в  сугроб  всеми  четырьмя  лапами  и
оглянулась через плечо, насторожив уши. И тотчас  следом  за  ней  выскочила
Муха. Хвост у нее тоже был заверчен вверх, глаза радостно поблескивали.
   - Муха! - заорал Леня во весь голос.
   Рыжий песик шарахнулся в сторону, и Муха вильнула было за ним, но  тотчас
остановилась, тявкнула и  оглянулась  на  Леню.  Он  бросился  к  ней.  Муха
отбежала на несколько шагов и присела. Леня снова рванулся к ней, скользя  и
едва не падая. Муха отскочила еще на  несколько  шагов,  виляя  хвостиком  и
приветливо улыбаясь.
   - Муха, Муха... - взмолился Леня, едва не плача и подманивая ее рукой.
   Муха наклонила голову направо,  потом  налево.  Ее  толстые,  теплые  уши
свешивались до земли. Наконец она вежливо улыбнулась и  неторопливой  рысцой
подбежала к Л„не. Он едва не упал, подхватывая ее на руки. Теперь  следовало
лететь на стадион и немедленно вручить ученым эту необычайную, такую  важную
для науки собаку. Леня так и сделал. Он опрометью кинулся было  к  стадиону.
Но почти  наперерез  ему  вильнула  широкая  черная  машина.  В  ней  сидело
несколько человек,  и  среди  них  тот,  с  бородкой,  который  спускался  с
вертолета, и главное - профессор Паверман.
   Леня что-то закричал, протягивая им Муху, но машина проскочила мимо. Леня
побежал следом.
   Окраина Майска незаметно переходила в поле, отделявшее город от ближайшей
деревни  Высоково.  Но  машина,  миновав  последний  дом,  свернула  не   на
разъезженную дорогу в Высоково, а на проселок, который через ближайший лесок
и холмы выводил на шоссе Майск - Горький...


   Глава одиннадцатая
   В ЛЕСУ

   Тропинка шла в гору.  Под  снегом  сухо,  по-мертвому  шелестели  опавшие
листья. Ноги то и дело проваливались в притрушенные  снежком  рытвины.  Было
очень тихо. Так тихо, что становилось даже неприятно.  Давно  где-то  далеко
внизу остались огни города. Тропинка перешла в  дорогу.  Она  ползла  вверх,
накручивая петлю за петлей, а узловатые корни сосен и  елей  подступали  все
ближе. Похоже было, что они приглядывались к Бубырю, молча чего-то выжидая.
   Леня помнил самое главное: Муху следовало доставить срочно, иначе научное
открытие может пропасть. И он шел по следам машины в Академический городок.
   Он достал ошейник. Муха радостно приветствовала его,  даже  лизнула  и  с
удовольствием позволила надеть на себя.
   - Узнаешь? - пробормотал Бубырь. Он рассчитал: что бы  ни  случилось,  по
ошейнику Муху доставят к профессору Паверману.
   Бубырю давно уже следовало  передохнуть,  а  кстати  поправить  сбившийся
носок, который натирал пятку, но он все не решался  остановиться.  Было  уже
часов шесть, стемнело; только туманная белизна позволяла различать ближайшие
кусты и деревья. Так далеко в лес Леня не заходил ни разу. Бывают  ли  здесь
люди?.. Сначала он нес Муху на руках; потом спустил ее на землю. Она  бежала
впереди, часто  оглядываясь,  словно  спрашивая,  куда  идти.  Леня  присел,
рассматривая колею. Нет, здесь проезжали как  будто  недавно...  Иногда  ему
казалось, что кто-то молча крадется сзади. Он оглядывался: никого  не  было.
Все чаще он чувствовал чье-то неясное и угрожающее присутствие в кустах.  Но
ведь Муха зарычала бы на незнакомого... Проверять  было  страшно,  и  Бубырь
уверял себя, что все это глупости и в кустах никого нет. Хорошо,  что  рядом
бежала Муха. Чтоб идти веселее, он прикинул, как давно они вышли из  города.
