ные  суденышки
придется переделать в плавучие санатории для легочных больных или  послать
их к неграм в Африку! За два часа по телефону  и  телеграфу  организовался
"Антитуннельный трест", составивший интерпелляцию  к  правительствам  ряда
стран.
   Из  Нью-Йорка  возбуждение   распространилось   на   Чикаго,   Буффало,
Питтсбург, Сент-Луис, Сан-Франциско, в то время как  в  Европе  туннельная
лихорадка начинала охватывать Лондон, Париж, Берлин.
   Нью-Йорк сверкал и пылал в лучах полуденного солнца, а когда люди опять
решились выйти на улицу, со всех углов смотрели на них  огромные  плакаты:
"Сто тысяч рабочих!"
   Наконец  стало  известно  и  местонахождение   синдиката:   Бродвей   -
Уолл-стрит.  Здесь  стоял  ослепительно  белый  незаконченный   небоскреб,
тридцать два этажа которого еще кишели рабочими.
   Через полчаса после того, как Нью-Йорк  был  наводнен  этими  огромными
плакатами, толпы искателей работы уже собрались на  забрызганных  известью
досках, покрывавших  гранитные  ступени  здания  синдиката,  и  вся  армия
безработных, в любое время составлявшая около пятидесяти тысяч человек, по
сотне улиц двигалась к Даунтауну. В первом этаже, где еще стояли лестницы,
козлы и ведра с краской,  явившихся  встречали  агенты  Аллана,  холодные,
опытные люди с быстрым взглядом работорговцев. Сквозь  одежду  видели  они
скелет человека,  его  мускулы  и  жилы.  По  плечам,  по  сгибу  рук  они
определяли силу.  Нарочитая  поза,  грим,  крашеные  волосы  не  могли  их
обмануть. Седых и слабых, тех, чьи  силы  уже  высосал  убийственный  труд
Нью-Йорка,  они  отсылали  прочь.  И  если  кто-нибудь  из  сотен   людей,
представших перед ними за несколько часов, пытался явиться  вторично,  его
награждали таким взором, что у него мороз  шел  по  коже,  а  затем  агент
окончательно переставал замечать его.



9

   Еще в тот же день на всех пяти станциях  на  французском,  испанском  и
американском побережье, на Бермудских островах и  на  Сан-Жоржи  (Азорские
острова) появились отряды каких-то  людей.  Они  приезжали  в  повозках  и
наемных автомобилях, которые медленно нащупывали путь,  вязли  в  болотах,
вперевалку  ползли  по  дюнам.  В  определенном  месте,  ровно  ничем   не
отличавшемся от  окружающего  пейзажа,  они  слезали,  вынимали  нивелиры,
съемочные  инструменты,  связки  вех  и  приступали  к  работе.  Спокойно,
сосредоточенно они визировали, измеряли, вычисляли, словно дело шло просто
о разбивке сада. Капли пота выступали у них на лбу. Они  ставили  вехи  на
куске земли, расположенном под точно высчитанным углом к морю и  уходившем
далеко в глубь суши. Вскоре они работали повсюду.
   В степи появилось  несколько  повозок,  нагруженных  балками,  досками,
кровельным толем и различными орудиями. Казалось, они попали сюда случайно
и не имели никакого отношения к геодезистам  и  инженерам,  совершенно  не
обращавшим на них внимания.  Повозки  останавливались,  балки  и  доски  с
треском падали  на  землю.  В  знойных  лучах  солнца  засверкали  лопаты,
завизжали пилы, застучали удары молотков.
   Подъехал,  подпрыгивая  на  ухабах,  автомобиль;  из  него,   крича   и
жестикулируя, вышел мужчина. Он схватил под мышку связку вех и  зашагал  к
землемерам. Этот узкоплечий светловолосый  человек  был  Хобби,  начальник
американской станции.
   Хобби закричал "алло!", смеясь, обтер платком лицо - он прямо обливался
потом - и сообщил во всеуслышание:
   - Через час прибудет повар! Уильсон как бешеный орудует в  Томс-Ривере.
- И, сунув два пальца в рот, он свистнул.
   Подошли четыре человека с вехами на плечах.
   - Вот эти господа  покажут  вам,  chaps  [ребята  (англ.)],  что  нужно
делать.
   И Хобби вернулся к повозкам. Он бегал туда и сюда среди сваленной груды
леса.
