оратории, которая находится у черта на куличках. "Не выверяешься, - с
тоской думал Жора. - Отец не поддержит. Человек он мягкий, уговорить
нетрудно. Влип как миленький. Нечего было напрашиваться". Оставалось лишь
мечтать, что Курбатов провалится со своими опытами и ему не разрешат
строить новую лабораторию.
   Жора бесцельно пошел по дорожке вдоль зеркального озера. В нем он видел
домик высоковской лаборатории, кругом заснеженные бескрайние поля или (что
ничуть не привлекательнее) скучные горячие барханы. Зрело единственное
решение, и он цеплялся за него, как за чахлый кустик саксаула, чтоб не
сползти вниз, под горку.
   Возле распределительной коробки шестого сектора Жора увидел Бабкина. Он
сидел согнувшись на корточках, измеряя напряжение. Рядом стоял прибор,
похожий на серебряный кубик с цветными кнопками.
   - Здорово, старик! - с деланной веселостью приветствовал его Жора. -
Много вчера наработали?
   Бабкин поднялся, расправил спину и равнодушно ответил:
   - Без тебя обошлись.
   Жора доверительно взял его под руку.
   - Присядем, старик. Дело есть.
   Тимофей воспротивился. Он еще не закончил работу.
   - Есть дело - выкладывай, нет - до свидания.
   - Шут с тобой! - согласился Жора и оглянулся по сторонам. - Поговорим
как мужчина с мужчиной. Я тебе, старик, прямо скажу, что из всей вашей
неразлучной пятерки ты единственно благородный человек. Остальные - мура.
   Это не понравилось Тимофею. Мало того, что Жорка оскорблял его друзей,
но точно в таких же выражениях он вчера льстил Лидии Николаевне. Из всех
пятерых только она была благородной, только она заслуживала дружбу
Кучинского.
   - Через час ты побежишь к Димке и скажешь, что он самый благородный,
единственный твой лучший друг, - едко усмехнулся Тимофей и вновь занялся
распределительной коробкой.
   Кучинский, видимо, не ожидал такого отпора. "Мальчишка на приманку не
клюнул, - с огорчением подумал он. - Странно, вчера Михайличенко и глазом
не повела, когда я ей насчет благородства высказывался, а сама Бабкину
растрепалась. Никому нельзя верить. Все ангелами хотят быть. Плевать я на
вас хотел!"
   Однако у Жоры были свои планы, и ему не хотелось ссориться с Бабкиным.
   - За что ты на меня окрысился? - жалобно проговорил он. - Что я тебе
сделал, старик? Могу я ошибаться или нет? Могу. Так и вчера получилось.
Думал - она девочка настоящая, оказывается - ничего подобного. Поговорил с
ней без дураков, начистоту и разочаровался. Может, я не прав, по мое такое
мнение...
   Вот и все.
   Бабкин сдвинул кепку на затылок и нехотя поднял голову. На лице Жорки
застыла искренняя печаль. Ничего, мол, не поделаешь, тяжело ошибаться в
людях, но разве я виноват? Его когда-то ярко-зеленая шляпа выгорела на
солнце, стала скромной, поля стыдливо опустились, и весь его облик выражал
чистосердечное раскаяние и покорность.
   - Тебе до Лидии Николаевны расти и расти, - тоном старшего сказал
Бабкин, разматывая шнуры от вольтметра. Кучинский досадливо щелкнул
пальцами.
   - Оставим Лидию Николаевну в покое. Дело, старик, не в этом. Тут одна
довольно скверная петрушка получилась. - Он поморщился, снял шляпу,
стряхнул песчинки с ее пожелтевших полей. - Ты иногда бываешь у
начальника...
   - А ты каждый день к нему бегаешь. От работы отрываешь. Все свои дела
устраиваешь. Подлипала.
   - Ничего подобного, старик. Просто он знает моего отца.
   - Ну, а ты здесь при чем?
   Жора снисходительно взглянул на Бабкина. Что этот голубоглазый
молокосос понимает в жизни? Но тут же губы его сложились в заискивающую
улыбку.
   - Не пойму почему, но Павел Иванович явно благоволит к тебе...
   - Не замечал. Он вообще хорошо относится к людям, которые ему не
надоедают.
   И эту обиду Жора проглотил. Оглянулся на здание лаборатории, словно
опасаясь, что его могут подслушать.
   - Понимаешь, какая петрушка... Характер у меня легкий. Никто на меня не
сердится. А сегодня ни с того ни с сего Павел Иванович - хороший папин
знакомый, и вдруг накричал на меня. Он, конечно, не имел права, еще совсем
недавно мой отец был его начальником, но...
