прекрасна жизнь!
   Я отворил одну за другой две двери, подождал, пока женщины не  вышли  в
тамбур. Нажал на еще одну ручку, громко загрохотали колеса, но Сашенька не
обратил на это никакого внимания и не заплакал. Очень уж уютно ему было на
руках этой милой женщины. А в тамбуре пятого вагона Зинаида Павловна вдруг
заявила нам:
   - Вот что, молодые люди. Дальше вам делать совершенно нечего. В купе  и
без вас не развернешься, так что оставайтесь здесь и не беспокойтесь.
   Мы остались вдвоем и взглянули друг на друга  растерянно.  Взгляд  Инги
словно молил о пощаде. Я взял ее за запястье вздрогнувшей руки и  повернул
к окну.
   Все происшедшее у нас с ней было так быстротечно и странно!  Не  сказав
друг другу и двух слов, мы  уже  стали  мужем  и  женой,  да  еще  и  сына
получили. Можно было растеряться от такого внезапного счастья. Инга стояла
рядом со мной, едва доставая головой до моего подбородка.  Я  обнял  ее  и
правильно сделал, потому что руки мои сейчас  могли  сказать  больше,  чем
присохший к гортани язык. Острое плечо ее все сильнее прижималось  к  моей
груди, пока она вдруг не развернулась  ко  мне  и  не  уткнулась  лицом  в
рубашку. И что-то беспомощное и доверчивое было  сейчас  в  ней.  Тело  ее
несколько раз вздрогнуло, словно она плакала. А я одной рукой гладил ее по
спине, а другой трогал черные волосы, блестящие,  мягкие  и  длинные.  Она
ничего не говорила, а горячий воздух от ее дыхания жег мне грудь.
   Потом она выскользнула головой из-под руки и подняла лицо вверх:
   - Артем, скажи, я не навязалась тебе?
   - Что ты?
   - Я ведь только вчера и увидела тебя, когда  ты  шел  к  поезду.  Такой
серьезный, недоступный.
   - Никакой я не серьезный, Инга.
   Она снова прижалась щекой к моей горячей рубашке. И  говорила,  уже  не
поднимая головы:
   - А ты  на  меня  даже  внимания  не  обратил.  Потом  этот  несчастный
пришелец... А  когда  ты  шел  по  коридору,  то  все  же  обнаружил,  что
существует на свете такая дура-девчонка. Да?
   - Да...
   Я еще говорил что-то. Что-то наверняка всем известное. Я уже и  сам  не
помню. Да только разве в словах было  дело?  Ведь  можно  было  вообще  не
говорить, и все равно все было бы сказано. Теперь мы понимали  друг  друга
без слов. И эта случайная встреча, и то, что сейчас возникло  между  нами,
все это связало нас крепко,  радостно  и  навсегда.  Да...  Странный  этот
фирменный поезд "Фомич". Какие-то еще неясные страхи возникали во мне,  но
то, что произошло у нас с Ингой, я не хотел отдавать, не хотел возвращать.
Если надо за нее бороться, за нее и за Сашеньку, я готов.
   Я еще крепче прижал Ингу к себе.
   Я согласен был ехать в этом поезде.



12

   В тамбур вошла Зинаида Павловна. Инга хотела взять Сашеньку на руки, но
детский врач не позволила:
   - Еще успеете. Он спит и пусть себе спит. Сходите в ресторан пообедать.
А с ним ничего не случится.
   - Я только переоденусь, - сказала Инга. - Неудобно в халатике.
   - Давай. Я подожду.
   В нашем купе мало что изменилось. Иван играл  в  шахматы  с  пассажиром
Крестобойниковым. Валерий Михайлович  был  взволнован.  Оказывается,  пять
партий Семен - Иван закончились вничью, и вот  уже  пятая  партия  Иван  -
Валерий Михайлович тоже заканчивалась вничью.
