ими  человеческими  голосами  в
самодельные рупоры прокричать свои вопросы... Но еще до  этого  пришедшие  в
себя радисты кораблей поторопились, пока связь  работала,  передать  в  эфир
сенсационные сообщения.
   В это невозможно было поверить! Как! Три  первоклассных  военных  корабля
общим  водоизмещением  едва  не  в  сто  тысяч  тонн,  вооруженные   атомной
артиллерией,  имея  на  борту  почти  тридцать  тысяч  человек  и  пятьдесят
реактивных самолетов, были, словно ничтожные пылинки,  брошены  в  воздух  и
перенесены за тысячи километров! Все они оказались аккуратно посаженными  на
песчаные отмели Великой косы. И это сделал какой-то ничтожный король Биссы!
   Мир был потрясен. Злодейское нападение на Сергеева, которого  уже  газеты
всех континентов называли "Человек-луч", вооруженная агрессия Седьмого флота
против беззащитной Биссы и научного судна, не имевших  никакого  вооружения,
и, наконец, чудесное и загадочное поражение Седьмого флота, выброшенного  на
людные пляжи, за много тысяч километров от берегов Биссы, - все это повергло
людей в необычайное волнение.
   В газетах промелькнуло интервью с академиком Андрюхиным, который, вылетев
после первых же радиограмм с сообщениями о судьбе Сергеева, находился в  тот
момент в районе Сингапура.
   "Война невозможна. Можно погубить весь флот, всю авиацию у берегов Биссы,
но ни один снаряд и ни один солдат не достигнут этих берегов.  Король  Биссы
не нападает. Он защищается".
   В специальных  выпусках  газет,  посвященных  этому  заявлению,  наиболее
храбрые корреспонденты ядовито намекали, что некоторые  страны  претендовали
на мировое господство, но не могут  справиться  с  королевством  Бисса,  где
постоянно проживает всего двести человек белых, весь флот которых состоит из
нескольких  туземных  лодок,  авиация  -  из  змеев,  а  артиллерия   -   из
фейерверков:  ими  премьер-министр  Хеджес  любит  отмечать   знаменательные
события...

   Все эти тревожные часы Юра находился  между  жизнью  и  смертью.  События
развивались с такой стремительностью, что невозможно было поверить, будто  с
момента появления Юры над океаном  и  до  настоящего  времени  прошло  менее
четырех часов.
   В лазарет "Ильича", где лежал Юра, не доносилось ничего из бурного потока
событий. Юра все еще не приходил в сознание. Ни  врачебные  советы,  которые
шли теперь со всех концов мира, ни молитвы  простых  людей  -  итальянцев  и
индийцев, англичан и тибетцев, - кажется, уже не могли его спасти.
   Лицо врача становилось все более мрачным: он опасался даже того,  что  не
сумеет поддержать едва тлевшую в Юре жизнь до прибытия Андрюхина.
   - Вы можете умереть сами, убить любого из нас,  променять  наше  судно  и
Фароо-Маро в придачу на нужное вам лекарство, - заявил  профессор  Паверман,
сверкая глазами и колотя сухоньким кулачком по столу, -  но  Сергеев  должен
жить до приезда Андрюхина!
   И теперь  врач  через  каждые  полчаса,  с  лицом  все  более  откровенно
тревожным, докладывал Паверману, что пока его приказ выполняется.
   - Не мной, - прибавлял врач, - я  бессилен...  Самим  Сергеевым.  Как  он
живет, чем - не знаю...
   Бубырь и Нинка сидели безвыходно в тесной клетушке у Пашки Алеева, в его,
как он говорил, персональной каюте. Они  больше  молчали  и  то  и  дело  по
очереди тискали Муху. Но она, словно  понимая  и  чувствуя,  что  эти  ласки
предназначаются  другому,  не  прыгала,  не   лаяла,   а   только   тихонько
повизгивала, глядя на них удивительно умными, печальными глазами.
   - А может, им нужна кровь? - вдруг зашевелился Бубырь. - У меня знаете ее
сколько!
   Но Пашка, сердито  отмахнувшись,  заявил,  что  он  узнавал  -  крови  не
нужно...
   - Изобретают эти ученые, изобретают, - зло пробурчал Пашка, - а  того  не
могут, чтобы за нужного человека другой пусть помер, ненужный...
   - А может, этот другой, - с испугом пробормотала Нинка, моргая  на  Пашку
сквозь слезы, - может, он тоже когда-нибудь станет очень нужный?
   Человек-луч умирал.
   В палате госпиталя врач и его ассистенты уже ни на секунду не  отлучались
от операционного стола, где было распростерто недвижное большое тело Юры.
