Но вдруг он
вспомнил о самом главном: Павел Иванович просил переключить обмотки у
мотора для проверки соотношения скорости вращения и мощности. Здесь была
довольно сложная зависимость, в которой Вадим не успел разобраться, но
проверить это надо обязательно. Провода от мотора тянулись к панели
управления, переключить их довольно просто, но уж очень быстро темнеет.
Так и хочется задержать, остановить солнечный диск. Погоди немного, ведь
без тебя ничего не получится!
   Вертолет снижался. Курбатов приветливо махал рукой. Тимка почему-то
грозил кулаком, а Кучинский насмешливо аплодировал:
   - Давай, давай, старик! Приземляйся.
   Вадиму кажется, что это Жорка, уцепившись за штаны, тянет его вниз. Их
много, таких, радуются, если ты, однажды взлетев, думая, что небо всегда
голубое и в мире перевелись завистники и торгаши, вдруг падаешь вниз
нерасчетливо и глупо.
   Димка злой. От барханов, деревьев, от забора потянулись длинные тени.
Еще несколько минут - и закроют они золотой цветок. Надо прорваться вверх,
к солнцу. Но как? Винты на панели уже ослаблены, а переключить провода
нельзя, потеряешь высоту и окажешься в тени. Записная книжка выскальзывает
из рук.
   Но теперь уже все равно. Впрочем, можно еще попробовать. Димка
отстегивает парашютные лямки, сбрасывает с себя пиджак, потом кидает вниз
ключи, отвертку. Вертолет заметно приподнялся над вершиной дерева.
   Но этого мало, Димка сбрасывает с себя всю верхнюю одежду и остается в
майке и трусах.
   Последний опыт. Обмотки переключены, лопасти завертелись быстрее, и
даже при закатном солнце вертолет еще долго висел над зеркальным полем.
   А когда, уже в сумерки, сотрудники испытательной станции приняли Димку
на руки - он спустился неподалеку от ограды, - Курбатов крепко обнял его,
дрожащего от холода и волнения.
   - Вот это по мне! Иной раз для науки можно и штанами пожертвовать, если
они тянут тебя вниз.
   Димка застенчиво улыбался... Бабкин гордился другом, а Кучинский
пожимал плечами. Сколько еще чудаков на свете! Ничто их не берет.
    
  

                                 Глава 17 

 
   ДОРОГИ К ЗВЕЗДАМ НАЧИНАЮТСЯ С ЗЕМЛИ
 
 
   Кучинскому пришлось прервать свою дипломную практику - вызвали в Москву
для объяснений. На испытательной станции о нем вспоминали редко, почти
забыли.
   Но вот в связи с подготовкой строительства медного комбината у
Курбатова появились новые люди. Они не довольствовались служебной
перепиской с Москвой и частыми поездками в Ташкент - все это отнимало
много времени, - а потому сразу же была установлена радиостанция. Павел
Иванович пользовался ею редко, да и его редко беспокоили, чтобы не
отрывать от лабораторных дел.
   Как ни странно, но первый разговор Курбатова с Москвой касался судьбы
Кучинского. Павел Иванович, ложась спать, взял с полки сборник рассказов
Паустовского - за последнее время они особенно полюбились, - приготовился
почитать часок-другой, но в это время в дверь постучал радист и сказал,
что его вызывает Москва. Кое-как одевшись, Курбатов побежал на
радиостанцию.
   - Надеюсь, не разбудил, Павел Иванович? - услышал он знакомый голос
начальника управления. - У вас уже ночь, а мы еще телевизоры не выключали.
   Как самочувствие? В Москве жара азиатская. Говорят, у вас прохладнее?
   Потом он сообщил некоторые приятные вести, касающиеся строительства в
Высокове, спросил, давно ли прибыли вагоны с плитами для
фотоэнергетических полей будущего медного комбината, и, как показалось
Курбатову, несколько смущенно подошел к главной цели своего разговора:
   - Что там случилось с дипломником? Малого собираются из комсомола
исключать.
    