   Степан Матвеевич оторвался от таблиц и сказал:
   - Сегодня в десять  часов  утра  был  произведен  запуск  в  прошлое  в
Австралии.
   - Ну и что? - спросил Валерий Михайлович.
   - Вы понимаете? - Степан Матвеевич посмотрел сначала на Ивана, потом на
меня.
   - Неужели проскочило? - спросил Иван.
   - Да. Впервые за девять лет.
   - А... Сейчас запуски в космос и прошлое уже никого не  удивляют  и  не
трогают, - сказал Валерий Михайлович и дернул узел галстука изо всех  сил,
словно тот душил его.
   - Я читал про это, - вступил в разговор Семен.  -  У  меня  даже  книга
есть.
   - Семка очень интересуется этим, - подтвердила Тося.
   - Прошу прощения! Бутылочка. Все в полном ажуре. Я  туда  чистейшей  из
титана. - Гражданин из первого купе,  но  не  тот,  что  уже  приходил,  а
другой, сухощавый, слегка покачивался, но не в такт толчкам вагона. -  Без
обману бутылка.
   - Пришельцы не обманывают, - строго сказал Семен.
   Валерий Михайлович чуть захрипел и снова резко дернул за галстук.
   По проходу ко мне шла  Инга  в  ярко-желтом,  как  солнце,  коротеньком
платье и покачивала распущенными черными волосами.
   - Разрешите пройти, - попросил я и протянул Инге руку. Она  подала  мне
свою. Ладонь и подушечки пальцев у нее были  в  мозолях.  Мне  даже  стало
неловко за свои.
   Не успела официантка взять у нас заказ, как в ресторан шумно  ввалились
Валерий Михайлович и тот пассажир из первого купе. Других свободных  мест,
кроме как возле нас, в ресторане не было, да и с другой стороны к  столику
уже приближалась подвыпившая пара.  Валерий  Михайлович  и  его  знакомый,
которого звали Федором, мигом заняли оба свободных стула.  Мой  сосед  был
слегка возбужден, а Валерий Михайлович,  похоже,  чувствовал  себя  как-то
трудно, задыхался.
   Обед прошел нормально, и мне даже не показалось, что  длился  он  очень
долго, как это было на самом деле. Ну мы, конечно,  ели,  передавали  друг
другу солонку или перечницу и говорили. Я рассказывал о своей работе, Инга
- о стройотряде.
   Не успели мы с Ингой дойти  до  купе,  где  спал  наш  сын,  как  сзади
раздался  шум,  грохот,  послышались  выкрики  и  глухие  удары.  Еще   не
оборачиваясь, я понял, что это драка. Только  драки  не  хватало  в  нашем
вагоне! Я бросился назад, но моя помощь опоздала. Получив от Федора прямой
удар  в  челюсть,  Валерий  Михайлович  с  закрытыми  глазами  и  каким-то
блаженным выражением лица покорно висел на руках Ивана.
   Федор огорченно смотрел на свою поверженную  жертву,  мотал  головой  и
иногда изрекал: "Прошу прощения!" Но, так как он ни к кому персонально  не
обращался, его не прощали.
   На шум прибежали обе проводницы, причем тетя Маша  невыспавшаяся  и  от
этого сильно  не  в  духе.  Она  сразу  начала  выяснять,  как  будто  все
происшедшее не было очевидным и без расспросов.
   Пострадавшего  перетащили  на  полку,  положили  ему  на   лоб   мокрое
полотенце.  Валерий  Михайлович  пришел  в  себя,  но  говорить   что-либо
отказался и все время мечтательно смотрел немигающими глазами  в  потолок,
лишь раз прошептав: "Вика, прости..." Зинаида Павловна немного похлопотала
возле него, но, видя, что никакой особой опасности для жизни нет, оставила
Крестобойникова в покое. Семен и Тося  оживленно  обсуждали  происшествие.
Степан Матвеевич, поманив меня пальцем, прошептал на ухо:
   - Поговорить надо.
