н и  Авель,
как воспитанные джентльмены, предоставили своей сестре право  самой  решать,
кто будет ее мужем? Убийство пришло в мир  уже  тогда,  когда  два  человека
принялись решать судьбу третьего, не спросив его  желания.  Убийство  -  это
завершающий акт насилия. А Авель и Каин готовили это насилие по отношению  к
своей сестре, ибо решали ее судьбу "келейно" между собою. Не кажется ли вам,
святой отец, что здесь заложен первоисточник зла?
   - Я знаю,-наклонил голову  отец  Серафим,-что  вы  ненавидите  насилие  и
считаете его первоосновой зла.
   - Да! Зла и пороков рода  человеческого.  Вы  правы  в  том,  что  я  его
ненавижу. Более того, я скажу, что насилие нецелесообразно.  И  вот  почему.
Насилие имеет две стороны. Первая -  принуждение.  Принуждение  к  какому-то
действию. Но если человека будут принуждать к тому, что он не хочет  делать,
то, естественно, это вызовет его  внутреннее  сопротивление  и  он  сделает,
скажем, требуемую от него работу, но-некачественно. Во всяком  случае  хуже,
чем если бы он отдал по собственной воле.  Видя  такое  отношение  к  труду,
насильник ужесточает свои требования, но ужесточение требований  приводит  к
еще  большему  внутреннему  сопротивлению  насилуемого,  отвращению  его   к
принудительному труду.  Поэтому  насилие  не  только  безнравственно,  но  и
нецелесообразно.
   Вторая сторона-запрещение. Что происходит, когда людям запрещают то,  что
они считают необходимым и целесообразным? Несмотря на запрет, они делают то,
что  считают  нужным,  но  тайно,  скрыто,   подпольно.   Не   так   ли?   И
поскольку-тайно, то полностью  выходят  из-под  контроля.  Порочное  в  этом
случае становится еще более порочным.
   Я заметил на камине ручной динамометр. Я дал его отцу Серафиму.
   - Попробуйте сжать, - попросил я.
   Стрелка динамометра поползла и остановилась на делении 35.
   - Ого! - польстил священнику Алексей. - А вы, пан отче, крепкий мужчина.
   Тот, довольный похвалой, улыбнулся  и  попытался  сжать  прибор  сильнее.
Стрелка чуть дрогнула, поползла и остановилась на делении 40.
   - Хорошо!-сказал я.-Теперь попробуйте удержать стрелку на этом делении.
   Через пару минут на  лбу  преподобного  Серафима  выступил  пот.  Стрелка
дрогнула, поползла  влево,  полминуты  удерживалась  на  делении  30,  потом
сползла до 20. Наконец священник не выдержал и разжал руку.
   - Теперь давайте проанализируем наш эксперимент,  -  предложил  я.  -  Вы
совершили   насилие   над   этой   системой,   заставляя   ее    производить
нецелесообразные с  "точки  зрения"  этой  системы  действия,  приводящие  к
деформации  пружины.  Сила  противодействия  пружины  пропорциональна  вашим
усилиям. И чем больше требования к ней, тем больше сопротивление. Вы разжали
руку и, следовательно, прекратили насилие, то есть насилие  не  доведено  до
конца. Теперь подумайте, в каком случае насилие могло бы  быть  доведено  до
конца, чтобы стрелка динамометра не смещалась? Священник подумал и сказал:
   - Если бы я сломал динамометр.
   -   Совершенно   верно!   Завершенное   насилие,   то   есть   отсутствие
сопротивления, возможно  только  при  поломке  системы.  Теперь  представьте
вместо динамометра человека. В каком случае будет завершено насилие?
   - В случае смерти...
   - Физической или духовной. А это - одно и то же. Итак, ни одно насилие по
отношению к человеческому обществу не может быть доведено до конца, если  мы
хотим сохранить это общество. Вы согласны? Вы, конечно, помните, что у нас в
семидесятых и в начале восьмидесятых годов под видом борьбы с  капитализмом,
вещизмом и прочими "измами" была запрещена всякая  инди-видуальная  трудовая
деятельность. В данном случае бюрократия совершала акт насилия по  отношению
к населению.  А  каков  результат?  Запрет  привел  к  извращению.  То  есть
индивидуальная трудовая деятельность продолжалась,  но  тайно  и  подпольно.
