а.  По
предложению Стоуна осмотр при двадцатикратном увеличении  начался  именно  с
этой точки. Вмятинка выросла в размерах, и тут  они  увидели  его  -  черное
пятнышко размером с песчинку, обыкновенную иззубренную черную  песчинку.  На
черном фоне мерещились какие-то зеленые вкрапления.
   Ни тот ни другой не шевельнулись, хотя впоследствии  Ливитт  признавался,
что буквально  дрожал  от  возбуждения  и  ему  все  думалось:  неужели  это
действительно  совершенно  новая,  неизвестная  форма  жизни?  Но  вслух  он
промолвил всего лишь:
   - Интересно...
   - Давайте сначала закончим осмотр при двадцатикратном,  -  сказал  Стоун.
При всем его внешнем спокойствии видно было, что и он взволнован.
   Ливитту хотелось немедленно осмотреть пятнышко при большом увеличении, но
он понимал, что Стоун прав. Они не имели права на скороспелые выводы. Только
тщательность, бесконечная, утомительно монотонная тщательность могла обещать
им успех. Нужно было методично переходить от этана к этапу, на  каждом  шагу
удостоверяясь, что ничто не упущено. Иначе, ухватившись за первую попавшуюся
нить, можно было затратить на исследования долгие часы и дни лишь для  того,
чтобы вдруг обнаружить, что нить эта никуда  не  ведет,  что  они  ошиблись,
неверно оценили факты и без толку потеряли время.
   Поэтому  Ливитт  завершил  скрупулезный  осмотр  внутренней   поверхности
контейнера при двадцатикратном  увеличении.  Раз  или  два  он  останавливал
камеру, когда  им  казалось,  что  на  экране  мелькнули  новые  зеленоватые
пятнышки; он записывал координаты, чтобы отыскать эти пятнышки  при  большем
увеличении. Через полчаса Стоун объявил, что  вполне  удовлетворен  осмотром
при двадцатикратном.
   Они оторвались на секунду, проглотили по две таблетки кофеина и запили их
водой.  Члены  группы  заранее  договорились  не  принимать  амфетамины,  за
исключением особо серьезных случаев; в аптечке пятого уровня  эти  препараты
были, но для повседневного употребления все предпочитали кофеин.
   Еще не исчезла горечь от кофеина во рту, а Ливитт уже включил  стократные
линзы и приступил к третьему осмотру. Как  и  в  прошлый  раз,  он  начал  с
вмятины и с черного пятнышка в ней.
   Их   постигло   разочарование:   при   стократном   увеличении    никаких
дополнительных деталей  не  прибавилось,  только  все  выросло  в  размерах.
Теперь, однако, было видно, что пятнышко представляет  собой  не  правильной
формы  крупинку  какого-то  тускло-черного  вещества,  похожего  на  камень.
Явственно  заметны  были  частички   зелени,   вкрапленные   в   иззубренную
поверхность.
   - Ну, что скажете? - спросил Стоун.
   - Если это и есть объект, с  которым  столкнулась  капсула,  то  либо  он
двигался с сумасшедшей скоростью, либо  чудовищно  тяжел.  Он  слишком  мал,
чтобы...
   - Чтобы сбить спутник с орбиты? Разумеется.  Но  ведь  и  вмятинка  очень
неглубокая.
   - Стало быть?..
   Стоун пожал плечами.
   - Стало быть, либо изменение  орбиты  произошло  по  каким-нибудь  другим
причинам, либо эта песчинка обладает такой упругостью, какая еще не известна
науке...
   - А что вы думаете об этой зелени?
   - Не поймаете, - улыбнулся Стоун. - Пока что я только смотрю -  и  ничего
больше...
   Ливитт весело  хмыкнул  и  продолжал  осмотр.  Настроение  у  обоих  было
приподнятое, внутренне они были уверены, что открытие  сделано.  Обследовали
другие места, где замечали зелень, и убедились, что это не  ошибка.  Правда,
зелень отличалась от той, что на крупинке. Во-первых, пятнышки были побольше
и как будто светились, а во-вторых, границы пятнышек  казались  правильными,
округленными.
   - Словно брызги зеленой краски, - сказал Стоун.
   - Надеюсь, это все-таки не краска.
   - Легко проверить.
   - Сначала просмотрим при 440-кратном.
