ами. Но тело его  дергалось,
как неживое, как тело паяца на нитке, - вряд ли он сознавал,  что  делает...
Кровь тяжело стучала в висках; непрерывно звучал чей-то настойчивый,  глухой
голос:
   - Садитесь на воду... Я приказываю вам сесть на воду!
   И он спускался к воде, но непонятное отвращение толчком  выбрасывало  его
снова в голубой воздух.
   Голос звучал резче:
   - Даю минуту. Немедленно вниз. Иначе вы погибли... Погибли!  Знаете,  что
погибли. Вниз!
   Что-то еще  сопротивлялось  в  нем.  Но  тьма  окончательно  заволакивала
сознание. Юра снижался рывками, почти падал. Он был в нескольких метрах  над
океаном; брызги, взлетавшие от сшибок волн, касались его  ног...  Потухающим
зрением он не то увидел, не то почувствовал всплывающую из океана гигантскую
серебристую сигару... Словно  щупальце,  высоко  тянулся  глазок  перископа.
Что-то более сильное, чем воля одного человека, заставило его  вопреки  всем
приказам, вопреки жесткой, придавившей его  силе,  еще  раз  рвануть  пряжку
налево. И он снова взмыл высоко вверх. Теперь сознание окончательно покинуло
его. Он не мог  различить,  как  скрылся  глазок  перископа,  как  в  то  же
мгновение пронесшийся  рядом  самолет  в  упор  расстрелял  его  неподвижное
тело...
   Неизвестный самолет стремительно уходил на юг; подводная  лодка  исчезла.
Три гидроплана экспедиции профессора Павермана на высоте пяти  тысяч  метров
на малой скорости входили с востока в квадрат "М", еще не обнаружив ни  Юры,
ни его двойника... Боевое судно деревни Вангуну  ближе  всех  было  к  месту
катастрофы, и Василий Иванович в свой морской бинокль уже ясно различал тело
Юры и фигуру его двойника в струящихся потоках раскаленного воздуха.  Лодки,
на которых  все  же  плыли  к  квадрату  "М"  неугомонные  корреспонденты  и
операторы, были еще далеко, но тоже приближались к  месту,  где  разыгралась
трагедия...
   Радисты на гидропланах упорно вызывали  Юру  и  его  двойника.  Никто  не
отвечал на вызов. Они перехватили только приказ с неизвестного самолета, где
предлагалось эскадре оккупировать Биссу и захватить "Ильич".
   - Я предполагал это,  -  лаконично  ответил  Крэгс,  когда  ему  передали
сообщение.
   Немедленно  радиостанции  Биссы  и  "Ильича"  довели  до  сведения  всего
человечества историю преступления в квадрате "М". "Какова  позиция  западных
правительств? - запрашивала канцелярия короля Биссы. - Мы предупреждаем, что
не допустим оккупации  острова  и  будем  защищаться  всеми  видами  оружия,
имеющимися в наших руках. Всю вину за последствия этой неслыханной  авантюры
человечество возложит на ее авторов..."
   Ряд западных правительств поспешил сообщить, что им неизвестно,  о  какой
авантюре идет речь  в  заявлении  короля  Биссы.  Командующий  тихоокеанским
флотом объявил, что корабли Седьмого флота участвуют в обычных  маневрах  по
плану  морского  министерства  и  что  нота,  переданная   канцелярией   его
величества короля Биссы, несмотря на ее неофициальный, недоброжелательный  и
явно пропагандистский характер, тщательно изучается...
   Пока дипломаты обменивались любезностями, похожими на  обнаженные  шпаги,
профессор Паверман, члены экспедиции и весь  личный  состав  "Ильича"  более
всего  были  озабочены  тем,  как  при  создавшихся  условиях  спасти   Юру.
Предполагалось, что и  он  и  его  двойник,  прибыв  на  место  и  несколько
освоившись, дадут о себе знать по радио и при подходе судна или  гидропланов
спустятся на воду, откуда и будут подобраны. Теперь стало ясно, что ни  Юра,
ни  его  двойник  спуститься  на  воду  не  могут.  Обнаружив  наконец  Юру,
гидропланы вызвали вертолет.