   В 16 часов 45 минут судорога прошла по телу больного.
   Медленно раскрылись стекленеющие глаза. Дрогнули крупные запекшиеся губы.
Врач прильнул к нему, пытаясь различить, что он хочет сказать.
   - Конец? - выдохнули едва различимо черные губы.
   Врач подумал, что он говорит о себе.
   - Очнулся? Великолепно, -  заговорил  он  поспешно  тем  нарочито  бодрым
голосом, который пускают в ход врачи, когда исчерпаны уже все  средства  для
спасения больного. - Теперь будешь жить! Теперь, брат...
   - Ко-онец войне? - с невыразимой мукой упрямо выдохнули губы.
   И врач, позабыв все, чему его учили, позабыв,  что  он  врач,  неожиданно
стал "смирно" перед этим умирающим. Вытянув руки по швам, врач хотел  что-то
сказать, но, чувствуя, что злое, ненужное рыданье прервет его голос,  только
строго и выразительно принялся кивать головой.
   - Да! - громко сказал он, совладав наконец с голосом. - Да! Войне конец!
   Ассистенты  врача,  профессор  Паверман,  вошедший  в  палату,  Крэгс  не
шевелясь замерли там, где их застала эта неожиданная сцена.
   В тусклых, мертвых глазах Юры на миг словно проскочила  искра.  Рука  его
дрогнула. Врачу показалось, что Юра тянется что-то достать.  Шагнув  вперед,
врач хотел помочь, но не успел. Тяжелая  рука  Юры  безвольно  проползла  по
простыне и повисла.
   Прошло, наверное, более минуты, самой мучительной  минуты  в  жизни  всех
присутствующих.
   Старый врач, стоя в ногах постели, как  часовой,  сказал,  глядя  в  лицо
товарищам.
   - Это все. Наступила клиническая смерть...
   Было так тихо,  что  они  услышали  чьи-то  быстрые,  трепетные  шаги  по
коридору, услышали, не осознавая этого. Даже когда дверь распахнулась, никто
не оглянулся.
   - Где он? - выдохнула, вбегая, Женя. - Уже все?.. Давно?..
   Растолкав всех, она бросилась к постели и упала на грудь Юры.
   - Женя! - Профессор Паверман схватил ее за плечи. - Где Андрюхин?
   - Он не звонил? - Ее лицо с трудом  принимало  осмысленное  выражение.  -
Ведь еще возможно чудо...
   Едва слышно пропел телефон Паверман, схватив трубку, замер, не  раскрывая
рта.
   - Да, - сказал он наконец. - Да!
   И, повернувшись к замершим сотрудникам, резко скомандовал:
   - Немедленно доставить Сергеева в фотонную камеру. Андрюхин и Шумило ждут
его в клинике Синг Чандра, в Калькутте...

   В сверкающей серебром металла и белизной  особых  пластмассовых  покрытий
калькуттской хирургической клинике, у пустого операционного стола,  рядом  с
Синг Чандром стояла в напряженной позе Анна  Михеевна  Шумило.  Хирурги,  их
ассистенты, инструментарий, ослепительный свет ламп - все  было  готово,  не
хватало только больного.
   Лишь один посторонний был допущен в операционную, где на пустом еще столе
мог ежесекундно возникнуть больной. Этим  посторонним  был  Иван  Дмитриевич
Андрюхин. Сидя в стороне, под бесшумным  вентилятором,  он  прислушивался  к
четкому тиканью метронома  и,  словно  не  доверяя  ему,  следил  по  своему
секундомеру...
   Группа  врачей  застыла,  окаменев.  Растопырив  пальцы   в   маслянистых
перчатках, наклонив крупную  курчавую  голову,  увенчанную  блестящей  белой
шапочкой, впереди неподвижно стоял великий хирург Синг Чандр, не отводя глаз
от сверкающей белизны пустого стола.
   Метроном неожиданно смолк.  Привстав,  Андрюхин  защелкнул  крышку  своих
часов.
   Искры полыхнули по острым ребрам стола, над ним  заколебалось  светящееся
туманное облачко. Врачи, жмурясь, невольно выпрямились.  Но  тотчас  шагнули
вперед.
   На столе, несколько набок, в неудобной позе, было  распростерто  мертвое,
слегка тронутое желтизной тело Юры Сергеева.
   - Начали, - глухо произнес  Синг  Чандр,  нагибаясь  над  этим  огромным,
бессильным и все же прекрасным телом...