   Бабкин подумал, что у Жорки создалось по меньшей мере странное
представление о том, кому положено кричать, а кому нет. Видно, он сильно
разгневал Павла Ивановича, если дело дошло до крика. Впрочем, Жорка
преувеличивает. Павла Ивановича не легко вывести из себя. Он хоть и любит
говорить правду в глаза, но сдержанный, уважает человеческое достоинство.
   А Жора продолжал сетовать на людскую несправедливость.
   - Подумать только, - говорил он, передергивая плечами, - отец так
хорошо относился к Павлу Ивановичу. Я же это как сейчас помню. А он
оказался таким неблагодарным.
   - На отца тоже кричал? - спросил Бабкин.
   - Простых вещей не понимаешь, старик. Курбатов и папа - почти друзья.
Папа у него часто бывал. Меня Павел Иванович, конечно, не знает, но я ему
напомнил.
   Можно, кажется, иначе разговаривать с сыном своего друга. - Жора
обидчиво поджал губы и нахмурился.
   - По заслугам и честь, - сочувственно заметил Тимофей.
   - Можешь не сомневаться, заслужил, - заносчиво сказал Кучинский. - Отец
мой не последний в министерстве, дай бог каждому!
   - Я не об отце, а о тебе. Он-то заслужил. А ты? Получил выговор от
уважаемого человека и помалкивай. Тоже, наверно, заслужил.
   Жора надулся, засопел. Возражать было трудно. Он вспомнил сегодняшнюю
неприятность и боязливо поежился.
   - Будь другом, старик, - заговорил он громким шепотом, - как-нибудь
намекни Павлу Ивановичу, что Кучинский негодяй, законченный дурак и вообще
полное ничтожество. - Он подобострастно заглянул Бабкину в глаза.
   Тимофей высоко поднял жидкие брови. Он знал, что собой представляет
Жорка, но с подобным определением согласиться не мог. Уж больно сильно
закручено.
   Явный перегиб в самокритике.
   Понуро опустив голову, Кучинский шел по зеркальному полю и с
негодованием смотрел на свое отражение под ногами. Кажется, впервые в
жизни он не нравился самому себе.
   В зеркале промелькнула тень. Кучинский поднял глаза. Гудя, как шмель,
совсем низко летела соломенная шляпа. За ней, размахивая руками, бежал
Димка. Шляпа нырнула в просвет между деревьями и пропала за живой
изгородью.
   - Привет! - прищелкнув каблуками, насмешливо прокричал Кучинский.
   Багрецов, не отвечая, пробежал мимо.
    
  

                                 Глава 11 

 
   ЛИЧНАЯ ТАЙНА
 
 
   Ночи становились холоднее. От зеркального поля, нагретого за день,
струилась приятная теплота.
   Сегодня Нюра, сославшись на нездоровье, осталась в комнате. За окном
слышался смех, оживленные голоса, а Нюре было очень грустно. Она ругала
себя за глупую выходку, с болью вспоминала искаженное страхом лицо
Кучинского, хотела просить у него прощения, но не решалась.
   До разговора с ним она не думала, что Павел Иванович заинтересован
аспиранткой, но потом, сопоставив некоторые факты, убедилась в правоте
Кучинского и сделала еще один вывод: Лидии Николаевне Курбатов
небезразличен, она ищет его общества, поздними вечерами подолгу сидит у
него в кабинете, а перед тем тщательно причесывается перед зеркалом.
Конечно, это мелочи, но если места себе не находишь, если сердце
обливается кровью при одной мысли, чем это все может кончиться, то каждый
пустяк болезненно ранит.
   Сколько месяцев страдала Нюра, боясь хоть чем-то выказать свою робкую
любовь, а тут прилетела чужая женщина, ученая, образованная, умеет и с
людьми поговорить... Прошла неделя, и Павел Иванович только на нее и
смотрит!
   Все понимала Нюра. И то, что она не такая красивая и не такая умная,
как Лидия Николаевна, и то, что платья у нее самодельные, с ватными
плечами, каких теперь уже не носят, и то, что слишком далек от нее Павел
Иванович, что он особенный, как говорил Багрецов, "с осколком солнца в
груди".
   Но разве будет счастлив Павел Иванович с этой москвичкой? Резкая,
упрямая, она возьмет его в руки, станет командовать им. Ведь он очень
добрый, сероглазенький. Ему труднее жить, чем Лидии Николаевне, - хитрости
нет. Кто защитит его в тяжелую минуту, кто морщинки его разгладит, кто
ходить за ним будет? Ведь он же большой ребенок, ничего не умеет сделать
сам - ни поесть вовремя, ни пуговицу пришить. Рукав у костюма обтрепался,
галстуки мятые...
