- Можно и концерт, только не сегодня. Пусть люди отдохнут. А вот завтра
может и концерт понадобиться.
   - Наш отряд все сделает, Степан Матвеевич! У нас, знаете, какие  ребята
и девушки в отряде подобрались! Мы уже второй год ездим в Фомскую  область
на свинарники.
   - Ну и молодцы!
   Степан Матвеевич коротко и толково объяснил, что нужно сделать. Адресов
мы, понятно, не знали. Но тут уж  ребята  должны  были  поработать  своими
головами.



24

   - Пошел, - сказал Валерка и  остановился  возле  макета  магазина.  Что
дальше,  он  не  знал.  Да  и  никто  не  знал,  кроме  Семена  и  Валерия
Михайловича.
   - Вот что, товарищи, - обратился к ним Степан Матвеевич, - положение  с
поездом  очень  серьезное.  Я   думаю,   вы   сможете   отбросить   всякое
недовольство, наши с вами разногласия. В поезде дети и старики. Нам  нужна
ваша помощь. Пожалуйста, покажите, как это делается.
   - Мое! И никого это не касается, - отрезал Семен. Он  словно  сдурел  с
этим магазином, а ведь вполне нормальным человеком был до этого случая.
   - Пожалуйста, товарищ Кирсанов, - попросил Степан Матвеевич.
   - Нет и нет!
   - Ну хорошо. Вы, Валерий Михайлович. Ведь женщины и дети.
   - Валерий Михайлович! - взвился Семен. - Не  показывайте  им!  А  сами!
Пусть сами попробуют! А то на все готовенькое, ложечкой к  ротику.  Ешьте,
детки, кашку!
   - Тут, Семен, перегиб получается, - словно  очнувшись,  сказал  Валерий
Михайлович. - Почему не помочь? Ведь  человек  человеку  друг,  товарищ  и
этот... Ну, в общем, понятно. Особенно сдружившимся на стройке  студенткам
и студентам. Гиблое дело. Я, как декан факультета журналистики, не могу не
помочь товарищам.
   - Перебежчик! - заорал на него Семен.
   - Не орите на меня, товарищ Кирсанов, - повысил  голос  и  новоявленный
декан. - Успокойтесь. Люди в беде. Да какое право вы имеете отказывать  им
в  просьбе?  Вы  что,  действительно  считаете  себя  собственником  этого
доходного дома? Ош-шибаетесь! Глубоко  ош-шибаетесь!  Это  здание,  макет,
если хотите,  общественное  достояние,  реликвия  человеческого  общества!
Это... это! Да у меня даже слов нет, чтобы выразить все накипевшее в  моей
душе. Не мешало бы вам вспомнить, что у вас едет жена в этом же поезде  и,
заметьте, в качестве простой пассажирки.
   Семен молчал. Он о чем-то думал. Что-то новое открылось ему.  На  Ивана
он посмотрел с любопытством.
   - Товарищ Крестобойников! - взмолился Степан Матвеевич.
   - Понимаю, понимаю. Рублей хотя бы двести...
   - Каких рублей?
   - Да можно и в разных купюрах. Заимообразно.
   - Это за показ, что ли? - не утерпел Иван.
   - За показ деньги платят. Шучу, шучу. Деньги нужны совсем на другое.  И
потом, ведь заимообразно.
   - Деньги соберем, - сказал Степан Матвеевич. - Артем, пишите.  Придется
складываться. Кто сколько может?
   Денег у меня уже не было. Ничего я не мог сложить с другими. Но  деньги
нашлись. И не только в нашем купе. Я записывал.
   Валерий Михайлович принял деньги с достоинством и еще раз заверил,  что
берет их заимообразно. Он высвободил ноги из валявшихся на полу  простыней
и шагнул к макету.
   - Уйдет, - убежденно сказал Валерка. - Как пить дать, уйдет.
   - Туфли? - нисколько не  обиделся  Валерий  Михайлович.  -  Туфли  ведь
остаются здесь.