   Глава двадцать вторая
   СИЯНИЕ НАД ЗЕМЛЕЙ

   Милая Родина! Ты в бою
   Только мне протруби
   А Недогонов

   Прошло немало дней, прежде чем Юра очнулся и открыл глаза.
   Однажды ночью Женя, дремавшая в  кресле  у  его  постели,  проснулась  от
тревожного ощущения, что на нее смотрят, и, открыв глаза, увидела глаза Юры.
   - Привет... - Юра хотел сказать это весело, но вышел шелестящий шепот.  -
Опять будешь терзать меня акупунктурой?
   - Заговорил... - Она сползла с кресла на  пол  и,  стоя  на  коленях,  на
мгновение прижалась вспыхнувшим лицом к бледной руке Юры. - Заговорил!..
   Она метнулась к двери, но, не решаясь оставить его, только нажала  кнопку
звонка, который был установлен в каюте Анны Михеевны.
   - Где это мы? - выговорил Юра, поводя глазами по сторонам.
   Действительно,  огромная  комната,  прямо-таки  величественная   кровать,
хрустальные люстры, великолепные гобелены на стенах - все это совершенно  не
походило на строгий лазарет "Ильича"...
   - Молчи! Молчи! - Женя бросилась  к  нему,  но  остановилась  у  кровати,
прижав к груди худые кулаки и не решаясь даже нагнуться. - Юра! Заговорил...
   - Так как же мне: говорить или молчать? - Он с радостью  чувствовал,  что
живет, что силы снова начинают бродить в нем, даже попробовал  пошевелиться;
тотчас острая боль едва не швырнула его в беспамятство.
   - Молчи! - еле выговорила Женя: лицо ее исказилось той же болью,  которая
пронзила его. - Не шевелись!
   Привычно застегивая халат и  поправляя  белоснежную  круглую  шапочку,  в
дверях показалась Анна Михеевна, вопросительно глядя на Женю.
   - Заговорил! - Женя поспешно отодвинулась от кровати.
   - Здравствуйте,  Анна  Михеевна!  -  прошептал  Юра,  радостно  глядя  на
сердитое, в веснушках лицо, над которым упрямо вились кудри седых волос.
   - Ну-ну... Очень рада. - Она присела рядом с кроватью, ее широкая  мягкая
ладонь легла на лицо, на шею, отодвинула простыню.
   И Юре, впервые после многих дней увидевшему свое тело, стало  неловко  за
его слабость, неподвижность. Он опять попробовал шевельнуться, и снова  мрак
от дикой боли на мгновение затопил его мозг.
   -  Лежать!  -  прикрикнула  Анна  Михеевна.  -  Действительно,   бычок...
Настоящий бык. Никакая наука не может  пока  создать,  брат,  такое  сердце,
такие легкие. - Приложив к  туго  забинтованной  груди  большое,  в  смешных
волосиках ухо и пристраивая его между бинтами, она, морща лоб, чтобы  скрыть
улыбку, потянулась за протянутым Женей фонендоскопом. - Не болтать! -  снова
прикрикнула она, заметив, что Юра собирается что-то сказать.
   Выслушав его, она аккуратно свернула фонендоскоп и отдала Жене, продолжая
рассматривать Юру.
   - Кормить атмовитаминами,  начнете  с  номера  пятого...  Утром  сделайте
вливание витоглюкозы...
   - Вливание? - Юра умоляюще взглянул на Анну Михеевну.
   - Запомните, - отрезала она,  -  вы  находитесь  на  флагманском  корабле
нашего флота, линкоре "Советский Союз". Родина  и  весь  мир  оказывают  вам
величайшие почести. Вы - Человек-луч, Герой  человечества  и  прочее...  Но,
пока вы мой больной, забудьте об этом. Вы будете делать  только  то,  что  я
прикажу. Сейчас я приказываю спать. Женя, вы уйдете со мной.
   - Но ведь я ничего не знаю! - пробормотал было Юра.
   - Вот и отлично! - Анна Михеевна, пропуская Женю вперед,  плотно  закрыла
за собой дверь.
   Он долго лежал с открытыми глазами, удивленно улыбаясь,  иногда  хмурясь,
вспоминая все, что с ним было, и  думая  о  словах  Анны  Михеевны.  Как  он
очутился на линкоре? Что это все значит? Что обозначают ее слова о  почестях
и прочем? Но слабость была еще так велика, что он не заметил, как заснул...
   Профессор Шумило была права: Юра, Женя и  академик  Андрюхин,  профессора
Паверман и Ван Лан-ши, а также рабята - Пашка, Бубырь и  Нинка  возвращались
домой на линкоре "Советский Союз". Родина  выслала  за  героями  специальную
эскадру: линкор, флагман Краснознаменного Морского  Флота  и  два  крейсера.
