- Все в порядке, - сказал я. - Я ошибся. Скажите мне про своего  брата.
Он вышел из морозильника?
   - Мой брат, - продиктовала она.
   - Ты не помнишь своего брата, - ответила память.
   Она посмотрела на меня и пожала плечами.
   - Ортон Энгьюин, - напомнил я.
   - Ортон Энгьюин?
   - Это имя тебе ничего не говорит, - ответила память.
   - Это имя мне ничего не говорит. Извините.
   - Нет проблем, - сказал я.
   Я начал уставать от беседы. Очень уж мал был выход информации. Я думал,
не стоит ли мне допросить саму машину, а не Пэнси. Теперь я  отказался  от
этой идеи. Память тоже имела слишком много пробелов. Меньше, чем Пэнси,  и
все же слишком много.
   - У вас такие странные вопросы, доктор Стенхант, - сказала Пэнси. -  Я,
право, не знаю.
   - Простите  меня,  Пэнси.  Я  не  стал  бы  их  задавать,  если  бы  не
исключительная необходимость.
   - Вам надо пользоваться своей памятью.
   - У меня память нового типа, - сказал я. - Имплантирована в голову. Вам
не надо говорить вслух. Вы просто думаете, и она отвечает тихим голосом  в
голове.
   - О! - сказала она и с минуту обдумывала это. - Звучит очень разумно.
   - Это очень удобно. И вы мне очень помогаете, заполняя  пробелы  там  и
здесь. Видите ли, я ведь уезжал, вот я и узнаю кое-что.
   - Вы с Челестой, - радостно произнесла она. - Вы уезжали.
   - Совершенно верно. А теперь расскажите мне про доктора  Тестафера.  Вы
его помните?
   - Доктор Тестафер, - сказала она в микрофон.
   - Старый доктор Тестафер, - ответила память.  Это  звучало  как  начало
детской сказки. - Он живет на холме. Он был партнером  доктора  Стенханта,
но ушел на пенсию. Джин и тоник со льдом.
   - Он ведь ваш партнер, - сообщила она мне. - Странно, что вы с  ним  не
общаетесь.
   - Я обязательно навещу его, - пообещал я. - Скажите, он все  еще  живет
по старому адресу?
   - Довольно! - послышался голос у меня за спиной. В прихожей стоял Барри
Фонеблюм.
   - Барри! - Голос Пэнси в первый раз зазвучал теплее и  естественнее.  -
Ты должен помнить доктора Стенханта. Доктор Стенхант, это мой сын Барри.
   - Мы знакомы, - саркастически заметил Барри.
   Он был одет без особых изысков: в симпатичную блузку, полосатые  брюки.
Парик на сей раз отсутствовал. Он не сделался  выше,  но  его  лицо  стало
лицом тинэйджера, а высокий лоб - на шесть лет морщинистее. Из-под кожи на
висках выпирали червяками вены.
   - Ступай наверх,  Пэнси,  -  твердо  произнес  он.  -  Нам  с  доктором
Стенхантом нужно поговорить.
   Он обращался к ней, но не сводил взгляда с меня. Это напомнило мне, как
Челеста отсылала наверх котенка. Вечно мне мешают говорить  с  людьми,  не
умеющими сопротивляться моим расспросам.
   - О! - повторила Пэнси.
   Она взяла со стола память и убрала ее в карман юбки. Она не стала брать
бритву и соломинка, впрочем, я не сомневался, что наверху у нее  еще  один
комплект. Теперь ей было что забывать.
   - О'кей, доктор. До свидания, доктор. Передайте привет Челесте.
   Я пообещал, что передам.
   Она ушла наверх, оставив нас с  Барри  вдвоем.  Он  ловко  запрыгнул  в
кресло  напротив  меня.  Наверное,  он  уже  приобрел  значительный   опыт
существования с ростом три фута в мире шестифутовых людей. Он сунул руку в
карман, и я подумал, что  он  достанет  память.  Вместо  этого  он  достал
пистолет.   Пистолет   проиграл   несколько   тактов   скрипичной   пьесы,
напоминавшей  музыкальный  фон   для   сцены   с   пистолетом   в   старой
радиопостановке.
