выскочить в конце концов встревоженная мама или хотя
бы Оля! Им давно уже следовало забеспокоиться...
   Так он сидел, тыкая прутиком снег, немного тоскуя, немного боясь  темноты
и немного сердясь на свое затянувшееся одиночество.  Потом  ему  показалось,
что прямо перед глазами вспыхнула яркая лампа; он  услышал  какой-то  треск,
легкий щелчок. Его удивил стремительный порыв теплого ветра. И тотчас что-то
живое мягко ткнулось в его валенок. Это было так неожиданно, что  Леня  едва
не взвыл от страха. Но  тут  он  услышал  жалобное  тоненькое  повизгивание.
Неужели щенок?  С  недоверием,  недоумевая,  Леня  слегка  нагнулся  вперед,
всматриваясь. Вероятно, щенок был совсем черный, потому  что  Л„не  пришлось
поднимать ему каждое ухо, лапы и даже хвост, чтобы убедиться, что это щенок.
Даже не щенок, а такса, вполне взрослая, хоть и молоденькая...
   -  Черная,  как  муха...  -  прошептал  Леня,  все   еще   с   недоверием
присматриваясь к песику.
   Главное, что смущало Бубыря, - это совершенно неожиданное появление таксы
и еще то, что она была не то больна, не то  сильно  избита.  В  самом  деле,
откуда в десятом часу вечера могла почти беззвучно появиться  собачонка,  да
такая, каких никто поблизости никогда не видел? И  почему  она  так  жалобно
визжит? Леня ощупал таксу со всех сторон, но она не взвизгивала сильнее, как
если бы встретилось больное  место,  а  продолжала  так  же  однообразно  не
визжать даже, а стонать. И  все  время  мелко  дрожала,  как  будто  ее  бил
озноб...
   Значит, она все-таки больна. И Леня решился. Он осторожно взял ее на руки
и, кряхтя, как столетний дед, приподнялся. Собачонка неожиданно завизжала на
весь двор, как будто ей сделали больно.
   - Ты что? - испугался Леня. - Чего ты?
   Он держал таксу на весу и пытался заглянуть ей  в  глаза.  Ничего  нельзя
было  рассмотреть.  Вдруг  влажное,  теплое  прикосновение  заставило   Леню
рассмеяться.
   - Он лижется! - в восторге вскрикнул Бубырь, прижимая к себе песика. - Ах
ты, дурачок!
   Рука его, осторожно гладившая таксу по  маленькой  приплюснутой  головке,
наткнулась на что-то твердое. Леня осторожно потрогал:  кажется,  ошейник...
Пододвинувшись к кухонному окну первого, этажа, из которого  на  снег  падал
желтый свет, Бубырь нагнулся над ошейником. На  нем  что-то  было  написано,
вернее - выдавлено. Ошейник был из плотного материала, похожего  на  толстое
стекло.
   Ощупывая каждую букву и водя по  ней  почти  носом,  Бубырь,  все  больше
пугаясь, прочел едва слышно:
   "Просьба дать... по адресу: Г.....ая .....ть, п/я..."
   - Опять п/я!.. - прошептал Бубырь, испуганно оглядываясь по сторонам.
   Никого не было. Тогда он попробовал снять ошейник. Ничего не  получалось.
Собачонка повизгивала, облизывала ему руки, доставала и до лица.
   - Ш-ш!..  -  успокаивал  ее  Бубырь,  вертя  ошейник  во  все  стороны  и
нащупывая, где же запор.
   Сам не зная почему, он все больше тревожился.  Ему  чудилось  приближение
чего-то  непонятного.  Все  ясное  и  разумное  было  своим,  все  темное  и
непонятное - чуждым. Снять  ошейник  нужно  было  как  можно  быстрей,  пока
таинственные враги не явились сюда. А что, если они похитят Бубыря?  Да  кто
им даст,  видели  мы  таких...  Но  пропял  же  куда-то  Юра  Сергеев  после
картофелины, после этого  п/я...  Все-таки  Бубырь  мужественно  сражался  с
ошейником и наконец заметил, что он просто растягивается и  снимается  через
голову таксы.
