да, которое вызвало
в ней ее поведение.
   Аллан поручил Лайону в три четверти восьмого "выкинуть его из конторы".
Точно! Около восьми часов он забежал в магазин, накупил груду подарков для
Эдит и несколько вещей для Мод, не особенно  тщательно  выбирая,  так  как
ничего не смыслил в этих делах.
   "Мод права", - думал  Аллан,  в  то  время  как  автомобиль  мчался  по
шестимильной, прямой как стрела, улице Лексингтона. Он ломал  себе  голову
над тем, как ему устроиться в будущем, чтобы  можно  было  больше  времени
посвящать семье. Но ни к какому решению он не пришел. Все дело было в том,
что количество работы с каждым днем возрастало, а не убывало.
   "Что же мне делать? Если бы я мог кем-нибудь заменить  Шлоссера,  -  он
так беспомощен!"
   Мак вспомнил, что у него  в  кармане  лежит  несколько  спешных  писем,
перечел и подписал  их.  У  Гарлем-Ривера  он  покончил  с  этим  и  велел
остановить  автомобиль,  чтобы  опустить  письма.  Было   двадцать   минут
девятого.
   - Сверни на Бостонскую дорогу, Энди, let her  rip  [дай  хорошего  ходу
(англ.)], но не сбей никого!
   И Энди помчался по Бостонской дороге так,  что  прохожие  шарахались  в
сторону, а конный полицейский галопом бросился им  вдогонку.  Мак  положил
ноги на противоположное сиденье, зажег сигару и, утомленный, закрыл глаза.
Он  уже  засыпал,  когда  автомобиль  сразу  остановился.  Весь  дом   был
празднично освещен.
   Мод, как ребенок, сбежала с лестницы и бросилась Маку на  шею.  Еще  из
палисадника она закричала:
   - О, какая я дура, Мак!
   Ее не смущало, что шофер слышит ее.
   Да, теперь она вооружится терпением и никогда не будет жаловаться.
   - Клянусь тебе в этом, Мак!



