-  спросил  я.  -
Нормально, пожалуй.
   - Должно быть, так, - согласился Иван. - Только объяснить себе не могу.
   - А-а, - сказал я. -  Подумаешь!  Мы  многого  не  можем  объяснить,  а
принимаем как должное. Двойной кофе и булочку.
   Мы отошли к столику.
   Булочку я не доел, а кофе выпил с удовольствием.
   - Газет бы купить, - сказал Иван.
   Мы прошли вверх по лестнице. Иван хорошо знал этот  вокзал.  И  пока  я
осматривался по сторонам, он сделал круг по всем залам и вернулся.
   - Нет еще свежих  газет.  Теперь  только  в  Балюбинске.  Пошли,  а  то
опоздаем.
   И мы понеслись с ним что было силы. Я запыхался даже и  остановился  на
минутку у буфета, пристроившись в конец очереди. Я точно знал, что  теперь
время для меня остановилось. Отдышавшись, я помчался дальше и догнал Ивана
лишь у самого вагона. Поезду уже дали отправление. Мы успели  заскочить  в
тамбур.



6

   Проводница бросила на меня злой взгляд и спросила:
   - Хоть молока купил?
   - Какого молока? - не понял я.
   - Какого, какого? Коровьего!
   - Не пойму я, о чем вы?
   - Сразу уж и не пойму. Раньше надо было думать.
   Проводница еще раз бросила  на  меня  испепеляющий  взгляд,  но  больше
ничего  не  сказала.  Поезд  тронулся.  Иван  что-то  насвистывал.   Слова
проводницы были непонятны и чем-то обидны.
   - Это кто у вас там в купе... - Иван не договорил, но я понял.
   - Тосей ее зовут. Кажется, молодая супружеская чета.
   - Угу, - мрачно бросил  Иван  и  посмотрел  на  меня  подозрительно.  -
Бессонница у меня.
   - Конечно, бессонница. Что же еще?
   - Ты это... брось, Артем. - И открыл дверь в коридор.
   Я пошел за ним. Вернее, стал протискиваться  за  ним  между  стенкой  и
прижавшимися к другой стороне  пассажирами,  желавшими  умыться.  В  самом
вагоне было свободнее. Иван сбросил туфли и полез на полку, на нижней  еще
спали, так что и сидеть-то ему было негде. В моем купе оказались два новых
пассажира: женщина и мужчина, оба лет тридцати. Я  сначала  принял  их  за
супругов. Но по тому, как мужчина предлагал  женщине  свою  нижнюю  полку,
понял, что они даже незнакомы. Гражданин в сером продолжал сидеть в  своей
неизменной позе.
   Семен спал. Тося лежала с открытыми глазами, и по ее  виду  было  ясно,
что она не прочь заговорить с новыми  пассажирами  и  даже  предложить  им
холодный завтрак из  наверняка  неисчерпаемых  запасов,  заготовленных  ее
мамой.
   - Доброе утро, - буркнул я.
   - Это Мальцев. Он марградец, - сказала Тося. - А я коренная фомичка.  У
нас вчера в купе ехал пришелец.
   - Да что ты, милочка! - обрадовалась женщина. - Что  же  он  не  поехал
дальше?
   - У него билет был на другой поезд. А меня зовут Тосей. А Семена,  -  и
Тося показала на верхнюю полку, - зовут Семеном.
   - Очень хорошо, - сказала женщина. - Меня зовут Зинаидой Павловной.
   - Ну что ж, и я имею честь представиться.  Кандидат  технических  наук,
заведующий лабораторией Крестобойников Валерий Михайлович. Прошу любить  и
жаловать.
   - А тот товарищ? - поинтересовалась Зинаида Павловна.
   - А тот товарищ, - ответила Тося, - еще с нами не разговаривал.
   "Тот" товарищ открыл глаза.
   - Год, число, месяц?
   - Первое августа тысяча девятьсот семьдесят пятого года, - сказал  я  и
для точности добавил: - Новой эры.
   Гражданин в сером почему-то не стал спрашивать о реальности, и это меня
озадачило.
   Тося делала робкие попытки вылезти из-под простыни. Я достал полотенце,
мыло, крем. Иван из соседнего купе смотрел на Тосю. Я  осторожно  повернул
его голову лицом к стене. Он  даже  не  сопротивлялся.  В  обеих  сторонах
коридора стояла очередь. Но мимо одной я уже проходил, поэтому двинулся  в
другой конец вагона. Последним стоял, вернее сидел, с полотенцем  в  руках
студент, из тех, что ночью пели романтические песни.