   Содрав его и спрятав за пазуху, совсем забыв о  ванне,  шайбе,  пробке  и
ожидавших его дома неприятностях, Бубырь,  перепрыгивая  через  ступеньки  и
крепко держа под мышкой собаку, помчался домой.
   Он жил на третьем этаже и на полпути наскочил на самую вредную  девчонку,
Нинку Фетисову, которую Пашка почему-то не велел никому бить.
   - Куда катишься, Колобок? - спросила она, раскачивая перед  носом  Бубыря
кожаную сумку.
   Леня даже не обратил внимания на обидное прозвище.
   - Вот, видела? - Он торжествующе показал ей дрожащую таксу. - Моя!
   Тут он сообразил, что было бы лучше спрятать собаку от Нинки, но было уже
поздно.
   - Стащил, да? - Глаза Нинки вспыхнули интересом.
   Она протянула руку потрогать, но Леня плечом отбросил ее руку.
   - Уберите ваши лапы!.. Нашел я ее. Она сама ко мне появилась, -  сбивчиво
объяснил он.
   -Стащил! Стащил! - закричала Нинка и тотчас перешла на вкрадчивый  шепот:
- Давай я ее лучше пока к себе заберу. Я знаешь как спрячу! Никто ни в жизнь
не найдет! Будем владеть ею вместе, понимаешь, коллективно...
   - Иди, иди... - Леня упрямо пропихивался вперед.
   - Лучше дай! А то всем скажу, что украл, что сама видела,  как  тащил  из
сарая.
   - Из какого сарая? Ты что! - испугался Леня.
   Может, и справилась бы с ним хитрющая  Нинка-пружинка,  но  в  это  время
наверху с  треском  распахнулась  дверь  и  знакомый  мамин  голос,  хоть  и
сердитый, но очень приятный, крикнул:
   - Марш домой!
   - Тетя Лиза, он щенка украл! - тотчас закричала Нинка. - Я  сама  видела,
на соседнем дворе...
   И покатилась вниз по лестнице.
   Как будто идя на казнь, преодолел  Леня  оставшиеся  до  мамы  пятнадцать
ступенек.
   - Когда же это все кончится? - простонала мама, увидев  своего  Бубыря  с
его находкой. - У всех дети как дети... Немедленно брось эту гадость!
   - Это такса, - тихо сказал Леня. - Такая собака. Она больная...
   - Больная? Ужас! Наверное, заразная! - закричала  мама,  пытаясь  вырвать
таксу; впервые песик взвыл настоящим собачьим голосом. - Она  еще  кусается,
наверное? Брось сейчас же!
   - Меня он не укусит, - упрямо сказал Леня.
   Всю эту беседу они вели на пороге. Наконец мама,  не  выдержав,  толкнула
Леню с прижатой к животу собачонкой в прихожую.
   - Ну хорошо, - сказала она решительно, - сейчас я позову отца.
   Как всегда в таких случаях, Леня внутренне дрогнул. Он не мог  понять,  в
чем тут секрет. Ведь мама распоряжалась дома всем, папа  тоже  ее  слушался.
Но, когда нужно было пустить в ход самую страшную угрозу, она звала папу.  И
это производило впечатление.
   - Я больше не могу, - заявила  мама,  когда  папа  послушно  выглянул  из
кухни. - Он притащил домой больную собаку и не выпускает ее из рук.
   Папа подошел ближе.
   - А кто тебе сказал,  что  собака  больна?  -  спросил  он,  с  интересом
присматриваясь к песику.
   - Да он же, он сам! Пришел и заявил: собака больна...
