зверь.
   - Да, - сказала она. - Пожалуй.
   - А все эти  платформы  стоят  и  ждут,  будто  вереница  зверей  перед
кормушкой, - сказал он.
   - И слава Богу, что им есть чего  ждать,  -  сказала  миссис  Морел.  -
Значит, на этой неделе добыча хорошая.
   - Но мне нравится, когда вещи вроде одушевленные,  когда  в  них  чуешь
человека. В этих платформах чуешь  человека,  ведь  всеми  ими  заправляет
человек.
   - Да, правда, - сказала миссис Морел.
   Они тронулись дальше по дороге, под деревьями. Пол  не  умолкай  что-то
рассказывал, и  матери  все  было  интересно.  Они  миновали  Незермир,  с
которого солнечный свет, точно лепестки, легко осыпался к подножью.  Потом
свернули на дорогу в чьих-то владениях и не без опаски подошли  к  большой
ферме. Яростно залаял  пес.  Из  дома  вышла  женщина  -  посмотреть,  что
происходит.
   - Этой дорогой мы пройдем к Ивовой ферме? - спросила миссис Морел.
   Пол держался позади, страшась, как  бы  его  не  прогнали.  Но  женщина
приветливо объяснила, как им пройти. Мать с  сыном  пошли  через  пшеницу,
овсы  и  дальше  по  небольшому  мосточку  на  луг.  Над  ними  кружились,
пронзительно кричали чибисы, поблескивая белыми грудками. Спокойно  синело
озеро. Высоко в небе парила цапля.  На  другом  берегу,  на  холме,  мирно
зеленел густой лес.
   - Нехоженая дорога, - сказал Пол. - Прямо как в Канаде.
   - Как тут красиво! - сказала миссис Морел, оглядываясь по сторонам.
   - Посмотри, цапля... видишь... видишь, какие ноги?
   Он говорил матери, на что смотреть, а на что нет. И ей это нравилось.
   - Ну, а теперь куда? - спросила она. - Он говорил мне - через лес.
   Лес, темный, обнесенный изгородью, был слева.
   - Я все-таки чувствую, что тут утоптано, - сказал Пол. - А у тебя  ноги
городские, тебе этого не учуять.
   Они отыскали небольшую калитку и скоро уже шли по широкой лесной аллее,
где по одну сторону густо росли сосны и ели, а по  другую  дубы  обступили
спускающуюся под  уклон  поляну.  И  среди  дубов,  под  зеленью  молодого
орешника,  на  желто-коричневом  ковре  дубовых  листьев  голубели  озерки
колокольчиков. Пол принес матери цветы.
   - Тут недавно траву скосили, еще совсем свежая, -  сказал  он,  а  чуть
погодя принес и незабудки. И при виде ее натруженной руки,  которая  взяла
этот букетик, сердце его опять сжалось от любви. Мать была счастлива.
   Но в конце дороги для верховой езды  оказалась  ограда,  через  которую
предстояло перелезть. Пол мигом очутился по другую сторону.
   - Давай, я тебе помогу, - сказал он.
   - Нет, уйди, я сама, по-своему.
   Пол стоял внизу,  руки  наготове,  готовый  помочь  ей.  Она  осторожно
перелезала.
   - Ну кто ж так лазит! - презрительно  воскликнул  Пол,  когда  она  уже
благополучно перебралась.
   - Эти ненавистные приступки! - воскликнула миссис Морел.
   - Нескладешка ты, - сказал он. - Не умеешь их одолеть.
   Напротив,  у  опушки  леса,  сгрудились  невысокие  красные  фермерские
постройки. Мать и сын поспешили вперед. В саду  было  изобилие  яблонь,  и
яблоневый цвет осыпался на жернов. У изгороди,  под  нависающими  над  нею
ветвями дубов, прятался глубокий  пруд.  Здесь  в  тени  стояло  несколько
коров. Дом и хозяйственные постройки  с  трех  сторон  охватывали  залитый
солнцем четырехугольный двор, обращенный к лесу. Было очень тихо.