Выходило, около двух часов назад.
   Несколько раз ему казалось, что они сбились с пути. Идти становилось  все
тяжелее. Дорога словно бы расползлась среди  проплешин  в  снегу,  непонятно
было, куда ступать. Ноги скользили, застревали в капканах корневищ. Раза два
он падал, хватаясь руками за слежалые, черные  груды  листьев.  Муха  сидела
рядом и виляла хвостиком, глядя на него. От этого становилось легче.
   Мороз крепчал, зябли коленки.  Когда  деревья  отодвигались,  становилось
совсем холодно; уныло и  зло  посвистывал  ветер.  Потом  деревья  сходились
плотней, ветер смолкал.  Бубырь  заметил,  что  в  чаще  куда  теплее,  и  с
благодарностью  покосился  на  деревья.  "Деревья  поглощают  углекислоту  и
выделяют кислород, - вспомнилось ему, и впервые  он  почувствовал,  что  это
очень хорошо устроено. -  Молодцы  деревья.  Дышат...  Потому,  наверное,  и
теплей..." Он осторожно улыбнулся деревьям, которые стояли поближе, и  пошел
уверенней, тверже, словно вокруг были друзья.
   Потом он услышал свист, неразборчивый голос и, проваливаясь в глубокий  у
кустов снег, присел за толстой черной густой елью. Колючая ветка мазнула его
по лицу, осыпав острыми снежинками.
   Мягкий перестук, посвистыванье и монотонный, заунывный  крик  становились
все ближе, и вот мимо него, подскакивая на ухабах, сползая в ближние елочки,
вихляясь,  как  пьяные,  показались  сани;  пахнуло  соломой  и  еще  чем-то
домашним... Парень примостился в санях на коленях, присев на пятки; ласковый
огонек папиросы, вспыхнув, осветил  его  худое,  задумчивое  лицо.  Леня  не
решился его окликнуть. Он обнял Муху и притаился;  он  не  знал,  почему  не
окликнул парня. Леня дождался, когда смолкли и  негромкий  свист,  и  мягкий
перестук полозьев о корни и замерзшую землю, и снова побрел вверх.
   Бубырь пересек небольшую поляну, серебристую и грустную в  металлическом,
прохладном свете луны, и едва не свалился в  канаву,  где  валялись  кое-где
громадные ржавые пни, на корнях которых примерзла глина.
   За канавой гладкой белой лентой уходило в черноту ночи шоссе.
   Тишина здесь была еще  настороженней,  чем  в  лесу.  Узкая  лента  шоссе
торопливо убегала от черного леса, стеной вставшего по  обеим  ее  сторонам.
Луна холодно и пристально рассматривала что-то в кустах.
   Незаметно посыпал легкий снежок. Он сеял все гуще и гуще... Но Леня стоял
у елки и не двигался, ожидая попутной машины. Муха, наверное,  тоже  устала:
хвостик ее повис, она встряхивала ушами, будто отгоняя  снег,  и  недоуменно
поглядывала на Леню.
   Шоссе словно вымерло; никаких машин не было.
   Бубырь давно не чуял замерзших коленок; снег  завалил  его  так,  что  он
слился с пеньком, словно большой сугроб.
   Ни света фар, ни знакомого  домашнего  урчанья  машины  не  рождалось  на
дороге. И Бубырь, бесшумно всхлипывая от жалости к Мухе  и  к  себе  самому,
поплелся наконец по узкой тропке, которая бежала параллельно шоссе, лесом...
   Путь  оказался  долгим.  Ночь  давно  вошла  в   лес,   холодные   звезды
вздрагивали, пытаясь отцепиться от верхушек сосен. Бубырь еле волочил  ноги.
Ему было больно и страшно. Он боялся, что замерзнет  вместе  с  Мухой.  Ныли
коленки и все кости. Луна быстро катилась по небу. И Муха волочила хвост  по
земле, иногда жалобно тявкая.