   - По-моему, она здоровехонька, - папа слегка потряс таксу за длинное ухо,
и та, поворачивая голову за его рукой, смотрела так умно и внимательно,  что
мама замолчала и, хмурясь, уставилась в живые, удивительно разумные  собачьи
глаза.
   - Теперь она здорова, - со вздохом сказал Леня.
   И, не глядя на маму и приготовившись к тычку и даже  подзатыльнику,  Леня
осторожно опустил свою таксу на  пол.  Песик  вильнул  хвостом,  метнулся  к
папиным ногам, к маминым и, покорно перевернувшись  на  спину,  заюлил  всем
телом, принюхиваясь к халату хозяйки.
   - Абсолютно здоровый пес, - весело сказал папа. - И безусловно неглупый.
   - Чепуха... -  растерянно  сказала  мама.  Безропотная  покорность  таксы
произвела на нее впечатление. - Отлично, если она здорова, но мне  не  нужны
ворованные собаки.
   Папа, слегка приподняв брови, вопросительно посмотрел на своего Бубыря.
   - Я сидел у стены, - начал Леня, сразу увлекаясь, - вот так на корточках,
и ковырял палкой... Никого не было, и  вдруг  откуда-то  свалилась  эта  вот
Муха... Это я ее так назвал, потому что она вся черная и очень веселая!
   - Что ж, ее выбросили из окошка? - поинтересовалась мама. По тону и  лицу
сына она все время чувствовала, что его что-то смущает.
   - Я сам не знаю, как это случилось, но только не было  ничего,  и  раз  -
собака... Она ничья.
   - Ну, вот видишь, - сказал папа, щекоча мягкий Мухин живот. - Она ничья.
   - Пусть и останется ничьей, - неуверенно сказала мама и ушла на кухню.  -
Только собаки мне и не хватало!..
   Папа и Бубырь обменялись понимающим взглядом...
   Вот так в квартире  Бубыриных  осталась  неизвестная  собачонка,  которую
стали называть Мухой. Она не сразу привыкла к этому прозвищу.
   Не раз в течение вечера  мама,  вспомнив  о  ее  таинственном  появлении,
останавливалась среди начатого дела и пробовала беседовать с Мухой.
   - Непонятная собака, - говорила мама. -  Что-то  есть  в  тебе  странное.
Откуда ты взялась? Сначала картошка, какое-то АГ-181-ИНФ, теперь этот пес...
Терпеть не могу секреты!
   Леня сразу начинал  беспокойно  вертеться,  но  Муха  только  внимательно
прислушивалась к этим разговорам... Через час,  привыкнув,  она  при  первом
звуке маминого голоса, если в нем раздавался знакомый вопрос, опрокидывалась
на спину и весело шевелила хвостом, ожидая, когда ее пощекочут по брюху.
   - Во всяком случае, - заканчивала мама,  -  ты  как  будто  действительно
здорова...
   Бубыря очень беспокоило, что никак не удается надежно  спрятать  ошейник,
ужасную улику, по которой могли узнать, что  это  он  захватил  таксу.  Леня
прислушивался к каждому стуку, а вид черных  окон  повергал  его  в  трепет:
коварные враги проникнут оттуда, через окно!
   Спрятать ошейник на глазах у мамы и Оли было  невозможно.  Бубырь  решил,
что займется этим, когда все лягут спать. Правда, придется не спать  самому,
а это будет нелегко.
   Честно говоря, он не представлял, как это получится. Единственный  раз  в
жизни, когда они ездили в прошлом году к бабушке в Саратов, Бубырь  поднялся
ночью, и то мама будила его почти полчаса... Как же он  встанет  сам?  Лучше
всего не ложиться, но это отпадает: в кровать загонят обязательно.  А  стоит
ему положить голову на подушку, как он тут же спит. Бубырь отлично знал  это
ужасное свое качество...
   Все-таки он попробовал посидеть подольше.  Уже  около  десяти  он  затеял
выпиливать лобзиком рамочку  с  очень  сложным  рисунком,  где,  по  замыслу
художника, два слона должны были поддерживать  хоботами  мамину  фотографию.