 - Это их дело, пусть они и решают.
   - Так-то оно так, но ведь молодежь! Могут и дров наломать. Мать ко мне
приходила, плакала. Главное, отца жалко. Ты ведь его хорошо знаешь?
   - Знаю. Таких людей поискать. Но что я должен сделать?
   - Плохо мы наших ребят воспитываем. Ну, уж если такое дело получилось,
надо помочь Петру Даниловичу. Сообща возьмемся. Найдется у тебя место в
лаборатории?
   - Не хочется мне его брать в Высоково.
   - Правильно, Павел Иванович.
   - Вот разве здесь, на испытательной станции... Фотоэнергетиков нам не
хватает.
   - Опять что-нибудь натворит. Коллектив маленький, да и на отшибе. Я
смотрел штатное расписание. У тебя в основной лаборатории, в Москве, не
все места заполнены. Тут он на виду. А у Петра Даниловича инфаркт... Вот
так живешь и не знаешь, откуда беда придет...
   Курбатов отказался взять Кучинского в московскую лабораторию, но
чувствовал, что при сильном нажиме Ирины Григорьевны, из уважения к Петру
Даниловичу куда-нибудь да пристроят непутевого сыночка, и он, Курбатов, не
в силах этому помешать.
   На другой день после работы Курбатов собрал у себя в кабинете всех
сотрудников испытательной станции. Это бывало редко и потому вызвало живое
любопытство. Все почему-то были уверены, что объемистый пакет, присланный
сегодня из Москвы, имеет отношение к предстоящему собранию.
   Нюра сидела возле двери, комкала платок и ждала своей участи. Наверное,
пришел приказ об увольнении. Маша шептала ей на ухо, что этого не может
быть. Ведь сам Павел Иванович говорил о зачислении Нюры в штат новой
лаборатории. Он даже спрашивал, поедет она или здесь останется. Нет,
ничему не верила Нюра, мучилась и считала себя преступницей - ей не место
среди честных людей.
   Вадим, вытянув шею, нетерпеливо смотрел на Павла Ивановича. А тот
раскладывал перед собой страницы, напечатанные на машинке, будто готовясь
к обстоятельному докладу.
   В мягком низком кресле Бабкину сидеть было неудобно. Напрасно такие
ставят в служебных кабинетах, чувствуешь себя каким-то приниженным. Только
белобрысый ежик да кончики ушей торчат над столом. Тимофей от натуги
краснел, желая подняться повыше. Лицо Курбатова было сосредоточенным и
угрюмым. Ничего хорошего он не скажет.
   Лида играла пояском своего зеленого платья и отводила глаза в сторону.
В присутствии Нюры она не хотела встречаться взглядом с Павлом Ивановичем,
боясь, что тот выдаст себя и посмотрит на Лиду так же, как и раньше.
Правда, за последнюю неделю он резко изменился, старался как можно реже
видеться с ней и говорил только о делах. Наверное, грустил. Кто его поймет?
   Курбатов поднялся, привычно ладонями пригладил волосы у висков, затем
отложил бумаги в сторону и глухо сказал:
   - Сегодня я получил некоторые документы. Мне рекомендовали ознакомить
наш маленький коллектив с сущностью одного неприглядного дела. - Он
помолчал, как бы собираясь с мыслями. - Живет в нашей стране человек - я
его пока не называю, - государство дало ему образование, потом
лабораторию, где бы он мог заниматься исследованиями, развивать свои
способности и быть полезным народу. С помощью родственников и друзей ему
удалось получить кандидатскую степень. Она давала ему полную материальную
обеспеченность и возможность двигаться дальше по служебной лестнице. Но, в
отличие от многих тысяч советских ученых, тот, о ком я говорю, не мучился
в творческих поисках. Он - делец. За него работали аспиранты, младшие
научные сотрудники, а он лишь раскланивался на аплодисменты. Все это
делалось умело и осторожно... Как говорится, комар носа не подточит.
Окруженный друзьями, подхалимами и просто равнодушными людьми, которые
молчали, хотя и догадывались, что перед ними дутая величина, этот деляга
под маской ученого захотел подняться еще на одну ступеньку - захотел
получить степень доктора наук. Это очень трудно. Как правило, докторами
могут быть лишь настоящие ученые, с большим опытом, с глубокими знаниями,
создавшие что-то новое, а не просто компиляторы чужих идей. У нашего героя
никаких идей не было. Да он и беды в этом не видел - ведь идеи есть у
других, например, у молодых сотрудников его лаборатории. И вот докторская
диссертация почти готова. В ней не хватало лишь последнего важного
раздела, касающегося химической стойкости некоторых элементов. Мне
неизвестно содержание диссертации, но ее автору потребовалось достать
образец фотоэнергетической плиты, которая проработала целый год. Такой
образец он мог получить только на здешней испытательной станции.
   - Разве это так трудно? - вырвалось у Багрецова. - Прислал бы письмо,
не думаю, чтобы вы отказали.
   - В том-то и дело! - воскликнул Курбатов. - В любом институте, в любой
лаборатории диссертант мог бы получить и образцы и материалы, если они не
секретны. Но в этом случае пришлось бы сослаться на чужой опыт, а наш
будущий доктор хотел непременно показать свою творческую мысль, свой
эксперимент. То есть он хотел выдать чужое открытие за собственное.
   Совершенно случайно он узнал, что некая аспирантка должна отправиться
на интересующую его испытательную станцию. Он также знал, что аспирантка
разработала новую методику измерений, но еще не опубликовала ее. По
некоторым отрывочным данным - откуда он их получил, непонятно - можно было
догадаться, что речь идет об усталости фотоэнергетического слоя. Значит,
надо достать образец такого слоя и узнать кое-какие цифры. Предположим,
процент кислотности. Тогда будет все в порядке. Преданные своему
руководителю мальчики из лаборатории легко воспроизведут метод аспирантки,
и его описание может украсить докторскую диссертацию...
   Лида широко открытыми глазами смотрела на Курбатова. Это о ней идет
разговор. Но она никак не могла понять, откуда тот предприимчивый человек
узнал о ее методике, о цифрах. Считая работу незаконченной, она никому,
кроме Курбатова, о ней не говорила. Это она твердо помнит. Тем более никто
не мог знать о частностях, вроде процента кислотности.
   - Противно говорить об этом человеке, - продолжал Курбатов. - Но его
уважали, пресмыкались перед ним, особенно родственники. Сколько их было у
него, можно счет потерять. Но он всех помнил, двоюродных и троюродных. Не
думайте, что он устраивал всех в лабораторию, которой руководил. Зачем? Он
делал это через школьных товарищей, которые ходят в начальниках, через
людей, ему обязанных. Шито-крыто, никакой семейственности. Вспомнив, что в
управлении работает молодой инженер Чибисов, который приходится ему
шурином или кем-то еще, будущий доктор наук пришел к нему и спросил, не
знает ли он ту аспирантку, что собиралась лететь на испытательную станцию.
"Как же не знать!" - отвечает Чибисов. "Великолепно. Тогда я
по-родственному попрошу тебя об одном пустяковом одолжении..."
   Курбатов поискал нужные ему записи и, пользуясь ими, рассказал, как
Чибисов сначала предложил запросить официально отчет о работе аспирантки,
потом одумался и признался, что это не годится: во-первых, можно вызвать
подозрение руководителя лаборатории, а во-вторых, готовый отчет аспирантка
может опубликовать раньше, чем состоится защита докторской диссертации.
Что же касается получения образца фотоэнергетического слоя, то здесь тоже
возникли затруднения. Сам Чибисов не может приказывать руководителю
лаборатории, а начальник отдела не подпишет письмо с просьбой выслать
образец.
   - Будь Чибисов поумнее, он бы нашел вполне приличный способ, как обойти
и своего начальника и меня. Но он не хотел никаких документов. Все должно
быть сделано чужими руками. Ему и в голову не приходило отказать в помощи
своему близкому родственнику, - ведь это муж сестры! А кому он обязан, что
сидит в кресле заместителя начальника отдела? Кто за него старался?
Конечно, он, муж сестры. - Павел Иванович оглядел слушателей и с горечью
добавил: - Так завязался узелок, а от него потянулась длинная шершавая
нитка. Конец ее оказался у нас на испытательной станции.
   Шаг за шагом прослеживая весь ход событий, Курбатов словно двигался
вдоль этой нити и рассказывал, как после Чибисова на диссертанта работал
Кучинский, а потом и Нюра Мингалева.
   - Какой он к черту диссертант! - опять не выдержал Багрецов. -
Диверсант!
   - Пожалуй, правильно, - согласился Курбатов. - Это диверсия против
науки, против чести и совести советского человека. Вы подумайте, сколько
горя принес этот грязный честолюбец всем, кто был связан с ним одной
ниткой! Иные уже получили по заслугам - я говорю о Чибисове, исключенном
из партии, и о Кучинском, у которого уже нет комсомольского билета. Но
есть и другие, честные люди, попавшие в беду. Прежде всего, это Нюра
Мингалева. Ее нельзя оправдывать целиком, но многого она не понимала. Это
урок на всю жизнь.
   Нюра закрыла рот платком, впилась в него зубами, чтобы не разрыдаться.
Маша успокаивающе поглаживала ее по спине, что-то нашептывала, но та
ничего не слышала. Как сквозь пуховые подушки, глухо доходили до нее слова
Павла Ивановича:
   - Будущий доктор наук - ловкий спекулянт от науки; Чибисов стремился
отплатить этому спекулянту услугой за услугу; Кучинский в своих грязных
поступках руководился стремлением устроиться на тепленьком местечке в
Москве. А Нюра? Все это было далеко от нее. Мне ничего не известно, но,
вероятно, здесь сыграли свою роль другие, как я думаю, чистые, благородные
чувства. Но таким путем счастья не добьешься...
   Павел Иванович не хитрил. Ему и в самом деле ничего не было известно.
Он предполагал, что Нюра была увлечена Кучинским, хотя Лидия Николаевна и
Багрецов упорно отрицали это. Сама Нюра поняла намек Павла Ивановича иначе.
   Значит, ему известно, ради кого она позабыла совесть. Теперь все
кончено.
   Она рванулась к двери. Маша, желая удержать ее, случайно задела за бусы.
   Нитка лопнула, и бусины, как горох, рассыпались по полу. Все сделали
вид, что не заметили этого маленького происшествия. Курбатов продолжал
рассказывать, а Нюра, устыдившись своей несдержанности, снова села на
место.
    
