имели свидания в "Бэйвью". В одном номере. Друг с другом.
   - Уолтер, - обратился я к Серфейсу, - ты  видел  Стенханта,  только  не
знал об этом. Он и был тот парень, которого ты засек в мотеле. Да, Челеста
бросила его, но колебалась, как это бывает. Она согласилась встречаться  с
ним в мотеле, но его утреннее "я" - то, которое нанимало детективов, -  не
помнило об этой договоренности.
   Серфейс только рот раскрыл.
   - Вчера ты сказал мне, что теперь  в  Эл-Эй  запрещено  знать,  как  ты
зарабатываешь деньги. Вот тогда до  меня  и  дошло.  Стенхант  был  ранним
прототипом этого. Та часть его, что не  помнила  о  встречах  с  Челестой,
отчаянно ревновала ее к тому, с кем она встречалась в "Бэйвью", вот  он  и
попросил Фонеблюма, чтобы тот приказал своим  мальчикам  пристрелить  его.
Кенгуру знал, как выглядит Стенхант, не лучше, чем ты, Уолтер.  Он  просто
сделал все, что ему приказали, и убил дружка. Стенхант  сам  заказал  свое
убийство.
   Я помолчал и дал им время обмозговать это. На лице Кэтрин сменило  друг
друга несколько разных выражений, по  большей  части  скептических,  но  в
конце концов она была  достаточно  умна,  чтобы  притворяться,  будто  это
лишено убедительности. Я видел, что она осознала это, а  потом  я  увидел,
как она напоминает себе, что моя карточка лежит у нее в  ящике  и  что  за
пределы этой комнаты без ее ведома не выйдет никто  и  ничто.  Она  быстро
пришла в себя - наверное, за эти годы у нее  было  достаточно  возможности
попрактиковаться в этом.  Да,  она  изменилась  сильнее,  чем  Барри,  или
Серфейс, или Тестафер, или кто угодно другой из тех, с кем я имел дело  со
времени возвращения. Она изменилась  так  же,  как  изменились  размеры  и
убранство ее кабинета.
   - Интересная история, - произнесла она. - Что вы надеетесь получить?
   - Я хочу, чтобы Энгьюина разморозили, -  ответил  я.  -  Я  устрою  вам
черт-те что, если вы не сделаете этого.
   Она только улыбнулась.
   - Это вы меня смешите,  Телепромптер,  -  сказал  я.  -  Позвольте  мне
считать, что я представляю для вас угрозу.  Это  ведь  не  ерунда:  парень
совершенно безобиден - и невиновен.
   Она пощелкала клавишами своего компьютера. Я  решил,  что  она  смотрит
досье Энгьюина, хотя на деле это могло быть что угодно. Вплоть  до  часов.
Она щурилась, глядя на монитор, и я вспомнил, как при нашей первой встрече
она не хотела, чтобы я видел ее в очках.
   - Я посмотрю, что можно сделать, - сказала она.
   Я обдумал это. Я много чего сделал на четырнадцать тысяч Энгьюина.
   - Этого мало, - сказал я.
   Она посмотрела мне прямо в глаза. На этот раз это я выдержал ее взгляд,
не моргнув.
   - Ладно, - сказала она. - Завтра. Даю вам слово.
   - Спасибо.
   - Не меня благодарите, - отрезала она. -  Благодарите  свою  счастливую
звезду. Забирайте свое барахло и убирайтесь.
   Она открыла ящик и вернула Серфейсу его карточку и книжку, потом отдала
мне карточку, а пистолет положила на стол. Я потянулся за ним, но  она  не
убирала с него руки и смотрела  на  меня,  а  я  смотрел  на  нее,  и  мне
показалось, по лицу ее пробежала слабая тень улыбки. Секунда прошла, и она
позволила мне взять пистолет и убрать его в карман пиджака.
   Она нажала на кнопку интеркома и вызвала громил, ожидавших за дверью.
   - Уведите их отсюда, - приказала она. - Вышвырните их на улицу.
   Храни Господь их добрые сердца, они выполнили приказ в точности.