   Потом он умчался в своем автомобиле, чтобы присмотреть  за  рабочими  в
Лэкхерсте, тянувшими временную телефонную линию. Он орал, ругался  и  ехал
все дальше вдоль полотна железной дороги Лэкхерст - Лэквуд,  прорезывавшей
земли синдиката. На путях посреди пастбища, где  паслись  коровы  и  быки,
остановился пыхтящий товарный поезд  с  двумя  паровозами  и  пятьюдесятью
вагонами. За ним пришел поезд с пятьюстами рабочих. Было пять  часов.  Эти
пятьсот рабочих были завербованы к двум часам  дня  и  в  три  выехали  из
Хобокена. Все они были веселы и довольны тем, что могли  покинуть  знойный
Нью-Йорк и найти себе работу на свежем воздухе.
   Они набросились на эти  пятьдесят  вагонов  и  начали  сгружать  доски,
волнистое  железо,  толь,  брезент,  кухонные  очаги,  съестные   припасы,
палатки, ящики, мешки, тюки. Хобби чувствовал  себя  отлично.  Он  кричал,
свистел, с ловкостью обезьяны карабкался  через  вагоны  и  кучи  досок  и
громко распоряжался. Час спустя походные кухни были установлены, и  повара
принялись за дело. Двести рабочих занялись спешной постройкой бараков  для
ночлега, в то время как остальные продолжали выгрузку.
   Когда стемнело, Хобби посоветовал  своим  "boys"  [мальчишкам  (англ.)]
помолиться и устроиться на покой кто как может.
   Он вернулся к  землемерам  и  инженерам  и  по  телефону  рапортовал  в
Нью-Йорк.
   Потом он вместе с инженерами спустился к дюнам выкупаться.  Вернувшись,
они одетые бросились на дощатый пол  барака  и  тотчас  заснули,  чтобы  с
рассветом возобновить работу.
   В четыре часа утра  прибыло  сто  вагонов  строительных  материалов,  в
половине пятого - тысяча рабочих, проведших ночь в  поезде  и  выглядевших
голодными и усталыми.  Походные  кухни  работали  вовсю  с  раннего  утра,
пекарни не отставали от них.
   Хобби был уже на месте. Он любил работу и, хотя  спал  всего  несколько
часов, был в прекрасном настроении, чем сразу расположил к себе всю  армию
рабочих. Он обзавелся серой верховой кобылкой, на которой неутомимо скакал
целый день.
   У железнодорожного полотна выросли  целые  горы  материалов.  В  восемь
часов  пришел  поезд  из  двадцати  вагонов,  груженных  только   шпалами,
рельсами, вагонетками и  двумя  паровозиками  для  узкоколейки.  В  девять
пришел второй поезд. Он привез целый  батальон  инженеров  и  техников,  и
Хобби бросил тысячу человек  на  постройку  узкоколейной  дороги,  которая
должна была вести к отстоявшему на три километра месту стройки.
   Вечером прибыл поезд с двумя тысячами  походных  кроватей  и  одеялами.
Хобби бушевал у телефона и требовал  еще  рабочих.  Аллан  обещал  ему  на
следующий день две тысячи человек.
   И  действительно,  утром,  едва  забрезжил  свет,  прибыли  две  тысячи
человек. А за ними потянулись  бесконечные  поезда  с  материалами.  Хобби
ругался на чем  свет  стоит:  Аллан  буквально  топил  его!  Но  потом  он
покорился своей судьбе: он узнал _темп Аллана_, адский темп Америки,  темп
всей эпохи, напряженный до неистовства! И это импонировало Хобби, хотя  от
такого темпа захватывало дух и нужно было удесятерять усилия.
   На третий день временная железная  дорога,  по  которой  едва-едва  мог
пройти, не перевернувшись, поезд, достигла места стройки, и к вечеру  того
же дня в лагере раздался свисток маленького паровоза, встреченный  громким
"ура". Паровозик тащил за собой бесконечный  хвост  вагонеток  с  досками,
бревнами  и  волнистым  железом,  и  две  тысячи  рабочих  с  лихорадочной
поспешностью принялись возводить бараки, походные кухни, сараи.  Но  ночью
поднялась буря, которая смела весь созданный Хобби город.
   На эту шутку Хобби ответил лишь крепкой, забористой бранью. Он попросил
у Аллана сутки отсрочки, но Аллан не обратил на это ни малейшего  внимания
и продолжал посылать материалы, поезд за поездом, так что  у  Хобби  прямо
темнело в глазах.
   В этот день, в семь часов вечера, Аллан в сопровождении Мод сам  явился
в автомобиле  на  место  работ.  Аллан  объехал  весь  участок,  громил  и
разносил, обозвал всех лодырями и заявил, что  синдикат  требует  за  свои
деньги самой напряженной работы. Он  уехал,  оставив  за  собой  атмосферу
удивления и почтения.