   Никто не знал еще размеров катастрофы; не знали, убит  или  только  ранен
Сергеев, и каждая весть из района Биссы жадно ловилась миллиардами людей, не
отходивших от своих  приемников  или  уличных  репродукторов.  Новости  были
неясные и путаные, но  сам  факт  огромной  удачи  Великого  эксперимента  и
чудовищное злодеяние неизвестного  самолета  потрясли  сердца  людей.  Всюду
возникали  стихийные  митинги;  полиция  растерялась;  политические  деятели
обнаружили, что совершенно неясно, как поступит в такой ситуации  армия,  и,
хотя радио, газеты и телевидение западного мира еще не  решались  передавать
ноту  короля  Биссы   и   старательно   обходили   вопрос   о   национальной
принадлежности  самолета,  совершившего  бандитское  нападение,  все  же   в
наэлектризованных  толпах  людей  в  Англии,  Японии,  в  Америке  все  чаще
раздавались яростные крики:
   "Мир! Мир! Руку Советам! К черту бомбы!"
   Между тем драма у острова Фароо-Маро неуклонно продолжала развиваться.
   Моряки спустились по лестнице из остановившегося над  Юрой  вертолета,  с
трудом подхватили его грузное, безжизненное тело.
   Прибывший на вертолете врач экспедиции, понимая, как ждут  его  сообщения
во всем мире, осмотрев Юру и хмуро глядя перед собой, негромко сказал:
   - Жив. Но может умереть ежеминутно. Пробита сердечная сумка, вторая  пуля
застряла в легком... Помимо этого, тяжелое  отравление...  не  могу  понять,
чем. Даже на "Ильиче" нет условий для проведения такой сложной операции...
   Захватив и двойника Юры,  вертолет,  словно  траурная  колесница,  грузно
полетел к "Ильичу".
   То, что шторм начинается в тропиках внезапно, Василии Иванович,  конечно,
слышал; все же он безусловно не оценил бы зловещего значения темного  пятна,
возникшего на востоке, среди  веселых  кучевых  облаков.  Но  Тобука  и  все
гребцы, взволнованно показывая на это крохотное черное облако и на этот  раз
не дожидаясь согласия Василия Ивановича,  развернули  свое  боевое  судно  и
помчались к острову. Ни  Василии  Иванович,  ни  ребята  не  могли  осознать
серьезности  надвигавшейся  угрозы;  они  были  целиком   под   впечатлением
катастрофы, разыгравшейся на их глазах, не знали, жив ли Сергеев,  и  только
видели, как подобрал его вертолет.
   Между тем крохотное черное пятно стало уже огромным облаком,  налитым  до
краев дождем. Неожиданный холодный ветер резкими толчками валил лодку набок,
с волны на волну; Нинка посинела, зубы у нее стучали, и даже Бубырь покрылся
гусиной кожей.
   Огромная тень от облака неумолимо двигалась на лодку  и  наконец  накрыла
ее. Не дождь, а сплошные  потоки  воды,  словно  лавина  ревущего  водопада,
обрушились на лодку. А в нескольких десятках метров, наблюдая,  как  здорово
все это получается, насмешливо сверкало солнце.
   Лодку захлестывало водой. Огромные волны в гривах седой пены,  рыча,  шли
на нее одна за другой. Отплевываясь от соленой воды,  до  того  мокрые,  что
казалось, будто у них промокла насквозь кожа, Нинка в облепившем ее сарафане
и неповоротливый даже в шторм Бубырь вычерпывали воду из лодки,  то  и  дело
сваливаясь под ноги  пожелтевшим  от  тревоги  гребцам.  По  другую  сторону
орудовал ведром Василий Иванович. В  уныло  обвисшей  шляпе,  с  закатанными
брюками на бледных волосатых ногах, он походил, как ни странно, на  дачника,
попавшего на рыбалке под ливень. По черным,  равномерно  сгибавшимся  спинам
гребцов текли потоки воды, лодка чудом перебиралась с одной  стены  воды  на
другую. Вдруг огромная косая волна, величиной с многоэтажный дом, неожиданно
накрыла лодку... Гребцы в ужасе выпустили весла, лодку занесло  боком,  и  в
следующее мгновение  она  опрокинулась,  бросив  в  океан  гребцов,  Тобуку,
Василия Ивановича, Бубыря с Нинкой и Муху.
   Глотая воду, фыркая, чувствуя, что погибает, что соль и  вода  беспощадно
забили ноздри, боясь открыть  рот,  но  работая  ногами  и  руками,  Бубырь,
подхваченный следующей волной, вылетел на поверхность и жадно глотнул вместе
с солеными брызгами изрядный запас воздуха. "Кораблекрушение! Шторм!  Акулы!
- Одна ужасная мысль в воспаленном мозгу Бубыря сменялась  другой.  И  вдруг
самая страшная мысль едва не заставила его выпрыгнуть из воды. - А где Муха?
Она же не умеет плавать!.."