7

   Счетчик на стоянке перед пансионатом "Уайт Уолнут Рест  Хоум"  исполнил
для меня пару тактов на  гавайской  гитаре,  когда  я  опустил  в  прорезь
двадцать пять центов, но я  не  стал  задерживаться,  чтобы  дослушать.  Я
одолел долгий путь, и у меня трещала голова. Моя  кровеносная  система  не
отказалась от попыток требовать зелья, и я устал искать  различные  поводы
для отказа. Все это  называлось  одним  словом:  ломка,  и  в  отличие  от
индусов, сажавших исцеляемых от дурной  привычки  на  деревянную  лошадку,
меня, казалось, посадили на дикобраза.
   Я вошел внутрь. Здесь было тихо  и  славно,  с  цветами  и  антикварной
мебелью на каждом  шагу.  Я  нашел  администратора.  Даму  за  столом  мое
появление, казалось, напугало, но я не знал, что было тому виной:  мои  ли
покрасневшие глаза вкупе с помятой одеждой или то, кого  я  хотел  видеть.
Возможно, и то, и другое.
   Они держали его в уютной палате, с окнами на три стороны  и  коллекцией
плетеной мебели, чтобы ставить на нее стаканы с лимонадом и прочие  нужные
вещи. Он смотрел телевизор, вернее, они усадили его  лицом  к  телевизору,
поскольку, когда я обошел его кресло-каталку и стал перед глазами,  он  не
обратил на это внимания, хотя сидел с открытыми глазами. Если  не  считать
застывшего взгляда его когда-то полных жизни глаз, он почти не  изменился.
Его борода была запущена, но голова почти не  начала  лысеть.  Я  отпустил
сиделку и уселся в одно из кресел.
   Так мы сидели несколько минут: я смотрел за танцем пылинок в  солнечном
луче, он якобы смотрел телевизор. Единственным  слышным  звуком  было  его
дыхание. Потом я протянул руку и выключил изображение.
   - Фонеблюм, - позвал я.
   Он сонно пробормотал что-то.
   Я выбрался из  кресла,  подошел  и  взял  его  за  воротник  Его  глаза
прояснились.
   - Проснитесь, - сказал я.
   Он поднял свои пухлые руки, отнял мои от воротника и оттолкнул меня.
   Я подождал, пока он моргает, выходя из забытья. Он осмотрел  меня;  его
лоб вопросительно покрылся сетью морщин.
   - Вы инквизитор? - припомнил он. Голос  доносился  из  недр  его  туши,
словно купленный по дешевке гром "секонд хэнд". Это был голос из прошлого.
   - Вы правы, - ответил я.
   - Очень хорошо. - Он потер нос согнутым пальцем. -  Вас  не  раздражают
вопросы? Я с пониманием отношусь к тем, кто их не любит.
   Он выдохся, но старые привычки умирали не  сразу.  Я  готов  был  снять
перед ним шляпу. Это был блеф,  и  в  другой  обстановке,  не  будь  здесь
телевизора, кресла-каталки и толстого слоя пыли, я мог бы купиться на него
и поверить, что он до сих пор в седле. Но яркий, острый ум, светившийся  в
его глазах исчез. Он не знал, с кем говорит.
   - Ничего. Вопросы - мой хлеб. С маслом.
   Он не вспомнил ответа. Он просто кивнул и сказал:
   - Хорошо. Чем могу помочь?
   - Я хотел поговорить с вами о Челесте.
   Я подождал, пока он переварит это. Имя он помнил. Наверное, оно уносило
его в страну его мечты.
   - Вы помните Челесту? - спросил я.
   - Как же, помню. - Он больше не смотрел на меня.  -  Я  помню  Челесту.
Разумеется.
   - Я расследовал ее убийство.
   Его глаза снова перекинулись на меня.
   - Это было давно, - сказал он.
   - Для меня прошло дня два. У меня на ботинках до сих пор ее кровь.
   Я произнес это ненароком, но увидел, что это произвело впечатление.
   - Да, - тихо произнес он. - У меня тоже.
   - Вы убили ее? - предположил я.
   - Не помню, - признался он. - Я убил много людей.