   Мать и сын вошли в огороженный садик, где пахло  красными  левкоями.  У
раскрытой двери остывали посыпанные мукой хлебы. Курица как раз  собралась
их клюнуть. И вдруг в дверях показалась девушка  в  грязном  фартуке.  Она
была лет четырнадцати, с лицом смугло-розовым, с красивой  копной  коротко
стриженных черных кудрей и с темными глазами; смущенно, вопрошающе и  чуть
обиженно глянув на незнакомцев, она скрылась. Вместо нее тотчас  появилась
маленькая, хрупкая женщина, румяная, с большими темно-карими глазами.
   - О! - воскликнула она, просияв улыбкой. - Вот  и  пришли.  Я  так  вам
рада. - Голос ее звучал задушевно и чуть печально.
   Женщины пожали друг другу руки.
   - Скажите по совести, мы вам не помешали? - спросила миссис Морел. -  Я
знаю, какова жизнь на ферме.
   - Нет-нет! Всегда приятно видеть новое лицо, мы ведь  живем  совсем  на
отшибе.
   - Я вас понимаю, - сказала миссис Морел.
   Их провели в гостиную, длинную комнату  с  низким  потолком  и  большим
пучком калины в камине.
   У женщин завязался разговор, а Пол вышел поглядеть окрест. Он  стоял  в
саду и нюхал левкои, смотрел, что еще здесь растет, и тут из дому вышла та
девушка и быстро прошла к груде угля у забора.
   - Это ведь махровые розы? - спросил Пол, показывая на кусты у ограды.
   Девушка испуганно вскинула на него большие карие глаза.
   - Они ведь будут махровые, когда распустятся? - повторил Пол.
   - Не  знаю,  -  с  запинкой  ответила  она.  -  Они  белые  с  розовыми
серединками.
   - Значит, они как девичий румянец.
   Мириам вспыхнула. У нее был прелестный и теплый цвет лица.
   - Не знаю, - опять сказала она.
   - У вас не так уж много в саду цветов, - сказал Пол.
   - Мы здесь первый год, - ответила она  холодно  и,  пожалуй,  надменно,
отошла и скрылась в доме. А он и не заметил, продолжал свой обход.  Вскоре
вышла миссис Морел, и они пошли осматривать постройки. Пол был в восторге.
   - Вам, наверно, приходится ухаживать за птицей, за телятами и свиньями?
- спросила миссис Морел хозяйку дома.
   - Нет, - отвечала маленькая миссис Ливерс. -  У  меня  нет  времени  на
скотину, да и не привыкла я к этому. Меня только и хватает, что на дом.
   - Да, я понимаю, - сказала миссис Морел.
   Скоро вышла девушка.
   - Чай готов, мама, - сказала она тихим мелодичным голосом.
   - Спасибо, Мириам, мы сейчас, - с  обворожительной  улыбкой  отозвалась
мать. - Вы не против выпить чаю, миссис Морел?
   - С удовольствием, - ответила миссис Морел. - Раз он готов.
   Пол выпил чаю с матерью и с миссис  Ливерс.  Потом  они  пошли  в  лес,
полный колокольчиков, а на тропинках росли влажные незабудки. И мать и сын
не уставали восхищаться.
   Возвратясь, они застали на кухне мистера  Ливерса  и  Эдгара,  старшего
сына. Эдгару было лет восемнадцать. Потом вернулись  из  школы  Джеффри  и
Морис, рослые мальчишки двенадцати и тринадцати  лет.  Мистер  Ливерс  был
красивый мужчина в расцвете сил, с золотисто-каштановыми усами и  голубыми
глазами, он привычно щурился,  оттого  что  в  любую  погоду  работал  под
открытым небом.
   Мальчики смотрели на Пола свысока, но он едва ли это замечал. Они пошли
собирать яйца по всем уголкам и закоулкам фермы. Потом стали кормить  кур,
и тут во двор вышла Мириам. Мальчики на нее и не поглядели. Одна курица  с
выводком желтых цыплят рылась в куче навоза. Морис поднес ей горсть зерна,
и она стала клевать с ладони.