   Неухоженный он, никто о нем не заботится.
   - А ты думаешь, Лидия Николаевна за ним смотреть будет? - как-то
однажды поделилась Нюра своими сомнениями с подругой. - Нет, Маша, у нее
своя жизнь, ей самой до себя.
   - Ну и правильно. Она же не меньше его зарабатывает, - чего же ей в
няньки-то идти? А ты как была дома нянькой, такой и останешься.
   - Да разве я о том? Работала бы, училась, но жила бы только для него.
Ведь людей таких мало на свете. Беречь его надо, пылинки с него сдувать,
чтобы покоен был, чтобы работе его ничто не мешало. А Лидия Николаевна
никогда этого не поймет. Даже сейчас, пока незамужняя, спорит с ним,
сердится и, чтобы на окоем поставить, тащит его ночью в лабораторию.
Другая бы пожалела, а она не станет жалеть, коли себя не ниже считает.
   - Да это уж как водится, - согласилась Маша, - будет он у нее по
струнке ходить.
   Нюра больше не откровенничала, а сегодня, вспомнив об этом разговоре,
особенно остро почувствовала, сколь справедливы Машины слова. Как защитить
счастье Павла Ивановича? Как уберечь его от женщины, которая идет по жизни
твердыми, мужскими шагами? Скоро она будет кандидатом наук, потом,
вероятно, доктором, и никогда Павел Иванович не узнает, что есть на свете
настоящая женская преданность. А для Лидии Николаевны и без него дорога к
счастью не заказана. У нее талант, красота и тысячи друзей в Москве.
   "Зачем тебе нужен Павел Иванович? - уткнувшись носом в подушку,
мысленно спрашивала ее Нюра. - Неужто за ним ты прилетела в пустыню?" Она
не верила, что та могла полюбить его сразу. Значит, просто блажь. Но
потом, потом всякое может случиться. Месяца два поживет здесь Лидия
Николаевна, и тогда уже будет поздно. Если б не знала, не слышала, что
сказал Кучинский, смотрела бы, как и прежде в ее глаза, а сейчас не может
без ненависти и боли. О, как она ее ненавидит!
   Послышались легкие шаги. Это она.
   Вспыхнул яркий свет. Нюра зажмурилась, и на ресницах ее выступили слезы.
   - Что с тобой, Анечка? Ты плакала?
   Она не отвечала. Лидия Николаевна положила на стол тетрадь, села к Нюре
на кровать, погладила ее по волосам.
   - Нельзя ли горю помочь?
   "Да, - чуть не вырвалось у нее, - только ты можешь это сделать. Уезжай,
уезжай поскорей". Но вместо этого Нюра сказала первое, что пришло в голову:
   получила письмо от тетки. Болеет, ей трудно с ребятишками, и Нюра не
знает, как быть.
   Письмо от тетки Нюра действительно получила, и тетка в самом деле
жаловалась на какие-то недуги, но сейчас Нюра думала не об этом.
   Лидия Николаевна посоветовала взять отпуск, поехать в Запольск и все
разузнать на месте. Тогда можно что-нибудь придумать.
   - Если хочешь, я сама поговорю с Павлом Ивановичем.
   Только этого недоставало Нюре! Ее отправят, а сердобольная Лидия
Николаевна останется здесь. Нет уж, лучше наоборот. Не хотелось Нюре
хитрить, да и вообще разговаривать, но пришлось.
   - Тогда я вас уже не застану.
   - Нет, Анечка, увидимся. Работы еще много.
   Откуда Нюре знать, что Лидия Николаевна уже давно закончила проверку, о
которой говорил Кучинский, и что после испытаний плит на восьмом секторе
она займется диссертацией! В голове у Нюры крепко засела мысль, будто
Лидия Николаевна остается здесь ради этой проверки. Она нарочно ее
затягивает.
   Ненавидящими глазами Нюра следила за каждым ее движением. Вот подошла к
зеркалу, поправила волосы; не желая красить губы, слегка покусала их, чтоб
покраснели, перевернула флакон духов и влажной пробкой провела за ушами;
щеточкой пригладила брови и, улыбнувшись своему отражению, повернулась к
Нюре.
   - Если все будет хорошо, то откроется новая лаборатория. Поедете с
нами, Анечка?
   - С кем это? - прошептала Нюра побелевшими губами.