   - Меткалф, - произнес он. - Кенгуру говорил, что ты выходишь. Я ему  не
поверил.
   - Быстро же ты вошел в семью, - заметил я. -  Вот  вам  и  эволюционная
терапия.
   - Пошел ты, - заявил он. - Тебе не понять моих мотивов.
   "Пошел ты", похоже,  сделалось  его  девизом,  во  всяком  случае,  это
звучало именно так.
   - Попробуй заставь.
   Он только фыркнул. Телефон стоял на столе  между  нами;  он  наклонился
вперед и снял трубку, не сводя ствола с моего  сердца.  Каков  бы  ни  был
номер, его маленькие пальчики помнили его наизусть. Он прижал трубку к уху
плечом и стал ждать ответа.
   - Это Барри, - произнес он после двух гудков. - Дайте мне кенгуру.
   Его заставили прождать минуту или около того, и все это время я  строил
ему рожи, но он не смеялся.
   - Вот черт, - сказал он, дождавшись ответа. - Ладно, передайте ему, что
я держу Меткалфа на мушке. Он поймет.
   Они поговорили еще немного, потом он положил трубку и  кисло  посмотрел
на меня, наморщив лоб.
   - Ты, похоже, страсть как любишь, когда тебя наказывают, - заметил  он.
- Просто жадюга какой-то.
   - Не жадюга. Скорее, гурман, - возразил я. - Если мне  не  нравится,  я
возвращаю. С процентами.
   Он не улыбнулся.
   - Что Пэнси тебе рассказала?
   - Ничего, что бы я не узнал от кирпичной стены. Мы пытались поиграть  в
вопросы-ответы, но она вряд ли помнит даже как ее зовут.
   Барри это пришлось не по вкусу. Мне кажется, он питал к Пэнси некоторое
чувство собственника. Он выпятил челюсть, и его лицо покраснело  там,  где
кожа не побелела от напряжения.
   - Пошел ты, Меткалф, - голос его ломался. -  Я  могу  продырявить  тебя
прямо  сейчас,  только  убирать  лень  будет.  С  такого   расстояния   не
промахнешься.
   - Пошел ты, Фонеблюм! Нажми на курок, и тебе нос расквасит отдачей.
   Он отодвинул пистолет подальше от своего лица.
   - Не называй меня Фонеблюмом!
   - Возможно, ты не даришь ему галстуки на День отца. И возможно,  он  не
водит тебя на игры Высшей лиги. Это ничего не меняет.
   - Я же забыл твой интерес к  генеалогии,  -  произнес  он,  оправившись
немного. Но внутри него имел место  конфликт  -  конфликт  между  манерами
крутого парня и башкунчиковым  поведением.  -  Это  отражает  трогательную
способность не видеть ничего, кроме искусственных связей.
   - Я понял. Ты прав, я действительно не вижу ничего, кроме  связи  между
лапами кенгуру и привязанными к твоим рукам-ногам нитками. - Разговаривая,
я опустил ноги на ковер и задвинул колени под  край  большого  журнального
столика из стекла. - Я ждал от тебя большего, Барри. Ты был засранцем,  но
не без задатков.
   - Ты делаешь неверные выводы. Я принимаю помощь кенгуру, чтобы помогать
матери, вот и все.
   - Твоя мать мертва, - возразил я. - Я все ботинки испачкал ее кровью.
   Это должно было заставить его вздрогнуть, и  оно  сработало.  Я  двинул
коленями, и кофейный столик опрокинулся на него. Телефон и бритва в облаке
порошка полетели на пол, а сам  столик  превратился  в  стеклянную  стену,
придавившую Барри к креслу. Он не выпустил пистолет из рук, но навести его
на меня не мог.
