- Хорошо, хорошо. Обязательно пройдем.
   - А жареную колбасу? - непонимающе спросил  официант  и  поддел  вилкой
толстый кусок обжаренной действительно с  двух  сторон  колбасы.  С  куска
капали густые, ленивые, противные в такую жару капли желтоватого жира.
   Эта фраза все-таки добила Степана Матвеевича. Лицо  его  передернулось,
как от страшного волнения.
   - Сколько?
   - Рупь сорок семь порция.
   - Сколько порций?
   - Девять.
   - Получите. - И Степан Матвеевич отсчитал  официанту  помятую  десятку,
хрустящую новенькую трешку, двугривенный и слегка погнутые три копейки.
   - Сдачи? - спросил притихший официант.
   - Там без сдачи. Пожалуйста, идите.
   - А товар? - Официант ничего не понимал.
   - А товар употребите в пищу сами. Всей поварской бригадой.
   - А товар? - снова спросил продавец.
   Степан Матвеевич и Иван тоскливо переглянулись, взяли парня под  локти,
тот машинально схватил корзинку, и толкнули его в коридор.  В  знакомой  и
привычной обстановке официант сразу же пришел в себя и завел речитативом:
   - Щи только престарелым и детям! Колбаса продана!
   Вагон снова дернуло в обе стороны. Двери и в другой вагон, и в  коридор
с треском захлопнулись.



15

   - Продолжим, - предложил я.
   - Да, да. Со старушкой - это вы нас здорово высмеяли, -  сказал  Степан
Матвеевич. - Больше всего меня волнует тот  факт,  что  в  поезде  нет  ни
одного знакомого. Такого со мной не бывало уже много лет. Это,  понимаете,
со мной невозможно в принципе.
   - Память все-таки имеет какие-то пределы, - сказал я.
   - Возможно, - спокойно согласился Степан Матвеевич,  -  но  только  эти
пределы еще никем не определены... А давайте проверим! У  вас  в  Марграде
есть телефон?
   Нет. Для моей квартирки это было бы слишком роскошно. Степан  Матвеевич
все понял по лицу и обратился к Ивану.
   - А у вас в Фомске?
   - Есть, - оживился Иван. - А это интересно.
   - Ваша фамилия, извиняюсь, и отчество, если, конечно, телефон  на  ваше
имя?
   - Да, да, на мое. Совсем недавно поставили.
   - Это не имеет значения.
   - Строганов Иван Петрович...
   - Отлично... Так, так... - Степан  Матвеевич  с  головой  ушел  в  свою
память.  -  Строганов...  Стр...   Стр...   Стрепетов...   Стробов.   Ага.
Строганов... Строганов Иван Петрович и еще Строганов Иван Петрович.  Улица
Бусова или улица Алтайская?
   - Бусова, двадцать два.
   - Отлично. Номер вашего телефона девяносто два - девятьсот тринадцать.
   - Правильно, - чуть испуганно согласился Иван.
   - А у второго Строганова Ивана Петровича по улице Алтайской,  четыре  -
двадцать два - двадцать четыре.
   Это уже не имело значения, так как проверке не поддавалось.
   - Ну и здорово! - вынужден был согласиться я.
   - Пустяки, - недовольно сказал Степан Матвеевич. - Все дело в том,  что
я никого не знаю из этого поезда. А ездить мне на нем приходилось не  одну
сотню раз, в других реальностях, разумеется. По крайней мере, проводниц  и
бригадира поезда я обязан знать.
   Ручка  вдруг  задергалась.  Раз,  два.  Потом  кто-то  забарабанил   из
вагонного перехода руками. Иван оглянулся и сам широко открыл дверь.
   - Мне еще  музыку  крутить  надо!  -  раздалось  сначала,  а  уж  потом
показался человек с  красной  повязкой  и  в  форменной  фуражке.  -  Куда
подевался этот Голубчиков? А написано, что в шестом вагоне.  -  Значит,  в
вашем. Я не буду здесь целый день ходить. У меня своя работа. Для  чего  в
поезде радиоузел? Чтобы музыку  слушать  и  последние  известия!  Понятно.