   Стоун согласился. Уже почти  четыре  часа  они  исследовали  капсулу,  но
усталости не чувствовали. Экран  на  секунду  затуманился  -  один  объектив
заменялся другим. Когда  резкость  изображения  восстановилась,  перед  ними
вновь возникла вмятина и засевшее в ней черное зерно с  зелеными  разводами.
При таком увеличении неровности песчинки были просто  поразительны  -  целая
планета в миниатюре с остроконечными пиками и  глубокими  долинами.  Ливитту
почудилось на миг, что это и есть она - настоящая крохотная планетка,  и  на
ней жизнь во всем своем многообразии.  Он  тряхнул  головой,  гоня  от  себя
подобную мысль. Слишком уж это невероятно.
   - Если это метеорит, то чертовски странный, - заметил Стоун.
   - Что вас удивляет?
   - Вон тот левый край, - указал Стоун на экране. -  Поверхность  камня,  -
если только это камень, конечно, - всюду шероховатая, а здесь  она  гладкая,
почти зеркальная...
   - Будто бы искусственная?
   Стоун перевел дыхание.
   - Того и гляди мне померещится что-то в этом роде.  Лучше  пока  займемся
теми зелеными пятнами...
   Ливитт установил камеру по записанным координатам и навел на резкость. На
экранах появилось новое изображение - одно из зеленых пятен крупным  планом.
При таком увеличении границы  участка  обозначились  совершенно  четко.  Они
оказались не ровными, а слегка зазубренными, почти как  шестеренка  часового
механизма.
   - Черт меня побери, - сказал Ливитт. -  Что  угодно,  только  не  краска.
Зазубрины слишком правильные.
   И тут, у них на глазах, это и случилось: зеленое пятно на короткое,  едва
уловимое мгновение стало фиолетовым, затем опять зеленым.
   - Видели?
   - Видел. Вы не меняли освещение?
   - Нет, ничего не трогал...
   Через минуту повторилось: зеленое, вспышка фиолетового и вновь зеленое.
   - Поразительно!..
   - А если это...
   И вдруг пятно вспыхнуло, да так и  осталось  фиолетовым.  Зубцы  исчезли,
промежутки между ними заполнились, и пятно, слегка увеличившись в  размерах,
стало совершенно круглым и опять позеленело.
   - Оно растет, - прошептал Стоун.

***

   Работа шла полным ходом. Сверху спустились кинокамеры и засняли объект  с
пяти точек при скорости 96 кадров в секунду.  Еще  одна  камера  замедленной
съемки отщелкивала кадры с интервалами в полсекунды.  Затем  Ливитт  опустил
две дополнительные телекамеры с дистанционным управлением и установил их под
разными углами к основной. Три экрана в центральной  лаборатории  показывали
теперь зеленое пятно в трех различных ракурсах.
   - Можем мы дать еще большее увеличение? - спросил Стоун.
   - Нет. Помните, мы решили остановиться на 440-кратном?..
   Стоун чертыхнулся. Чтобы получить большее увеличение, пришлось бы перейти
в другую лабораторию или прибегнуть к электронному микроскопу. И то и другое
отняло бы слишком много времени.
   -  Тогда  давайте  высеем  культуру  и  попробуем  выделить  организм,  -
предложил Ливитт.
   - Ну что ж, пожалуй... Ливитт переключил сканирующее устройство опять  на
двадцатикратное  увеличение.  Не  оставалось  сомнений,  что  на  внутренней
поверхности контейнера представляют  интерес  четыре  точки:  три  отдельных
зеленых пятнышка и вмятинка с песчинкой.  На  контрольном  пульте  он  нажал
кнопку, обозначенную "Культуры", и из стены комнаты вылез шарнирный рычаг  с
подносом, на котором стояли  круглые,  прикрытые  пластмассовыми  крышечками
чашки Петри. В каждой чашке был тонкий слой питательной среды.
   Программа  "Лесной   пожар"   предусматривала   применение   почти   всех
питательных сред, известных  науке.  В  их  студенистых  массах  содержались
питательные вещества, необходимые для жизни и  размножения  любых  бактерий.
Наряду с обычными  лабораторными  средами,  такими,  как  конский  и  овечий
кровяной агар, шоколадный агар, чистый агар и  среда  Сабурада,  применялось
десятка три диагностических сред, содержащих различные сахара и  минеральные
вещества. Были еще сорок три специализированные  питательные  среды,  в  том
числе среды для высевания туберкулезных  палочек  и  редкостных  грибков,  а
также сугубо экспериментальные среды, обозначенные индексами МЕ-997, МЕ-423,
МЕ-А12 и т. д.
