ень куда угодно, хотя бы в  центральный ствол,  пусть занимают
любой свободный уголок. Головной отсек к тому времени, конечно,  будет забит
сверх всякой меры.
     Идя из  оранжереи,  капитан  заглянул в  астрономическую  обсерваторию.
Здесь кипела работа. Роботы паковали астрономические приборы.  Подчиняясь их
четким, отрывистым командам,  манипуляторы выстроились цепочкой и передавали
друг другу  ящики и  пакеты,  которые  непрерывной  струйкой  текли в  глубь
корабля. Икаров остановился, наблюдая за работой.
     -- Работа идет  по графику,  капитан,--  доложил откуда-то  вынырнувший
Энквен.
     Икаров одобрительно кивнул.
     -- Сейчас уберем главный  телескоп, после чего можно разрезать отсек,--
сказал Энквен.
     Икаров подошел к телескопу и прильнул к  нему. Абсолютно черная пелена.
Ни звездочки!
     Энквен  и  Кельзав  приблизились  к телескопу,  ожидая,  когда  капитан
освободит его.
     -- Пожалуй, он не поместится в головной отсек,-- окинул Икаров взглядом
шеститонную громоздкую махину.
     -- Не поместится,-- подтвердил Кельзав.
     -- Куда  же вы  решили  поместить  его? --  спросил  капитан,  окидывая
взглядом телескоп.
     -- Пока в  оранжерейный  отсек. Там много  места, и, кроме того,  отсек
будет сжигаться в последнюю очередь,-- сказал Энквен.
     -- Не нужно. Оставьте телескоп здесь, -- сказал капитан, погладив рукой
рефрактор.
     -- Сжечь телескоп? -- переспросил Кельзав.
     --  Это даст нам  энергию на несколько дополнительных часов,-- произнес
Икаров.
     -- Капитан, телескоп уникален,-- напомнил Энквен.
     -- Зато  ценой телескопа, может  быть, удастся сохранить оранжерею...--
бросил капитан.-- А она представляет куда большую ценность.
     Энквен выкрикнул несколько имен. Три или четыре белковых робота подошли
к  нему,  вооруженные  лазерными  пистолетами.  Капитан вышел  из  отсека  в
центральный  коридор. Роботы направили  искривленные  лучи лазерного огня на
стены. Лучи ползли вдоль линий, заранее намеченных Энквеном.
     Один робот возился  у телескопа, разрезая его на  равные  части. Икаров
отвернулся.
     --  Через  десять минут астрономический отсек будет  разрезан,-- сказал
Энквен.-- Какой следующий?
     --  Лабораторный,--  сказал капитан и,  прыгнув на  ленту,  помчался  к
головной рубке.
     Близилась минута включения главных  двигателей корабля. Икаров еще  раз
проверил  навигационные приборы, переложил  поближе  биопередатчик и  блок с
записью голоса  Лин. Он  так и  не дослушал  его  до конца.  Строки о витках
спирали,  которые  подсказали  ему  путь  к  спасению,  капитан  прослушивал
бессчетное  число раз, а все остальное  берег, чтобы послушать, когда "Пион"
двинется в путь и тело скует многотонная тяжесть перегрузок.
     Кажется, ничего не забыто. Каждый из  двенадцати членов экипажа получил
участок, за  который  отвечает. У  каждого в распоряжении  имеется несколько
манипуляторов.
     Что  касается  автоматики, то  она  в условиях  Тритона  капризничала и
особых  надежд на нее Икаров не возлагал.  Хорошо, что белковые роботы  были
воспитаны  без  ограничителей. В  результате  они обладали  гибкой  системой
мышления, которая может приспосабливаться к новым, необычным условиям, вроде
тех, в которые попал "Пион". А будь у белковых ограничители, подумал Икаров,
роботы наверняка вышли бы из строя, как выбыла почти вся автоматика корабля.
     Капитан забрался в манипулятор, которому  велел приблизиться к главному
пульту корабля.
     "Пора!" -- решил  он, сжав  биопередатчик. Сигнал старта  прозвучал  во
всех  отсеках  одновременно. Тело Икарова тотчас медленно  стало  наливаться
ядом тяжести. "Пион" начал свой долгий путь на волю.
     Первые витки, связанные с относительно малым ускорением, корабль прошел
успешно.  О  том,  что отклонений  от  расчетной  траектории  нет,  говорили
спокойные зеленые глазки на капитанском пульте.