Пассажиры чтобы не скучали!
   Это-то нам было понятно.
   -  Ты  Голубчиков?  -  ткнул  работник  радиоузла  сначала  в   Степана
Матвеевича, потом в меня, а затем в Ивана.  -  В  чьем  купе  место  номер
восемнадцать?
   Это место было в моем купе. На нем сейчас  располагалась  врач  Зинаида
Павловна.
   - В моем купе восемнадцатое место, - сказал я.
   - Так что же ты молчишь? А я, понимаешь, хожу.
   - Моя фамилия Мальцев.
   Иван искоса взглянул на  ненавистную  занятому  товарищу  телеграмму  и
прочитал:
   - Голубчику... Голубчику там, а не Голубчикову.
   - Я что и говорю, - согласился человек с красной повязкой.
   - Голубчику! - воскликнул я. Ох  ты!  Ведь  это  меня  бабуся  называла
голубчиком. - Постойте. Может, это мне?
   - Бери. И с концом.
   Я развернул телеграмму.  Слева  стояло:  "Старотайгинск-90".  Ясно.  Из
Старотайгинска, значит. Справа: "Фирменный  поезд  "Фомич"  от  0  августа
семьдесят  пятого  года.  Вагон  шесть,  место  рядом   с   восемнадцатым.
Голубчику".
   А ниже  сам  текст  телеграммы:  "володька  забаррикадировался  комнате
пытаемся зиять чедоман принимаем меры волнуйтесь - бабуся коля".
   Белиберда какая-то.
   Радист обрадовался, что свалил  со  своих  худеньких  плеч  непосильную
ношу, закончив все эти поиски  Голубчикова,  и  бодро  рванулся  в  вагон.
Теперь можно было ожидать душераздирающего от счастья концерта по местному
вещанию.
   Степан Матвеевич читал телеграмму через мое плечо.
   - Что это? - наконец спросил Иван, видимо бросив решать головоломку.
   - Телеграмма от бабуси Коли, не видишь разве?
   - Как это от бабуси Коли? - удивился  Степан  Матвеевич.  -  От  дедуси
Коли!
   - Не-ет. Именно от бабуси. Могу предположить, что  телеграмму  прислала
бабуся, которая ехала из Фомска в Старотайгинск,  -  сказал  я.  -  А  вот
почему она  стала  Колей,  не  пойму.  И  что  это  за  Володька,  который
забаррикадировался  в  комнате.  Правнук,  что  ли?  Ну   и   пусть   себе
баррикадируется. Стоп, стоп! Тут, наверное, бабуся и Коля.  В  телеграммах
ведь все, что можно и что нельзя, сокращают. А-а! Понятно. Внучек  это  ее
Коля. Очень крепкий мужик. Ну, черт с ним, с Володькой, пусть себе сидит в
комнате, пока есть не запросит. Что-то там  они  пытаются.  А  что  такое:
"зиять чедоман"? Зиять. Дыра, отверстие может зиять, пропасть!
   Я силился понять, что мне хотели сообщить. Прикидывал  и  так  и  эдак.
Несколько  раз  пытался  прочитать  телеграмму  мельком,   быстро,   чтобы
машинально пропустить возможные опечатки. Что-то получалось. Ага! Вот тут.
Ясно, что не "чедоман", а чемодан. Они пытаются зиять чемодан. Ну и бог  с
ними! У бабуси действительно был чемодан. Но  что  они  все-таки  пытаются
сделать?
   - Головоломка, - наконец сказал я. - Пошутила бабуся.
   - Ну да, - сказал Иван. - Очень нужно ей шутить на рубль с  лишним,  да
еще тащиться на телеграф.
   - Внук Колька ходил на телеграф. Ясно.