   - Сумеешь так? - спросил он Пола.
   - Поглядим, - ответил Пол.
   Рука у него была маленькая,  теплая  и,  сразу  видно,  умелая.  Мириам
наблюдала за ним. Он протянул зерно курице. Та глянула  на  зерно  жадным,
блестящим глазом и проворно клюнула. Пол вздрогнул и засмеялся. "Тук, тук,
тук!"  -  стучал  клюв  по  ладони.  Пол  опять  засмеялся,   и   мальчики
присоединились к нему.
   - Она ударяет и щиплет, но совсем не больно, - сказал Пол, когда курица
склевала все зерна до единого.
   - Ну-ка, Мириам, - сказал Морис, - теперь ты попробуй.
   - Нет! - воскликнула она, отпрянув.
   - Ха! Неженка. Маменькина дочка! - сказали братья.
   - Это совсем не больно, - сказал Пол. - Она  только  чуть-чуть  щиплет,
даже приятно.
   - Нет! - опять крикнула девочка, замотала головой  в  черных  кудрях  и
отступила подальше.
   - Не сумеет она, - сказал Джеффри. - Ничего она не умеет, только стишки
вслух читает.
   -  С  калитки  прыгать  не  умеет,  свистнуть  не  умеет,  по  льду  не
прокатится, девчонка ей вдарит, и той сдачи  не  даст.  Ничего  не  умеет,
только чего-то из себя воображает. "Дева озера" [героиня одноименной поэмы
Вальтера Скотта (1771-1832)]. Тьфу! - прокричал Морис.
   Мириам стояла вся красная от стыда и муки.
   - Я могу гораздо больше вашего, - воскликнула она.  -  Вы  сами  просто
трусы и грубияны.
   - Ах, трусы и  грубияны!  -  жеманно  повторили  братья,  передразнивая
Мириам.
   Морис прокричал, покатываясь со смеху:

   Дурак меня не разозлит,
   Мужик тихонько говорит.

   Мириам ушла в дом. Пол пошел с братьями к фруктовому саду,  где  у  них
были сооружены гимнастические брусья. Там они показали чудеса силы. Пол же
был не столько силен, сколько проворен, но и это пригодилось. Он  потрогал
цветок яблони, что покачивался невысоко на ветке.
   - Не надо рвать цветок, - сказал Эдгар, старший брат. - На будущий  год
не будет яблок.
   - А я и не думал сорвать, - ответил Пол, отходя.
   Мальчики смотрели на него неприязненно; их куда больше влекли привычные
развлечения. Пол побрел к дому в поисках матери. На  задворках  он  увидел
Мириам, она стояла на коленях перед  курятником,  напряженно  скорчившись,
прикусив губу, - на ладони - несколько зерен маиса. Курица злобно  следила
за ней взглядом. Очень осторожно  Мириам  протянула  к  ней  руку.  Курица
скакнула к ней. Девочка отшатнулась, вскрикнула, то ли  испуганно,  то  ли
досадливо.
   - Она не сделает больно, - сказал Пол.
   Мириам вздрогнула, залилась краской.
   - Я только хотела попробовать, - тихонько сказала она.
   - Видишь, совсем не больно, - сказал он и, положив на ладонь всего  два
зернышка, дал курице  клевать  с  ладони.  -  Только  смешно,  потому  что
щекотно.
   Мириам протянула руку, тотчас отдернула, попробовала снова и  с  криком
отскочила. Пол нахмурился.
   - Да я дал бы ей клевать зерно прямо с лица,  -  сказал  он.  -  Только
все-таки она немножко стукает клювом. А клюет очень аккуратно.  Иначе  она
бы за день наклевалась земли.
   Он ждал и хмуро наблюдал. Наконец Мириам позволила  курице  склюнуть  с
ладони. Слегка вскрикнула, чуть ли не жалобно - со страху и от досады.  Но
все-таки позволила, и потом еще раз.