   Он оглянулся и только сейчас увидел, что не один. Волны то  разбрасывали,
то снова сближали черные тела гребцов, среди которых он различал Тобуку;  за
нос опрокинувшейся лодки упорно держался Василий Иванович; другой  рукой  он
поддерживал Нинку, которая что-то кричала, задирая кверху белобрысую  голову
с жалко повисшими  косичками...  Кажется,  она  ругала  океан.  Обрадованный
Бубырь поплыл к ним,  и,  хотя  это  было  очень  трудно  и,  подплывая,  он
несколько раз больно стукнулся о лодку, до крови распоров  бок,  все  же  он
добрался к Василию Ивановичу и подхватил яростно плюющуюся  Нинку  с  другой
стороны.
   - А Муха? - крикнул Леня. - Видели Муху?
   Муху никто не видел.
   Тут же к лодке подплыли Тобука и другие гребцы. Тобука, все  еще  пытаясь
улыбаться, посадил Нинку на плечи и,  держась  за  лодку  рядом  с  Василием
Ивановичем, печально  покачал  головой.  Они  могут  спастись,  только  если
утихнет шторм и если до этого не появятся акулы, а их тут много...
   Акулы!.. Леня перестал слышать грохот океана, не замечал ливня, не  видел
многосаженных волн. До боли в глазах он вглядывался в мутно-сизую воду;  ему
то и дело казалось, что из неведомых глубин всплывает длинное, сильное  тело
с разинутой зубастой пастью и косым плавником.
   Но вместо акулы Леня увидел Муху!.. Это было невероятно, но он ясно видел
на гребне взметнувшейся волны, рядом с собой, мордочку  Мухи.  Еще  не  веря
себе, забыв об акулах и не обращая внимания на  крики  Василия  Ивановича  и
Тобуки, Леня ринулся  туда,  где  волны  подбрасывали  и  вертели  блестящий
черный, почти безвольный, но еще живой комок. Муха была  совсем  близко,  он
видел ее блестящие глаза, лапы, упрямо колотившие бешеный  океан,  задранный
кверху нос. Но, злобствуя, злорадно воя, волны  откатывались  в  стороны,  и
снова между Леней и Мухой лежала  седая,  в  клочьях  пены,  жадно  дышавшая
пропасть...
   Ему помог Тобука. Он поплыл следом за Бубырем и, поняв, что  надо  добыть
собаку, ловко скатился по взмыленному гребню прямо на Муху, успел подхватить
ее за дрожащую шкурку. В следующую  секунду  океан  снова  вырвал  Муху,  но
теперь Леня был рядом. Муха из последних сил все еще старалась выпрыгнуть из
воды, хрипло взлаивала и, захлебываясь соленой пеной, облизывала Леню.
   - Лает она все-таки по-русски... - едва выговорил довольный Бубырь, когда
они добрались до опрокинутой лодки,  где  с  нетерпением  ждали  их  Василий
Иванович, Нинка и гребцы.
   Потоки воды все так же с ревом валились на  них,  холодный  ветер  злобно
пытался оторвать их от лодки или размозжить об нее, когда Василий  Иванович,
не спускавший глаз с неба, радостно вскрикнул.
   Над ними стоял вертолет.
   Через несколько минут все было кончено. В огромное теплое брюхо вертолета
поднялись по бешено качавшейся лестнице не только все  тридцать  гребцов  во
главе с Тобукой, не только ребята и Василий  Иванович;  туда  же  втянули  и
славное боевое судно деревни Вангуну.
   Нехотя покачиваясь под ударами дождя и ветра, вертолет уже  проходил  над
пенными  бурунами  прибоя,  когда  с  востока,  с  противоположной   стороны
островка, до них донесся протяжный рык артиллерийской канонады...  Крейсеры,
входящие в состав Седьмого флота, дали первый залп по Фароо-Маро...

   Глава двадцать первая
   КЛИНИЧЕСКАЯ СМЕРТЬ

   Залпу предшествовали переговоры.
   С крейсера "Атлантида" был продиктован ультиматум королю Биссы:
   "Восстание туземцев ширится. В  Рабоуле  сотни  беженцев.  Ввиду  полного
бездействия  с  Вашей  стороны  вынужден  вмешаться.  Предлагаю  в   течение
шестидесяти минут обсудить и дать согласие на следующее:
   1. Вами интернируется советское судно "Ильич".
   2. Вверенный мне флот оккупирует Биссу.
   В случае отказа или промедления корабли начнут обстрел Биссы,  Фароо-Маро
и всего района восстания".
   Шестьдесят минут нужны были для того, чтоб корабли  могли  занять  боевую
позицию...