   - Ему тоже больше делать нечего, как развлекать тебя ребусами. Нет. Тут
что-то есть. Подумать надо.
   - А как же с попаданием поезда в другую реальность?  -  сурово  спросил
Степан Матвеевич. - Так все и оставим?
   - Я вот что думаю... - начал Иван.
   - Артем, - дверца приоткрылась, и в  просвете  показалось  извиняющееся
лицо Инги. - Артем, станция.  -  Она  смешно  сморщила  носик.  -  Зинаида
Павловна говорила...
   - А-а... Помню, помню. Сейчас. Иду.
   - Конечно. Надо прогуляться, - согласился Иван.
   - Ты все понял, Артем?
   - Все, Инга. Не волнуйся. Сделаю все, что в моих силах и еще чуть сверх
того.
   За окнами поползли какие-то станционные постройки, хотя поезд еще и  не
замедлял ход. Надо было взять деньги из пиджака.
   На боковом столике в нашем купе прямо  ногами  на  застеленной  газетой
столешнице стоял ребенок. Его держал за трусики взмыленный папаша.  Матрас
был закинут на багажную полку, а  спальная  поднята,  верхняя  часть  окна
открыта. В нее-то  и  старался  просунуть  свою  головку  малыш.  А  отцу,
кажется, уже было все равно. Рука ребенка взмахивала воображаемой  саблей.
Малышу было хоть и жарко, но очень интересно, и в его головку, кудрявую  и
светлую, приходили всякие разные мысли.
   - Хочу мороженого!
   - Мама купит у дяди, Стасик.
   Я потянулся за пиджаком.
   - Мы не мешаем вам?
   - Нет, нет. Я все равно выхожу на станции.
   Кроме нас, в купе находился только  Валерий  Михайлович.  Он  лежал  на
своей полке с влажной от пота  тряпкой  на  лбу.  Семен,  Тося  и  Зинаида
Павловна уже, наверное, пробивались к выходу.
   - Хочу самолет! - потребовал мальчик.
   - Мама купит у дяди, - обреченно пообещал отец.
   - Хочу Черное море!
   - Мама купит у дяди, Стасик.
   - Хочу сестренку Вальку!
   - Мама купит у дяди...
   - Хочу...
   Поезд остановился, и я ступил на  перрон  станции  Балюбино.  Вправо  и
влево тянулись торговые ряды. И продавали здесь только  детское  приданое.
Ясно. Меня словно ждали. Не знаю, что делали другие пассажиры, не до этого
мне было, а я шел вдоль прилавков, и пачка чего-то разноцветного  росла  с
каждым моим шагом.
   - Девяносто два  рубля  семьдесят  девять  копеек,  -  объявили  мне  у
последнего вагона.
   Я протянул несколько смятых бумажек - все, что у  меня  было.  Я  точно
знал, что денег у меня наберется чуть больше  сорока  рублей,  но  все  же
стоял, надеясь на какое-то чудо.
   - Еще пятьдесят рублей, - подсказала кассир.
   Рука судорожно шарила по карманам. И - о счастье!  -  в  левом  кармане
зашуршала   сложенная   вдвое   купюра.   Я   протянул   ее.   Это    была
пятидесятирублевка, неизвестно откуда взявшаяся, возникшая, сделавшаяся!
   Поезд тронулся, но я  успел  вскочить  в  уже  закрывающийся  тамбур  и
радостно двинулся в свой короткий путь к сыну и жене.
   - Вот... Вот, Инга.
   - Сейчас посмотрим, что принес нам папа, - сказала Зинаида Павловна.  -
Ох и накупили вы, Артем!
   Это прозаическое заявление сразу же привело  всех  в  состояние,  когда
нужно с восторгом рассматривать пеленки  и  ползунки,  говорить:  "Ах!"  и
"Какая прелесть!", - машинально  прикладывать  распашонки  к  груди.  Инга
взглянула на меня снизу вверх как-то странно, но радостно и села на  полку
рядом с сыном.