Мама не раз огорчалась, что Бубырь, когда-то начав  эту  рамочку,  давно  ее
забросил, и сейчас, принимаясь снова  выпиливать,  Бубырь  рассчитал  все  с
математической точностью. Помогло и то, что Оля уже спала,  папа  сидел  над
своими переводами  с  английского,  а  мама  затеяла  генеральную  уборку  в
коридоре.
   Так прошло около часа, и, когда мама спохватилась, было уже без  четверти
одиннадцать. Она тотчас начала с шумом загонять Бубыря в постель, но, увидев
над чем он пыхтит, оставила его в покое. Он выиграл, правда, немного,  всего
минут десять, потому что даже рамочка не могла, в  конце  концов,  примирить
маму с таким недопустимым нарушением  режима.  Тогда  Бубырь  начал  тянуть.
Каждый чулок он снимал чуть ли не по пяти минут и рассматривал  их  с  таким
вниманием и интересом, как будто в них скрывалась потрясающая  тайна.  Потом
он полез в кровать, не  помывшись.  Лишь  несколько  секунд  он  наслаждался
мыслью, что мама ничего не  заметила.  Впрочем,  пока  она  сообразила,  что
произошло, и выдернула его из кровати, прошло еще несколько минут.
   - Время работает на нас, - пробормотал довольный Бубырь и  подмигнул  сам
себе.
   - Что? - крикнула мама, вталкивая его в ванну.
   Но он не пожелал отвечать.
   Уже в ванне Бубырь вдруг содрогнулся от ужаса.
   Нельзя дольше тянуть! Он не рассчитал! Скорее  в  кровать!  И  пусть  все
немедленно ложатся! Иначе они не заснут до двенадцати, а тогда все  пропало!
Тогда он тоже так заснет, что не встанет!
   Он моментально очутился в кровати,  и  это  вызвало  у  мамы  подозрение.
Конечно, он не мыл ноги! Леня захныкал, делая вид,  что  спит  на  ходу,  но
вызвал сочувствие только у папы. Мама была беспощадна. Она сама  вымыла  его
толстые, в царапинах и синяках колени,  все  пыталась  смыть  синяки,  потом
удивительно долго вытирала полотенцем, так что Леня, нетерпеливо  переступая
ногами по коврику, начал возмущенно фыркать. В полном расстройстве он нырнул
наконец в постель и тотчас принялся канючить, чтобы потушили свет.
   Папа послушно лег,  но  мама  оставила  в  спальне  ночник  и  продолжала
возиться. Бубырь  ворочался,  скрипел  пружинами,  дрыгал  ногами,  так  что
стонала задняя спинка кровати, и все-таки загнал маму в постель.
   - Что за противный мальчишка! - ворчала она укладываясь.
   Но ночник она не потушила. Более того: она зашуршала газетами,  собираясь
читать.
   Бубырь знал, что это не опасно, но у него уже иссякли силы.  В  ту  самую
секунду, когда он готов был застонать, мама уронила газету на пол и легонько
всхрапнула, как будто пробовала какую-то носовую струну. Словно дожидавшийся
этого, папа поспешно прошлепал босыми ногами, потушил ночник и улегся,  едва
слышно покрякивая от холода. Заснули быстро.
   Лежать в темноте,  не  спать  и  слушать  храп,  пусть  даже  собственных
родителей, не очень увлекательное занятие. Чтобы все-таки не  заснуть,  Леня
начал вспоминать стихи. Он любил стихи  про  войну,  походы  и  сражения,  в
крайнем случае - смешные стихи или хотя  бы  про  драку,  и  сейчас  силился
вспомнить такие, но почему-то в голове  у  него  завихлялись  совсем  другие
стишки, которые он учил еще малышом в детском саду:

   Плутишка зайка серенький
   Под елочкой сидит...