   Радиостанции Биссы и "Ильича" немедленно сообщили о новой провокации.  Но
печать и другие средства оповещения западного мира, явно повинуясь невидимой
указке, скрыли от населения своих стран ультиматум крейсера.
   По истечении тридцати минут с  момента  приема  ультиматума  радио  Биссы
заявило:
   "Восстания  нет.  На  Биссе  и  Фароо-Маро  все  спокойно.   Предупреждаю
командующего Седьмым флотом и  командующего  эскадрой  в  составе  авианосца
"Океан", крейсеров "Атлантида" и "Колумб", что вход в  территориальные  воды
Биссы  запрещен.  Нарушение  территориальных  вод  повлечет   насильственное
выдворение эскадры. Крэгс".
   Адмирал расхохотался, получив этот ответ. Корабли эскадры через  двадцать
минут вошли в территориальные воды Биссы  и  заняли  боевую  позицию.  Жерла
орудий, как огромные указательные пальцы, были направлены  на  Фароо-Маро  и
стоявший по ту сторону острова "Ильич"...
   Последовала новая радиограмма командующего эскадрой:
   "Через пять минут начинаю обстрел".
   Радиостанции Биссы немедленно ответила:
   "Руководствуясь человеколюбием, вторично предупреждаю:  любое  враждебное
действие вызовет уничтожение эскадры. Крэгс".
   Тогда по истечении пяти минут последовал залп. Это был  тот  самый  залп,
который услышали на вертолете.
   Казалось, содрогнулись не только громады кораблей, но весь остров и океан
до самого горизонта... Бледно-кровавые вспышки пламени заплясали  на  волнах
багряными бликами...
   Одновременного  залпа  орудий  крейсеров  "Атлантида"  и  "Колумб"   было
достаточно,  чтобы  стереть  с  лица  земли  десяток  таких  островов,   как
Фароо-Маро.
   Чтобы покончить наверняка с  Биссой  и  "Ильичем",  командующий  эскадрой
распорядился пустить в ход атомную артиллерию...
   Снарядам с "Атлантиды" и "Колумба" надо было всего десять  секунд,  чтобы
преодолеть расстояние  до  Фароо-Маро.  Однако  прошло  десять,  двенадцать,
пятнадцать  минут  после  залпа,  а  на  острове  не   наблюдалось   никаких
последствий этого страшного огневого удара. Ни рушащихся зданий, ни гибнущих
пальм.  Ни  языков  пламени,  сливающихся  в  один  грандиозный  пожар.   Ни
мечущихся, еще уцелевших жителей. Ничего. Не было слышно даже  взрыва...  На
берег лагуны не торопясь вышли туземные женщины, видно не знавшие  ничего  о
том,  что  крейсеры  начали  обстрел,  и,  мирно  зубоскаля,   расположились
полоскать белье.
   Впервые  радиограмма  Крэгса  была  принята,  выслушана  и   изучена   на
"Атлантиде" с должным вниманием  и  тревогой:  "Крейсеры  произвели  обстрел
ядерной артиллерией. Одного залпа было более чем достаточно, чтобы полностью
уничтожить Фароо-Маро. Как видите, вы бессильны. Я предупреждаю в  последний
раз. Предупреждаю командующих флотом и эскадрой,  их  офицеров  и  матросов.
Прекратите безумие. Еще один залп - и  эскадра  будет  превращена  в  ничто.
Крэгс".
   - Мне кажется, к этому следует отнестись серьезно, - заявил  командующему
эскадрой капитан "Атлантиды". - Видимо, там, - он  показал  через  плечо  на
остров, где, словно издеваясь над крейсерами, уже с десяток туземных женщин,
хохоча, полоскали белье, -  действительно  имеется  оружие,  нам  совершенно
неизвестное. Залп двух крейсеров - и никаких последствий!  Это  знаете...  -
Капитан ежеминутно вытирал пот. - Если залп "Атлантиды" и "Колумба" глохнет,
как удар кулаком в подушку, войне действительно конец! Мы не можем рисковать
бессмысленной гибелью трех первоклассных боевых кораблей.
   Адмирал стоял в боевой рубке; у ног его, тяжело дыша и  высунув  багровые
языки, лежали два огромных дога. В пестрой  легкой  куртке,  распахнутой  на
поросшей седой щетиной груди, в белых штанишках по  колено,  из-под  которых
торчали сизые, в склеротических жилках, толстые  ноги,  адмирал  походил  на
заурядного забулдыгу. Из широких ноздрей высовывались густые пучки черных  и
седых волосиков. Адмирал дергал носом, принюхиваясь к  запахам,  плывущим  с
острова.
   Пахло вареньем, и это особенно раздражало адмирала.