   Леня теперь старался не ступать, а скользить, чтобы валенки не ерзали  по
стертым, остро саднившим пяткам. Но все равно, едва он  поднимал  ногу,  как
задник въедался в пятку, а по подъему ступни проезжал как будто не войлок, а
наждак... Казалось, что, если лечь где угодно, даже просто в снег, все сразу
пройдет и будет так славно, что хоть пой песни.  Но  ни  ложиться,  ни  петь
песни Бубырь себе не разрешал. Он уже не плакал. Он только  уговаривал  себя
держаться. "Держись, Бубырь!.." -  шептал  он  дрожащим  голосом.  Потом  он
придумал игру. Как будто их было двое: Бубырь-командир и Бубырь-солдат.
   "Получите боевое задание, - приказывал командир: - все перетерпеть,  раны
не считать, идти сколько потребуется, а если придется - и на брюхе ползти, а
доставить Муху на место..."
   "Есть доставить!"  -  отвечал  солдат.  И  шел.  "Наряд  вне  очереди,  -
распоряжался Бубырь-командир, когда Бубырь-солдат спотыкался, едва не  ныряя
носом в жесткий снег.  -  Чистить  картошку..."  А  хорошо  было  бы  сейчас
попробовать горячей вареной картошки! Пусть даже без всего,  без  соли...  И
Леня вспомнил, как они осенью ходили в колхоз помогать на уборке  картофеля,
пекли ее в тлеющих, едко дымящих кострах, потом выкатывали горелой веткой и,
обжигаясь, хватали в черные ладони. Он чуть  не  закашлялся,  глотая  густую
слюну... "Два наряда! - рассердился командир. - Чистить нужник!" Зато,  став
внимательнее, Бубырь-солдат ловко прополз между черными шубами елочек,  даже
не потревожив их, и заслужил благодарность.
   Но еще через  десяток  шагов,  преодолев  канаву  ("Взять  штурмом  рубеж
врага!"), Бубырь остановился в полной растерянности.  Муха  сидела  рядом  с
ним, мелко дрожа не то от холода, не то от страха.
   Впереди раскинулось бескрайнее черно-серебристое поле,  и  дорога  словно
растворилась в нем. Леня не понимал, куда же идти. От растерянности он  даже
присел и пощупал под ногами. Да, здесь  пока  была  дорога.  Но  дальше  она
исчезала.
   Словно понимая,  что  его  смущает,  Муха  вывернулась  из-за  валенка  и
неторопливой рысцой побежала вперед, к чему-то  принюхиваясь.  Леня  шел  за
ней, иногда присаживаясь  и  щупая  землю.  Нет,  все  было  правильно,  они
двигались по дороге. Ну и Муха! Молодец!
   Поле, казавшееся бесконечным, пройдено... В лесу стало еще темнее, и Л„не
ни с того ни с сего так захотелось  спать,  что  заболела  голова.  Он  снял
шапку, тряхнул волосами, но в голове все равно тупо гудело.
   Они брели  лесом  еще  больше  часа.  Впереди  начало  светлеть,  и  Л„не
показалось, что он заснул и спал так  долго,  что  проспал  всю  ночь.  Нет,
просто перед ними было новое поле...
   Внезапный резкий, тревожный  звон  наполнил  лес.  Муха  тотчас  прыгнула
вперед, захлебываясь визгом и лаем и проваливаясь в снег...
   Леня невольно поднял голову. То, что он  увидел,  сначала  испугало  его,
зато на всю жизнь отозвалось в сердце счастливым восторгом...
   Над невысокими голыми кленами, над  белотелыми,  в  крапинках,  березами,
примерно на высоте пятнадцати - двадцати  метров,  по  воздуху,  без  всяких
приборов или приспособлений, шел человек!..