Почти все страны мира просили разрешения участвовать в почетном  эскорте,  и
сейчас следом за нашими кораблями шло не менее семидесяти  различных  боевых
кораблей всех флотов  мира.  Здесь  были  китайский  крейсер  и  итальянский
эсминец, английский авианосец и шведская подводная лодка, суда всех  рангов,
флаги всех стран... Даже ночью, даже в самую злую штормовую  погоду  корабли
шли иллюминированные чуть ли не от ватерлинии до верхушек радиомачт,  словно
целый лес огромных новогодних елок.
   Еще в Биссе к  советским  кораблям  присоединились  китайский  крейсер  и
эсминец Индии. Каждый из них  приветствовал  нашу  эскадру  двадцатью  одним
залпом, салютом наций; им отвечали советские крейсеры.  Линкор  молчал;  все
знали,  что  там  борется  со  смертью  Юра  Сергеев,  Человек-луч.  Корабли
присоединялись к великому каравану на всем длинном пути, и каждый раз  вновь
и вновь звучали торжественные салюты, единственные  залпы,  радующие  сердца
людей. С авианосцев, линкора и крейсеров в воздух то и дело  срывались,  как
стаи  ласточек,  самолеты.  Фигурами  высшего   пилотажа,   целым   каскадом
головокружительных взлетов, падений, своим виртуозным мастерством  они  пели
песню бессмертному подвигу Сергеева, простого  парня,  хоккеиста,  секретаря
заводской комсомольской организации. Устраивались парады, банкеты  следовали
за банкетами; академик Андрюхин, осунувшийся  и  постаревший,  говорил,  что
никогда он не жил такой напряженной жизнью, как  в  эти  дни,  а  наедине  с
Паверманом даже признавался, что начинает чувствовать свои восемьдесят  семь
лет. Теперь уже не сотни, а тысячи  корреспондентов  пытались  проникнуть  к
Сергееву, увидать академика Андрюхина  или  хотя  бы  поговорить  с  членами
экспедиции. Во время стоянки кораблей на рейде в Сингапуре, когда  Бубырь  и
Нина в сопровождении мистера Крэгса отправились в порт  в  надежде  походить
немного по твердой земле и посмотреть на заморские края, им даже не  удалось
высадиться. Необозримое скопище лодок ожидало вестей  с  линкора  "Советский
Союз"; шлюпку окружили еще за несколько километров от  порта.  Ей  навстречу
плыли яхты, джонки, лодки любых фасонов и названий, так набитые людьми,  что
кто-нибудь то  и  дело  сваливался  в  воду.  Двое  фотографов  долго  плыли
неподалеку от шлюпки и, поддерживая друг  друга,  фотографировали  Крэгса  и
ребят. Потом они начали умолять, чтобы им сказали  что-нибудь,  что  угодно,
хоть несколько слов. Нинка не выдержала, подтолкнула Бубыря, и не успели  их
удержать, как они, хохоча, заорали:
   - Ура! Ура! Ура!
   Фотографы остались очень довольны! Потом выяснилось, что из  этого  вопля
Бубыря и Нинки  они  соорудили  целую  статью,  в  которой  доказывали,  что
Человек-луч безусловно выздоровел или выздоравливает со дня на день...  Пока
же шлюпке с Крэгсом и ребятами пришлось  спасаться  бегством  на  линкор,  и
старшина,  командовавший  шлюпкой,  был  рад-радехонек,  когда  очутился   в
безопасности, на родной палубе.
   Джонки не отставали от линкора ни на  миг  все  то  время,  пока  корабли
пробыли в Сингапуре. Стоило бросить что угодно за борт, как немедленно сотни
пловцов ныряли с восторженными воплями в  воду.  Чаще  всего  им  доставался
окурок папиросы или спичечный коробок, но и то и другое считалось величайшей
драгоценностью,  так  как  пришло  оттуда,  с  корабля,  на   котором   плыл
Человек-луч, на палубе которого  иногда  показывался  академик  Андрюхин  со
своими друзьями. Миллионы людей собирались в  районе  портов,  куда  заходил
караван мира, составленный из военных кораблей всех стран.  Люди  собирались
только для того, чтобы хоть издалека  посмотреть  на  корабли,  узнать,  где
среди них "Советский Союз", и потом,  спустя  долгие  годы,  вспоминать  это
важное событие и клясться, что своими глазами видели, как Человек-луч  вышел
на палубу и весело помахал им рукой...