   - Туфли жмут.
   - Жали, да перестали. Растоптались, так сказать.
   - Все равно уйдет, - повторил Валерка.
   - Я могу и не экспериментировать, - предложил Крестобойников.
   - Прошу вас, - сказал Степан Матвеевич.
   Валерий Михайлович преспокойно опустил в крышу макета левую  ногу.  Она
вошла туда как в туман. Затем вторую. Вот он уже погрузился по пояс. Затем
лишь голова осталась на поверхности макета.  Голова  повернулась  лицом  к
ошарашенным зрителям, подмигнула и исчезла.
   Все. Валерий Михайлович ушел в настоящий, не игрушечный мир.
   Никто ничего не сказал, даже не ойкнул, не охнул.
   Прошла минута. Валерий Михайлович не возвращался. Прошла вторая...
   - Теперь мы знаем, как нужно уходить,  -  сказал  Степан  Матвеевич.  -
Шагнул, и все. Начали.
   Валерка стукнул ногой о крышу макета. Только и всего. Никуда его  нога,
ни в какой туман не вошла.
   - Осторожнее!  -  крикнул  Семен.  -  Крышу  обвалите.  Там  же  паника
начнется, и магазин закроют.
   Валерка растерянно оглянулся.
   -  Еще  раз,  -  сказал  Степан  Матвеевич.  -   Только   действительно
осторожнее.
   За  окнами  универмага  можно  было  рассмотреть  какое-то   ускоренное
движение маленьких человечков. Наверное, магазин и в самом деле тряхнуло.
   И снова Валерку постигла неудача. И еще, и еще!
   - Разуться надо, - подсказал Михаил.
   Валерка безропотно разулся. Он сейчас бы даже и разделся, если  бы  это
только помогло ему выполнить задание. Но и  босой  командир  строительного
отряда не смог проникнуть в макет. Валерка явно растерялся.
   - Тут что-то не то, - сказал Иван.
   Все мучительно думали, в чем же секрет? Что все пропустили, не заметили
в действиях  Валерия  Михайловича?  Лишь  начальник  поезда  с  удивлением
смотрел на чудеса науки.
   Попытку Валерки повторил студент  Михаил.  Результат  оказался  тем  же
самым. Попробовали и другие студенты.  Нет.  Ничего  у  них  не  выходило.
Настрой, что ли, был не тот? Или  просто  не  поняли  технику  исполнения?
Впрочем, не вышло вообще ни у кого. Степан  Матвеевич  даже  был  вынужден
прекратить эксперименты, потому что, как ни осторожно пытались  проникнуть
через крышу макета экспериментаторы, а легкие толчки все же случались. Это
для нас они были  легкими,  а  для  людей  в  магазине,  наверное,  весьма
ощутимыми. Через миниатюрные окна уже замечались приметы паники.
   - Прекратим, - сказал Степан Матвеевич. - Тут что-то другое.
   - А вот и не вышло, - сказал  Семен.  Он,  несомненно,  был  рад  нашей
неудаче.
   - Вот что,  Семен,  -  сказал  Иван,  -  рассказывай,  как  туда  нужно
проникать, или я за себя не ручаюсь.
   - Не ручаешься! - мгновенно вскипел Семен. - Ты за себя не ручаешься! Я
тоже за себя не ручаюсь! Ты думаешь, я не вижу, я слепой? Нет, фигу! Я все
вижу.
   Иван едва сдерживал себя. Семен, конечно, заметил кое-что правильно. Но
глаз своих Иван на Тосю не "клал", и мыслей у него никаких черных не было.
Ну, страдал, конечно, человек. Страдал. Это  было  видно.  Я,  по  крайней
мере, видел. Такое случается с людьми. Но и боролся с собой  Иван,  честно
боролся. И  ничего  Семен  не  мог  поставить  ему  в  вину.  Напрасно  он
набросился на Ивана.