Необходимых материалов, сырья, естественно, в  продаже  не  было.  И  то,  и
другое воровали  на  производствах,  стройках.  А  чтобы  скрыть  недостаток
лимитированного товара, в бетон при строительстве  мостов,  АЭС  добавлялось
больше чем положено песка. Воровали  кожу,  спирт  на  обувных  фабриках.  И
обувь, которую выпускали эти фабрики, получалась некачественной. Воровали на
мясокомбинатах, а в колбасы добавляли больше сои и т. д.  и  тому  подобное.
Вот вам подтверждение, что  запреты  приводят  к  извращению.  Затем  у  нас
начались явления  более  грозные.  Насилие  стало  ломать  людей.  Появились
нежелание работать,  алкоголизм,  наркомания.  То  есть  мы  были  на  грани
завершения насилия - ломки всей системы. И теперь еще  один  нюанс.  О  чем,
скажите, Вы думали, когда сжимали динамометр?
   - Чтобы стрелка оставалась на месте.
   - Вот! Вы ни о чем не могли думать, кроме  этого.  Не  только  насилуемый
зависит  от  насильника,  но  и  принуждающий   намертво   привязывается   к
принуждаемому. Он уже лишен возможности творчески мыслить и  не  принадлежит
самому себе. Истощая насилуемого, он истощает и себя. Оба - и  насильник,  и
насилуемый являются пленниками нецелесообразной системы.
   Отец Серафим выслушал меня внимательно. Потом встал, оправил рясу.
   - Может быть, вы и правы,-неуверенно проговорил он,  -  может  быть!  Мне
трудно сейчас вам ответить. Мир так изменился. И все же, как вы относитесь к
тому, что происходит в Пище?
   - Отношусь, как к прискорбному факту, но вмешиваться в  их  жизнь  мы  не
будем и Вам не рекомендуем.
   - Да чем они вам мешают, отец  Серафим?-Алексей  тоже  встал,  подошел  к
священнику и взял его за руку. - Оставьте  их  в  покое!  Пусть  живут,  как
хотят.

   - Беспокойный поп! - сделал  свое  заключение  Алексей,  когда  священник
ушел.
   - М-да-а... - протянул я, - уж третий раз с ним беседую.
   - Ты вроде бы стараешься его переубедить...
   - Не столько его, сколько - себя.
   - Вот так?
   - Именно так. Истина  рождается  в  споре.  И  если  она  не  выдерживает
контраргументов,  то,  значит,  это  не  истина.  Мне  этот  поп  нужен  как
представитель и выразитель ортодоксальной  морали.  Беседуя  с  ним,  я  ищу
слабые стороны в той морали,  которую  диктует  нам  реальность.  Понимаешь,
сейчас такие  экстремальные  условия,  когда  наиболее  явно  можно  выявить
первопричи-ну всякого зла, порока... В  прошлом  эти  причины  маскировались
сложностью человеческих взаимоотношений,  запутанностью.  Теперь  все  более
ясно. Можно найти концы запутанного клубка. Ты меня понимаешь?
   - Мы достаточно долго с  тобою  живем  и  действуем  рядом.  В  общем,  я
согласен. Вернее, всегда  был  согласен.  Меня  только  отталкивала  твоя...
Прости, но ты очень жесток. Хотя что  я  говорю?  Ты  прав.  Я  теперь  вижу
первопричину всякого зла, так же как и ты, в насилии  и,  может  быть...  Да
нет! Наверное, теперь полностью тебя понимаю и оправдываю. Другого пути нет,
если мы хотим создать общество, свободное от насилия...
   - И защищенного от него, Алеша! Защищенного!
   - Да, защищенного...
   - Но, увы, за все надо платить. Создавая такое общество, мы  должны  быть
готовы к тому, что оно станет многообразным. Давай не  будем  судьями  этого
многообразия, а предоставим разобраться в нем времени. Нецелесообразное само
со временем исчезает. Да у нас и не хватит сил вмешиваться  во  все  стороны
жизни. А главное, вмешиваясь, мы можем ошибиться и  снова  вернуть  все  "на
круги своя".

   Описанные здесь события как раз предшествовали  созданию  Конституционной
комиссии. После того, как все статьи Конституции были обсуждены, мы  вынесли
ее текст на всеобщий референдум. Голосование прохо-дило не по всему  тексту,
а по  каждой  статье  отдельно.  Статьи,  не  набравшие  необходимого  числа
голосов, либо исключались, либо в них вносились изменения. Потом  они  снова
поступали на утверждение референдума.