   - Ну вот видишь, - сказал мальчик. - Не больно, ведь правда?
   Мириам посмотрела на него широко раскрытыми темными глазами.
   - Правда, - она засмеялась, все еще взволнованная.
   Потом встала и пошла в дом. Похоже было,  она  почему-то  обиделась  на
Пола.
   Он воображает, будто я  самая  обыкновенная  девчонка,  думалось  ей  и
хотелось ему доказать, что на самом  деле  она  возвышенная,  точно  "Дева
озера".
   Оказалось, миссис Морел уже собралась домой. Она  улыбнулась  Полу.  Он
взял у нее большой букет цветов.  Мистер  и  миссис  Ливерс  провожали  их
полями. Вечер позолотил холмы; в глубине леса лиловели колокольчики.  Тихо
было вокруг, слышался лишь шелест листьев и птиц.
   - Какое же красивое место, - сказала миссис Морел.
   - Да, - ответил мистер Ливерс. - Местечко славное,  если  б  только  не
кролики. Никакого спасу от них, все пастбище объели. Не знаю, выручу ли  с
него хоть на ренту.
   Он хлопнул в ладоши, и  луг  подле  леса  пришел  в  движение,  повсюду
запрыгали рыжеватые кролики.
   - Просто невероятно! - воскликнула миссис Морел.
   Дальше они с Полом пошли уже одни.
   - Хорошо как было, правда, мама? - тихо сказал он.
   Молодой месяц всплывал в небесах. Мальчик был счастлив до боли.  Матери
пришлось заговорить о чем попало, потому что и ей  хотелось  заплакать  от
счастья.
   - С какой бы радостью я  помогла  этому  человеку!  -  сказала  она.  -
Смотрела бы и за  птицей,  и  за  молодняком.  И  доить  бы  научилась,  и
разговаривала бы с ним, и мы бы строили планы. Была бы я его  женой,  дела
на ферме шли бы хорошо, даю слово! Но у миссис Ливерс  нет  сил...  просто
нет сил. Нельзя на нее взваливать такую ношу. Мне ее  жаль,  и  его  тоже.
Право слово, будь он моим мужем, я б не считала его плохим мужем! Хотя она
тоже так не считает, и она очень милая.
   На Троицу Уильям опять приехал домой со своей невестой. Ему дали неделю
отпуска. Погода была прекрасная. По утрам Уильям, Лили и Пол обычно ходили
гулять.  Уильям  мало  разговаривал  со  своей  возлюбленной,  разве   что
рассказывал кое-что про свое детство. Зато Пол не замолкая рассказывал  им
обоим обо всем на свете. Втроем они лежали на лужке у минтонской церкви. С
одного края, у фермы Каслов, луг защищали трепещущие под ветром тополя.  С
живых изгородей наземь опадали лепестки  боярышника;  в  поле  полно  было
крохотных маргариток, ярких розовых смолевок.  Двадцатитрехлетний  Уильям,
долговязый, похудевший, можно  сказать  костлявый,  лежал  под  солнцем  и
дремал, а  Лили  перебирала  его  волосы.  Пол  пошел  нарвать  маргариток
покрупнее. Девушка сняла  шляпу,  открыв  волосы,  черные,  будто  конская
грива. Пол вернулся и стал вплетать маргаритки  в  эти  черные  как  смоль
волосы - большие белые и желтые звезды и яркую смолевку.
   - Ты сейчас будто молодая колдунья, - сказал ей Пол. - Правда, Уильям?
   Лили рассмеялась. Уильям открыл глаза и посмотрел на нее.  Была  в  его
взгляде и какая-то страдальческая растерянность, и неистовое восхищенье.
   - Ну что, он сделал из меня чучело? - спросила она и засмеялась,  глядя
сверху вниз на жениха.
   - Да уж, - улыбнулся Уильям.
   Он смотрел на Лили. Казалось, ее красота причиняет ему  боль.  Взглянул
на ее убранную цветами головку и нахмурился.