   Да-а... Теперь Семен был под надежной защитой. Он  мог  говорить  Ивану
что угодно, и тот все равно смолчит. Семен даже ударить Ивана мог,  и  тот
все равно бы не ответил, разве что зубы свои стер  в  порошок.  Все  точно
рассчитал Семен Кирсанов, единственный, кто мог сейчас помочь нам.
   - Что же это  он  так  про  свою  жену?  -  недоуменно  спросил  Степан
Матвеевич. - При чем тут Тося?
   - Да ни при чем, - сказал я.
   - Ага! Ни при чем? Сам нашел кралю с ребенком и теперь хочешь, чтобы  и
Тося!
   - Ну ты тип, Семен, - сказал я. Ведь  ничем  его  сейчас  не  возьмешь.
Полностью обезопасил себя со всех сторон.
   - Ради бога, - попросил Степан Матвеевич, -  расскажите  или  покажите,
как это делается.
   - Да делайте что хотите. Вас много, а я один. Только в том и  вся  ваша
сила, что вас много!.. Пусть он вообще на Тосю не смотрит. И на  глаза  не
попадается. Знаю я, садятся холостыми, а вылазят женатыми!
   - Иван, - попросил Степан Матвеевич.
   Иван ничего не сказал, протиснулся между людьми и пошел по  коридору  в
сторону купе проводниц.
   - Вот и пусть ходит ищет себе в другом месте.
   Никто не бросился вслед за Иваном...



25

   - Что еще нужно сделать? - спросил Степан Матвеевич.
   - Ничего, - буркнул Семен. Он вдруг ни с того ни  с  сего  сник,  увял,
постарел.
   Но он все же шагнул к макету, поднял ногу прямо в ботинке, опустил ее в
крышу, и снова, как в молоко, вошла она туда, потом вторую, погрузился  по
пояс, исчез весь, даже не взглянув на нас.
   - Все равно ничего не понял, - сказал Валерка.
   - Я тоже, - сказал Степан Матвеевич.
   Ничего не понял и я. Никакого дополнительного секрета и фокуса здесь не
было. Семен исчез, и все.
   - И этот навек, - прошептал начальник поезда.
   Но  Семен  исчез  не  навек.  Голова  его  вынырнула  из   крыши   даже
нетреснувшего и нераскрывшегося макета, потом плечи, туловище, руки, ноги.
Вот он спрыгнул на пол и преспокойно уселся на свое место.
   - Демонстрационный зал там, моды показывают.
   И все.
   - Так в чем же дело? - устало спросил Степан Матвеевич.
   Никто не знал. Валерка по своей инициативе снова  подошел  к  макету  и
попытался влезть в него. Нет. Ничего у него не вышло.
   - В чем дело, Семен? - умоляюще проговорил Степан Матвеевич. - Ведь для
дела, для спасения...
   - Не знаю. Я прохожу, а вы почему-то нет. Так он устроен.
   Семен не врал. Да и для  чего  ему  было  сейчас  врать?  Просто  макет
впускал в себя только его и Валерия Михайловича.
   - Вы точно не знаете?
   - Ничего я не знаю. Я думал, он всех пускает, кто хочет.
   Хорошо заметная растерянность поселилась среди нас. Ну работай, голова,
работай! Что ж уж, совсем безвыходное положение, что ли?
   - Надо знать, для чего этот макет был создан, - сказал Федор. - У  него
какое-то одно-единственное назначение.
   - Что значит для чего? - не понял я.
   - Ну тот, Афиноген-то, для чего его сделал? И почему  бабуся  не  взяла
его с собой?
   - Дарственная, - пробормотал Семен.
   Его никто не слушал. При чем тут дарственная?  Никакой  дарственной  не
было. Бабуся совсем не хотела везти этот чемодан своей родственнице  и  ее
дочери, потому что у них и так вся жизнь в тряпках.  Вроде  злого  подарка
был этот  чемодан.  И  что  имел  в  виду  Афиноген,  когда  создавал  эту
чудовищную игрушку?