   - С Павлом Ивановичем и со мной. Машу тоже возьмем. Кучинский
напросился, хотя это не тот человек, который нам нужен. - Лидия Николаевна
взглянула на часы, открыла ящик стола, сунула в него тетрадь и снова села
возле Нюры. - Там все будет по-другому. Аккумуляторная...
   - Лидия Николаевна, - послышался за окном голос Курбатова, - я жду.
   - Потом расскажу, Анечка, - заторопилась она. - Бросьте кукситься, все
обойдется. Наверное, ничего страшного. На Жору тоже хандра напала, бродит
как неприкаянный. - И Лидия Николаевна выбежала из комнаты.
   Нюра упала на подушку с глухими рыданиями. Все кончено. Поедут вместе,
а ее из вежливости приглашают. Вроде как домработницу! Обед готовить,
белье стирать... Нет, еще не все потеряно. Куда они пошли?
   Она спрыгнула с кровати, босой ногой отшвырнула туфли и потушила свет.
   Отдернув занавеску, выглянула из окна. Никого не было. Вдали светилась
беседка, откуда слышался негромкий голос Багрецова.
   На нижней ступеньке главного здания под фонарем сидел Кучинский. Нюра
его окликнула.
   В первую минуту он испугался, вздрогнул, потом усмехнулся и, похлопывая
прутиком по ноге, направился к окну.
   - Добрый вечер, синьора. Чем могу служить?
   - Простите меня, Жора, я тогда случайно...
   - Когда в тебя кидаются тяжелыми предметами, то, поверьте опыту, это не
бывает случайно. - Он снял шляпу, - Полюбуйтесь, синьора, на свою работу.
   Нюра всхлипнула и, дотронувшись до синяка, по-детски спросила:
   - Больно?
   - Ничего себе, но я вас прощаю, Нюрочка, потому как сочувствую. Сейчас
только и разговоров, что о новой лаборатории. Некоторые ею особенно
интересуются. А мне это дело - нож острый. Обидно смотреть, как другие
ловчат. Работы на три дня, а они ее растягивают... Новую еще придумали.
   Кучинский опасливо посмотрел на заплаканное лицо Нюры. Сейчас она уже
не гневалась, как в аккумуляторной, и это его ободрило.
   - Я же для вас стараюсь, Нюрочка. Решайте, пока не поздно.
   - А если Павел Иванович узнает? - У Нюры пугливо дрогнули ресницы.
   - Откуда? Да и вообще вы все усложняете. Подумаешь, секреты! Я не могу
достать этот журнал, номера не помню, а то бы выписал из Москвы. Ну да
ладно. - Жора приподнял шляпу, пожелал спокойной ночи, но не уходил.
   Отвернувшись, Нюра до боли стиснула зубы и, помолчав, спросила:
   - Какая страница?
   Кучинский ответил шепотом:
   - Тридцать вторая, - потом замурлыкал: - "Ради счастья, ради нашего...
ни о чем меня не спрашивай, не выпытывай ничего..."
   Бессильно опустившись на кровать, Нюра долго сидела в темноте,
рассеянно перебирая бусы.
   Сквозь кружева занавески светила луна. Черные узоры лежали на чисто
вымытом полу, на белом покрывале постели Лидии Николаевны, на ее столе, на
страницах книги. Ящик стола был без ключа и слегка выдвинут.
   Закрыв глаза от жгучего стыда, ощупью, как слепая, Нюра подошла к
столу, скользнула пальцами по ящику, потянула его к себе, взяла тетрадь и
прижала ее к груди.
   В глазах стало все красным. Испуганно приподняла веки. С потолка лился
ослепительный свет.
   - Это еще что за новости? - услышала она голос Маши. - Ты в своем уме
али нет?
   Нюра стояла у открытого ящика, обнявшись с тетрадью. Страх и стыд она
почувствовала не сразу, но потом, будто обжегшись, выронила тетрадь и,
ступая неверными шагами, пошла к постели.
   Маша подняла тетрадь и положила на место. Сурово глядела она на подругу.
   Девчонка совсем обалдела от ревности. Ясно, что искала какие-нибудь
письма от Павла Ивановича, может быть, подарки.
   "Но почему она держала тетрадь? - подумала Маша и тут же догадалась: -
Хотела прочесть дневник! Многие девчата пишут про любовь. - Она допускала
мысль, что и Лидия Николаевна могла обнаружить эту слабость. - Значит,
Нюрка пронюхала насчет дневника".
   Но как она решилась? Маша считала это бесстыдством, позором. Если бы не
видела своими глазами, никогда бы не поверила, что подруга ее способна на
такую низость.