   - Трех кораблей! - Адмирал усмехнулся  с  выражением  такого  гнева,  что
капитан отступил. - Здесь - я! Понятно вам это? А где я, там наша страна!  И
я, рискуя собой, капитан, рискуя всем, приказываю вам: Огонь! Огонь!
   Капитан, опустив голову, не решался ослушаться и не  мог  заставить  себя
приказать продолжать обстрел.
   - Да вы трус, капитан! - Адмирал медленно вытер дрожащие пальцы, которыми
только  что  коснулся  было  кителя  капитана.  -  Вы  паскудный   трусишка,
полагающий, что вместе со своими  тридцатью  или  сорока  тысячами  молодцов
действительно очень нужны нашей стране! Если я рискую своей жизнью, то какая
цена вашей?
   Капитан, бледный как мертвец, шагнул навстречу адмиралу:
   - Вы не смеете меня оскорблять!
   - Тогда стреляйте! - ответил адмирал.
   Крейсеры дали второй залп. На острове это  снова  не  произвело  никакого
впечатления.  Женщины,  как  будто  они  и  не   слышали   ничего,   горланя
по-прежнему, полоскали белье.
   - Еще залп! Еще! - Адмирал тряс кулаками перед лицом капитана. - Пока  мы
не найдем щель...
   Бледный  от  ужаса  радист,  заглянув  в  рубку,  молча  сунул   капитану
радиограмму.
   - Что там? - крикнул адмирал, вырывая послание. - Опять угрозы?
   Он прочел: "Всем, всем, всем. Сообщаю, что  эскадра,  атаковавшая  Биссу,
выброшена из района островов. Крэгс".
   - Пропаганда... - выговорил адмирал, бросая  бумажку,  но  это  было  его
последним словом и последним жестом.
   Женщины, весело полоскавшие у берега лагуны белье, заметили,  как  словно
молния сверкнула там, где только  что  стояли  грозные  корабли,  полыхавшие
огнем... Вспышка, затмившая солнце,  мелькнула  над  океаном  и  исчезла.  И
кораблей не стало. Глядя на океан, свободно,  до  горизонта,  кативший  свои
лазоревые волны, женщины с еще большим оживлением принялись за стирку...

   В этот яркий, солнечный день все золотистые пляжи Великой  песчаной  косы
были усеяны отдыхающими, пловцами  и  любителями  подводной  охоты.  Веселый
гомон развлекающейся толпы заглушал не юлько насмешливые крики чаек, но даже
могучий рев океана. Гремели импровизированные  оркестры;  стонали  банджо  и
гитары; шутливо покрикивали продавцы мороженого, соков  и  горячих  сосисок;
целая  компания  подводных  охотников  в  причудливых  ластах  и  аквалангах
пыталась на кромке берега у воды  изобразить  только  что  изобретенный  ими
танец Нептуна...
   Все шло как в обычное  воскресенье.  Поэтому,  когда  странный  солнечный
зайчик остро резанул всех  по  глазам  мгновенной  ярчайцгей  вспышкой,  это
восприняли  как  чью-то  шутку.  Но  тотчас  многокилометровый  пляж,  буйно
гудевший весельем, оцепенел; люди  застыли  в  самых  неожиданных  позах.  В
следующую секунду все шумно ринулись бежать, но остановились, задержанные не
то страхом, не то любопытством.
   Всего в нескольких десятках метров от берега, там, где  только  что  лишь
солнечные блики сверкали на гребнях волн, где  на  ослепительно  синем  небе
мелькали ярко-оранжевые клювы  чаек,  стрелой  падавших  на  летучих  рыбок,
теперь лежали огромные корабли. Они были несуразны и страшны... На берегу не
сразу поняли, что это военные корабли - два крейсера и  авианосец  -  и  что
корабли  находятся  в  самом  неестественном  состоянии:  стоят  на   песке,
медленно, но неотвратимо заваливаясь набок... Не сразу увидели  с  берега  и
людей, моряков. Похоже было, что моряки не то долго спали, не  то  перенесли
какое-то потрясение, от которого не могут оправиться. Люди на берегу и  люди
на кораблях пришли в себя примерно в одно и то  же  время.  Пока  на  берегу
знатоки флота и политических событий, прочитав название кораблей -  "Океан",
"Атлантида", "Колумб", - обменивались недоуменными репликами о том, что  эти
суда входят в состав Седьмого флота и крейсируют где-то между  Австралией  и
Индонезией, на кораблях послышались нервные, торопливые команды...
   Первые репортеры - кто захватив у берега лодки, кто просто вплавь  -  уже
вертелись около стальных громад, силясь  жалк