   А поезд отстукивал  свою  нескончаемую  песню.  Стандартно  и  ритмично
вздрагивали  колеса  вагона.  Мимо  проносились  столбы   электропередачи,
отдельные группки деревьев и озерца,  уже  едва  различимые  в  начинающей
сгущаться темноте.
   Наступала ночь. А жара все не спадала. Правда, не так уже дышало  жаром
от окон. Исправная вентиляция в какой-нибудь час превратила бы это пекло в
нормальную для человека атмосферу. Но  вентиляция  не  работала  с  самого
Фомска.
   Все это проносилось у меня в голове каким-то вторым слоем,  скорее  как
реакция на органы чувств, а не как сознательное размышление. А думал  я  о
бабусе. Какой-то секрет был в этом макете, придуманный специально для двух
любителей всяких модных тряпок.
   Минуты две длилось это нестерпимое молчание. Даже Семен, кажется, начал
понимать  что-то.  Да  и  поуспокоился  он  после  ухода  Ивана.  Вот  это
закрутилось в нашем фирменном поезде! Однако  что  же  имел  в  виду  этот
неудавшийся ученый, непризнанный Афиноген? Ведь те, для кого  он  сработал
эту игрушку, могли, конечно, входить в  нее  беспрепятственно.  Иначе  для
чего все это? Тут сомнений быть не  может.  Они  могли  входить.  Семен  и
Валерий Михайлович тоже. Значит, у них есть что-то общее. Но что? Любовь к
тряпкам? Это уже, наверное, ближе... Но вряд ли Семен страдал  страстью  к
тряпкам  как  к  таковым.  Значит,  надо  еще  ближе.  Страсть,   страсть.
Стяжательство. Ага! Вот оно! Не просто любовь, а страсть к  стяжательству,
безмерное престижное потребление! Всего, что  только  можно  отхватить.  И
ковры, и заграничные туфли, и книги, которые  ровными  безмолвными  рядами
стоят  за  стеклами  полированных  шкафов,  и   автомобили,   на   которых
пять-десять раз в году ездят на речку. Но  престиж,  престиж!  Я  имею,  я
обладаю, у меня лучше, я смог, я изворотливее, я умею жить!!! А вы нет...
   Для меня или для Ивана такое было невозможно.  Вечная  нехватка  денег.
Если и книги, то для работы и для души, не все подряд, а строго выборочно,
хотя и после этого комнату  в  основном  населяют  только  книги.  Никаких
эмоций  при  виде  купленного  приятелем  автомобиля,  разве  что   легкое
удивление и чуть более глубокое непонимание.
   Стоп!   Значит,   престижное   потребление...    стяжательство.    Хотя
стяжательство - это грубо и обидно.
   - Я вот что думаю, - сказал я. - Этот макет впускает в себя только тех,
у  кого  имеется  страсть  к  безудержному  потреблению,   к   потреблению
престижному, когда это потребление  становится  уже  единственным  смыслом
жизни. Только для таких этот макет и создан.
   Семен не полез в бутылку, даже не обиделся. Я полагаю, что моя мысль  и
не была для него оскорбительной. Скорее она могла  вызвать  в  нем  только
гордость за самого себя. Вот ведь, сам додумался! Никто не  учил...  Жизнь
разве что научила! Так от жизни брать уроки не стыдно.
   - Сами посудите, - воодушевился  я.  -  Для  кого  была  сработана  эта
игрушка-чертовщинка? Для жены ученого  Коли  и  его  дочери,  которые,  по
словам бабуси, всю жизнь свою видят только в  тряпках.  Семен  вот  прошел
безболезненно...
   - Я не крал, между прочим... - спокойно заметил Семен.
   - Я сейчас не про это. Валерий Михайлович тоже. Как написано в рассказе
у Федора...
   - Ну, рассказ тут, наверное,  ни  при  чем,  -  остановил  меня  Степан
Матвеевич.