   На  том  же  подносе  лежала  кучка  стерильных   тампонов.   С   помощью
механических рук Стоун по одному поднимал тампоны, брал мазки с  поверхности
капсулы и переносил их на чашечки со средой. Ливитт выстукивал на клавиатуре
входного  устройства  ЭВМ  необходимые   данные,   чтобы   впоследствии   не
перепутать, откуда какой мазок взят. Покончив с наружной  поверхностью,  они
перешли к  контейнеру.  С  предельной  осторожностью,  включив  максимальное
увеличение, Стоун взял соскобы с зеленых пятнышек и перенес их  в  различные
питательные среды. В заключение он подцепил крохотным пинцетом саму песчинку
и перенес ее в чистую стеклянную чашечку.
   Вся эта работа  отняла  больше  двух  часов;  затем  Ливитт  ввел  в  ЭВМ
программу под названием "Макс-культ". Эта программа перекладывала на ЭВМ все
заботы о  сотнях  культур,  высеянных  в  чашках  Петри.  Одни  чашки  будут
выдерживаться при нормальном давлении  и  комнатной  температуре  в  обычной
земной атмосфере, другие подвергнутся воздействию тепла  и  холода,  высоких
давлений и вакуума, бескислородной и избыточно кислородной атмосферы,  света
и темноты. Человеку потребовалось бы несколько  дней  только  на  то,  чтобы
рассовать все чашки по нужным камерам. ЭВМ могла это  сделать  за  несколько
секунд.
   Когда программа была запущена, Стоун установил чашки  Петри  стопками  на
конвейерную ленту, и та понесла их к камерам выращивания культур. Теперь  им
оставалось только ждать, ждать сутки, а то и двое, чтобы узнать, что  именно
выросло на этих посевах.
   - А тем временем, - сказал Стоун, - можно приступить к анализу песчинки -
если это действительно песчинка. Вы в ладах с электронным микроскопом?
   - Подзабыл, наверно, - признался Ливитт. С электронным микроскопом ему не
приходилось работать уже без малого год.
   -   Тогда   я   подготовлю   образец.   Еще   надо    будет    произвести
масс-спектрометрию. Впрочем, это делается автоматически.  Но  сначала  нужно
большее  увеличение.  Какое  у  нас  максимальное  оптическое  увеличение  в
морфологической?
   - Тысячекратное.
   - Начнем с этого. Направьте песчинку в морфологическую лабораторию...
   Ливитт  бросил  взгляд  на  пульт  и  нажал  кнопку  "Морфология".  Стоун
манипуляторами бережно установил чашечку с песчинкой на  конвейерную  ленту.
Не сговариваясь, они обернулись и посмотрели на стенные часы.  11.00  -  они
работали без отдыха уже 11 часов.
   - Ну что ж, - заметил Стоун, - пока все вроде бы хорошо...
   Ливитт  улыбнулся  и,  как  суеверный  школьник,   скрестил   средний   и
указательный пальцы.

Глава 16

Секционная

   Бертон работал в секционной. Он нервничал, все еще не в силах  отделаться
от воспоминаний о Пидмонте. Позже, анализируя свою работу и ход  мыслей,  он
горько сожалел, что тогда, на пятом уровне, не сумел взять себя в руки.
   Ибо уже в самой первой серии опытов Бертон допустил несколько ошибок.
   По  инструкции   в   его   обязанности   входило   патолого-анатомическое
исследование мертвых животных, но на него возложили также и  предварительное
определение путей распространения болезни. По правде  говоря,  такая  работа
была не под силу Бертону; Ливитт подошел бы  для  нее  куда  больше.  Однако
считалось, что Ливитт будет полезнее на предварительном  этапе  выделения  и
распознавания   чуждого    микроорганизма.    Поэтому    исследовать    пути
распространения болезни поручили Бертону.
   Эксперименты эти были достаточно просты и элементарны. Для начала  Бертон
поставил  в  ряд  несколько  клеток.  Каждая  из  них  снабжалась   воздухом
автономно;  системы  подачи  воздуха  можно  было  соединять   между   собой
различными способами. Герметизированную клетку с трупом норвежской крысы  он
поставил рядом с другой клеткой, где сидела  живая  крыса.  Нажал  несколько
кнопок и открыл свободный доступ воздуха из первой клетки во  вторую.  Крыса
кувыркнулась и сдохла.