     Белковые  по  очереди  докладывали  Икарову  каждый  о  своем  участке.
Кое-кому капитан давал указания.
     Чаще  всего  взгляд капитана  останавливался  на  маленьком  квадратном
окошечке, примостившемся  в  углу пульта.  В  окошечке медленно,  мучительно
медленно перемещались цифры, уступая место одна другой. Цифры показывали, на
сколько километров "Пион",  двигаясь  по спирали, удалился от центра  Черной
звезды.
     Преимущество спирали перед прямым путем состояло в  том, что спиральный
путь  давал возможность удаляться  от Тритона "малыми  шагами". Но на каждый
такой  крохотный шаг  едва  хватало мощности всех дюз  "Пиона". Об отрыве от
Черной звезды по  радиальному направлению  при такой гравитации и мечтать не
приходилось.
     Первые витки  самые легкие. Путь предстоит  длинный. Нужно беречь силы.
Икаров решил вздремнуть, велев  манипулятору разбудить его, если на  корабле
возникнет непредвиденная ситуация.
     Усталый мозг капитана забылся в кошмаре.
     ...В  рубку,  в  которой  лежал  Икаров,  вошли  белковые  роботы.  Они
двигались фантастической чередой,  дико  искривленные, троерукие, двуглавые.
Роботы несли толстые металлические плиты. Только Энквен, который жался среди
замыкающих, был без ноши.
     -- Почему вы не на местах? -- хотел крикнуть капитан, но голос, как это
бывает во сне, сорвался на еле слышный шепот. Роботы, однако, его услышали.
     -- Все отсеки "Пиона" сожжены по твоему приказанию,--  ответил Кельзав,
стоявший впереди.-- Остались только фотонные отражатели да этот отсек.
     -- Капитан, нам не вырваться отсюда,-- сказал Энквен, выходя вперед.
     -- Энергия исчерпана.
     -- Прикажи отключить двигатели, капитан! -- присоединились остальные.
     -- Тихо,--  выдохнул  капитан, и роботы смолкли. Они  сгрудились вокруг
манипулятора, в котором лежал капитан, и изломанные плиты казались обломками
кораблекрушения.
     --  Вы покинули свои  посты,--  еле слышно прошептал капитан, глядя  на
команду.
     Роботы сделали к нему еще шаг.
     --   На   корабле,   оказывается,   есть   еще   запасы   топлива   для
аннигиляторов,-- сказал капитан и скользнул измученным взглядом по плитам.--
Вы утаили это от меня.
     Роботы замялись.
     -- Плиты нужны нам для другого, капитан,-- нарушил Кельзав длинную, как
вечность, паузу.
     -- Для чего?
     -- Сейчас увидишь, капитан,-- бросил кто-то из экипажа.
     -- По местам! -- прохрипел капитан. Он хотел выскочить из манипулятора,
но не смог пошевельнуться. Перегрузки спеленали его, словно младенца.
     --  Капитан,  подчинись  логике  реальности,--  сказал  Кельзав.--  Она
неумолима. Отключи двигатели.
     --   И  ты  окунешься   в   невесомость,--  добавил  Энквен,  глядя  на
распростертого капитана.
     -- Если сейчас отключить двигатели, вы навеки останетесь в плену,-- еле
шевеля непослушными губами, прошептал капитан.
     --  Пойми, капитан: энергия кончается,-- сказал Кельзав.--  Наша задача
-- растянуть ее на возможно более долгий срок. Истощив запасы, мы все  равно
не вырвемся отсюда...
     -- Нам не долететь до Солнца!
     -- Сожжем последнюю энергию.
     -- Упадем на Тритон.
     -- Погибнем...
     Двое роботов приблизились вплотную к  манипулятору с  капитаном. Икаров
хотел что-то крикнуть, но почувствовал, что язык отказался ему повиноваться.
Он лишь смотрел, как роботы с величайшей осторожностью опустили ему на грудь
изогнутую  плиту. Их примеру  последовали  остальные. Икаров скосил глаза на
Энквена. Помощник угрюмо молчал.
     -- Теперь  ты  не помешаешь нам,  капитан,--  сказал Кельзав. И  роботы
удалились, тем же порядком, как и пришли.
     ...Капитан  очнулся,  окутанный  щупальцами манипулятора.  Перед  лицом
бессонно мерцал хронометр.  Кошмар был  до  жути реален, вплоть до того, что
плиты,  которые принесли сюда  белковые,  казались  изогнутыми,  как  и  все
окружающие предметы.