   - Ну-ка! Ну-ка! -  сказала  Зинаида  Павловна  и  начала  распаковывать
сверток. - Ах, какая прелесть! Вы, Артем, молодец!
   Распашонки, пеленки и подгузники пошли по рукам. Брали их осторожно, за
самый краешек, чтобы не испачкать руками, чтобы  не  занести  какую-нибудь
инфекцию. И только Валерка  ничего  не  трогал,  изумленно  оглядывая  эту
тряпочную гору - неопровержимое свидетельство нетоварищеского отношения  к
женщине.
   - А это что?! - вдруг удивленно воскликнула Зинаида Павловна.
   А правда, что это? Господи... Это были штанишки на мальчика  лет  семи,
рубашка, платьице на девочку годков трех-четырех,  туфельки  и  ботиночки,
ленты и пластмассовый пистолет с пистонами! На вырост я, что ли, взял?  Ну
ладно... А платьице-то мне зачем положили? Да и штанишки я не просил.  Мне
ведь нужно было  для  новорожденного.  Инга  посмотрела  на  меня  сначала
удивленно и  даже  растерянно,  но  тут  же  какая-то  мысль  изменила  ее
настроение, и она вдруг неудержимо и весело расхохоталась.
   - Ах, Артем!
   Зинаида Павловна словно в изнеможении опустилась на  соседнюю  полку  и
даже застонала от смеха. Светка захихикала, хотя еще ничего  не  понимала.
Даже  серьезная  Клава  закатилась  громким  смехом.  Хохотали  все,  даже
Валерка. Заглянула проводница тетя Маша, спросила,  кто  тут  смеется,  но
сама от смеха воздержалась. Расхохотался и я.
   - Ну ладно, - сказала Инга, немного успокаиваясь. - Ты зачем это купил?
- И она снова прыснула в ладошку.
   - Понимаешь... я вроде просил для новорожденных. А уж что они  мне  там
завернули, понятия не имею.
   - Брючки и рубашки вам пригодятся, если, конечно, не выйдут из моды,  -
сказала Зинаида Павловна. - Но детская мода ведь не такая строгая,  как  у
взрослых. Ничего страшного. Да и платьица еще будут нужны.
   Инга вспыхнула, а я так ничего и не понял.



16

   В купе  достаточно  погалдели,  и  Зинаида  Павловна  с  очаровательной
улыбкой выпроводила всех лишних. Остались лишь Светка и  Клава.  У  них  с
Ингой  началась  какая-то  сложная  и  непонятная  для  меня   работа   по
перебиранию и сортировке детского приданого. Я решил им не мешать.  Скорее
бы все это кончилось! Скорее бы добраться до Марграда.
   В соседнем купе папаша  читал  двум  девочкам-акселераткам  роман  "Все
живое". Это я заметил по обложке. В следующем старались унять  не  в  меру
разбушевавшегося, а скорее всего просто одуревшего от  жары  ребенка.  Еще
дальше уже знакомый мне мальчуган продолжал методично перечислять:
   - Хочу небо.
   - Мама купит у дяди, - стандартно отвечал папа.
   - Хочу драться с Мишкой.
   - Мама купит у дяди.
   Отец уже, наверное, давно не слышал, что говорил ему сын.
   В следующем купе жевали миндаль и играли в преферанс. Причем,  судя  по
возгласам,  у  каждого  игрока  после  очередной  сдачи   был   прекрасный
неловленый мизер. Бог ты мой! И тут древняя игра стремительно  катилась  к
своей смерти.
   Вентиляция в вагоне по-прежнему не  работала.  И  открытые  с  северной
стороны  полоски  окон  не  приносили  пассажирам   никакой   прохлады   и
облегчения.
   Тося и Семен в нашем купе явно скучали. И мой приход даже несколько  их
обрадовал. Семен было взглянул  на  шахматную  доску,  но  я  сказал,  что
шахматы как азартная  игра  умерли.  Валерий  Михайлович  лежал  на  своей
верхней полке все с тем же мокрым полотенцем на лбу. Его  печальные  глаза
были открыты.