   На нем были простая черная телогрейка, ватные брюки и валенки; на  голове
- ушанка. Иногда он  помогал  себе,  помахивая  руками,  словно  от  чего-то
отталкиваясь. Его черные валенки уверенно  ступали  по  белесому,  туманному
воздуху, как по сугробам снега. У  него  было  знакомое,  но  необыкновенное
лицо.
   Леня не сводил глаз со сказочного человека.
   Заметив путников внизу, воздушный путешественник  постоял,  всматриваясь,
над елочками и потом, сунув руки в карманы ватника, быстро спустился.
   Увидев, что человек идет  к  нему,  твердо  переступая  по  снегу  своими
черными валенками,  Бубырь,  не  выдержав,  бросился  навстречу,  хохоча  от
счастья. Это шел Юра Сергеев, Бычок, сам Бычок,  а  с  ним  ничего  не  было
страшно!
   - Бубырь? - ахнул Юра. - Ты как здесь?
   И, не дождавшись ответа, присел около Мухи, которая, виляя всем телом  от
восторга, бросилась к нему на руки, не лая, а ласково фыркая, словно пытаясь
что-то рассказать.
   - Да ведь это Детка! - закричал Юра. - Это наш пес! Ты привел ее?
   Леня, тяжело вздохнув, кивнул головой. От усталости он даже  не  понимал,
стоит он или лежит. Какие-то искры мельтешили перед глазами.  Словно  сквозь
сон, он слышал голос Юры:
   - Ты же геройский парень! Это же черт знает, как удачно! Постой,  постой,
ты что же, идешь от Горьковского шоссе?
   - Нет, от Майска... - вздохнул Бубырь.
   Тогда Юра сделал непонятное и совсем не мужское движение. Он взял  Бубыря
под мышки, легко приподнял его, так что Бубыревы глаза оказались  на  уровне
глаз Юры, и так долго всматривался, что Леня, не  выдержав,  слабо  задрыгал
ногами.  Юра  медленно  опустил  его  на  землю.  Бубырю  казалось,  что  он
улыбается, даже смеется: так ему было хорошо! Он не чувствовал, как тело его
отяжелело, как Юра подхватил его на руки, как взмыл в воздух...
   Потом еще долго Бубырь не мог без острой злости на себя  припоминать  эту
историю, не мог понять, как это он упал в обморок и летел с Юрой над  лесом,
как мертвый, ничего не видя и не чувствуя.
   ...Он очнулся в обыкновенной больничной палате, где стояли две кровати  и
две  тумбочки.  Вторая  кровать,  аккуратно  прибранная,  была  пуста.  Леня
попробовал повернуться и поморщился: ломило все тело, а ноги кололо,  словно
он шел по стерне. Но голова была свежей и очень хотелось есть. Он  не  знал,
как позвать кого-нибудь, и было как-то совестно, что  он  больной,  а  очень
хочет есть. Опять этот аппетит! Потом он решил  заглянуть  в  тумбочку.  Там
стояла бутылка кефира, а на тарелке лежали два  яблока.  Через  минуту  Леня
убрал в тумбочку пустую посуду. Он чувствовал  себя  немного  лучше,  но  не
возражал бы против настоящей еды. В это время дверь слегка  приоткрылась,  и
неуверенный женский голос пробормотал:
   - Спит...
   Это была Женя. Рядом с Женей стоял Юра Сергеев.
   - А вы правда по воздуху ходили? - неуверенно усмехаясь, спросил Леня.  -
Мне не приснилось?
   - Правда, - серьезно подтвердил Юра.
   Леня хотел что-то сказать, но только вздохнул...

   Глава двенадцатая
   КОРОЛЬ И ПРЕМЬЕР-МИНИСТР БИССЫ
   ПОСЕЩАЮТ АКАДЕМИКА АНДРЮХИНА

   Кроме сотрудников Академического городка во главе с  Иваном  Дмитриевичем
Андрюхиным, Крэгса встречали на аэродроме десятки  советских  и  иностранных
журналистов.