     Приборы  показывали,  что  ускорение  корабля,  как  и  было  намечено,
неуклонно возрастало...
     Икаров вызвал  по  биосвязи Энквена.  Робот доложил,  что пока все идет
так, как они наметили накануне старта.
     -- Как ты переносишь перегрузки, капитан? -- спросил Энквен.
     -- Нормально,  Энквен,-- громко  ответил Икаров, стараясь, чтобы  голос
звучал уверенно.
     Капитан  включил  обзорный  экран.  Из  глубины  его  выплыла  капризно
изогнутая поверхность  "Пиона".  Обшивка  корабля слабо  светилась.  Шаровая
форма отсеков  была искажена, а  сами они странно  сместились, будто  чьи-то
железные ладони смяли корабль, а потом неумело пытались расставить отсеки по
прежним  местам.  Носовая  шлюпка  --  некогда  стройная  ракета  --  теперь
согнулась пополам почти под  прямым углом. Переходные коридоры  представляли
собой нагромождение изломанных линий.  Некоторые отсеки, Икаров знал, внутри
уже пусты. На месте  астрообсерватории зияла непривычная  для глаз  пустота.
Скоро придет черед и другим отсекам...
     Больше  всего сохранили прежнюю форму  хвостовые дюзы да параболическая
чаша-отражатель.  Из чаши изливалась  река ослепительного пламени. Пройдя по
прямой короткий путь, река тут же  загибалась в сторону.  Казалось,  будто в
сторону  Черной  звезды  дует  ураган,  пригибая огненный хвост.  Но  Икаров
понимал, что ураганов в вакууме не  бывает. Имя  этому урагану -- гравитация
Тритона.
     Долго смотрел капитан на пламя, ослабленное светофильтрами. Там, в море
света,  рождающегося  при  соединении вещества с антивеществом,  каждый  миг
сгорает какая-то  частица "Пиона".  Огненный столб толкает  корабль  вперед,
разгоняя его по спирали. Хватит ли вещества, составляющего "Пион"?.. Хорошо,
если спиральная траектория корабля  не сожмется, превратившись  в круг. Пока
что "Пион" не рыскает, но радоваться рано: впереди далекий путь. Продвигаясь
вперед, "Пион" тает, подобно льдинке, попавшей в проточную воду...
     Нет, блок с голосом Лин он включит попозже, когда станет невмоготу.
     Закрыв   глаза,   Икаров  попытался   представить  себе  лицо   Николая
Лобачевского, каким он увидел его в Музее звездоплавания, в павильоне героев
космоса.  Сжатые  губы, слегка  впалые  щеки и пронзительные, всепроникающие
глаза. Современники отвергали  идеи Лобачевского потому, что те  казались им
странными.  "Странными",--  мысленно повторил  Икаров  и  усмехнулся.  Разве
поначалу  не  кажется  странным  полотно,  созданное гениальным  художником?
Отними у его картины странность -- и она превратится в заурядную. Странность
-- это расширение пределов познания, будь то физика или живопись. Окружающий
мир всегда будет странен. Когда  он  перестанет казаться  человеку странным,
наступит конец познанию.
     Но такой час не пробьет.
     Разве не странны идеи Лобачевского?  Разве не странна теория Эйнштейна?
Разве не странно, что, когда  ты быстро летишь, время с точки зрения земного
наблюдателя замедляет свой бег, что  вблизи крупной массы ход времени обязан
измениться, а  пространство  искривляется?  Разве не  странно,  наконец, что
параллели могут пересечься?
     Разве не  странно то, что произошло на "Пионе", когда он  погрузился  в
гравитационное  поле  Черной  звезды?  Геометрия  Лобачевского  в   реальном
воплощении!
     Нужно думать, думать во что бы  то ни  стало, только напряженная работа
мозга способна поддерживать сознание, спасать его от нарастающих перегрузок.
     Усилием воли капитан снова вызвал перед собой лицо Лобачевского. Взгляд
его смотрел сквозь века, сквозь толщу световых лет. Науке об измерении Земли
он сумел придать космический размах. Лобачевский лучше, чем кто-либо  из его
современников,  понимал,  что известная ему  наука об измерении пространства
основывала свои выводы на опытах, которые ставились лишь в пределах Земли. А
ведь наша планета, понимал он, только ничтожная песчинка во Вселенной. Кроме
того, опыты проводились на малых отрезках времени: жизнь человека ограничена
естественными пределами.  Сохранятся  ли законы геометрии для более  крупных
участков пространства, соизмеримых с межзвездными расстояниями? Именно таков
был  вопрос,  который   дерзнул  поставить   Лобачевский.  Он  посягнул   на
правильность  геометрических теорем,  которые  всем  казались незыблемыми. И
сумел  показать,  что  эти  теоремы  верны  лишь приблизительно,  для  малых
участков пространства. Для галактических же масштабов нужна новая геометрия.