   Леня увидел этого зайчишку, его веселые рыжие глаза, плотно прижатые уши,
похожие на две варежки, и тонкие, прямые кавалерственные усы... Заяц  белыми
лапами лихо бил по красному барабану и тоже читал какие-то  стихи,  а  рядом
стоял черт первого разряда и ядовито ухмылялся...
   Потом исчезли и заяц и черт, а Леню словно кто-то толкнул.  Он  приподнял
голову и испуганно оглянулся, не в силах сообразить, почему он проснулся, но
смутно чувствуя, что он обязан что-то сделать. Леня посмотрел на  тусклые  в
свете уличных фонарей стенные часы: без пяти час. И тотчас все вспомнил.
   Он подскочил  на  кровати;  она  жалобно  всхлипнула,  и  он,  вздрогнув,
оглянулся на кровать родителей. Нет, спят... Сопя,  почесываясь,  он  оделся
довольно быстро, но, натягивая штаны,  понял,  что  забыл  надеть  лифчик  и
чулки. Подумав, он махнул рукой и сунул в валенки голые ноги. Еще вечером он
решил, что прятать ошейник в квартире опасно. Лучше всего было схоронить его
в сарае.
   Дверь в коридор была открыта. Он вышел, гордясь тем, как ловко у него все
выходит, и сожалея, что никто этого не  видит.  Он  надел  пальто,  шапку  и
шагнул было к двери, но замер, понимая, что сейчас чихнет. Это было  ужасно.
Он ничего не мог поделать и чихнул... С перепугу Леня сел на  пол.  Храп  на
кровати прекратился. Леня не дышал,  ему  сразу  стало  так  жарко,  что  он
безнадежным жестом снял шапку. Пружины заскрежетали, это  заворочался  папа.
Он словно прислушался, но через мгновение снова принялся подсвистывать. Леня
вытер со лба пот, тяжело поднялся и вышел в  коридор,  осторожно  закрыв  за
собой дверь.
   Это было сделано как раз вовремя, потому что Муха,  спавшая  в  кухне,  с
радостным  визгом  выскочила  в  коридор,  явно  мечтая  принять  участие  в
необычайной прогулке. Она так старательно  терлась  о  Ленины  валенки,  так
умильно виляла хвостиком, что он решил  поскорее  ее  выпустить  и  взять  с
собой.
   Беззвучно сняв цепочку, он открыл тугой английский замок и потянул дверь.
Муха вырвалась на лестницу, вильнув между  его  ног.  Леня  вышел  следом  и
осторожно запер дверь. Все. Выбрался.
   Слегка подсвистывая Мухе  и  радуясь,  что  захватил  ее  с  собой,  Леня
спустился в сонный подъезд и, стукнув дверью громче, чем следовало, вышел  в
холодный, темный, очень тихий двор. Он окончательно проснулся, и теперь  все
казалось легким и веселым. Пока Муха металась где-то у  чужих  сараев,  Леня
открыл дверь своего сарая и остановился, жалея,  что  не  захватил  фонарик.
Пробираясь меж сложенных поленниц в угол, он решил, что запрячет  ошейник  в
один из старых противогазов.
   Присев и положив на колени противогаз, Леня достал ошейник и  снова  стал
его рассматривать. Подумав, что на свету удалось бы,  пожалуй,  разобрать  и
другие буквы, Леня решил сделать это завтра же вместе с Пашкой, а пока сунул
ошейник на самое дно сумки, под коробку, и, поеживаясь, выскочил  из  сарая.
Запирая дверь, он осторожно свистнул Мухе. Она не откликалась.
   Тогда он посвистел громче, потом тихонько позвал:
   - Муха... Муха!