   Я наступил на стекло в том месте, под которым находилось его лицо.
   - Брось пистолет, Барри. Тебе будет больно, если стекло  разобьется,  и
убирать больше придется.
   Он пискнул что-то, но пистолета не бросил. Я надавил ногой  на  стекло,
кресло опрокинулось, и Барри выпал на ковер. Пистолет отлетел в угол.
   Я шагнул вперед, взял Барри за ворот и тряс его до тех  пор,  пока  моя
злость не поулеглась немного, а его рубашка  не  начала  рваться.  Мне  не
хотелось, чтобы он подумал, что мне не нравится, как он одет.
   Когда я поднял глаза, я увидел Пэнси, стоявшую на лестнице. Вид  у  нее
был довольно спокойный. Не знаю, поняла ли она, что происходит, или еще не
достала необходимое для этого оборудование. Мне не очень  хотелось  думать
об этом.  Я  собрался  уходить,  и  не  только  из-за  возможного  скорого
появления кенгуру.
   Барри  валялся  на  ковре,  ужасно  похожий  на  выкинутый  эмбрион.  Я
перешагнул его и подобрал пистолет. Он снова проиграл мне мотивчик Скрипки
явно не знали, что действие закончилось. Я положил его в карман,  поправил
пиджак и вышел в прихожую. Пэнси продолжала молчать.
   - Купили бы мальчику книжку для раскрашивания или альбом для  марок,  -
предложил я. - Ему нечем занять руки. Это ведет к онанизму.
   Выходя, я услышал, как Пэнси бормочет в микрофон  слово  "онанизм",  но
ответа уже не услышал.



4

   По дороге к  Тестаферу  мне  повстречался  патруль.  Они  поджидали  за
поворотом дороги, так что я не видел их до тех пор, пока не стало  слишком
поздно. Инквизитор дал знак мне остановиться и наклонился к моему окну.
   - Карточку, - потребовал он.
   Я передал карту.
   - Чистая какая, - заметил он.
   - Совсем новая, - объяснил я.
   Я посмотрел ему в глаза, надеясь, что он не видит, как дрожат мои  руки
на руле. Они дрожали по нескольким причинам. Одной был пистолет в кармане.
Другой - отсутствие зелья в крови.
   Он подозвал к моей машине своего напарника.
   - Эй, посмотри, - махнул он. - Рип Ван Винкль,  -  и  показал  ему  мою
карточку.
   Вот странно: до сих пор я не ощущал к ней никаких чувств, а сейчас  был
почти горд видеть ее в руках ребят из Отдела.
   - Класс, - восхитился Номер Два. - Жаль, редко вижу таких.
   Я воздержался от комментариев.
   - Документы на машину в порядке? - спросил Номер Один.
   - Прокат, - ответил я.
   Квитанция лежала в бардачке, и я достал ее. Он пробежал  ее  глазами  и
вернул мне.
   - Куда едете?
   - Посмотреть на старый район, - пожал я плечами.
   - Зачем?
   Я подумал немного. Вот бы они смеялись, если бы я признался им  в  том,
что я частный инквизитор и расследую дело шестилетней давности.
   - Коллекционирую воспоминания, - ответил я.
   Он улыбнулся.
   - Слыхал? - спросил он у Номера Два. - Он коллекционирует воспоминания.
   Номер Два улыбнулся и подошел поближе.
   - Что ты натворил, Меткалф?
   -  Собственно,  ничего  такого.  Наступал  кое-кому  на  пятки.  Старая
история.
   - Кто отправил тебя в морозильник?
   Я быстро прикинул. Скорее всего это были ребята Корнфельда.
   - Моргенлендер, - ответил я.
   Они переглянулись.
   - Это серьезно, - произнес Номер Два с уважением в голосе.
   Он вернул мне карту: я ответил как надо.
   - Черт, - добавил Номер Один. - Последнего из его отребья уже несколько
лет как вытурили.