 Багрецов подумал, что темные поступки людей, связанных грязной историей,
вот так же, как эти бусы, были нанизаны на тонкую гнилую нитку лжи и
обмана.
   Начал один, а потом пошло, пошло... Но стоило только Маше случайно
дернуть за нитку, и все посыпалось. Маша увидела свою подругу с чужой
тетрадью, не смогла утаить этого от Лиды, ибо знала, что поступок Нюры
бесчестен и промолчать о нем нельзя.
   - Честность - благороднейшая черта советского человека, - говорил между
тем Павел Иванович. - Вот почему вся эта история выплыла наружу. Письмо
отца Кучинского - а он не мог скрыть ошибки сына - подсказало нам, где
искать основного виновника. Правда, будущий доктор наук сумел выйти сухим
из воды.
   Лида побледнела от гнева.
   - Не может быть! Я никогда не поверю. Все началось с него. Ему нужны
были материалы, и пострадали Чибисов, Кучинский, Нюра - каждый из нас.
Ведь мы некоторое время подозревали друг - друга. Разве это не мучение?!
   Курбатов мягко остановил ее:
   - Согласен, Лидия Николаевна, всем тяжело пришлось, особенно Багрецову.
Но я думаю сейчас об отце Кучинского. Поступок сына уложил его в постель.
Петру Даниловичу стало известно, что жена скрыла от него, кому был прислан
образец плиты, он разобрался в ее лжи, ставшей чуть ли не системой
воспитания сына, и попросил, чтобы жену не пускали к нему в больницу...
   Курбатов взял со стола злополучный осколок плиты.
   - У каждого знаменитого брильянта есть своя история. Кровь, слезы,
обман, подкупы. - Он подкинул осколок на руке. - Это не брильянт, а
ничтожный кусок пластмассы. Но потребовался он нечестному человеку. А
отсюда и горе и слезы другим. Так почему же человек этот, которого зовут
Литовцевым, остался в стороне? Почему не в ответе перед честными людьми?
   - Вот именно - почему? - резко спросила Лида.
   - Потому, что за ним нет никакой формальной вины.
   - Как так? - вмешался Багрецов. - А факты?
   - А вот послушайте. - Курбатов развернул стенограмму. - По делу
Литовцева Валентина Игнатьевича была назначена специальная комиссия. Его
пригласили на заседание. Я прочитаю выдержки из стенограммы:
    