   "Любопытно, - подумал Бертон, - перенос по воздуху..."
   Подцепил еще одну клетку с крысой и поставил возле двух предыдущих, но  в
соединительном воздухопроводе установил микропористый фильтр с диаметром пор
100 ангстрем - размер мелкого вируса. Открыл доступ  воздуха  через  фильтр.
Крыса осталась жива. Подождал еще минуту-другую. Вывод был ясен: каков бы ни
был возбудитель болезни, по размеру он больше вируса.
   Бертон  несколько  раз  менял  фильтры,  ставил   все   более   и   более
крупнопористые, пока возбудитель, наконец, не прорвался через поры  и  крыса
не  сдохла.  Проверил  диаметр  пор:  два  микрона  -  величина   небольшого
одноклеточного организма.
   "Это  уже  нечто  ценное,  -  подумал  он,  -  теперь  я   знаю   размеры
возбудителя..."
   Открытие было и вправду важное: одним простым экспериментом  он  исключил
возможность того, что болезнь вызывается  белковой  или  иной  молекулой.  В
Пидмонте они со Стоуном подумали было, что разносчик болезни - газ, например
выделяемый патогенным организмом. Теперь стало ясно, что  газ  ни  при  чем:
возбудитель болезни  имеет  размеры  клетки,  иначе  говоря,  много  крупнее
молекулы или частицы газа.
   Следующий шаг представлялся не более сложным  -  определить,  заразны  ли
трупы.
   Из клетки, где лежала одна из мертвых крыс, он выкачал воздух.  От  спада
давления крысу разорвало, но Бертон, не обращая на это  внимания,  продолжал
откачивать воздух, пока не достиг предельного вакуума. Затем заполнил клетку
чистым, профильтрованным воздухом и открыл этому воздуху доступ к  клетке  с
живой крысой.
   Ничего не произошло.
   "Любопытно", - подумал он снова.  При  помощи  дистанционно  управляемого
скальпеля  он  вскрыл  мертвое  животное,  чтобы  микроорганизмы  могли   из
внутренностей перейти в воздух.
   И опять ничего не произошло. Живая крыса весело бегала по своей клетке.
   Результат был ясен: мертвые животные не  заразны.  "Вот  почему  остались
живы стервятники в Пидмонте, - подумал он. - Болезнь не  может  передаваться
через трупы - ее  передают  бациллы,  или  как  их  там  еще,  и  только  по
воздуху..."
   Бациллы в воздухе - смертельны.
   Бациллы в трупах - безвредны.
   В определенном смысле это можно было предвидеть. Такой  результат  хорошо
увязывался с теориями аккомодации,  взаимной  приспособляемости  бактерий  и
человека. Бертон давно  интересовался  проблемой  приспособляемости  и  даже
прочитал несколько лекций на эту тему в Бейлорском медицинском институте.
   Большинство людей,  едва  заслышав  о  бактериях,  тут  же  вспоминают  о
болезнях. На деле же болезнетворны лишь  три  процента  бактерий;  остальные
либо безвредны для человека, либо  даже  полезны.  В  нашем  пищеварительном
тракте  живут,  например,  многие  виды  бактерий,  способствующие   лучшему
усвоению пищи. Человек нуждается в них, он от них зависит.
   По существу мы обитаем в океане бактерий. Они повсюду - на коже, в ушах и
во рту, в легких и  в  желудке.  Все,  что  у  нас  есть,  все,  к  чему  мы
прикасаемся, каждый наш вдох - все насыщено бактериями.  Они  вездесущи,  но
мы, как правило, даже не подозреваем об этом.
   И тому есть причина: как человек, так и бактерии привыкли, приспособились
друг к другу, выработали своего рода взаимный иммунитет.
   И этому тоже есть веская  причина.  Один  из  основополагающих  принципов
биологии  гласит,  что  эволюция  направлена  к  тому,   чтобы   возможность
продолжения рода непрерывно возрастала.  Если  человек  быстро  погибает  от
бактериальной инфекции, значит, он плохо приспособлен к существованию; он не
проживет достаточно долго для того, чтобы воспроизвести себя в потомстве. Но
и бактерии, убивающие своего хозяина, приспособлены не лучше. Ведь  паразит,
убивающий организм, на котором паразитирует, тоже обречен и должен погибнуть
вместе с ним. По-настоящему преуспевают те  паразиты,  которые  питаются  за
счет своего хозяина, не убивая его. А наиболее приспособленный хозяин - тот,
кто не только сосуществует с паразитом,  но  и  извлекает  из  него  пользу,
заставляя работать на себя.