   - Я занял на шестерых, - предупредил он. - На семерых даже. - В  голосе
его чувствовалась какая-то растерянность.
   - Хорошо, - обреченно ответил я.
   Пойти, что ли, протолкнуться в тамбур? На меня глядели с верхней полки.
Я знал кто. Та самая  девушка,  что  сегодня  ночью  чертила  указательным
пальцем по багажной полке, а потом, когда я спал, явилась ко мне во сне. Я
хотел встретить ее взгляд и боялся его, потому что он  уже  привязал  меня
крепко-накрепко. Только знал ли это сам? Еще сутки с  небольшим,  а  потом
прости-прощай, девушка-студентка. Так стоит ли мучиться? Выбросить все  из
головы, из сердца то есть. Я уже решил, что буду проходить  это  купе,  не
поднимая головы, или вообще не буду здесь ходить.
   - Скажите, пожалуйста, - обратился я к студенту, - что я за вами. Пойду
в тамбур.
   - Еще и прикидывается, - сказал чей-то девичий голосок,  но  не  _она_,
это я знал точно. У _нее_ не мог быть такой голос. Ну а так как я ни перед
кем не прикидывался, то фраза эта меня не касалась.
   - Разрешите, - попросил я, намереваясь все же пройти в тамбур.
   И тут на полке, где лежала она, заплакал ребенок.  От  неожиданности  я
вздрогнул, остановился, оглянулся. Лучше бы мне  этого  не  делать...  Она
лежала на полке, почти на самом краю, а рядом, у стенки... у стенки... там
плакал ребенок, грудной, с розовым личиком и повязанный белым платочком.
   Откуда он тут взялся? Не было же его,  не  было,  когда  я  первый  раз
проходил мимо. Да и на перроне  фомского  вокзала  его  не  было.  Они  же
студенты стройотряда! Они же что-то там строили, коровник  или  свинарник.
Да разве женщину с ребенком возьмут на такое дело?
   - Молока? - спросила другая девушка, приподнимаясь с  нижней  полки.  -
Вот только чуть-чуть.
   - Ты бы хоть поплакала, Инга, что ли... - сказала третья.
   Значит, ее зовут Инга. Но только какое это теперь имеет значение? У нее
и ребенок уже есть, и  муж,  конечно,  какой-нибудь  из  этих  парней.  Не
уподобляться же Ивану, который все смотрит на Тосю.
   Но в последний раз можно и встретить ее взгляд.  Она  молчала,  она  не
слышала ни подруг, ни крика своего ребенка, она смотрела мне в глаза, и от
этого становилось больно. Боль источали ее глаза,  безысходную,  страшную,
последнюю. И лицо... За такое мужчины отдают свои жизни. И я бы отдал. Она
была лучше всех женщин в мире! Но у нее был муж  и  ребенок,  который  вот
сейчас заходился в крике.
   - Инка, ты что? Очнись! Да что ты на него уставилась?! Проживем и  так.
Подумаешь... Не воспитаем мы его, что ли? Да всей группой.
   А вторая:
   - Проходите, если вам все равно и вы ничем не можете помочь.
   Мне было не все равно, но помочь я ей ничем не мог. Да  я  и  не  знал,
какая ей нужна помощь. И нужна ли от меня?
   В тамбуре я оказался один. И хорошо. Ну что за глаза у этой женщины?! И
почему она на меня так смотрела?
   Колеса вагона стучали громко и зловеще. За окном  проносилась  какая-то
пригородная  станция.  На  платформе  стояли  люди.  Они,  наверное,  были
чем-нибудь озабочены с утра, но ведь не страдали. Не страдали же  они!  Ну
что за глаза... Что за боль, что за несчастье у нее? Ин, Инка, Инга!



7

   В тамбур кто-то вышел. Я не оглянулся. Вышел, значит, надо. Но на плечо
легла тяжелая рука.
   - Это я - Иван. Все лежал и ждал, когда ты подойдешь и снова  повернешь
мне голову или хотя бы просто подойдешь. Шея затекла, сил  больше  нет.  И
сейчас еще болит.
   В тамбур вышел еще кто-то. Я оглянулся. Это был  тот  человек  в  сером
костюме, который задавал мне нелепые вопросы. Взгляд его  был  осмыслен  и
пронзителен, да еще усталость какая-то чувствовалась в нем.
   - Ничего, если я постою тут с вами? - спросил он.
   - Пожалуйста. Здесь даже интереснее, чем в вагоне.