   - А вы его еще не читали. Хотя взаимоотношения  Валерия  Михайловича  с
вещами, может, и заметили. А в рассказе...
   - Не надо про рассказ, - попросил Степан Матвеевич. - Тут,  кажется,  и
без рассказа все становится ясным.
   - В рассказах моих неправды быть не может, - подал свой голос  писатель
Федор. - Если я что написал, значит, так оно и есть на самом деле. Валерий
Михайлович может подтвердить. Да и в Фомске многие. Было у меня  несколько
рассказов с трагическим концом. Так ведь эти люди и  в  самом  деле  плохо
кончили. Я потом уже и не...
   - И  все-таки  с  рассказами  давайте  повременим,  -  попросил  Степан
Матвеевич. - Дело к ночи, а у нас еще ничего не сделано.
   Писатель Федор обиженно замолчал. Не за себя он  обиделся.  Он  вообще,
как мне казалось, не мог обижаться, если дело касалось его  самого,  а  за
свои  рассказы,  которые  если  были  написаны,  то  как  бы   становились
самостоятельными сущностями, независимыми от автора и живущими в мире  уже
по каким-то своим  законам,  хотя  и  непонятным,  но  все  же  необходимо
имеющимся.
   - Что же нам теперь делать? - спросил Валерка.
   -  Неужели  без  Семена  Кирсанова  невозможно  обойтись?  -  притворно
удивился Семен. - Семка, слышишь? Без тебя тут никак не обойдутся! Эй, где
ты? - Семен даже нагнулся и заглянул  под  полку,  на  которой  сидел,  но
ничего достойного внимания не нашел, выпрямился и сказал: - Вы ведь  вроде
бы как и за подлеца меня считаете. Неужто вам, таким хорошим и правильным,
без подлеца не обойтись? Да где же это видано! Вам надо броситься на меня,
заклеймить, проработать, торжественное  обещание  потребовать!  Вычистить,
человеком сделать в вашем понимании, а потом, когда я стану сверху  вполне
нормальным, снова послать меня на спасение, но уж только тут вам  придется
закрыть глаза, потому что я в этот макет войду  все  равно.  Да  ведь  вам
только это и нужно! Но совесть свою вы все-таки сначала успокойте. Это уж,
пожалуйста... Вы ведь и в нормальной жизни только этим и занимаетесь.
   - Не хочу я этой помощи, - сказал я.
   - Не хочешь, - усмехнулся Семен. - Артемий Мальцев не хочет  помощи  от
Семена Кирсанова. Правда, я еще и не предлагал. А  Инга?  А  сын  твой?  А
девочки из соседнего купе? А все другие? Им-то  что,  погибать?  Погибать,
потому что вы все тут собрались чистоплюи чистенькие, а  жизнь  грязна,  с
ней бороться нужно. Понимаю... Ну, пойду я. А ведь вы потом мне и руки  не
дадите. Впрочем, она мне и не нужна. Про руку это я просто так.
   - Но ведь и у тебя Тося есть, - сказал Валерка. Но только  зря  он  это
сделал. Не нужно было сейчас даже упоминать про Тосю.
   -  А  Тося  пойдет  за  мной,  -  сказал  Семен.  -  Она  пройдет,   не
беспокойтесь. Это она при людях так. Грубо получилось у  меня,  некрасиво.
Так что Тося пусть вас не волнует. Я и  Тося  пройдем  через  эту  чертову
вертушку. А вы все так здесь и останетесь!