  
 "Председатель. Образец фотоэнергетической плиты и некоторые цифровые
данные вам были нужны для работы над диссертацией?
   Литовцев. Совершенно верно.
   Председатель. Почему вы хотели получить эти материалы не официальным
путем, а пользуясь услугами своего родственника Чибисова?
   Литовцев. Простите, я не понимаю вопроса. Указанные материалы не
засекречены, а поэтому я имею право знакомиться с ними любым путем.
   Председатель. Но вам известно, что путь оказался нечестным?
   Литовцев. Да, после того как вы рассказали об этом. Глубоко сожалею. Но
я ни в коей мере не отвечаю за моральные качества некоторых сотрудников
испытательной станции. Должен также признаться, что поведение товарища
Чибисова, являющегося, как вы изволили заметить, моим родственником, я не
одобряю. Я никогда не предполагал, что он будет пользоваться услугами
третьих лиц.
   Председатель. Вам было известно, что Михайличенко собиралась
опубликовать свою работу?
   Литовцев. Только поэтому я и хотел привести из нее некоторые данные в
своей диссертации. Причем, само собой разумеется, со ссылкой на источник.
Работа Михайличенко должна быть напечатана гораздо раньше, чем будет
готова моя диссертация.
   Председатель. Кстати - об этой работе, о сроках ее публикации и о том,
какими делами занимаются на испытательной станции, вы узнали от Чибисова?
   Литовцев. Нет. Совершенно случайно, из частного разговора.
   Председатель. Где?
   Литовцев. Не помню. Кроме того, разрешите вам заметить, что к делу это
не относится. Еще раз повторяю: я не собирал секретных сведений. Мне они
не нужны. Да их здесь и не было".
    
  
 Курбатов закончил чтение выдержек и бросил стенограмму на стол.
   - Что вы на это скажете? Вывернулся!
   - До поры до времени, - пробурчал Бабкин. - Неужели в коллективе им не
заинтересуются?
   Павел Иванович не сомневался в справедливом решении институтского
коллектива. К сожалению, у Литовцева много