   Сейчас это был совершенно другой человек, не тот, в котором я чуть было
не заподозрил идиота. На вид ему было лет сорок. Довольно приятное, умное,
несколько жестковатое в своих чертах лицо. Фигура крепкая, спортивная.
   Иван через мое плечо смотрел на зеленые перелески равнины.
   -  Вас,  конечно,  интересует,  зачем  я  подошел.  Рассказать.  Просто
рассказать... Мне, наверное, уже ничто не поможет. Даже смерть не принесет
мне облегчения... А сначала все казалось...
   Иван упорно смотрел в окно. Он заставлял себя не идти в  вагон.  Я  его
понимал. Нельзя ему было такими глазами смотреть на Тосю.
   - Скажите, - продолжил гражданин в сером, - бывает  с  вами  такое?  Вы
что-то делаете. Безразлично что. И вдруг на какое-то мгновение испытываете
странное чувство: все это уже было. Вот этот самый миг уже был. И люди,  и
предметы, окружающие вас, были расположены так  же,  как  в  этот  миг.  И
фраза, только что произнесенная кем-то, уже была однажды сказана и  именно
в этой обстановке. И какая-то оторопь берет вас. Потому что  точно  такого
же момента быть не могло. Но вы точно знаете, что такой  миг  уже  был.  И
странное ощущение таинственности и необъяснимости происшедшего не покидает
вас целый день. Так, скажите, бывает с вами такое?
   Я уже начал припоминать, вспомнил и сказал ему:
   -  Да.  Кажется,  раза  два  или  три  со  мной  такое  было.  Ощущение
действительно какое-то странное, таинственное.
   - И чем вы это объясняете?
   - Да ничем. Я и не задумывался особенно  над  этим.  Полагаю,  что  это
относится к так называемым таинственным явлениям человеческой психики. А я
по образованию инженер.
   - Значит, бывает? - Он, казалось, был очень доволен моим ответом.
   - Наследственная память, - неожиданно сказал Иван. Меня  обрадовал  его
ответ. Не смысл ответа, а просто что он слышал все предыдущее, значит, еще
способен на разумные поступки.
   - Это очень оригинально! Каким же образом наследственная  память  может
воспроизвести обстановку современной лаборатории или квартиры?
   - Да, наследственная память здесь, видимо, ни при чем, - сказал я.
   - А вы, конечно, знаете? - спросил Иван.
   Я в душе немного посмеивался.  Есть  еще  таланты-одиночки,  с  помощью
четырех правил арифметики пытающиеся разработать единую теорию поля.
   - Я знаю,  -  ответил  гражданин  в  сером.  -  В  этом  моя  трагедия.
Двенадцатое октября тысяча девятьсот  шестьдесят  шестого  года  я  прожил
дважды. Этот день для меня многое значит. В первый  раз  я  сделал  глупую
ошибку и осознал ее лишь к ночи, а во второй раз уже не сделал ее. Но  тут
чисто  семейное...  Я  запомнил  этот  день  навсегда.  А  для  других  он
существовал только однажды, как и обычно. Понимаете? Я  прожил  один  день
дважды! Не одно мгновение, а целый день! Как  он  прошел  во  второй  раз,
помнят все. А в первый раз я прожил его один. Ни для кого  больше  первого
дня не было.
   -  Полагаю,  что  это  невозможно,  -  сказал  Иван.   Разговор   начал
заинтересовывать  его  всерьез.  -  В  теории  темпорального  поля   такие
парадоксы не предусмотрены.
   - Ничего другого я и не надеялся услышать  от  вас.  Да  я  и  сам  это
прекрасно знаю. Я потратил пятьдесят лет на то, чтобы досконально  изучить
теорию темпорального поля в таком виде, в каком  она  известна  вам,  и  в
таком виде, в каком она известна там, в других реальностях.
   - Год, число, месяц! - невольно вырвалось у меня.
   - Дойду и до этого.
   - Пятьдесят лет, сказали вы? - спросил Иван. Все! Он уже был  полностью
заинтересован разговором.
   - Да, около этого.
   - Где же вы их набрали, эти пятьдесят лет?
   - Вам что-нибудь говорит дата:  двенадцатое  октября  тысяча  девятьсот
шестьдесят шестого года?
   - Да, - ответил Иван. - Я тогда был  на  практике  в  Усть-Манском  НИИ
Времени. В этот день был осуществлен  первый  запуск  в  прошлое  на  одни
сутки. Были, правда, и до этого, но на  секунду,  не  более.  И  только  с
измерительной аппаратурой.
   - Совпадение! - сказал я.
   - Нисколько. Это только начало.