   - Пригласите ко мне в кабинет Федора, - попросил он.
   - Не надо сейчас Федора, - сказал я. - Федор спит. Баиньки. Ему это для
восстановления равновесия в печени нужно. Понимаете?
   - Значит, не пригласите Федора? - задумчиво спросил Крестобойников.
   - Сейчас нет. Лежите. Вам нужен покой. Попозже. К вечеру.
   - Конечно, конечно, какой из меня старший редактор, -  обиженно  сказал
Валерий Михайлович.
   - Из вас прекрасный старший редактор, но все  же  в  первую  очередь  -
покой и покой.
   Валерий Михайлович вздохнул и закрыл глаза. А в это время в купе бочком
проскользнул Федор, ловко сменил  уже  почти  высохшее  полотенце  на  лбу
Валерия Михайловича на свежемокрое и  даже  влюбленно  провел  ладонью  по
разметавшимся  волосам   Крестобойникова.   Потом   Федор   ушел,   сильно
раскачиваясь.
   Иван и Степан Матвеевич смотрели друг другу в  глаза,  сидя  на  нижней
боковой, и, кажется, уже телепатировали, потому что в глазах каждого  было
тревожное понимание, а вслух они  не  произносили  ни  слова.  Они  что-то
стелепатировали и мне,  но  антенны  моего  мозга  не  были,  по-видимому,
настроены на их излучения. Тут у них ничего не вышло.
   И они это сразу поняли, потому что уже знаками пригласили меня присесть
на полку Зинаиды Павловны. Я сел. Ясно, что они пригласили меня не  просто
так. У них уже была  какая-то  гипотеза,  наверняка  объясняющая  все  без
какой-то там малости, и эта малость теперь не дает им  покоя,  потому  что
они знают о кризисе в физике в конце девятнадцатого века, когда  из  таких
вот малостей вдруг начала рождаться  теория  относительности  и  квантовая
механика. Они оба были учеными и все, конечно, отлично понимали. Им  нужны
были идеи, критика, споры, диалектические противоречия, потому что  только
из них и рождается  истина,  как  я  помнил  еще  из  институтского  курса
философии.
   - Вот что, Артем, - сказал Иван. Он был  сейчас  настолько  встревожен,
что даже не смотрел на Тосю, забыв про нее. - Вот что, Артем.  Теперь  уже
совершенно ясно, что с нашим поездом что-то неладно. Выбился он куда-то. В
другую реальность или просто из детерминированного мира, но только куда-то
выбился. И  в  Марград  нам  не  приехать,  если  мы  сами  не  предпримем
чего-нибудь.
   - Неужели так страшно? - искренне не поверил я.  Ну,  есть  странности.
Так ведь почти вся жизнь скорее именно из странностей и состоит. Что-то уж
очень они разволновались.
   - Страшно - не то слово, - сказал Степан  Матвеевич.  -  Неестественно,
ненормально, невозможно.
   - Что-нибудь должно произойти  необычное?  -  поинтересовалась  Тося  и
передвинулась по своей полке поближе к проходу. Уж  очень  давно  не  было
ничего интересного, ни пришельцев, ни других странных встреч. И жизнь  для
Тоси начала терять свою прелесть. А скоро Усть-Манск. Тогда вообще  прощай
всякие чудеса, потому что в Усть-Манске уж их наверняка не будет.
   Семен тоже пододвинулся и сказал:
   - У меня книга есть. В букинистическом  купил.  "Таинственные  явления"
называется. Показать?
   - Пока не надо, Семен, - остановил его Степан Матвеевич. - У нас тут  у
самих достаточно таинственных явлений.
   - Например? - чуть раздраженно спросил я.
   - Вы же сами отлично знаете, что кое-что происшедшее в поезде на  самом
деле не могло произойти. Рождение вашего сына - это что, в порядке вещей?