   - Сейчас? - спросил я.
   - Ну, можно и через пять минут, и через полчаса. Похоже, что мы  попали
в переделку.
   - Хорошо, я только Инге скажу.
   - Гражданин, - обратилась ко мне тетя Маша. - Это вы были в ресторане?
   - Ну был... А в чем дело?
   - Подпишите показания. Преступник утверждает, что вы сидели  с  ним  за
одним столиком.
   - Да.
   - Он говорит, что для него это очень важно.
   - Ну хорошо. Я полагаю, что это секундное дело.
   Я взял протокол и вот что прочитал.



13

   "Крестобойниковы возвращались из театра, где  смотрели  "Луковое  горе"
Остапенко. Спектакль, по мнению  Валерия  Михайловича,  был  так  себе.  А
Виктория  Ивановна  вообще  считала  его  явной  неудачей  заслуженного  и
одаренного режиссера.
   Перед самым подъездом Крестобойников  решил  пройтись  до  магазинчика,
который  закрывался  через  полчаса.  Виктория  Ивановна   погрозила   ему
пальчиком, но в магазин сходить разрешила, наказав купить  двести  граммов
колбасы на утро, и пошла варить кофе, который они пили и на ночь. Каблучки
ее премиленьких туфель застучали по серым бетонным плитам.
   Валерий Михайлович вошел  в  магазин,  в  котором  уже  почти  не  было
покупателей, купил двести граммов колбасы, попросив  нарезать  ее  тонкими
ломтиками, взял баночку горчицы и не спеша двинулся домой.  Открыв  ключом
дверь, Валерий Михайлович вошел  в  небольшой  коридорчик,  зажег  свет  и
сказал:
   - Вика, возьми у меня...
   Ему никто не ответил.
   Включив в комнате свет, он увидел, что в ней повсюду  разбросаны  вещи,
его и жены. В кресле нахально развалилось  черное  вечернее  платье  жены,
рядом  на  диване,  словно  обнявшись,  лежали  его  костюмы:  венгерский,
бельгийский и фабрики "Большевичка".  На  стульях  висели  его  рубашки  и
ночные сорочки жены. Книжный  шкаф  с  подписными  изданиями  классиков  и
сервант с хрусталем были завешаны  платьями,  кофтами  и  юбками.  Посреди
комнаты, собравшись в кружок, стояли туфли  жены  и  его  собственные.  На
столе были расставлены рюмки, тарелочки из китайского  чайного  сервиза  и
серебряные вилки и ножи.
   "Зачем это? - испуганно подумал он. - Что произошло?"
   - Вика!
   Ему снова никто не ответил, и тогда он окончательно перепугался.  Почти
бегом он влетел в спальню, еще надеясь, что Виктория просто спит. Жены  не
было  и  в  спальне.  Ничего  не  понимая,  Крестобойников  несколько  раз
повернулся на одном месте.
   "Накручивает бигуди", - догадался он и кинулся  в  ванную,  зацепив  по
дороге стул, который с грохотом упал... Ванная тоже была пуста.
   "Вышла к соседям", - подумал он, очень  желая  этого.  Но  даже  беглый
взгляд на обувь, стоявшую в коридоре,  убедил  его,  что  жена  никуда  не
выходила, разве что босиком. И вообще она к соседям заходила очень  редко.
Да и что ей там делать в такое позднее время?
   "Вывалилась с балкона", - мелькнула в его  голове  ужасная  мысль.  Это
было уже совсем ерундой, но он все же вышел на балкон, посмотрел вниз. Тут
уже весь дом был бы на ногах...
   Он снова  вернулся  в  комнату  и  попытался  понять,  почему  все  так
разложено. С какой целью Виктория могла  все  это  вытащить  из  платяного
шкафа? И тут помимо его воли брюки  зашагали  в  спальню.  Он  остановился
перед шкафом, холодея  от  ужаса.  Рукав  рубашки  приподнял  его  руку  и
заставил потянуть на себя дверцу.