   - Так, значит, это случалось с вами и позже?
   - Да. Последний раз уже в вагоне. Я прожил заново одиннадцать  месяцев.
Ровно столько, на какой срок в прошлое был произведен запуск в Марграде.
   - Постойте, постойте, - остановил его Иван. - Это невозможно. Я  сейчас
вам объясню. Когда производится  запуск,  это  неизбежно  влечет  какие-то
изменения в прошлом, а  значит,  и  в  настоящем.  Поэтому  запуски  и  не
производились,  пока  не  была  разработана  аппаратура  так   называемого
"абсолютного времени". Реальность,  в  которой  произведено  изменение,  в
самый момент изменения отпочковывается от нашей  и,  возможно,  существует
самостоятельно. Некоторое время, пока изменения не разрослись, она  должна
быть очень похожа на нашу.  Но  нашу  реальность  эти  путешествия  никоим
образом не задевают. И в принципе сын может  обратиться  в  прошлое  и  не
допустить брака отца  с  матерью.  От  этого  он  в  нашей  реальности  не
перестанет существовать. Происходит нечто вроде роста дерева. Ствол -  это
наша  реальность,  каждое  путешествие   в   прошлое   дает   ответвление,
параллельный побег. В один и тот же момент прошлого можно осуществить  два
и три путешествия, соответственно возникнут две или три реальности. Но они
никогда не пересекутся. Собственно, реальностями они  называются  условно.
После того как машина вернулась в настоящее, мы ничего не можем сказать  о
ней, той  реальности.  Невозможно  вторично  попасть  в  эту  параллельную
реальность. Путешествуя в прошлое, мы каждый раз попадаем в какую-то точку
ствола  своего  времени,  даем  начало  новому  побегу  и  возвращаемся  в
настоящее. Поэтому нашу реальность эти путешествия не задевают.
   Вот шпарил Иван. Интересная у него, оказывается, была работенка!
   - Разве теория темпо...



8

   - Жареная колбаса, яйца, кефир. -  Это  официант  из  буфета,  в  белом
халате, колпаке и с корзинкой в руках,  стоял  перед  нами.  Колбаса  была
поджарена толстыми кусками. - Жареная...
   - Не будете брать? - спросил наш собеседник.
   - Нет, - сказал Иван.
   Я отрицательно покачал головой. Дождусь, когда откроется ресторан.
   - Жареная колбаса, яйца, ке...
   Дверь за разносчиком захлопнулась.
   -  М-м...  Так  вот.  Разве  теория  поля  не  допускает   параллельное
существование одного, подчеркиваю: одного индивидуума в двух реальностях?
   - Теория это допускает. Это явление называется раздвоением сознания.
   - Почему нельзя допустить, что возможно последовательное  существование
в двух, в ста реальностях?
   - Невероятно. Еще не было прецедента.
   - Прецедент перед вами. Девять лет назад капсулы времени только  начали
запускать. Тогда я прожил дважды одни сутки.  Потом  институты  Времени  в
различных городах мира тоже начали  осуществлять  запуски  в  прошлое.  На
сутки, недели, месяцы. И я  проживал  эти  дни,  недели,  месяцы,  дважды,
трижды, сотни раз. Я прожил миллион  жизней!  И  каждая  остается  в  моей
памяти. Дерево реальностей, о котором вы только  что  говорили,  для  меня
превращается в один ствол, составленный из кусочков. Вот я стою перед вами
и вдруг оказываюсь в позапрошлом году и начинаю жить эти  месяцы  снова  в
уже измененной реальности. Я могу поступить на другую работу,  могу  пойти
учиться, например, на факультет проблем Времени. Могу развестись с  женой.
У меня появится новая семья.  И  когда  я  доживу  до  момента,  во  время
которого в Марграде и был произведен этот  самый  запуск,  я  вдруг  снова
оказываюсь здесь и начинаю доказывать вам, что для меня все эти реальности
складываются последовательно. Затем  я  иду,  к  примеру,  домой  и  после
годового перерыва встречаю свою жену и детей. Ведь для них-то я  вышел  из
квартиры лишь несколько часов назад. И мне  нужно  вспоминать,  что  я  им
говорил вчера, что я хотел сделать сегодня. У меня отличная память, и  все
равно это очень трудно... - Он помолчал. - Понятно.  Нужны  только  прямые
доказательства. Можете сравнить кинофильмы, снятые испытателями,  с  моими
рассказами. Пусть специалисты исследуют мою память. Я знаю  наизусть  даже
телефонные справочники. И тем  не  менее  я  не  отличаюсь  исключительной
памятью. Чтобы запомнить все, что я знаю, обычному  человеку  нужны  сотни
лет. Да я и есть обычный человек. Но я прожил миллион жизней! И  все  они,
если смотреть поверхностно, непохожи друг на друга.