   - Вы любили ее?
   Он задумался. Я ждал.
   - Не помню, - повторил он.
   Его лицо не выражало ничего.
   - Попробуйте еще, - сказал я. - Этот случай  особый.  Вы  любили  ее  и
убили ее.
   Я взял его за воротник. Его  глаза  прояснились,  а  челюсть  стала  на
место.
   - Кажется, да. Эти две вещи часто происходят вместе. - Он усмехнулся  в
бороду. - Видите ли, женщины на середине высоты  раздваиваются.  Я  просто
довел это до конца.
   Вот и все. Я спорил сам с собой, но он облегчил мою задачу. Я  отпустил
его халат, отступил назад и достал из кармана пистолет Барри. Он  проиграл
мне свою скрипучую мелодию. Я снял его с предохранителя и навел  мушку  на
грудь Фонеблюма. Он служил хорошей мишенью.
   Я смотрел, как он  пытается  сфокусировать  взгляд  на  пистолете.  Ему
пришлось скосить глаза к переносице. Его пальцы на  подлокотниках  каталки
чуть напряглись, но лицо осталось бесстрастным.
   - Вы собираетесь меня убить? - спросил он.
   - Я могу, - ответил я.
   Я хотел сделать это. Не знаю, что меня удерживало.
   Он заглянул мне в глаза.
   - Я вас знаю, сэр?
   Долгую, мучительную минуту я пытался заставить  себя  нажать  на  спуск
Пылинки в воздухе,  казалось,  застыли  между  дулом  пистолета  и  грудью
Фонеблюма. В конце концов я понял, что  ничего  у  меня  не  получится.  Я
поставил пистолет на предохранитель и убрал его.
   - Нет, - нехотя ответил я. - Произошла ошибка. Я нашел не того.
   Фонеблюм не ответил. Он даже не вздохнул с облегчением. Я протянул руку
и снова включил телевизор, поправил плащ и вышел в коридор.
   Я миновал вестибюль, но не стал расписываться в  книге  посетителей.  У
меня просто не было настроения. Я сел в  машину.  В  баке  оставалось  еще
бензина на одну поездку, но я не был уверен, что хочу этого. Я  подумал  о
пакетике зелья, который выкинул в кусты, и о порошечне. На расстоянии  эти
их автоматы казались не такими уж и плохими.  Я  попробовал  утешить  себя
тем, что  завершил  расследование  и  что  теперь  моя  совесть  чиста.  Я
постарался изо всех сил и в конце концов сумел завести  мотор  и  направил
машину в сторону порошечни. Но передумал. Работа еще не была закончена.  Я
повернул руль и погнал машину к "Капризной Музе".
   Я приехал рано. Мне  пришлось  остановиться  на  стоянке  и  любоваться
закатом в ожидании, пока они откроются. Небо имело цвет  хорошего  синяка.
Когда дверь открылась, я вошел и заказал выпить в надежде, что это поможет
мне убить время, хотя бы полчаса. О том, что будет потом, я не думал. Я не
узнал бармена, но это  ничего  не  значило.  Лицо  могло  поменяться,  тип
остался прежним.
   Он принес мне стакан.
   - Первый клиент сегодня, - сообщил он, словно это что-то значило.
   - Похоже, - откликнулся я.
   Получив сдачу, я отошел в угол позвонить, потом допил  стакан  и  вышел
ждать на стоянку. Ждать пришлось недолго. Похоже,  кенгуру  был  один,  но
наверняка я не знал. Он больше не ездил на мотороллере.
   Он вылез из машины, держа пистолет наготове. Меня это не удивило  и  не
обеспокоило. Он не убьет меня, пока не узнает, что мне известно и что  мне
нужно. Надо просто потянуть. Он пересек стоянку и подошел к моей машине.
   - Залезай, - сказал я.