   - Ты выглядишь вполне мило, ты ведь это хотела знать? - сказал он.
   И дальше она пошла без шляпы. Немного погодя Уильям опомнился и стал  с
нею нежен. Подойдя к мосту, он вырезал на дереве сердце и в нем ее и  свои
инициалы: Л.Л.У.-У.М.
   Лили, будто завороженная, не сводила глаз с его сильной, нервной руки в
блестящих волосках и веснушках.
   Пока гостили Уильям и Лили, в доме все время ощущались печаль и тепло и
своего рода нежность. Но нередко Уильям раздражался. Они приехали всего на
неделю, а Лили привезла пять платьев и шесть блузок.
   - Энни, ты не постираешь мне две блузки и еще вот это? - сказала она.
   И когда наутро Уильям и Лили пошли гулять, Энни  принялась  за  стирку.
Миссис Морел была возмущена. А  Уильям,  заметив,  как  иной  раз  невеста
обращается с его сестрой, готов был ее возненавидеть.
   Воскресным утром Лили была очень хороша в  голубом,  цвета  пера  сойки
фуляровом шелковистом, свободно ниспадающем платье и в  кремовой  шляпе  с
широкими полями и множеством роз, больше темно-красных. Все  не  могли  на
нее наглядеться. Но вечером, собираясь выйти из дому, она опять спросила:
   - Мордастик, ты взял мои перчатки?
   - Какие? - спросил Уильям.
   - Новые, черные замшевые.
   - Нет.
   Обыскали весь дом. Она их потеряла.
   - Ну, подумай, мама, - сказал Уильям, - с Рождества  она  потеряла  уже
четвертую пару... по пяти шиллингов пара!
   - Ты подарил мне только две из них, - возразила Лили.
   Вечером, после ужина, он стоял  на  каминном  коврике,  она  сидела  на
диване, и казалось, он ее ненавидит. После обеда он ушел один повидаться с
каким-то старым другом. Она же сидела дома и листала книжку.  После  ужина
Уильям взялся писать кому-то письмо.
   - Вот ваша книга, Лили, - сказала  миссис  Морел.  -  Может,  почитаете
пока?
   - Нет, благодарю вас, - отвечала девушка. - Я просто так посижу.
   - Но так ведь скучно.
   Уильям с явной досадой, торопливо писал. А заклеивая конверт, сказал:
   - Книжку почитать! Да она в жизни ни одной книги не прочла.
   -  Занимайся,  пожалуйста,  своим  делом!  -  сказала   миссис   Морел,
рассердясь на преувеличение.
   - Нет, правда, мама... она книг не читает, - воскликнул Уильям, вскочил
и опять стал на каминный коврик. - В жизни ни одной книги не прочитала.
   - Она вроде меня, - вмешался в  разговор  Морел.  -  Тоже,  видать,  не
поймет, чего в них, в этих книжках, одна скукота, неохота утыкаться в  них
носом, и мне тоже.
   - Не годится тебе так говорить, - упрекнула миссис Морел сына.
   - Но ведь это правда, мама... не может она читать. Что ты ей дала?
   - Да просто книжечку Энни Суон. Кому  же  захочется  читать  что-нибудь
серьезное воскресным вечером?
   - Голову даю на отсечение, она и десяти строчек не прочла.
   - Ты ошибаешься, - не согласилась мать.
   Все это время Лили  понуро  сидела  на  диване.  Уильям  быстро  к  ней
обернулся.
   - Ты прочла хоть сколько-нибудь? - спросил он.
   - Да, прочла, - был ответ.
   - Сколько?
   - Не считала я, сколько страниц.
   - Расскажи хоть немного, о чем там речь.
   Она не смогла.
   Лили никогда не шла  дальше  второй  страницы.  Уильям,  с  его  живым,
деятельным умом всегда читал много. Лили только и понимала, что  флирт  да
пустую болтовню. Он же привык пропускать все свои мысли  через  восприятие
матери; и оттого, когда ему требовалось  душевное  понимание,  а  от  него
ждали нежных поцелуев и  любовного  щебета,  он  начинал  ненавидеть  свою
нареченную.