   Хобби не принадлежал к тем, кто быстро падает духом. Он решил выдержать
пятнадцатилетнюю бешеную гонку и теперь  вертелся  как  бес.  Темп  Аллана
увлек  его!  Один  отряд  рабочих  сооружал  железнодорожную  насыпь   для
регулярного сообщения с Лэквудом; ржаво-красное облако пыли  отмечало  его
путь. Другой отряд кидался на прибывавшие товарные поезда и с  неимоверной
быстротой  выгружал  и  складывал  в   порядке   шпалы,   рельсы,   столбы
электропроводки, машины. Третий -  рыл  землю  вокруг  "шахты",  четвертый
сколачивал бараки. Всеми отрядами командовали инженеры, -  их  можно  было
узнать только по беспрерывным окрикам и взволнованным жестам, которыми они
подгоняли рабочих.
   Хобби на своей серой лошадке был вездесущ. Рабочие называли его  "Jolly
[веселый (англ.)] Хобби", подобно тому как Аллана они окрестили "Маком", а
Гарримана, главного инженера, мрачного мужчину с бычьей  шеей,  всю  жизнь
проведшего на крупных строительствах всех  материков,  -  попросту  "Bull"
[бык (англ.)].
   Среди этих толп людей землемеры  со  своими  инструментами  расхаживали
так, как будто вся эта сутолока нисколько их не касалась, и  усеивали  всю
степь разноцветными колышками и вехами.
   Через три дня после первого удара заступом Туннельный город представлял
собой привал рудокопов, несколько позже - походный лагерь, а через  неделю
- грандиозный барачный город, с  бойнями,  молочными  фермами,  пекарнями,
рынками, барами, почтой, телеграфом, больницей и кладбищем, -  город,  где
устроились на временное житье двадцать тысяч человек. В  стороне  от  него
уже красовалась целая улица законченных зданий, эдисоновских патентованных
домов, которые отливались в формы на месте  и  устанавливались  в  течение
двух дней. Город был покрыт толстым слоем пыли, отчего  он  казался  почти
белым. Редкие клочья поросли и кусты обратились в  цементные  кучи.  Улицы
были завалены железнодорожными рельсами, а плоские  бараки  утопали  среди
леса столбов и проводов.
   Неделю спустя в барачный город явился черный, пыхтящий и воющий демон -
огромный  американский  товарный  паровоз  на  высоких  красных   колесах,
тащивший бесконечный ряд вагонов. Он стоял, пыхтя, среди разбросанных  щеп
и мусора, выпускал к яркому солнцу высокое черное облако дыма  и  озирался
вокруг. Все смотрели на него, восторженно кричали  и  ликовали:  это  была
_Америка_, явившаяся в Туннельный город!
   На следующий день прибыл целый отряд паровозов,  а  еще  неделю  спустя
полчища черных пыхтящих демонов сотрясали воздух, насыщая его  испарениями
своих тел, огромных, как туловища ихтиозавров, и выпускали пар  и  дым  из
пасти и ноздрей. Казалось, барачный город весь расплывается в дыму. Подчас
дым  был  настолько  густ,   что   в   померкшей   атмосфере   происходили
электрические разряды, и даже в самый ясный день  над  Туннельным  городом
прокатывался гром. Город неистовствовал, кричал, свистел, стрелял, звенел.
   Из центра этого бушующего, дымящего, белого, заваленного мусором города
днем и ночью подымался  чудовищный  столб  пыли.  Он  образовывал  облако,
подобное тем, какие бывают  при  вулканических  извержениях.  Этот  столб,
придавленный верхними слоями атмосферы,  имел  форму  гриба,  и  воздушные
течения отрывали от него облачные клочья.
   Картина зависела от ветра. Пассажиры пароходов наблюдали  эту  пыль  на
море в виде раскинувшегося на много километров известково-белого плавучего
острова; а иногда туннельная пыль сеялась над Нью-Йорком мелким  пепельным
дождем.
   Строительная площадка раскинулась на четыреста метров  в  ширину  и  на
пять  километров  в  глубь  степи.  Ее  разрабатывали  террасами,  которые
спускались все ниже и ниже. У  входа  в  штольни  туннеля  подошва  террас
должна была залегать на двести метров ниже уровня моря.