   Крестобойников рывком открыл шкаф.  Холодными  немигающими  глазами  на
него в упор смотрела жена.
   "Повесилась!" - молнией мелькнула  в  его  голове  короткая  мысль.  И,
сраженный ею, он глухо вскрикнул, схватился рукой  за  горло,  покачнулся,
упал и потерял сознание.
   ...Проснулся он на диванчике старшей дочери. Часы на  стене  показывали
семь. Пора собираться на работу. Голова  его  была  свежа,  а  тело  полно
бодрости и сил. Он легко приподнялся с постели и сел, свесив ноги на  пол.
Тут его взгляд упал на платяной шкаф,  и  он  вспомнил  вчерашний  кошмар.
Холодные мурашки поползли по его спине, а в желудке затошнило от страха.
   Дверцы шкафа были полуоткрыты,  и  он,  не  вставая  с  диванчика,  мог
видеть, что тот полон вещей, которым там и место. А Виктория?  Нужно  было
встать и отворить вторую дверцу шкафа, но он не мог заставить себя сделать
это. Он сидел, отрезанный от всего мира, отключив органы чувств, ничего не
слыша, не ощущая и не видя, кроме платяного  шкафа.  И  когда  он  наконец
стряхнул с себя оцепенение, то неожиданно  ощутил  запах  свежезаваренного
колумбийского кофе, услышал шипение яичницы на  сковороде  и  голос  своей
жены, негромко напевавшей мелодию последней дежурной песенки.
   Он долго ничего не  мог  сообразить,  пока  в  комнату  не  вошла  сама
Виктория.
   - Ага! Встал уже! - сказала она.
   - Вика, - прошептал он, - что это было вчера... - но  не  договорил  до
конца, не осмелился. Уж очень свежий и цветущий вид был у его жены.
   - Что было вчера? - спросила она грозным голосом, но чувствовалось, что
сегодня она не расположена сердиться. - Вчера было  то,  что  под  утро  я
проснулась и увидела тебя лежащим на полу. Хорошо, что дети  в  пионерском
лагере, - погрозила пальчиком Виктория Ивановна. - Что  бы  они  подумали?
Вставай. Кофе остывает.
   - Я сейчас, - сорвался с места  Валерий  Михайлович  и  начал  поспешно
одеваться.
   За завтраком Виктория Ивановна втянула  мужа  в  разговор  о  вчерашнем
спектакле. У нее была хорошая память, и она умела  убедительно  и  красиво
говорить. Валерий Михайлович старался поддержать разговор.
   Виктория Ивановна очень любила говорить о  театре,  кино  и  концертах.
Они, кстати, очень часто  ходили  на  различные  концерты  в  четырнадцать
местных театров. И вкусы у них совпадали, правда, у Виктории Ивановны вкус
был  немного  тоньше.  И  то,  что  нравилось  ей,  нравилось  и   Валерию
Михайловичу. У них и вообще-то споров почти не бывало.
   Вот и сегодня Валерий Михайлович на лету схватывал мысль своей  жены  о
вчерашнем  спектакле  и  добавлял  несколько   фраз.   Виктория   Ивановна
соглашалась с ним. Вчерашний поступок, после которого он не смог добраться
до постели, она ему простила. Господи, ну чего не бывает с мужчинами!  Тем
более что Валерий Михайлович позволял себе крепко выпить лишь  иногда.  Он
даже в компаниях умудрялся оставаться почти трезвым.
   Перед уходом на работу Валерий Михайлович обнял  Викторию  Ивановну,  и
ему почему-то  пришла  в  голову  мысль,  что  это  его  черный  пиджак  с
удовольствием обнимает бежевое платье жены. Мысль была дикая, но почему-то
не выходила из головы, пока он шел на работу..."