   Я убрал карточку в карман и помалкивал. Неожиданно я оказался у них  на
хорошем счету. Бедняга Моргенлендер. У меня сделалось погано на душе, чего
я не ожидал. Я мог бы и не удивляться: дни Моргенлендера были сочтены  уже
шесть лет назад. Наверное, какая-то оптимистическая часть меня  надеялась,
что он выживет.
   - О'кей, - заявил Номер  Два.  -  Смотри,  не  потрать  все  деньги  на
воспоминания. Ты еще молод. Найди себе работу.
   Я поблагодарил их и попрощался. Они пошли к своей машине,  а  я  поднял
стекло и уехал.
   Я подумал о Корнфельде и решил, что вовсе не  прочь  взять  реванш.  На
этот раз мне было терять куда меньше. По меньшей  мере  я  задолжал  парню
хороший удар под дых, и если его живот за шесть лет сделался мягче, что ж,
тем лучше.
   Да, Корнфельд занимал видное место в моей  воображаемой  книжке  старых
долгов, но доктор Тестафер шел первым.  Мне  нужна  была  помощь  Гровера,
добровольная или нет, в восстановлении некоторых  недостающих  звеньев.  Я
нашел его улицу и остановил машину у ворот. Место навевало воспоминания. Я
нюхал здесь зелье три дня или шесть лет назад - смотря как  считать,  -  и
мой нос прямо-таки зудел при воспоминании об этом. Я  постарался  выкинуть
порошок из головы, но это было нелегко. Воспоминание  было  как  чертик  в
табакерке: оно выпрыгивало при малейшем прикосновении.
   Дом почти не изменился - я имею в виду, его основная часть.  Пристройка
справа имела нежилой вид. Наверное, Тестафер не заводил больше овец  после
Дульчи. Я позвонил, и Тестафер отворил дверь.
   Он и раньше казался мне старым, так что шесть лет  мало  что  изменили.
Лицо его оставалось красным, словно он поднимался бегом по лестнице,  и  в
волосах добавилось седины, и все же  он  сохранился  неплохо,  очень  даже
неплохо. Последний раз, когда я видел его,  он  прятался  между  машинами,
пригибаясь от пуль, - рыба без воды. В дверях своего  дома  он  имел  куда
более уютный вид.
   - Привет, Гровер, - сказал я.
   Он слепо посмотрел на меня.
   Неожиданно я ощутил приступ гнева. Он разыгрывал со мною Пэнси.
   - Пошел внутрь, - рыкнул я и подтолкнул его в грудь.
   Мы вошли, и я закрыл дверь.
   - Достань память.
   Его седые брови поднялись.
   - Ступай!
   Я подтолкнул его дальше, и он  послушно  пошел  в  гостиную.  Весь  его
чертов дом насквозь провонял". Мне захотелось ударить его, но Тестафер был
слишком стар, чтобы  бить  его,  поэтому  я  взмахнул  рукой  над  столом,
уставленным стеклянными и  фарфоровыми  безделушками,  и  они  разлетелись
тысячью осколков на полу. Тестафер так и пятился от меня, пока не упал  на
диван. Я повернулся, чтобы опрокинуть полку со старыми журналами,  но  она
исчезла.
   - Где твоя память? Доставай.
   Дверь из кухни открылась, и в гостиную  вошел  парень  со  стаканами  в
руках. Джин и тоник со льдом, если верить памяти Пэнси.  Он  был  примерно
одного возраста с Тестафером, но настолько же худой и  бледный,  насколько
тот  толстый  и  красный.  Мне  не  понадобилось  много   времени,   чтобы
сообразить: Тестафер завел  дружка.  Ничего  удивительного.  Должно  быть,
выйдя на пенсию, он не смог отделаться от привычки держать в руках  чьи-то
пенисы. Странно, но это я понять мог.
   Я шагнул к нему и взял стаканы.
   - Погуляйте, - сказал я ему.