   У Маши и в мыслях не было, что дневник этот технический. Может, там
стихи переписаны? Но совесть не позволила заглянуть в чужую тетрадь. Она
подошла к Нюре, положила руку на вздрагивающее от рыданий плечо.
   - Что в тетрадке? Стихи?
   Нюра отрицательно мотнула головой и еще громче заплакала. Ей было
горько, стыдно перед подругой, которая всегда считала ее честной. К тому
же обидно:
   испытавши позор, она ничего не добилась.
   - Реви, реви, бесстыжая, все равно не пожалею. - Маша ходила по
комнате, ожесточенно, двигая стульями. - Расскажу Павлу Ивановичу, тогда
будешь знать, как по чужим ящикам лазить.
   - Не скажешь! - Нюра повернула к подруге мокрое от слез лицо. - В пески
убегу. Смерти моей хочешь?
   Маша презрительно дернула плечом.
   - Нужна ты мне очень! Живи! - Она повязала косынку и решительно
направилась к двери.
   - Куда?
   - Куда хочу. Отчета давать не собираюсь.
   Хлопнув дверью, Маша остановилась. Действительно - куда? Ни за что на
свете она бы не сказала Павлу Ивановичу о Нюркиной ошибке. Девчонка
гордая, обидчивая. Разве она здесь останется, если Павел Иванович все
узнает? Надо молчать. Но такие вещи не прощаются. А потом - можно ли
поручиться за эту сумасшедшую? Выкинет какую-нибудь штуку похлестче.
   "Лидия Николаевна тоже хороша, - думала Маша, выходя из общежития. -
Прятать надо свои любовные дневники, коли видишь - девчонка мучается. Нет,
наверно она не догадывается".
   Новая забота: как бы предупредить Лидию Николаевну - пусть прячет
дневник.
   Кому же приятно, если посторонние люди тебе в душу залезают. Мало ли
что может писать Лидия Николаевна? Ой, как нехорошо все складывается! Надо
с ней посоветоваться. Намекнуть бы про Нюркины страдания, тогда Лидия
Николаевна будет запирать ящик.
   Маша походила возле главного здания, заглянула в лабораторию, но нигде
не нашла Лидии Николаевны. "Видать, у начальника", - подумала она и решила
дождаться ее в беседке, где после сегодняшнего утомительного дня отдыхали
Димка и Бабкин.
   - Маша, - обратился к ней Вадим, - про мою шляпу ничего не слыхали?
Может быть, нашел кто?
   - В песках разве найдешь.
   - Да ведь она сразу же у ограды упала. Тяжела, далеко не могла улететь.
   - За такие игрушки ноги надо вырывать, - пробурчал Тимофей. - Теперь
ищи ветра в поле. Мало ли в какие руки попадет кусок этой плиты! Дело,
конечно, не секретное, но все же...
   Не повезло Димке " Багрецову. Захотелось облегчить свою
шляпу-холодильник, снял он с плиты лишний слой пластмассы, коробку с сухим
льдом запрятал в карман и решил к вентиляторному моторчику пристроить
крылья побольше, не пряча их внутрь шляпы. Надел сооружение на голову,
нажал кнопку, и шляпа взвилась, точно вертолет. Вадим ясно видел, что над
оградой вертушка отскочила, а шляпа с плитой опустилась за деревьями. Но
пока он выбежал за ворота, пока добрался до того места, где должна быть
шляпа, прошло немалые времени, и ее кто-то взял. Неприятная история, но
можно и позабыть о ней, когда успешно идут дела на восьмом секторе.
   - А здорово мы сегодня поработали, Машенька - с удовлетворением сказал
Вадим. - Спину не разогнешь.
   - Это вам в охотку, - ответила она, напряженно вглядываясь в окна
курбатовского кабинета. - Я-то привычная и вообще...
   Сегодня Маша свивала провода и припаивала к ним контрольные лампочки.
Все это делалось на месте, то есть возле восьмого сектора, где не было ни
столов, ни скамеек, приходилось сидеть на корточках или становиться на
колени, что было довольно утомительно. Но сейчас даже приятно - спина
сладко ноет, и по всем твоим жилочкам разливается спокойная усталость.
   Багрецов и Бабкин завели какой-то непонятный технический спор. Маша в
ожидании Лидии Николаевны забилась в темный уголок и чуточку подремывала.
   Измеряя напряжение на серебряных шинках, Багрецов случайно прикоснулся
к одной из них тонким проводничком, соединенным с другим полюсом.
Проскочила бисерно-крохотная искорка, и про