   Но так или иначе, 15 июля состоялся окончательный референдум. Конституция
вступила в действие.
   Теперь, в соответствии с нашим Основным Законом,  законодательная  власть
принадлежала Народному Собранию. Каждая тысяча взрослых посылала туда одного
представителя. Из двухсот кандидатов было выбрано 48 членов.  Исполнительная
власть принадлежала Президенту. Президент выбирался на пять лет, и  сам  уже
формировал  правительство.  Он  являлся  и  главнокомандующим   вооруженными
силами. Был выбран суд из пяти человек, который должен, кроме того,  следить
за тем, чтобы  ни  один  из  вновь  принимающихся  законов  не  противоречил
Конституции. Было избрано  пять  Трибунов.  Они  избирались  пожизненно.  Им
принадлежало  право  назначать  референдум.  Высшая  государственная  власть
принадлежала референдуму. Только на нем могли сместить Трибуна.  Но  в  этом
случае референдум назначался Президентом или Народным Собранием. Но и Трибун
мог поставить вопрос на референдуме о смещении Президента. Одновременно было
установлено,  что  число  должностных  лиц,  то  есть  занимающихся   только
управлением  и  не  участвующих  в   производительном   труде   или   труде,
приравненном  к  нему  (учителя,  ученые  и  т.п.),  не   должно   превышать
полпроцента от числа взрослого населения общины. Особая статья устанавливала
право народа на вооруженное восстание, если правительство решится  пойти  на
отмену Конституции или ее изменение без согласия парода.
   В  случае  военного  положения  вся  власть  сосредоточивалась  в   руках
Президента. Однако после окончания  военных  действий  назначалось  судебное
разбирательство действий Президента во время его неограниченной власти.  Суд
мог оправдать его действия,  но  мог  и  признать  его  виновным.  Тогда  он
подлежал наказанию в соответствии с предъявленными ему обвинениями.
   Женщина уравнивалась во всех правах с  мужчиной.  Однако  жена  не  могла
свидетельствовать против мужа, а муж против  жены,  равно  как  дети  против
родителей, а родители против детей. Признание вины обвиняемым не принималось
судом во внимание. Адвокат допускался  к  следствию  с  момента  задержания.
Допрос обвиняемого  мог  вестись  только  в  присутствии  адвоката.  Функции
прокурора передавались пока Трибунам. Только с их  согласия  и  санкции  мог
быть произведен арест. Все эти законы действовали, конечно, только в  мирное
время. На время войны их действие приостанавливалось, и всю полноту  власти,
как уже говорилось, брал на себя Президент.
   Устанавливалась  также  независимость  и  автономия   Высшей   школы   от
государства. Первым ректором нашего университета был избран  Виктор.  Ректор
избирался сроком на три года в том случае, если за  него  проголосовали  две
трети Ученого Совета,  слушателей  университета  и  младших  преподавателей.
Университет  сам  решал,  какие  ему  открывать  кафедры,  какие  дисциплины
преподавать. Государство не вмешивалось. Но государство назначало  выпускную
комиссию и принимало от университета  специалистов,  определяя  качество  их
подготовки. В  зависимости  от  этого  университет  получал  содержание.  Мы
рассчитывали, что к 2000 году  в  университете  на  всех  факультетах  будет
учиться не менее сорока слушателей.
   Особое внимание было уделено начальному и среднему образованию. Мы решили
пока ограничиться всеобщим четырехлетним образованием. В течение  пяти-шести
лет мы на большее не могли рассчитывать. В начальную школу зачислялись  дети
семи лет. Мы строили программу обучения, учитывая их психологию  и  особенно
яркое воображение, значительно превосходящее воображение взрослых. В  первом
классе учеба напоминала игры, поощряя развитие фантазии у детишек. Им читали
сказки, предлагали самим сочинять что-нибудь подобное и  рассказывать  своим
товарищам. Шутя и играя, они учились читать, писать  и  считать.  Оценки  не
ставились. Любая выполненная работа или задание  заслуживали  похвалы.  Если
ребенок не справлялся с заданием, его не ругали, а давали  задание  полегче.
Постепенно он  втягивался  в  общий  ритм.  Во  втором  классе  осторожно  и
постепенно  в  обучение  вводились  элементы  логики.   Учителям   вменялось
тщательно следить - к какой области знаний проявляет  интерес  ребенок  и  -
способствовать развитию его интереса. Не было особой  беды  в  том,  что  по
другим предметам ребенок отставал.