14

   На этом рукопись обрывалась. У меня возникли  такие  мысли:  во-первых,
это не объяснительный документ, ничего такого, что проливало  бы  свет  на
причину драки; во-вторых, за те несколько минут, что Федор провел  в  купе
проводниц,  совершенно  немыслимо  было  исписать  такую   пачку   листов;
в-третьих, прочитать этот рассказ в вагоне-ресторане,  будь  да  -  же  он
написан заранее, Валерий Михайлович тоже не успел бы. Я все так  и  сказал
Федору.
   - Видите ли, Артемий. - Он уже откуда-то знал мое имя.  -  Я  писатель.
Нет, нет,  нет,  я  понимаю,  что  внешним  своим  поведением  позорю  эту
безупречную организацию и всеми уважаемых ее членов. Я даже  не  стремлюсь
попасть в Союз писателей. Ну, или, вернее, еще не стремился.  Так  вот.  Я
пишу рассказы, рассылая их в газеты и журналы. И еще не было случая, чтобы
рукописи где-то затерялись. Все они честно возвращаются ко мне  назад.  Их
никто не печатает, более того, их никто, я полагаю, и не читает. Я слишком
отрываюсь от жизни.
   Мне нужно было идти, а он все крутил вокруг да около. Лицо мое выражало
явное нетерпение. И это на него подействовало.
   - Понимаю, - сказал он. - Это происходит со  всеми,  кто  заговорит  со
мной. Я написал рассказ о некоем Валерии  Михайловиче  Крестобойникове.  И
вдруг здесь, в поезде, встречаю своего героя! Очень  симпатичный  человек.
Он и в рассказе мне симпатичен, это ведь чувствуется? У него  неприятности
с вещами. А у кого их нет? Я  пытаюсь,  чем  могу,  помочь.  С  галстуком,
правда, мы не справились. А потом даю ему почитать свое  произведение.  Он
бросает лишь беглый взгляд на две-три страницы, кричит: "Всех вас надо  на
трудовое  перевоспитание!  Подлец!"  -  и  бьет  меня  смертным  боем.   Я
увертываюсь, бегу, но ноги уже не те, что были в молодости. Во  всем  теле
усталость,  в  глазах  круги.  Поворачиваюсь,  чтобы  попросить  прощения,
вытягиваю вперед в мольбе руки, он натыкается на одну из них и падает. Что
вы на это скажете?
   - Отпустите его, - попросил я проводниц. - Он совершенно  безопасен.  А
так вам его придется караулить. Одно беспокойство.
   - Хм... Вы его на поруки берете, что ли? - спросила тетя Маша.
   - Беру, - твердо сказал я. - Беру  на  поруки.  Весь  коллектив  вагона
берет его на поруки.
   В первом купе соседи Федора крепко  спали.  Я  подтолкнул  писателя  на
верхнюю полку, снял с него грязные ботинки и сложил руки на груди.
   Уже чуть более суток осталось. А там... Я плохо представлял, что  будет
дальше.  Как-то  смутно  в  голове  маячила  встреча  с  тещей  и  тестем,
объяснение с ними, слезы радости и всепрощение.
   По коридору шел гражданин с красной повязкой на  рукаве  и  в  какой-то
форменной фуражке. Он периодически выкрикивал:
   -  Голубчиков  есть?  Голубчикову  срочная  телеграмма!   Место   возле
восемнадцатого... Голубчиков здесь не проживает? Кто Голубчиков?
   В нашем купе ему что-то объяснили, и он пошел дальше, на всякий  случай
все же вопрошая: "Голубчиков есть? Срочная  телеграмма  Голубчикову!"  Моя
фамилия, слава богу, была Мальцев. Это уж я знал точно. Не найдя  адресата
в нашем вагоне, гражданин направился в следующий, шагая  походкой  моряка,
привыкшего и к  килевой  и  к  бортовой  качке.  А  вагон  что-то  здорово
разболтало.