   Пожалуй, мир еще не видел ничего подобного! Ни  сумасшествие,  охватившее
американцев, когда они на заре авиации встречали своего национального героя,
Чарльза Линдберга, впервые перелетевшего через океан из Америки в Европу, ни
бурная радость москвичей, превративших улицы города в  цветочные  оранжереи,
когда победители полюса - Чкалов и его товарищи возвращались на  родину,  ни
обожествление Тенцинга,  тигра  снегов,  впервые  ступившего  на  Эверест  и
ставшего для многих жителей Востока  символом  их  возможностей  и  будущего
величия, ни встреча наших астронавтов, экипажа Константина Потехина,  первым
из всех людей ступившего на Луну, - ничто не могло идти в  сравнение  с  тем
безумием  восторга,  которое  охватило  человечество,  когда  оно   осознало
грандиозность открытия Андрюхина и подвига Сергеева.
   Два сейфа на линкоре были уже  забиты  орденами  и  почетными  дипломами,
которые непрерывным потоком шли на имя Андрюхина, Сергеева и  других  членов
экспедиции от правительств,  академий,  организаций;  даже  Пашка,  Нинка  и
Бубырь получили около сотни почетных жетонов от детских  организаций  разных
стран.  Пашка  особенно  гордился  свидетельством,  что  он  назначен  юнгой
флагмана китайского флота.
   Не  обошлось  и  без  неприятностей.  Пронырливые  корреспонденты  узнали
кое-что о характерах и склонностях членов экспедиции, сообщили об этом всему
миру, и в один прекрасный день Бубырь узнал, что он избран  почетным  членом
французского гастрономического клуба "Чрево", а Нинка  получила  приглашение
немедленно возглавить Брюссельский дом моделей. Она очень испугалась.
   - Что я там буду делать? - приставала она ко всем.
   -  Откажись,  -  мрачно  бубнил  Бубырь,   сам   удрученный   нахальством
французских чревоугодников.
   - Они прислали бумагу, с печатью! Что теперь будет! - ужаснулась Нинка.
   Шел день за днем. Ребята уже несколько освоились  на  линкоре,  два  раза
видели самого адмирала, о котором говорили только  шепотом,  уже  не  только
Пашка, но даже Бубырь, даже  Нинка  различали  флаги  всех  государств,  чьи
корабли шли в почетном эскорте... Нинка успела целый день проходить в сшитой
для нее матросской форме и сбросила ее только под градом насмешек  Бубыря  и
Пашки. Пашка был в гостях у боевого расчета одной из башен линкора, а Бубырь
выиграл партию в шахматы  у  самого  боцмана,  отчего  оба  игрока  испытали
крайнюю неловкость и смущение... В общем, все шло отлично, если бы  не  одно
обстоятельство.
   С момента, когда вертолет опустился на экспедиционное судно "Ильич", и до
настоящего времени никто из ребят не видел Юру Сергеева... Больше того - они
не видели и Женю! Хотя ее поместили в одной комнате с Нинкой и Бубырем,  она
даже не заглянула в эту комнату. Все дни и все ночи она дежурила около  Юры,
которому было сначала очень плохо, а сейчас, говорят, он уже  приподнимается
и учится сидеть в кровати.
   Они чувствовали что-то  несправедливое  и  жестокое  в  том,  что  им  не
разрешают взглянуть на Юру. Нинка даже пыталась доказать, что  это  ухудшает
его здоровье.
   - А что? - убеждала она Пашку и Бубыря.  -  Юра  нас  любит?  Любит.  Ему
хочется нас повидать? Хочется. А  желание  больных  надо  удовлетворять,  их
нельзя нервировать...
   Она попробовала изложить свою теорию Анне Михеевне, но Женя ее прогнала.
   Тотчас Нинка решила, что их главный враг - Женя.
   - У нее такой характер,  -  объясняла  она.  -  Ей  всегда  хочется  быть
главной. Командовать. Чтоб все ее видели...
   Однажды Паверман, заблудившись на корабле, налетел на  грустивших  ребят.
Поправив очки и взъерошив и без того стоявшую дыбом шевелюру, он подступил к
Л„не и вдруг вспомнил, что должен готовить из него ученого.
   - Что ты делаешь? - спросил он. - Мне кажется, ты теряешь даром время.
   - Нет, мы думаем, - возразил Леня. - Мы соображаем.
   - Вот как! Что именно?
   - Понимаете, - Леня решил, что профессор Паверман  может  пригодиться,  -
нам очень хочется повидать Юру. Мы же старые  друзья!  Никто  из  вас,  даже
академик Андрюхин, еще не знал Юру, а мы уже бы