   Четвертый класс  дети  кончали  со  знанием  арифметики,  природоведения,
географии, истории и Конституции. Четкие знания последней были  обязательным
условием. Наиболее способные продолжали учиться в школе второй  ступени.  Ее
классы формировались по наклонностям  учеников,  и  в  соответствии  с  этим
создавалась  программа  обучения.  У  нас   были   классы   технического   и
гуманитарного направлений. В школе второй ступени основной упор  делался  на
воспитание логики мышления. Программа составлялась так, что окончивший школу
имел уже достаточно знаний для той или иной практической деятельности.
   Наиболее способные  поступали  потом,  в  двухгодичный  колледж,  который
профилировался в соответствии с факультетами университета.
   Со временем такая организация дала свои плоды. Но вначале были трудности,
и главная из них-недостаток в интеллигенции. Однако у нас были книги.
   Исподволь, незаметно мы насаждали такой  моральный  климат,  при  котором
чтение книг стало  самым  почетным  занятием.  Мы  создали  довольно  мощный
радиоузел и провели от  него  линии  ко  всем  поселениям,  даже  установили
громкоговорители на полях, где днем работало  почти  все  население.  Помимо
оперативных  сообщений,  диктор  читал   какое-нибудь   художественное   или
научно-популярное  произведение.  Почти  целый   месяц   читалась   "История
государства Российского"  Карамзина.  Затем  Карамзина  сменил  Шекспир,  за
Шекспиром последовал Гоголь, за Гоголем - Пушкин...  Идея  эта  принадлежала
Виктору. Так или иначе, но мы, кажется, хотя и медленно, но  продвигались  к
цели.
   Как-то лет через пять после описанных событий я зашел в  четвертый  класс
третьей начальной школы в Згорянах. Мы туда приехали по  делам  с  Алексеем.
Шел урок истории.
   - Дети, - спросил я, - кто  из  русских  князей  нанес  первое  поражение
татарам?
   - Дмитрий Донской и воевода Волынский! - хором ответил мне класс.
   - Хорошо! А кого из писателей вы больше всего любите?
   Поднялся шум. Кто кричал: "Джека  Лондона!",  кто  называл  Пушкина,  кто
Гоголя, а кто и Дюма. Дети чи-тали, и это было главным.
   Я обратился к одному из ребят:
   - Скажи, что, на твой взгляд, главное в человеке? Десятилетний  мальчуган
подумал и серьезно ответил:
   - Разум, свобода, достоинство и жизнь.
   - Почему ты на первое место поставил разум? - спросил я.
   - А как же? - ответил он. - Разум  -  это  главное,  без  него  не  будет
остального.
   - Ну, а жизнь ты ставишь на последнее место. Почему?
   - Потому, что без разума, свободы и достоинства  жизнь  не  имеет  полной
ценности, следовательно, зависит от первых трех, - серьезно ответил мальчик.
   - Все так думают?
   В классе поднялся шум. Дети начали спорить и  на  меня  уже  не  обращали
внимания. Я вышел.
   Каждый из этих мальчишек и девчонок имел свое  мнение  и  не  боялся  его
отстаивать. И, пожалуй, самое главное было то, что  мое  присутствие  их  не
стесняло. - Они были именно такими, какими я хотел их видеть.

   Глава XXXVII
   ПУТЧ
   Я открыл глаза и тотчас их зажмурил, ослепленный ярким светом  фонаря.  В
висок мне уперся какой-то холодный металлический предмет.
   - Спокойно, не шумите, - проговорил тихо, но решительно мужской голос.
   Я снова открыл глаза. Луч фонаря отвели в сторону, и я увидел  в  комнате
людей в офицерской форме. Двое стояли у постели. Один  из  них  направил  на
меня пистолет.
   - Тихо встаньте и  оденьтесь!  -  приказал  второй,  в  котором  я  узнал
Покровского.
   - Военный переворот? - стараясь быть спокойным, насмешливо спросил я.
   - Вы догадливы, - ответил Покровский.  -  Надеюсь,  мы  будем  удачливее.
Думаю, вам  не  нужно  разъяснять  сложившуюся  ситуацию.  Полагаю,  что  вы
проявите благоразумие и избавите нас  от  необходимости  прини-мать  жесткие
меры.