   - А вы не обращались к специалистам? - спросил я.
   - Обращался. Но у меня слишком  бредовая  идея...  После  того  дня,  о
котором я вам рассказал, я много думал: что же  случилось?  Но  ответа  не
было. Потом мне пришло в голову, что уж раз это явление существует, почему
бы мне не использовать его? Я начал с того, что если  день  повторялся,  я
весь его посвящал решению проблемы, которая стояла  передо  мной  в  нашей
реальности. У меня теперь всегда было в  запасе  время.  А  когда  у  меня
появились  лишние  месяцы  и  годы,  я  решил  заняться  чем-нибудь  более
интересным, чем разработка измерительной аппаратуры.
   Я написал тысячи работ по  многим  отраслям  науки  и  техники.  Я  мог
спокойно, не торопясь, экспериментировать с научными проблемами. Ведь  мне
не надо было бояться, что меня могут выгнать с  работы,  что  меня  бросят
друзья.  Тысячи  раз  проживая  один  и  тот  же  день,  я  до  мельчайших
подробностей изучил характеры, мысли  и  поведение  всех  своих  знакомых.
Конечно, те реальности отличались чем-то от нашей, особенно  если  запуски
производились на много лет. Но у меня был огромный опыт. Каждого  человека
я уже видел во всех возможных ситуациях, которые часто сам и создавал.
   И здесь, в нашей реальности, я знал и понимал каждого  человека.  Ни  у
кого не могло быть от меня тайн. Сначала я не подозревал,  какая  трагедия
обрушилась  на  меня.  Люди  начали  казаться  мне  все  менее   и   менее
интересными. Все меньше и меньше меня тянуло к ним. И это  меня  испугало.
Потом я решил, что это неизбежно. Хорошо. Люди  мне  безразличны.  Я  могу
добиться всего, если не в нашей, то в  какой-то  параллельно  существующей
реальности. Я мог стать ученым,  композитором,  политическим  деятелем.  У
меня было вдоволь времени, знаний и  памяти.  И  я  был!  И  писателем,  и
композитором, даже председателем горисполкома.  Но  мне  этого  показалось
мало.   Я   захотел   сделать   людям   что-то   интересное,    совершенно
необыкновенное. Разработать, например, теорию  единого  поля,  открыть  им
пути к другим мирам, к другим галактикам. Я бросил все  и  занялся  только
этим.
   Меня постигла неудача. Если бы  я  подумал  об  этом  раньше...  Я  уже
говорил, что сменил много профессий. Так вот. Несмотря  на  неограниченный
запас времени, я везде был серостью, посредственностью, ординарностью.  Из
меня  не  получился  ни  великий  композитор,  ни  великий   изобретатель,
писатель, общественный деятель и так далее.
   Мои романы, песни, изобретения... Их и  читали,  и  пели,  и  применяли
некоторое время. И очень быстро все забывали. Я  так  и  не  тронул  ничем
сердца людей. И вот тогда я взялся за теорию единого поля. Здесь не  нужно
вдохновения, говорил я себе. Здесь нужна только логика. Я затратил на  это
сотни лет и не продвинулся вперед ни на шаг.  Значит,  дело  не  только  в
памяти и знаниях. Какие-то фильтры, созданные природой в  моем  мозгу,  не
позволяли мне перешагнуть через то, что уже было известно другим.  Я  стал
замкнут, нелюдим, как непонятый гений-одиночка. Но я не был гением. Это-то
уж я знал точно.
   И трагедия моя бесконечна. Даже когда я умру, все равно я буду  жить  в
параллельных реальностях, и они по-прежнему будут выстраиваться в очередь,
пока будут продолжаться путешествия в прошлое. Даже мертвый  я  буду  жить
вечно. Я не могу умереть. Вы должны понять, как это ужасно.
   ...Он кончил говорить и  посмотрел  на  нас  с  надеждой.  То,  что  он
рассказал, было действительно  ужасно.  Прожить  одну  за  другой  миллион
заурядных, ненавистных поэтому жизней! Может, и хорошо, что мы умираем, не
успев полностью осознать свою заурядность, не успев пресытиться  тем,  что
дают нам люди и природа?
   - Если это правда, то ваша жизнь действительно ужасна, - сказал я.
   - Правда! Все это правда! - вскричал он.