   - Самые приспособившиеся из бактерий, - любил повторять Бертон, - это те,
которые вызывают легкие болезни или же не вызывают вообще никаких. Одну и ту
же клетку стрептококка вы можете  носить  в  своем  организме  шестьдесят  -
семьдесят лет, благополучно  жить,  взрослеть  и  производить  потомство,  и
стрептококк будет жить не менее благополучно. Равные образом  в  вас  годами
может  жить  стафилококк,  и  единственной  вашей  расплатой  за  это  будут
несколько угрей или прыщиков. С туберкулезом можно жить многие  десятилетия,
а с сифилисом - и всю жизнь. Эти две болезни отнюдь не  из  легких,  но  они
стали гораздо менее опасны, чем были некогда, - человек и  бактерия  взаимно
приспособились друг к другу...
   Известно, например, что  лет  четыреста  назад  сифилис  был  чрезвычайно
опасной болезнью, вызывавшей огромные гнойные язвы по всему телу и убивавшей
зачастую в течение нескольких  недель.  Но  прошли  столетия,  и  человек  и
спирохета стали взаимно более терпимыми. Эти  рассуждения  отнюдь  не  столь
абстрактны и теоретичны, как может показаться на первый взгляд. На начальной
стадии разработки программы "Лесной пожар" Стоун заметил как-то,  что  сорок
процентов всех болезней человека вызываются микроорганизмами. Бертон резонно
возразил,  что   болезнетворны   лишь   три   процента   всех   существующих
микроорганизмов.  И  хотя  от  бактерий  проистекают   многие   человеческие
страдания, вероятность того, что какая-то отдельно  взятая  бактерия  опасна
для людей, очень незначительна.  Такое  кажущееся  противоречие  объясняется
тем, что процесс взаимного приспособления, "притирки"  человека  и  бактерии
сам по себе достаточно сложен.
   - Большинство бактерий, - указывал тогда Бертон, - просто не в  состоянии
прожить в нашем теле так долго, чтобы принести ему  вред.  В  том  или  ином
отношении эта среда для них неблагоприятна.  Им  либо  слишком  жарко,  либо
слишком холодно, среда либо слишком кислая, либо слишком щелочная, кислорода
либо слишком много, либо слишком мало.  В  общем  для  большинства  бактерий
человеческий организм так же негостеприимен, как Антарктида...
   Отсюда вытекало, что вероятность опасных последствий от контакта человека
с внеземными микроорганизмами весьма невелика. Собственно, так  думали  все,
признавая вместе с тем,  что  базу  "Лесной  пожар"  в  любом  случае  нужно
строить. Бертон разделял это мнение,  но  теперь  чувствовал  себя  довольно
странно: ведь его предсказание сбылось.
   Да, конечно, организм, который они обнаружили, убивал людей. Но он не был
приспособлен к человеку - убивая, он погибал и сам.  Он  не  передавался  от
одного тела к другому. Секунду-две он жил в теле хозяина и  тут  же  погибал
вместе с ним.
   Бертон ощутил удовлетворение.  Но  пока  что  перед  ними  стояла  вполне
практическая задача: выделить микроорганизм, понять  его  свойства  и  найти
средства для борьбы с ним.

***

   О способе распространения болезни Бертон кое-что уже  узнал.  Кое-что  он
знал и о  механизме  смерти  -  свертывание  крови.  Оставался  вопрос:  как
микроорганизм проникает в тело?
   Поскольку инфекция переносится явно по воздуху,  вероятен  контакт  через
кожу или через легкие. Микроорганизм может внедряться непосредственно сквозь
кожный покров. Или попадать в легкие при дыхании. Или и то и другое.
   Как же это выяснить?
   Возникла идея: надеть на экспериментальных животных какую-нибудь защитную
оболочку, которая оставляла бы открытым  только  рот.  Это  осуществимо,  но
слишком  хлопотно.  Битый  час  он  сидел  и  ломал  себе  голову,  пока  не
натолкнулся на приемлемое решение.
   Если смерть  наступает  вследствие  свертывания  крови,  то  свертывание,
вероятно, начинается там, где микроорганизм проник в тело. Если через  кожу,
кровь сначала свернется в подкожных сосудах. Если  через  легкие  -  процесс
начне