   Он уселся рядом со мной и положил лапу  с  пистолетом  на  колено.  Это
более чем напоминало нашу первую беседу  на  стоянке  мотеля  "Бэйвью".  Я
понимал, что теперь он не зеленый новичок,  совершающий  паломничество  на
место своего первого убийства. Встреча со мной, должно быть, казалась  ему
ожившим кошмаром. Но теперь мне  достаточно  было  одного  взгляда,  чтобы
понять, как далеко он ушел с тех пор. Физически он изменился мало -  разве
что раздался в шее, да зубы пожелтели сильнее, - но он изменился. Я  читал
это в его глазах.
   - Меткалф... - начал он.
   - Молчи, - оборвал я его. - Я знаю, что ты скажешь. Ты  теперь  большой
человек и умеешь сладко петь. Такая у тебя работа.  Ты  скажешь  мне,  что
прошлое осталось в прошлом. Ты скажешь, что идеализм вышел из  моды,  пока
меня не было. Ты смешаешь угрозы  и  посулы  в  один  сладкий  коктейль  и
вольешь его мне в ухо. Я знаю все об этом. Ты теперь Фонеблюм.
   Он скривил свои черные губы в хорошо  отрепетированной  улыбке.  В  его
старый репертуар это не входило, поэтому я воспринял это как подтверждение
того, что я сказал.
   - Я - Фонеблюм? - переспросил он. - Что ж, это почти верно.
   - Хочешь, я опишу тебе нашу дальнейшую беседу? Ты  прощупаешь  меня  на
предмет цены - во сколько  тебе  обойдется  заставить  меня  исчезнуть.  Я
скажу, что не продаюсь. Ты напомнишь мне, что тебе  вовсе  не  обязательно
было приезжать и что ты просто мог послать полную машину своих ребят.
   - Неплохо, - сказал он. - Мне нравится.
   - О'кей. Я сказал твою часть. Теперь ты скажи мне мою.
   Он подумал.
   - Ты скажешь, что имеешь на  меня  что-то.  Я  внимательно  выслушаю  и
спокойно отвечу, что ты и твоя информация уже шесть лет как  мертвы  -  Он
помолчал. - Знаешь, Меткалф, ты странный призрак Ты мне не навредишь, а  я
тебе могу, и еще как. Ты все равно что не существуешь.
   - Мне это тоже нравится, - сказал я. - Только ты все понял неверно.
   - Как это неверно?
   - Это будет скорее вот как, - объяснил я. - Я скажу тебе, что  с  твоей
стороны  было  большой  ошибкой  помещать  меня  в  морозильник.   События
шестилетней давности для меня все равно что вчерашние.
   Я заметил, что его лапа с пистолетом напряглась. Я не  беспокоился.  Он
был мой. Он дважды подумает, стоит ли устраивать шум на стоянке  у  своего
клуба, к тому же шанса подумать об этом дважды у него не будет.
   - Я скажу тебе, что ты совершил  самую  офигительно  большую  ошибку  в
жизни, не послав вместо себя своих ребят, -  продолжал  я.  -  А  потом  я
разобью тебе морду.
   Он поднял пистолет, но я с силой отвел дуло вниз, прижав к его  колену.
Я врезал ему по носу головой, и он ударился в панику и  попытался  встать.
Машина была явно мала для этого. Всем своим весом я сунул  его  обратно  в
кресло и обеими руками сжал его палец на спусковом  крючке.  Он  не  хотел
прострелить себе коленку и отпустил пистолет, упавший на пол машины.
   Он ударил меня по зубам, но не вложил в удар  душу.  Возможно,  ему  не
доводилось драться со времени нашей потасовки у  меня  в  подъезде,  в  то
время как моей единственной проблемой были пальцы, разбитые два дня  назад
о его зубы. Его главным оружием всегда служили задние  ноги  и  хвост,  но
сейчас они застряли под приборной доской. Это был мой бенефис. Когда  руки
устали, я поднял пистолет Джоя и пару раз сунул ему в пасть. Потом опустил
стекло и вышвырнул пистолет на гравий.
   Я попробовал говорить, но во рту оказалось слишком много крови.  Должно
быть, он все-таки успел двинуть меня пару раз. Я сплюнул в окошко и  вытер
рот рукой. Однако и Джой выглядел не блестяще. Его  голова  откинулась  на
спинку кресла так, словно шея не гнулась. Но когда я заговорил,  я  видел,
что он слушает.