   - У меня родился сын, - сказал я твердо, - а его  появление  никого  не
должно особенно интересовать. И что вы тут находите таинственного?
   - В самом деле, - поддержала меня Тося.
   - Подкинули! - выкрикнул шарикообразный пассажир с мальчиком на  руках,
катясь по коридору. - Подкинули, а вы тут теории разводите!
   Я оставил замечание без внимания.
   - Вы что, действительно ничего не понимаете? - удивился Граммовесов.
   - Прошу вас, Степан Матвеевич, - попросил я вежливо, но  настойчиво,  -
оставьте моего сына в покое.
   - Ну хорошо, - внезапно согласился Степан Матвеевич. -  Подождем,  пока
вы сами обратитесь к  этой  мысли.  А  вот  визит  пришельца...  -  Он  не
договорил.
   - Нет, уж позвольте! - сразу же и  довольно  взволнованно  прервал  его
Семен. - Пришельца, товарища Обыкновеннова, прошу не трогать!
   - Да почему же?
   - К пришельцам надо относиться с уважением. У меня вот и книга есть.  В
букинистическом купил...
   - Значит, по-вашему, в визите пришельца нет ничего странного?
   - Уважаемого  товарища  пришельца!  -  сделал  нажим  Семен.  -  Ничего
странного здесь не вижу. Что ж, пришельцам уж и в поездах нельзя ездить?!
   - Кто их знает... - сдал свои позиции Степан Матвеевич.
   - Ага! - обрадовался Семен. - Сами говорите! Я вас очень прошу оставить
уважаемого товарища пришельца в абсолютном покое.
   - Как вы думаете? - спросил меня Степан Матвеевич.
   - Вообще-то появление этого  товарища  кажется  мне  немного  странным.
Что-то тут не увязывается.
   - А молоко вы его пили! - вспылил Семен. - Молоко  пили!  Пили!  А  сам
факт  существования  уважаемого  товарища  пришельца  теперь  ставите  под
сомнение. Это нечестно, непорядочно даже. Я просто вас не понимаю.
   - Пили молоко, - согласился я. - И еще много разного  можно  выпить  из
этой занятной бутылки. Как, кстати, ты, Семен,  объясняешь  ее  уникальную
способность превращать воду в различные напитки?
   - А никак! Икру делают из нефти? Делают! Почему нельзя коньяк из воды?
   - Там все научно обосновано.
   - Ты это точно знаешь?
   - Точно.
   - А я не знаю.
   - Так что из этого?
   - А то, что я не знаю, как это можно делать икру из нефти, а ее тем  не
менее делают.
   - Ну и что?
   - А вот теперь мы все не знаем, как из воды делают молоко. Но из  этого
нельзя вывести, что его и не могут делать  из  воды.  Может,  пассажир  из
восьмого вагона  знает  это.  Или  только  конструктор  бутылки.  И  этого
достаточно, чтобы факт существовал.
   - Значит, - сказал Иван, - пришелец ни при чем  в  факте  существования
этой бутылки?
   - А вот и нет. Ее могли создать еще на планете Ыбрыгым.
   - И с такой этикеткой?
   - Этикетку можно заменить.
   - Я из вашего разговора понял только  одно,  -  сказал  усталый  Степан
Матвеевич, - что для некоторых факт существования  пришельца  не  является
невозможным или просто таинственным, необъяснимым.
   - Да, - сказал Семен. - Пришельцы существуют. И вы не  можете  отменить
их существование.
   - Ну а мою историю вы знаете, - сказал Степан Матвеевич,  кивая  нам  с
Иваном.
   - Тоже что-нибудь интересное? - обрадовалась Тося.
   - Очень, - сказал я.
   - Расскажите, - попросил Семен.
   Степан Матвеевич рассказал им очень кратко, только самую суть феномена,
нисколько не вдаваясь в свои душевные переживания.
   - Неужели наш поезд п