   Парень отдал стаканы, словно наполнял их для  меня.  Гровер  заговорил,
хотя у него получился только шепот.
   - Ступай, Дэвид. Со мной все в порядке.
   Дэвид безропотно пошел к двери, хрустя по  осколкам,  и  исчез.  Гровер
переключился с овцы, ходившей как человек, на человека, ходящего как овца.
   Когда я повернулся к нему, он уже достал память и держал в руке шнур от
микрофона. Я быстро научился узнавать эту штуку. Он посмотрел  на  меня  с
отчаянием в глазах, и на короткое мгновение  мой  гнев  испарился,  и  мне
стало жаль его. Но только на мгновение.
   - Меткалф, - произнес я.
   Он знал, что мне нужно, и произнес мое имя в микрофон.  Ответный  голос
его звучал тихо и ровно, словно он потратил  много  времени,  надиктовывая
эту позицию.
   - Детектив, - услышал я. - Опасный, импульсивный человек. Мейнард  имел
неосторожность впутать его, и он не отпускал хватки. Двойник-антипод Денни
Фонеблюма. Присутствие чрезвычайно нежелательно.
   Тестафер безучастно смотрел на меня, пока машина вещала его голосом.  Я
улыбнулся. Мне даже понравилось по-своему это  описание.  Приятно  все  же
видеть следы своей работы. Я протянул Тестаферу один  из  стаканов,  и  он
нервно присосался к нему в ожидании, пока машина выговорится.
   - Это очень  старое  воспоминание,  -  тихо  сказал  он,  и  глаза  его
наполнились страхом.
   Я искал в них хоть проблеск враждебности или вины, но не нашел.
   - Все в порядке, - утешил я его. - Вполне точно.
   Он не понял, а если понял, то напугался  еще  больше.  Так  или  иначе,
эффект был налицо: он сидел, глядя  на  меня  с  ужасом,  словно  ребенок,
которому показали буку. Я сел в кресло напротив и  отхлебнул  из  стакана.
Все верно, джин и тоник. Гнев мой стихал, да и питье было отменное.  Я  не
старался подогревать гнев. Кой черт злиться на парня, который не помнит, о
чем речь? Прошлое давило мне на плечи непосильным грузом - только  я  один
настолько глуп, чтобы тащить его, - и я подумал, не пора ли сбросить его к
черту. Тестафер являл собой очень соблазнительный пример  для  подражания.
На секунду я позавидовал ему и чуть не полез в карман за конвертом.
   На секунду.  Потом  я  сообразил,  что  думаю,  сделал  глубокий  вдох,
поставил стакан на пол, вытер губы, чтобы  и  следа  алкоголя  на  них  не
осталось, и выкинул порошок из головы. Я старательно  сжал  кулаки  своего
гнева, поднялся, шагнул вперед  и  схватил  память  Тестафера.  Провод  от
микрофона вытянулся между нами. Тестафер уставился на меня, широко  открыв
глаза и рот. Вот теперь я был зол, и  мне  хотелось,  чтобы  он  тоже  это
почувствовал. Я надеялся, он  ощутит  себя  более  уязвимым,  увидев  свою
память у меня в руке.
   - Овца Дульчи, - произнес я сквозь зубы.
   В его глазах обозначился  первый  проблеск  чего-то,  кроме  кромешного
страха.
   - Говори.
   Он повторил имя.
   - Твоя давнишняя компаньонка, - послышался голос из памяти. - Ее  жизнь
трагически оборвалась. Убийство осталось нераскрытым.
   - Ложь! - сказал я. - В убийстве овцы обвинили Ортона Энгьюина.
   Тестаферу было совсем худо. Рука с микрофоном тряслась.
   - Энгьюина обвиняли только в убийстве Мейнарда, - сказал он.
   - Кто убил овцу?
   Он зажмурился.
   - Кто убил овцу? - повторил я.