   Самолет бесшумно возник далеко в небе и через  мгновение,  снижаясь,  уже
взревел  над  аэродромом.  Вскоре  появились   пассажиры.   Впереди   шагал,
принужденно  улыбаясь,  костлявый,  долговязый  Крэгс;  за   ним,   стараясь
сохранять  величие,  семенил  Хеджес;  он  прихрамывал,  опираясь  на  плечо
какого-то молодого великана в шляпе набекрень.  Этого  услужливого  русского
атлета, с лица которого не  сходила  улыбка,  Хеджес  приметил  еще  в  баре
Пражского аэропорта. Они сразу понравились друг другу и в  самолете  уселись
рядом. Во всяком случае, Хеджес был  очень  доволен  своим  новым  знакомым,
носившим, правда, чертовски трудное имя - Степан  Степанович.  На  вопрос  о
профессии Степан Степанович коротко ответил:  "Математик-вычислитель",  -  и
при этом любезно улыбнулся, показав ослепительные зубы.
   Спускаясь по трапу, Хеджес  оступился,  и  так  неловко,  что  его  новый
приятель  едва  успел  подхватить  незадачливого   премьер-министра   Биссы.
Цепляясь за молодого атлета, Хеджес впервые заподозрил что-то неладное. Лицо
Степана Степановича преобразилось. Улыбку сменила  плаксивая  гримаса,  губы
задрожали, и все услышали странные  жалобные  звуки,  отдаленно  похожие  на
рыдания.
   - Что с вами, что случилось? - пролепетал Хеджес в явном испуге.
   - А, черт возьми! - Академик Андрюхин быстро подошел к юному  великану  и
провел рукой по его кадыку:  всхлипы  прекратились.  -  Прошу  извинить.  По
замыслу этот  автомат,  очутившись  на  твердой  земле,  должен  был  весело
приветствовать  встречающих.  Но  он   почему-то   повел   себя,   как   при
расставании... Напутали наши программисты. Черт знает что!..
   - Позвольте! - пролепетал Хеджес. - Вы хотите сказать, что  этот  тип,  -
пятясь, он показывал пальцем на своего приятеля, - не человек?
   Андрюхин соболезнующе развел реками:
   - Он из серии Степанов Степанычей...
   - Но мы с ним говорили о политике... Он пил пиво!..
   - А почему бы и нет? - поднял брови Андрюхин.
   Установленный порядок встречи не позволял  подробнее  останавливаться  на
этом вопросе, тем более что юный великан куда-то исчез.
   Теперь прямо на Крэгса  и  Хеджеса  среди  расступившихся  журналистов  и
ученых двигался краснощекий,  толстый  мальчик  лет  двенадцати  с  огромным
букетом цветов.
   - Дорогие гости... - пролепетал он вздрагивающим голосом,  останавливаясь
чуть ли не за две сажени. - Наши дорогие гости...
   - А этот из чего сделан? - крикнул Хеджес и, подойдя вплотную к  толстому
мальчишке, довольно бесцеремонно ухватил его за плечо.
   - Ну, это вы бросьте! - Мальчишка отступил на шаг,  отмахиваясь  от  него
букетом. - Я Леня Бубырин, самый настоящий человек. А вы профессор Крэгс?
   Крэгс, отодвинув Хеджеса, подхватил  букет,  попробовал  было  поднять  в
воздух и Леню, но не рассчитал свои силы.
   - Это только Бычок может... -  сообщил  Леня,  хмуро  поправляя  шапку  и
втягивая живот.
   Он так присматривался к Крэгсу, что тот, незаметно оглядев свой туалет  и
не обнаружив изъянов, попросил объяснить, чем он привлек  внимание  молодого
человека...
   - А вы не пират? - спросил Леня Крэгса.
   - Нет. - Крэгс с непривычным для него удовольствием  рассматривал  Бубыря
и, что было совсем уже странно, искренне пожалел,  что  стал  ученым,  а  не
пиратом. - Но я живу на островах Южного океана и делаю черепах...