   Я вышел в тамбур. Степан Матвеевич и Иван стояли у окна, выходящего  на
север. Лица у них были непроницаемы. Я достал пачку. В ней осталось  всего
две сигареты. Я взял одну. И тут же за  другой  протянулась  рука  Степана
Матвеевича.
   - Понимаете, -  сказал  он,  -  я  никогда  раньше  не  курил  в  нашей
реальности. Не тянуло даже.
   Его фраза прозвучала как тревожный  колокол  пожарного  набата.  Но  мы
закурили спокойно.
   Дым от сигарет  уносило  куда-то  в  невидимые  щели.  Рубашка  у  меня
прилипла к спине. В ушах все грохотало и повизгивало.
   - Ну и к чему вы пришли? - спросил  я,  так  как  молчание  становилось
слишком уж тягостным.
   - Окончательно еще ни к чему, - ответил Граммовесов.
   - Степан Матвеевич предполагает, - начал Иван, - что наш поезд попал  в
другую реальность. Необъяснимо, но факты вроде бы за это.
   - Степан Матвеевич! - невольно вырвалось у меня.
   - Не стоит пока волноваться, - слишком уж спокойно сказал он.  -  Есть,
конечно, некоторые странности...
   - Например? - спросил я.
   - Например, за время, прошедшее после полуночи, на земном  шаре  должны
были произвести три запуска в прошлое, а со мной ничего не произошло.
   - Отменили, - предположил я.
   - Маловероятно.
   - Но ведь может же быть, что у вас эта страшная  способность  исчезла?!
Что-то изменилось в вас, на Земле или в космосе, какой-нибудь сдвиг полей?
   - Какой еще сдвиг полей! - посмотрел  на  меня  как  на  идиота  Степан
Матвеевич. - Давайте  считать.  Вас  не  удивляет  скопление  странностей?
Пришелец с планеты Ыбрыгым - раз. Появление у вас сына... Стойте,  стойте!
Я сначала перечислю, а потом уж возражайте. Значит, появление у вас сына -
два. Бутылка, в которую наливают обыкновенную воду,  а  выливают  кто  что
хочет - три.
   - Ничейная смерть в шахматах, - подсказал Иван.
   - А это еще что такое? А-а... Ничейная  смерть  в  шахматах  -  четыре.
М-м... Что же еще?
   У него явно застопорило. Так ему и надо, даже позлорадствовал я. Нечего
вполне обычные вещи выдавать за чудо  или  фантастику!  Ишь,  сын  у  меня
появился!
   - Что еще? - спросил я уже ехидно. - Вы еще  забыли  старушку,  которая
тащила два чемодана и рюкзак, в  то  время  как  два  молодых  и  здоровых
человека с трудом справились даже с одним чемоданом.  Подумайте,  разве  в
нашей реальности такое может произойти?
   Они еще размышляли, смеюсь я над ними или нет. А я вдруг  вспомнил  про
бабусин чемодан, который она оставила под нижней полкой. А на  полке  этой
сейчас сидит Тося. Надо же! Совсем из  головы  выскочило.  Рассказать  им?
Пусть решают, что с ним делать. Может, начальнику поезда передать? А вдруг
там бомба? Ведь такой тяжелый! Фу ты, черт! До каких мыслей можно дойти от
этой жары.
   Вагон рвануло в сторону, так что я, ни за что не державшийся, отлетел к
противоположному окну. Даже дверь резко, со  стуком  распахнулась.  Низко,
чуть ли не у самого пола держа корзинку, в тамбур вошел официант.
   - Граждане! Кому жареной колбасы? Покупайте жареную колбасу!
   - Спасибо, - сколь можно убедительнее сказал Степан Матвеевич, - нам не
хочется жареной колбасы.
   - А щи продаются только престарелым, инвалидам и детям  до  семилетнего
возраста! - возвестил официант.
   - Мы не в претензии. Пусть покупают, пусть кушают.
   - Взрослые пассажиры могут сами пройти в ресторан.