   Он наклонился и прижал губы к микрофону. С закрытыми глазами он, словно
молитву, повторил вопрос:
   - Кто убил овцу?
   - Убийство осталось нераскрытым, - ответила память.
   - Убийство осталось нераскрытым, - повторил он мне, так и  не  открывая
глаз.
   - Я раскрыл его, Гровер. Открой глаза и скажи мне, кто убил овцу?
   Я протянул руку и заставил его выронить микрофон. На этот раз он открыл
глаза, но продолжал молчать.
   - Тебе это не нужно, - произнес я,  показывая  ему  память.  -  Ты  мог
водить меня за нос минуту или две, но ты выдал себя, когда  закрыл  глаза.
Так кто убил овцу?
   Я уронил коробку с микрофоном  на  пол  и  раздавил  их  подошвой.  Они
состояли из пластика, проводов и  микросхем  и  замечательно  хрустели  на
ковре. Я топтал  их  до  тех  пор,  пока  они  не  смешались  с  осколками
безделушек. Тестафер покраснел еще  сильнее  и  расплескал  питье,  и  мне
показалось, что глаза его увлажнились, но он все-таки взял себя в руки.
   - Я убил ее, - произнес он наконец. - Как вы догадались?
   - Ничего сложного, - ответил я. - Я  вычислил  это  сразу:  вы  вскрыли
кишечник. Для того чтобы убить, это не обязательно, и  тот,  кто  в  таких
вещах разбирается, так не сделал  бы.  Но  вы  не  хирург,  тем  более  не
ветеринар. Если вы сделали  это  нарочно,  это  почти  сработало,  а  если
случайно, вам почти повезло. Почти.
   Он так и не сказал мне, которое из двух предположений верное. Я  решил,
что второе.
   - Дульчи знала много, чтобы навести меня на верный след, - продолжал я.
- Я не добился от нее почти ничего, но вы этого не знали.  Я  оставил  вас
здесь тогда в панике. Уже тогда я думал, что вы расправитесь  с  ней.  Так
что не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, кто убил.
   Я видел, как Тестафер корчится на диване передо мной. Шесть лет он гнал
от  себя   эти   воспоминания.   Он   явно   пользовался   Забывателем   и
машиной-памятью для отвода глаз. Но так же явно сейчас он в первый раз жил
настоящей памятью.
   - Бога ради, - произнес он, закрыв лицо руками. - Не  вытаскивайте  это
наружу. - Звучало это так, словно ему предъявили обвинение.
   - Успокойтесь, - сказал я. - Я не борец за права животных.  Меня  можно
подкупить, ответив на пару вопросов.
   Я говорил совершенно искренне. Не то чтобы я жалел его - я не собираюсь
взвешивать грех и раскаяние, - но я вел свою собственную игру.
   Я дал ему минуту взять себя в руки.
   - Восемь лет назад Челеста не уезжала из города, - начал я. - Она  жила
у вас. Вы были семейным доктором. Вы принимали Барри, и она доверяла  вам.
Фонеблюм начал раздражать ее, и она хотела отделаться от него. Верно?
   Он кивнул.
   - Не Фонеблюм познакомил  Мейнарда  с  Челестой.  Это  сделали  вы.  Вы
вводили его в практику, и они встретились и полюбили друг друга,  несмотря
на ваши предостережения. Верно?
   - Абсолютно верно.
   - Челеста с овцой дружили с тех пор, как  Челеста  жила  здесь.  Дульчи
знала про Фонеблюма все, и вы решили, что  я  все  из  нее  выбил.  Вы  не
поверили ей, когда она клялась, что держала свои маленькие черные губки на
замке, и вы были в ярости на нас обоих, но выместили эту ярость только  на
ней.
   Он только кивнул.
   - Она вас не выдала,  Гровер.  Она  не  сказала  ничего.  Возможно,  вы
предпочли бы, чтобы она не впускала меня, но она не выдала ничего важного.
   Он молчал. Один раз он всхлипнул,