   Сегодня - песчаная степь с целой  армией  разноцветных  вех,  завтра  -
песчаное русло, послезавтра  -  карьер  для  добычи  гравия,  каменоломня,
огромный котел конгломератов, песчаника, глины и  известняка  и,  наконец,
ущелье,  в  котором,  казалось,  кишели  черви.  Это  были  люди,   сверху
казавшиеся крохотными, белые и серые от  пыли,  с  посеревшими  лицами,  с
пылью в волосах и на ресницах и месивом каменной  пыли  во  рту.  Двадцать
тысяч человек кидались день и ночь в этот котлован.
   Как дробные отблески озера, сверкали внизу кирки и  лопаты.  Сигнальный
рожок - и столб пыли взлетает, крутясь. Каменный колосс  клонится  вперед,
рушится,  распадается  на  куски,  и  клубки  людей  бросаются  в   облако
вздымающейся пыли. Кряхтят и вопят экскаваторы, непрерывно визжат и гремят
транспортеры, вращаются подъемные  краны,  подвесные  вагонетки  жужжат  в
воздухе, и насосы по толстым трубам день и ночь выбрасывают наверх  потоки
грязной воды.
   Полчища крошечных паровозиков шмыгают  под  экскаваторами,  пробираются
среди обломков и куч песка. Но, едва  выбравшись  на  простор  и  став  на
надежные рельсы, они с диким свистом и яростным колокольным звоном несутся
меж бараков к тем пунктам строительной площадки, где нужны песок и камень.
Сюда поезда привезли горы  мешков  цемента,  и  толпы  рабочих  воздвигают
большие казармы, которые к зиме должны быть  под  крышей,  чтобы  приютить
сорок тысяч человек.
   А в пяти километрах от "шахты",  где  трасса  полого  начинает  уходить
вниз, в облаке масляных брызг, жара и чада стоят  на  новехоньких  рельсах
четыре мрачные машины - ждут и дымят.
   Перед их колесами сверкают кирки и лопаты. Обливающиеся  потом  рабочие
роют землю и заполняют выемку кусками камня  и  щебнем,  которые  с  шумом
сыплются под откос из саморазгружающихся вагонеток.  На  это  ложе  кладут
шпалы, еще липкие от смолы, а  уложив  лесенку  шпал,  прикрепляют  к  ним
рельсы. Каждый раз, когда уложены пятьдесят метров рельсов, четыре  черные
машины начинают пыхтеть и шипеть. Они двигают своими  стальными  рычагами:
три, четыре взмаха - и вот они уж опять дошли до сверкающих кирок и лопат.
   Так с каждым  днем  четыре  черных  чудовища  продвигаются  все  дальше
вперед. Приходит день, когда они стоят уже  среди  высоких  гор  щебня,  и
приходит другой день, когда они стоят уже глубоко под террасами, в  желобе
с  крутыми  бетонными  стенами,  и  взирают  своими  глазами  циклопов  на
скалистую стену, где в тридцати шагах друг от друга  пробиты  две  большие
арки - устье туннеля.




ЧАСТЬ ВТОРАЯ


1

   Во Франции, в Финистерре  и  на  океанских  станциях,  так  же,  как  в
Туннельном  городе  на  американском  берегу,   люди,   обливаясь   потом,
вгрызались в  землю.  День  и  ночь  в  этих  пяти  пунктах  земного  шара
вздымались гигантские  столбы  дыма  и  пыли.  Стотысячная  армия  рабочих
вербовалась  из  американцев,  французов,  англичан,  немцев,  итальянцев,
испанцев, португальцев, мулатов, негров, китайцев. Здесь  царило  смешение
всех  языков.  Отряды  инженеров  сперва  большей   частью   состояли   из
американцев, англичан, французов  и  немцев.  Но  вскоре  стало  стекаться
множество добровольцев, получивших техническое образование в высших школах
всего мира, -  японцы,  китайцы,  скандинавы,  русские,  поляки,  испанцы,
итальянцы.
   В различных точках французского, испанского и американского  побережья,
Бермудских и Азорских  островов  появились  инженеры  Аллана  с  полчищами
рабочих и начали рыть землю, как и в  главных  пунктах  строительства.  Их
задачей было сооружение электростанции - "Ниагары" Аллана, энергия которой
нужна была ему для приведения в движение поездов между Америкой и Европой,
для освещения  и  вентиляции  огромных  штолен.  Усовершенствовав  систему
немцев Шлика и Липмана, Аллан приступил к сооружению  огромных  вместилищ,
куда во время прилива текла морская вода, чтобы с грохотом низвергнуться в
расположенные ниже  бассейны  и  своим  стремительным  падением  заставить
вращаться турбины, рождающие в динамо ток, а при отливе снова вернуться  в
море.