     От Лобачевского Икаров перешел в мыслях к Черной звезде.
     Сознание Икарова временами мутилось, но он пришпоривал его, как всадник
норовистого коня.
     Кто  впервые  обнаружил "белого карлика"?  Да,  это  был Бессель...  Он
изучал  ярчайшую из звезд земного неба  -- Сириус. И был  удивлен, обнаружив
отклонение светлейшего Сириуса от расчетного пути. Оказалось, что  возмущает
движение гигантской звезды  ее небольшой спутник.  Обнаружить его в телескоп
было непросто.  Во-первых, тогда  не было  достаточно хороших  телескопов...
вроде  того,  из  астрономического  отсека,  который,  наверно,  уже  влился
ручейком  в  реку  огня,  толкающего  "Пион"...  Во-вторых,  спутник Сириуса
светился очень  слабо -- в несколько сотен раз слабее нашего Солнца... А вот
Тритон  совсем не  светится...  Правда, в отличие от Тритона спутник Сириуса
позже все-таки разглядели. Но самое удивительное было впереди... По величине
возмущений  в  движении Сириуса  астрономы подсчитали, что масса  маленького
спутника... примерно такая же, как у Солнца.
     Почему  же  спутник  так слабо  светился?  Это и  был  главный  вопрос,
взволновавший Бесселя  и его коллег. Было  выдвинуто  несколько  гипотез  --
Икаров припомнил их в том порядке, в каком их излагали на лекциях по истории
астрономии в Звездной академии.
     Одни  говорили:  спутник  слабо  светится,  потому  что  очень  мал  по
размерам.   Другие   утверждали,   что  спутник  просто  холоден,  поскольку
представляет собой умершую звезду. Третьи говорили еще что-то...
     Прошло  немного времени, и астрономы научились  определять  температуру
звезды -- речь идет о ее поверхности -- спектральным методом. Оказалось, что
предположение о  холодности спутника Сириуса  было ошибочным: температура на
его поверхности достигала восьми тысяч  градусов, то есть была на две тысячи
градусов  выше  температуры поверхности Солнца. Значит, правы оказались  те,
кто  считал, что спутник  Сириуса чрезвычайно мал по своим размерам. Но зато
плотность у  него была огромной, хотя и не такой, как у  Черной звезды. Один
кубический  сантиметр  вещества  карлика весил...  Икаров  несколько  секунд
мучительно  вспоминал.   Да,   кубический  сантиметр   карлика  весил  более
шестидесяти  килограммов.  Такая  звезда  с большой силой стремится удержать
все, что  попадет в  сферу ее  тяготения -- от корабля и до частицы света --
фотона. Притяжение  спутника  Сириуса  хотя и велико, но недостаточно, чтобы
удержать световые кванты.  Тем не менее фотоны, вырываясь  из тисков "белого
карлика", теряют  часть  своей  энергии и выходят  ослабленными  в  открытый
космос.
     Икаров подумал, что  для получения Тритона нужно было бы сложить вместе
миллионы  таких  "белых  карликов". И  тогда  собственное  тяготение погубит
звезду... то самое тяготение, на которое замахнулся человек.
     ...Медленно выплыл  из  тумана  головной отсек,  полный  фантастических
контуров. На пульте мигал красный глазок вызова. С экрана смотрел Энквен. Он
сообщил капитану, что астроотсек сожжен полностью.
     --  Сжигайте лабораторию,-- по  биосвязи распорядился капитан.  Это был
отсек,  аналогичный тому, который пришлось  отделить  от корабля и бросить в
космосе после нашествия "изумрудного вещества" -- бактерий.
     -- Что сжигать потом, капитан? -- спросил Энквен.
     -- Сжигайте шлюпку,-- велел капитан.
     Экран  погас.  Видимо, Энквен  включал его,  не  сумев  переговорить  с
капитаном по биосвязи.