   Про Тосю я не поверил. Не мог я поверить, что Тося  пойдет  за  ним.  А
почему, собственно? Ведь она уже шла за ним. Ведь вышла  же  она  за  него
замуж! И предположение, что она не знала  Семена,  -  чушь!  Да  и  вообще
сильно сказал Семен. Пусть зло и недопустимо обнажая свою душу, но все  же
сильно. Ведь мы сами их делаем, этих Семенов! Сами! Ведь переплачиваю же я
вдесятеро за  необходимую  книгу.  Переплачиваю  и  еще  благодарю  своего
спасителя, бутылку ему ставлю  и  выслушиваю,  как  он  спасал  других,  и
заманчивые его предложения, на которые у меня  просто  не  хватает  денег,
иначе бы я ими воспользовался. Дурите вы нас, надуваете, обираете, делаете
соучастниками преступления! Но все равно спасибо вам! Да почему вам?  Нет,
и вам, конечно. Но и нам тоже, потому что мы вас растим,  лелеем,  мы  вас
рождаем. И какой прекрасный симбиоз получается! Все  довольны.  И  никаких
угрызений совести с обеих сторон. Так что же я сейчас? Если мелочь,  то  я
спокоен, если чуть крупнее, то я  даже  рад,  ну  покряхчу  там  маленько,
постенаю. Но все же рад. А если много крупнее? Если дело идет не о  ковре,
не  о  полированной  новинке,  если  дело  идет  о  жизни  людей,  о  моей
собственной и еще о сотнях жизней, то я вдруг становлюсь  честным...  И  я
уже ничего не могу принять от Семена! Да почему же это? Почему  я  прозрел
только тогда, когда жизнь подошла к итоговой черте? Потому что думал,  что
увернусь, обойдусь, не позволю, не сейчас, конечно, а потом,  когда-нибудь
в будущем, когда смогу все сам, честно, законно,  не  торгуя  совестью.  И
куда же я зашел? Стыдиться себя  буду,  а  приму.  Приму  от  Семена  свое
будущее! И бутылку коньяка еще потом ему поставлю!  И  в  гости  приглашу,
покажу подросшего на вершок мальчишку. Смотри, Семен, вот спасенная  тобою
жизнь. Вот так... Поздно! Потому что поздно! В двадцать семь  лет,  а  уже
поздно. Да и всемогущ Семен. Ведь не будь его сейчас, никто  не  проникнет
через эту чертову вертушку! А если и найдется, то точно такой, как  Семен.
Вот и думай, вот и решай. Сейчас я как загнанный зверь, хоть  какое-нибудь
спасение, спасение даже ценой своей будущей, отстоящей лишь  на  мгновение
жизни, но все же спасение.
   Ах, как необходим ты нам, Семен!
   А Семен все смотрел на меня спокойно  и  убедительно,  но  без  всякого
торжества и превосходства. Все, все было сейчас в его руках.  И  мне  даже
показалось, что мучительно ему это всемогущее состояние, не  по  росту.  И
сам он это чувствует. И думает, что выдержит. Не  уверен,  что  выйдет  из
этой переделки, спасения то есть нашего,  без  всяких  шрамов  и  душевных
травм.
   Хорошо. Я  сейчас  мучился,  но  ведь  мучился  и  он.  По-разному  это
происходило, но все равно мучительно. И неожиданно свалившаяся власть  над
людьми не чистое благо, а и тяжесть тоже.
   И все же я не мог сказать: помоги, Семен. Словно я надеялся на  что-то,
на чудо какое-то, на счастливый случай.
   А предложи  он  помощь  сам,  я  был  бы  куплен  со  всеми  потрохами.
Сопротивлялся бы  я  всеми  силами  своей  души,  пурхался,  барахтался  в
мучительных раздумьях, а все равно продался бы. И  лишь  миг  неизвестного
отделял меня от этого.
   - Не нужна нам ваша помощь! - сердито сказал Валерка.
   Сердиться в данной  ситуации  казалось  мне  ребячеством.  На  что  тут
сердиться? Конечно,  Валерка,  справедливый  Валерка  не  допустит,  чтобы
какой-то там Семен, которого он не уважает, смел ему помогать. Но  Валерке
еще только двадцать. Учиться он умеет, строить свинарники,  пинать  мяч  и
бегать кросс на три тысячи метров - тоже. Он просто уверен в себе. Он  еще
не знает, что такая всеобщая уверенность невозможна. Но  вот  сомнений  он
еще не испытал, разве что в случае с Ингой. Т