   Ее нигде не было. Леня прошел вдоль сараев, заглянул за угол, посвистел и
позвал громче, но Муха не отзывалась... Во дворе было  все  так  же  тихо  и
темно, но теперь казалось опаснее. Вобрав голову  в  плечи,  Леня  перебежал
двор. За каждым углом будто кто-то  таился;  Бубырь  окликал  Муху  голосом,
дрожащим и от волнения и от холода. Из-под одного сарая ему в ноги метнулось
что-то черное, но это промчалась потревоженная кошка. Мухи не было...
   Не могла же она  исчезнуть!  И  Бубырь,  чувствуя  все  большую  тревогу,
метался по двору, звал, даже умолял Муху отозваться... Как было  бы  хорошо,
если бы она выкатилась сейчас к нему, ласково  повизгивая,  и  у  самых  ног
кувырнулась на спину! Честное слово, он не стал бы ее ругать.  Они  поскорее
побежали бы домой...
   Бубырь метался так до тех  пор,  пока  родители,  вне  себя  от  тревоги,
полураздетые, не выскочили во двор и от радости, что нашли  сына,  принялись
тут же шлепать его и справа и слева. Мама ухватила Бубыря за  ухо,  а  папа,
сопя и кряхтя, подталкивал свое чадо, не слушая его воплей.
   - Муха пропала!..
   К его удивлению, родители остались почти равнодушны.  Мама  сказала,  что
пропажа Мухи ее не удивляет. Собака,  сумевшая  так  таинственно  появиться,
должна была и исчезнуть необыкновенно. Л„не стало ясно, что Муху  искать  не
будут. Он вспомнил об ошейнике и даже застонал от огорчения, что  снял  его.
Пусть бы уж пропадал вместе с Мухой!
   - Что еще? - свирепо крикнула мама, дергая его за ухо.
   Ну что можно было ей ответить!
   - Холодно, - простонал Бубырь первое, что пришло ему в голову.  -  Я  без
чулок...
   - Боже мой! - Мама в полном отчаянии подхватила его на руки, а папа бежал
сзади и уверял, что она надорвется...
   Никто, конечно, не знал, что пропавшую Муху прежде звали Детка,  что  она
прожила  необыкновенную  и  очень  важную  жизнь,  что  ее  ищут  и  за  ней
охотятся...

   Глава десятая
   ПОИСКИ

   В Академическом городке в эту ночь все были на ногах. Детка пропала!
   Андрюхину  не  сразу  разрешили  вести  открытые  поиски  Детки.  Слишком
серьезно было все, что связывалось с проведенным опытом, результаты которого
и даже организацию не следовало разглашать.
   Но делать было нечего: выбившись из сил, став  похожим  на  сумасшедшего,
профессор Паверман за двое суток обшарил каждый кустик на  трассе  -  и  без
всякого успеха.




   Следовало искать таксу в городе. С семи утра диктор местного радио  через
каждый час оповещал жителей о пропаже собаки и призывал  доставить  беглянку
за большие  вознаграждение  на  стадион.  Майск  немедленно  стал  похож  на
огромную выставку собак. Никто и не предполагал, что в городе их так  много.
Фотографии с изображением пропавшей таксы появились только к двенадцати дня,
но и после этого вели псов всех мастей. Вой  стоял  над  городом.  Наверное,
среди собак прошел слух о грозящем поголовном истреблении,  и  они,  рыча  и
огрызаясь, отказывались  идти.  Их  тащили  чуть  ли  не  волоком,  везли  в
автобусах, в грузовиках; мальчишки принесли столько щенят, что город  пропах
ласковым запахом псинки и молока.
   Весь этот собачий базар проходил на большом футбольном поле.  Зимой  поле
стало малым, хоккейным, и вокруг оставалось много  места,  чтобы  разместить
собак, их хозяев и бригаду из Института  научной  фантастики,  возглавлявшую
поиски пропавшей таксы.
   Руководил этой бригадой профессор  Паверман.  Голова  его  все  еще  была
забинтована.  Сквозь  сильные  очки  глаза  казались  маленькими  и   злыми.
Профессор ни на  мгновение  не  оставался  в  покое.  О