     Икаров с трудом переводил дыхание. Будто и впрямь на груди лежали плиты
из давешнего кошмара. Унизительное чувство  -- ощущать собственное бессилие,
лежать  почти без движения  в  этом дурацком коконе, изнемогая под  тяжестью
собственного  тела. Уже  теперь любое  пустяковое  движение стоило  капитану
огромных усилий.
     Короткая  передышка кончилась.  На командный пульт то и дело  поступали
сигналы белковых с разных участков корабля.
     Один  докладывал,  что   бомбардировка  античастицами  внешней  обшивки
приняла  опасный  характер, так  как при  движении "Пиона"  быстрые частицы,
описывая замысловатые  траектории, минуют магнитные ловушки. Капитан сказал,
как следует перестроить ловушки.
     Другой -- это был Кельзав -- жаловался, что навигационные  приборы  при
ускоренном движении по  спирали снова  стали давать неправильные сведения, и
капитан подсказывал, какие поправки следует брать.
     У   третьего  не  ладилось  с   гироскопом,  фиксирующим   устойчивость
корабля...
     И каждому требовался немедленный совет капитана.
     Икаров знал,  что  скоро руки откажутся ему повиноваться и он не сможет
дотянуться до  командного пульта. Что ж, тогда он воспользуется изобретением
Вана Каро. Только бы сознание не покинуло.
     Число в окошечке превратилось в трехзначное, затем в четырехзначное, но
до спасения  было  еще далекоВременами капитану чудилось, что "Пион" дрожит.
Но  он понимал, что  этого не  может быть:  при  таком  ускорении  в  случае
вибрации корабль рассыпался бы на части за несколько секунд.
     Иногда капитан переводил  взгляд  на экран  внешнего  обзора,  но  небо
Тритона  по-прежнему  оставалось  черным.  Выпуклая   поверхность   казалась
огромным незрячим  глазом.  Ни  звездочки,  ни искорки,  ни  проблеска.  Это
значило,  что "Пион" все еще идет в мощных  силовых полях, не выпускающих из
своих объятий ни единого кванта.
     Окно в открытое пространство было по-прежнему наглухо закрыто.
     Икаров  старался пореже  смотреть  на хронометр.  Медлительная  стрелка
действовала на нервы, да и работы у капитана хватало.
     Удаление корабля по радиусу от  Черной  звезды  росло.  Счет  пошел  на
миллионы километров. В последний раз  в заветном окошечке красовалась  цифра
"273". Капитан с нетерпением ждал,  когда  удаленность "Пиона"  перевалит за
триста миллионов. По предварительным расчетам, за этим барьером поле Тритона
должно было существенно ослабнуть. Выждав, по его мнению, достаточное время,
капитан глянул на пульт... В окошке светилось все то же число. Это означало,
что "Пион" снова стал вращаться по замкнутой орбите, не удаляясь  от Тритона
ни на шаг. Под действием огромного притяжения витки спирали как бы слиплись.
     "Пион" напоминал белку  в  колесе. Притяжение Тритона гасило все усилия
фотонных дюз.
     Стены отсека  вдруг замигали  с  непостижимой  быстротой,  затем начали
вращаться вокруг манипулятора, в котором лежал капитан.
     --  Энквен,  ко мне,-- последним  усилием  воли успел  мысленно позвать
капитан.
     Когда он пришел в себя, в отсеке пахло только  что промчавшейся грозой.
Над ним склонилось лицо Энквена.
     -- Я пустил кислород,-- сказал робот.
     -- Чувствую.
     -- Шлюпка сожжена, капитан.
     -- Сколько времени работают двигатели?
     Энквен выпрямился.
     -- Тридцать шесть часов,-- сказал он.
     -- "Пион" идет не по спирали, Энквен,-- негромко произнес Икаров.
     Робот подошел  к пульту.  На  Энквене почти не сказывались  перегрузки.
Только при  ходьбе  он  сильно  подавался вперед, как человек, идущий против
ветра.
     Капитан  шевельнулся.  Незримые  плиты  давили  так,  что каждый  вздох
давался с огромным усилием.
     Они думали теперь об одном и том же, и один понимал мысли другого.
     -- У нас есть еще одна возможность...-- еле слышно прошептал капитан.
     -- Дюзы маневра?
     -- Да.
     Энквен повернулся к капитану.
     --  Если мы сожжем  их заряд, "Пион" не сможет маневрировать,--  сказал
робот.
     -- Об этом подумаем потом.  Главное сейчас  -- разлепить витки спирали,
оторваться от Тритона,-- произнес Икаров