   - Знаешь, мама, - сказал Уильям,  когда  поздно  вечером  они  остались
одни, - Лили совсем не знает цены деньгам, такой у  нее  ветер  в  голове.
Она, когда получает жалованье, возьмет да накупит какой-нибудь дряни вроде
marrons glaces [засахаренные  каштаны  (фр.)],  а  я  изволь  покупать  ей
сезонный билет и оплачивать всякие непредвиденные покупки, даже  белье.  И
она уже хочет выйти замуж, а мне кажется, мы вполне можем пожениться  и  в
будущем году. Но при таком отношении к жизни...
   - Хорош будет брак, - сказала мать. - Я бы еще  как  следует  подумала,
мой мальчик.
   - Ну, знаешь, я слишком далеко зашел, где уж теперь рвать, - сказал он.
- Так что как только смогу, я женюсь.
   - Хорошо, мой мальчик. Раз решил жениться, женись, тебя не  остановишь.
Одно тебе скажу, когда я думаю об этом, я ночей не сплю.
   - Она будет молодцом, мама. Как-нибудь мы справимся.
   - И она позволяет тебе покупать ей белье?
   - Ну, понимаешь, она меня не просила, - начал оправдываться  Уильям.  -
Но один раз утром... а холод был... я встретился с ней на станции и  вижу,
она вся дрожит, прямо трясет ее. Я тогда спросил, хорошо ли она  одета.  А
она говорит: "Наверно". Тогда я говорю: "А белье у  тебя  теплое?"  И  она
сказала, нет, бумажное. Я ее спросил, как же это она  в  такую  погоду  не
надела ничего поплотней, а она сказала, ничего поплотней у нее  нету.  Ну,
оттуда у нее и бронхиты! Вот и пришлось повести  ее  в  магазин  и  купить
что-то потеплей. Понимаешь, мама, будь у нас деньги, я их не жалел  бы.  И
должна же она оставлять деньги на сезонный билет. Но нет, она идет с  этим
ко мне, а я выкручивайся.
   - Неважные у тебя виды на будущее, - с горечью сказала миссис Морел.
   Уильям был бледен, и на его хмуром лице,  когда-то  таком  беспечном  и
смеющемся, лежала печать сомнений и страдания.
   - Но не могу я теперь от нее отказаться, слишком все  далеко  зашло,  -
сказал он. - И потом, в чем-то я без нее не мог бы.
   - Мальчик мой, помни, ты ставишь на карту всю  свою  жизнь,  -  сказала
миссис Морел. - Нет  ничего  хуже,  чем  безнадежно  неудачный  брак.  Бог
свидетель, мой брак достаточно неудачен  и  должен  был  бы  чему-то  тебя
научить; но могло быть и хуже, гораздо хуже.
   Уильям оперся спиной о каминную полку, сунул руки в  карманы.  Высокий,
тощий, он, казалось, при желании и на край света отправится, и дойдет.  Но
по его лицу мать видела, как он страдает.
   - Не могу я теперь расстаться с ней, - сказал он.
   - Запомни, - сказала она, - разорвать помолвку  еще  не  самое  большое
зло.
   - Нет, теперь я не могу с ней расстаться, - повторил Уильям.
   Тикали часы, мать и сын умолкли, и не было между ними согласия,  но  он
не сказал больше ни слова.
   - Что ж, иди ложись, сын. Утро вечера мудренее, может,  ты  и  поймешь,
как поступить.
   Уильям поцеловал мать и ушел. Она поворошила угли в камине.  На  сердце
было тяжко, как никогда. Прежде, при раздорах с  мужем,  казалось,  в  ней
что-то ломается, но они не сокрушали ее волю к  жизни.  Теперь  сама  душа
была ранена. Сама надежда сражена.
   Не раз Уильям  выказывал  ненависть  к  своей