   - Вы привезли их? - Глаза мальчишки сверкнули любопытством.
   - Нет. - Крэгс даже чуть расстроился, заметив, как поблек в глазах своего
нового знакомого...

   Выступая перед микрофоном, Крэгс, между прочим, заявил, что хотя  все  на
свете, в сущности, бесполезно, но по  пути  из  Советского  Союза  домой  он
непременно посетит и Соединенные Штаты; представители американских агентств,
ласково улыбаясь, тотчас закивали головой Хеджесу показалось, что это кивают
два Степана Степановича, и он в ужасе отвернулся...
   Ученые на нескольких машинах,  не  задерживаясь  в  Майске,  двинулись  в
Академический  городок,  а  Леня  с  ребятами  не  торопясь,   с   сознанием
исполненного долга отправился через весь город домой.
   Его возвращение в  Майск  после  нелегкого  путешествия  в  Академический
городок не было триумфальным. Знакомые мальчишки только недоверчиво хмыкали,
когда он им  кое-что  рассказывал,  а  Пашка,  выслушав  восторженный  лепет
Бубыря, коротко бросил:
   - Заливаешь...
   Лишь Нинка, в присутствии Лени еще более недоверчивая и насмешливая,  чем
другие, за его спиной  только  и  говорила  что  о  необыкновенных  подвигах
Бубыря.
   - Вы думаете, его можно провести? - трещала  она,  всплескивая  руками  и
делая большие глаза. - Ага, ага, попробуйте! Бубырь давно все заприметил. Он
шел по следам Мухи. - Нинка закатывала глаза. - Он спас ее с опасностью  для
жизни. Увидите, ему еще медаль  дадут  за  отчаянную  храбрость.  Только  он
скромный. Герои - они всегда скромны... Представляете, ночью идти через лес!
А вы, может, думаете, что Бубырю бывало страшно? Ну да, как же!  Вы  знаете,
сколько Бубырь шел? Сто километров! Почти сто километров, и половину прополз
на брюхе! Я пробовала! Уж на что я ловкая, пусть все  скажут,  а  переползла
только половину школьного двора!.. Бубырь почему,  думаете,  молчит?  Потому
что знает страшный секрет... Государственная тайна!..
   А Бубырь, по  совету  Пашки,  действительно  помалкивал  и  даже  сердито
огрызался, когда к нему слишком приставали. И  это  больше,  чем  что-нибудь
другое, начало убеждать ребят в серьезности Бубыревых подвигов.
   Вообще настроение у Лени было  неважное.  Вчера  Пашка  после  тренировки
хоккеистов их двора сказал:
   - Играешь последний сезон.
   - Это почему? - осведомился робко Бубырь.
   - Пузо отрастил - как слон... Толстый, неповоротливый...
   - Что же мне теперь делать?
   - Худеть надо. Гимнастику делаешь?
   - А не то!.. И дрова колю, и холодной водой до пояса, и на лыжах,  только
у меня от всего этого аппетит растет...
   - Это плохо, - сказал Пашка. - Я твой аппетит знаю. С твоим аппетитом  не
похудеешь...
   Леня горько усмехнулся.
   - Наверное, я какой-нибудь ненормальный... - растравлял свою рану  бедный
Бубырь. - Все надо мной смеются, одна мама радуется. А тетки - и знакомые  и
незнакомые -  норовят  ущипнуть,  как  будто  я  неживой.  Так  меня  хватит
ненадолго... А почему? Целый день ем. Как мне перестать, не  знаю!  Главное,
все получается само собой, я даже не замечаю, что ем. Вот, когда  я  не  ем,
тогда замечаю...
   - Тогда вот чего, - задумчиво сказал Пашка: - давай объявляй голодовку...
   Бубырь в грустном раздумье молчал и ковырял пальцем  конек.  Голодать  не
хотелось, но о том, чтобы оставить хоккей, не могло быть и речи.
   Разве можно было н