   Один из офицеров подал мне одежду.
   - Старайтесь не шуметь, - попросил  Покровский,  -  нам  бы  не  хотелось
тревожить сон вашей семьи.
   Меня тихо вывели из дома и повели к зданию главного  корпуса  стационара.
Во дворе  бесшумно  сновали  люди.  Однако  вскоре  послышались  крики.  Это
ворвавшиеся в стационар офицеры арестовали ребят. Входя в подъезд корпуса, я
услышал выстрелы, доносившиеся со стороны стоявшего на  отшибе  домика,  где
жил Алексей.  Прозвучали  две-три  автоматные  очереди,  взревели  двигатели
танков. Уже спускаясь в подвал, я по шуму определил, что танки последовали к
Грибовичам.
   "Удалось ли Алексею уйти?" - этот вопрос занимал меня больше всего. Кроме
меня, его и Паскевича, в стационаре из главных  моих  помощников  никого  не
было, Кандыба жил в Грибовичах, Юрий был в отъезде.
   Итак, военный переворот. "Интересно,-подумал я,  -  примкнул  ли  к  нему
Голубев? Вряд ли. Покровскому известна его роль в  разложении  и  ликвидации
"Армии Возрождения".
   Голубев жил в Озерске. Возможно, что  его  арестовали  еще  раньше.  Меня
закрыли в той самой камере, где когда-то мы держали  пленного  мальчишку  из
банды Бронислава. Здесь было маленькое закрытое решеткой  окошко,  выходящее
во двор. Постепенно рассвело. Со стороны  Грибовичей  послышались  выстрелы.
Ухнула пушка танка, потом еще и еще.
   Дверь каморки растворилась, и в нее втолкнули Паскевича. Он был без очков
и подслеповато щурил глаза, Судя по свежему фонарю под глазом и по тому, как
его грубо толкнули, он сопротивлялся при аресте.
   - А, мы уже здесь!-разглядев наконец меня, сказал он и сел рядом.
   - Не знаешь, Алексей бежал? Сашка пожал плечами.
   - Что, шеф, финита ля комедия? - спросил он после минутного молчания. - Я
тебя предупреждал!
   Сашка действительно не раз предупреждал меня о  подозрительных  хождениях
офицеров  к  своему  бывшему  командующему.  Он  даже  предложил  немедленно
арестовать Покровского и наиболее подозрительных офицеров. Я  колебался.  На
аресте настаивал и Кандыба. Однако Алексей категорически возражал.
   - Ты можешь предъявить им конкретные обвинения? - спросил он Паскевича. -
Нет? Какие же основания для ареста? Мало ли кто с кем  видится?  Тем  более,
что эти визиты вполне естественны. Они служили вместе. Не вижу оснований  не
то что для ареста, но и вообще для каких бы то ни было претензий. Кто с  кем
встречается - это личное дело.
   - Смотрите! -  предупредил  Паскевич.  -  Чтобы  потом  ко  мне  не  было
претензий.
   Разговор этот состоялся в январе. В феврале я  встретился  с  Покровским.
Беседа, как мне показалось, прошла довольно дружески. Покровский сделал  ряд
ценных замечаний и советов. В частности, он  сообщил  координаты  нескольких
крупных поселений, о существовании которых не знал и Голубев. Эти  поселения
находились от нас километрах в пятистах на  левобережье  Днепра.  Мы  хотели
войти с ними в контакт уже этой осенью. Единственное, в чем  разошлись  наши
взгляды - о праве населения на владение оружием. Покровский сказал, что  это
создает взрывоопасную ситуацию и может привести к кровопролитию.
   - Как вы вообще решились на это? Живете на  пороховой  бочке,  которая  в
любую минуту может взорваться. По любому пустяку. Скажем, не поделили  бабу.
или еще что-то. Один выстрел - и все летит к черту!
   - До сих пор ничего же не произошло, - возразил я.
   - Это может случиться в любой момент. Поверьте, я  присмотрелся  к  вашей
организации. В ней много рационального, но вы  в  любую  минуту  можете  все
потерять. Все труды пойдут насмарку из-за одного сумасшедшего или ревнивца.
   - Ваши товарищи разделяют это мнение?-как бы невзначай спросил я.
   Если бы он мне сказал тогда, что на эту тему у пего не было  разговора  с
его бывшими офицерами, немедленно арестовал бы его. Но он спок