   Металлургические и  прокатные  заводы  Пенсильвании,  Огайо,  Оклахомы,
Кентукки,  Колорадо,  Нортумберленда,  Дарема,  Южного   Уэльса,   Швеции,
Вестфалии, Лотарингии, Бельгии, Франции вносили в  книги  огромные  заказы
Аллана, Угольные копи усиливали добычу, чтобы покрыть возросший  спрос  на
топливо для транспорта и доменных печей. Медь,  сталь,  цемент  неслыханно
повысились в цене. Большие  машиностроительные  заводы  Америки  и  Европы
работали с ночной сменой. В Швеции,  России,  Венгрии  и  Канаде  вырубали
леса.
   Целый флот грузовых пароходов и парусных судов беспрерывно сновал между
Францией, Англией, Германией, Португалией, Италией и Азорскими  островами,
между Америкой и Бермудскими островами, доставляя материалы и рабочую силу
на места стройки.
   Авторитетнейшие ученые (преимущественно немцы и  французы)  плавали  на
четырех пароходах синдиката, проверяя на  тридцатимильной  ширине  глубины
над   кривой   туннеля,   спроектированной    на    основании    известных
океанографических измерений.
   Со всех станций, рабочих  поселков,  пароходов,  из  всех  промышленных
центров день и ночь сходились нити к дому Туннельного синдиката,  на  углу
Бродвея и Уолл-стрит, и отсюда - в одни-единственные руки, в руки Аллана.
   За несколько недель напряженнейшей работы Аллан привел громадную машину
в движение. Созданное им предприятие охватило весь мир. Его имя,  еще  так
недавно никому не ведомое, сверкало над человечеством как метеор.
   Тысячи газет интересовались им, и через  некоторое  время  не  было  ни
одного  читателя,  который  не  знал  бы  биографии  Аллана  во  всех   ее
подробностях.
   Эту  биографию  никак  нельзя  было  назвать  обыденной.  С  десяти  до
тринадцати лет Аллан принадлежал к  армии  безвестных  миллионов,  которые
проводят жизнь под землей и о которых никто не думает.
   Он родился в западном угольном районе, и первое,  что  запечатлелось  в
его памяти, был огонь. Ночью языки пламени поднимались там и сям  к  небу,
словно пылающие головы огромных чудищ,  старавшихся  напугать  его.  Огонь
вырывался горой из высившихся напротив печей, и озаренные пламенем люди со
всех сторон направляли на него водяные  струи,  пока  все  не  исчезало  в
большом белом облаке пара.
   Воздух был  наполнен  дымом  и  чадом,  шумом  фабричных  гудков;  сажа
сыпалась дождем, а ночью иногда все небо полыхало как зарево.
   Люди всегда ходили кучками  по  улицам  между  закопченными  кирпичными
домами. Приходили кучками, кучками уходили. Лица их были черны, и даже  по
воскресеньям глаза  были  полны  угольной  пыли.  Во  всех  их  разговорах
постоянно повторялись одни и те же слова: "Дядя Том".
   Отец и Фред, брат Мака, работали, как и все кругом, в шахте "Дядя Том".
Улица, где жил Мак, почти всегда была покрыта  черной,  блестящей  грязью.
Рядом протекал мелкий  ручеек.  Чахлая  травка  на  его  берегах  была  не
зеленой, а черной. Ручей был грязный, и  обычно  по  нему  плыли  радужные
жирные пятна. Сейчас же за ручьем тянулись длинные ряды коксовых печей,  а
за ними возвышались черные  железные  и  деревянные  помосты,  по  которым
беспрерывно катились маленькие вагонетки. Больше всего  Мака  интересовало
огромное,  настоящее  колесо,  висевшее  в  воздухе.  Это  колесо   иногда
останавливалось  на  мгновение,  потом  снова  начинало   "жужжать".   Оно
вращалось с такой быстротой, что спицы нельзя было различить. И вдруг  они
опять становились заметны, колесо в воздухе  вращалось  медленнее,  колесо
останавливалось! А потом сызнова начинало "жужжать".
   На пятом году жизни Мака Фред и другие мальчики-коногоны посвятили  его
в тайну того, как без всякого основного капитала  добывать  деньги.  Можно
было продавать цветы, открывать дверцы автомобилей,  поднимать  оброненные
трости, отыскивать и приводить автомобили, собирать  в  трамвае  газеты  и
пускать их вновь в продажу. Мак  ревностно  принялся  за  работу  в  Сити.
Каждый  цент  он  отдав