   - Знаешь, почему Фонеблюм так мечтал  о  наследнике?  Всегда  находится
кто-то, выступающий в его роли, точно так же, как всегда  найдется  кто-то
вроде меня.
   Я еще раз вытер кровь со рта, потом достал пистолет Барри.  Тот  сыграл
мне свою Тему Опасности, и на этот раз она показалась вполне уместной.
   - Не думай, что это за убийство Стенханта, - сказал я. - Тебя заставили
нажать на курок. Я принимаю это в расчет.
   Глаза Джоя расширились от страха. Он понимал каждое слово.
   - Это тебе за то, что ты держишь вожжи, - продолжал я. - За девушек  на
втором этаже "Капризной Музы". За шесть лет искалеченных жизней, которым я
не мог помочь, потому что лежал замороженный.  Это  тебе  за  те  дела,  о
которых знаешь только ты, за те дела, которые ты совершил,  позволив  себе
пойти по стопам толстяка.
   - Меткалф, - произнес Джой. - Меткалф, ради Бога...
   - На твоем месте сидел сегодня Фонеблюм, - продолжал я, не слушая  его.
- Но я опоздал на годы. А с тобой я как раз угадал. Я хочу убить того, кто
помнит, кем я был.
   Я нажал на спуск. Первая пуля ударила ему в  морду,  но  его  ноги  еще
дергались. Я с опаской относился к этим ногам. Я  разрядил  обойму  ему  в
живот, и одна из пуль задела позвоночник. Он затих. Потом я забрал у  него
ключи и оставил его в моей машине, а сам взял его. Вести ее оказалось куда
приятнее, чем взятую напрокат колымагу.



8

   На следующее утро я сидел в машине Джоя перед входом в Отдел. Я  был  в
норме. Почти всю ночь я провел в холмах, любуясь луной,  массируя  пальцы.
Где-то на протяжении этих часов я пришел в  себя.  Мой  организм  забыл  о
порошке. Я опустил  стекло,  откинулся  в  кресле  и  стал  слушать  звуки
наступающего дня. Я не боялся ждать. По какой-то причине все казалось  мне
замечательным.  Мне  даже  нравились  дома,  натыканные  за  время   моего
отсутствия.
   Через полчаса из дверей, подслеповато щурясь на солнечный  свет,  вышел
Энгьюин с новой карточкой в руке. Он выпадал из обстановки не больше,  чем
шесть лет назад. Когда он проходил мимо, я отодвинулся в тень. Мне  нечего
было сказать ему. Я просто хотел удостовериться.
   Потом я запер машину Джоя и вошел. Я нашел инквизитора и  протянул  ему
карточку и пистолет Барри, еще раз  сыгравший  Тему  Опасности.  Это  даже
начинало мне нравиться.
   - Мое имя Конрад Меткалф, - сказал я. - Возможно, вы искали меня.
   Теперь, когда я развязался со всем, морозильник  не  представлялся  мне
таким уж наказанием. Я ощущал себя бродягой, который бьет  витрины,  чтобы
было где переночевать. Если мне не понравится мир, в котором я проснусь  в
следующий раз, я всегда нарвусь на какую-нибудь неприятность, и так до тех
пор, пока я не найду подходящего мира или пока они не  прекратят  морозить
меня за казенный счет. И вполне  возможно,  что  я  все-таки  встречусь  с
Корнфельдом, чтобы вернуть ему удар по пузу.
   Когда меня готовили к заморозке, один из инквизиторов проникся  ко  мне
симпатией - на этом этапе они часто такие - и предложил мне понюшку зелья,
которое нюхал сам.
   - Забыватель? - спросил я.
   Он отрицательно мотнул головой.
   - Мой собственный состав, - гордо сказал он. - Попробуй-ка.
   Значит, порошечники все же работают. Подпольно. Уже  лучше.  Я  взял  у
него соломинку. Ну вот, теперь я точно проснусь  с  больной  головой,  но,
черт возьми, это моя головная боль.
   Как все оказалось просто.