6

   Мод сдержала слово, но это далось ей нелегко.
   Она больше не жаловалась, если Мак не приезжал в  воскресный  день  или
если он привозил с собой столько работы,  что  едва  мог  уделить  минутку
жене. Мак взял на себя сверхчеловеческий труд, - она это понимала, - труд,
какого не выдержал бы никто на его месте. От нее зависело не взваливать на
его плечи лишней обузы. Напротив, она должна была стремиться к тому, чтобы
дать ему возможность вполне насладиться коротким досугом.
   Она была весела и беззаботна, когда он приезжал, и  ничем  не  выдавала
тоску, томившую ее в его отсутствие. И  странно  -  он,  Мак,  никогда  не
спрашивал об этом, ему и в голову не приходило, что она страдает.
   Настало лето. Пришла осень,  в  бронкском  парке  пожелтели  листья,  и
деревья перед домом сбрасывали свой зеленый убор, не ожидая  вмешательства
ветра.
   Мак спросил Мод, не хочет ли она  переехать  в  Туннельный  город.  Она
скрыла свое удивление. Ему, пояснил он, придется раза два в неделю  бывать
там, и он намерен устраивать по воскресным утрам нечто в  роде  аудиенций,
когда всякий, инженер или рабочий, мог бы высказывать ему свои пожелания и
жалобы.
   - Если хочешь, Мак...
   - Мне кажется, что так будет лучше всего, Мод! Вообще я собираюсь,  как
только представиться возможность, перевести всю свою контору в  Туннельный
город. Боюсь, впрочем, что тебе покажется там скучно.
   - Хуже, чем в Бронксе, не будет, Мак! - с улыбкой ответила Мод.
   Переезд должен был состояться весной. Но, готовясь к  нему,  Мод  часто
задумывалась: "Что я буду делать в этой цементной пустыне?.."
   Необходимо было взяться за какое-нибудь дело, которое захватило бы ее и
прогнало бы глупые мысли и мечты.
   Наконец в голову Мод пришла чудесная мысль, и она ревностно взялась  за
ее осуществление. Эта мысль оживила ее, она  повеселела  и  улыбалась  так
таинственно, что даже Маку это бросилось в глаза.
   Мод некоторое время наслаждалась любопытством Мака, но не сумела  долго
хранить свою тайну. Дело в том, сказала она, что ей необходимо  чем-нибудь
заняться, необходимо найти себе настоящую работу, и такую,  чтобы  это  не
было пустой игрой. И вот ей пришла в голову  мысль  работать  в  госпитале
Туннельного города.
   -  Не  вздумай  смеяться  надо  мной,  Мак!  Это  совершенно  серьезное
намерение.
   Она, впрочем, уже начала слушать курс лекций, пояснила Мод,  в  детской
клинике доктора Вассермана.
   Мак задумался.
   - Ты в самом деле уже слушаешь лекции, Мод? - недоверчиво спросил он.
   - Да, Мак, вот уже месяц, как я их посещаю. Когда весной я переберусь в
Туннельный город, у меня будет определенное занятие. Без этого я не могу.
   Мак был смущен, стал задумчив  и  серьезен.  Он  изумленно  моргал,  не
находя слов. Мод потешалась над ним.
   - Может быть, это и неплохо,  если  ты  чем-нибудь  займешься,  Мод!  -
задумчиво сказал он, кивая и растягивая слова. - Но  почему  непременно  в
госпитале?..
   Вдруг он весело рассмеялся. Он представил себе  свою  маленькую  Мод  в
костюме сестры милосердия.
   - Ты что же, потребуешь большой оклад?
   Мод была недовольна его шутливым тоном.  Мак  принял  ее  намерение  за
каприз, за шутку, он не верил в ее выдержку. Он  совсем  не  понимал,  что
работа стала для нее потребностью. Мод оскорбляло это нежелание понять ее.
   "Раньше такое отношение нисколько не огорчало меня, - подумала  она  на
другой день. - Очевидно, я изменилась". И Мод, терзавшаяся  днем  и  ночью
потерей веры в свое счастье, пришла к заключению,  что  женщина  не  может
удовлетворяться только любовью и поклонением.
   Вечером Мод осталась  одна,  шел  приятный,  освежающий  дождь,  и  она
взялась за свой журнал.
   Она записала несколько фраз маленькой Эдит, явно свидетельствовавших  о
наивной жестокости и детском  эгоизме  ее  обожаемой  дочурки.  "Качества,
свойственные всем детям",  -  не  забыла  прибавить  Мод.  Она  продолжала
развивать эту мысль и написала: "Мне думается, что только  матери  и  жены
бывают действительно самоотверженны. Дети и мужчины лишены этого качества.
Мужчины отличаются от детей лишь в  одном:  они  легко  жертвуют  мелкими,
внешними, я сказала бы - несущественными вещами.  Но  от  своих  глубоких,
затаенных желаний и стремлений они  никогда  не  откажутся  ради  любимого
человека. Мак - мужчина и эгоист, как все мужчины. Несмотря на свою любовь
к нему, я не могу избавить его от этого упрека".
   Убедившись в том, что Эдит спит, Мод накинула шаль и вышла на  веранду.
Тут она села в плетеное кресло и стала прислушиваться  к  шуму  дождя.  На
юго-западе тускло пламенело зарево: Нью-Йорк.
   Собираясь уйти в спальню,  она  бросила  взор  на  раскрытую  книгу  на
письменном столе. Она прочла свою запись, мудростью которой в глубине души
немного гордилась. Но теперь она недовольно покачала головой и  приписала:
"Пишу час  спустя,  послушав,  как  шумит  дождь.  Не  бросаю  ли  я  Маку
незаслуженных упреков? Может быть,  это  я  эгоистка?  Разве  Мак  требует
чего-нибудь от меня? Не я ли требую жертв от него? Теперь  все  записанное
прежде в дневнике кажется мне полнейшим абсурдом. Сегодня мне уж не  найти
истины. Как хорошо шумит дождь. Он приносит умиротворение и  сон.  -  Мод,
маленькая дурочка Мака".




ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


1

   Тем временем на всех пяти станциях бурильные  машины  Мака  Аллана  уже
врезались во тьму на много миль вглубь. Словно страшные ворота, ведущие  в
ад, были устья туннеля.
   День и ночь без перерыва из этих ворот на поверхность земли вылетали со
скоростью экспресса нагруженные камнем поезда; день и ночь без перерыва  с
бешеной скоростью кидались под землю поезда с рабочими и  материалом.  Эти
двойные штольни были похожи на раны,  черные,  страшные  раны,  все  время
извергавшие  гной  и  поглощавшие  свежую  кровь.  А   там,   в   глубине,
неистовствовал тысячерукий человек!
   То, что делал Мак Аллан, было не похоже  на  труд  в  привычном  смысле
этого слова. Это была яростная, адская  борьба  за  секунды.  Он  _мчался_
сквозь камень!
   При тех же машинах, при тех же материалах, но при старых методах работы
Аллану понадобилось бы для окончания туннеля девяносто лет. Но он трудился
не по восемь, а по двадцать четыре часа в сутки. Работал по воскресеньям и
праздникам. При проходке он работал  в  шесть  смен,  он  заставлял  своих
рабочих за четыре часа проделывать  работу,  которая  при  обычных  темпах
отняла  бы  восемь  часов.   Таким   путем   он   добивался   шестикратной
производительности.
   Место, где работала бурильная машина, называлось у  туннельных  рабочих
"адом". Там царил такой грохот, что почти все рабочие глохли, несмотря  на
то, что закладывали уши ватой. Пробивавшие породу буры Аллана врезались  в
нее со звонким и резким звуком. Она кричала, как тысяча младенцев, объятых
смертельным страхом, она хохотала, как толпа сумасшедших, она бредила, как
целая больница одержимых горячкой, и грохотала, как огромный  водопад.  По
знойным штольням на пять миль  разносились  ужасные,  небывалые  звуки,  и
никто не услышал бы, если бы  произошел  обвал.  Рев  заглушал  команду  и
сигналы труб, поэтому все приказания передавались  оптическими  приборами.
Огромные  прожекторы  бросали  яркие  снопы  то  ослепительно-белого,   то
кроваво-красного света на хаотическое смешение облитых потом  людей,  тел,
рушащихся глыб, тоже похожих на человеческие тела, и пыль катилась, словно
густые клубы пара, в  световых  конусах  рефлекторов.  Среди  этого  хаоса
кишащих тел и камней, содрогаясь, полз серый, покрытый пылью  колосс,  как
допотопное чудовище, вывалявшееся в тине, - бурильная машина Аллана.
   Продуманная Алланом до мельчайших деталей, она  походила  на  огромного
панцирного осьминога, с кабелем и электромотором вместо кишок, с  черепом,
наполненным голыми человеческими телами, и волочащимся позади  хвостом  из
проводов  и  кабелей.  Она  расходовала  энергию,  равную  мощности   двух
курьерских паровозов. Это чудовище  с  горящими  челюстями  и  многократно
расщепленной  пастью  ползло  вперед,  касаясь  породы  своими  губами   и
щупальцами. Покачиваясь и дрожа от первобытной  ярости,  оно  наслаждалось
своей разрушительной силой и с ревом и воем въедалось по голову  в  камни.
Оно вытягивало щупальца и губы, впрыскивая что-то в разъеденные  им  дыры.
Его щупальца и губы - это буры с венцами из "алланита", полые, охлаждаемые
водой, а впущенное  в  отверстия  вещество  -  динамит.  Подобно  морскому
осьминогу, оно внезапно меняет свой  цвет.  Его  челюсти  дымятся  кровью,
спинной бугор зловеще сверкает, и  вот  этот  страшный  осьминог  пятится,
окутанный красным дымом, а потом снова ползет вперед. Взад и вперед,  день
и ночь, годами, без передышки.
   Как только меняется цвет чудовища и  оно  отходит  назад,  толпа  людей
бросается вверх по скалистой стене и с лихорадочной поспешностью соединяет
торчащие из пробуренной скважины проволоки. Потом люди, словно  охваченные
ужасом, мчатся прочь.  Грохот,  гром,  гул.  Раздробленная  порода  грозно
преследует бегущих, ей предшествует град камней, осыпающих броневые  плиты
бурильной  машины.  Тучи  пыли  вздымаются  навстречу  знойному  багровому
туману. Вдруг опять - ослепительно-белый свет, и полунагие люди кидаются в
клубящееся облако пыли, взбегая по еще дымящейся куче обломков.
   Продвигаясь вперед, чудовище алчно вытягивает свои прожорливые страшные
щупальца - клещи, краны, сует свою стальную нижнюю челюсть вперед, вверх и
_пожирает_ камни,  скалы,  щебень,  которые  сотни  людей  с  искаженными,
блестящими от пота лицами бросают ему в пасть. Челюсти двигаются, отвисшее
до земли брюхо всасывает и переваривает все это, и  сзади  выходит  наружу
бесконечный поток камней и обломков скал.
   Сотни обливающихся потом дьяволов маячат вверху среди камней, тянут  за
цепи, орут, ревут, и гора мусора заметно тает и оседает у них под  ногами.
Прочь с пути, камень должен освободить дорогу - в этом задача!
   И вот пестрые от грязи  толпы  людей  уже  долбят,  сверлят,  роют  под
прожорливыми щупальцами чудовища, чтобы разровнять ему путь. Кряхтя, тащат
рабочие шпалы и рельсы. Рельсы свинчиваются, и чудовище движется вперед.
   За его покрытое грязью тело, за его бедра,  брюхо,  за  горбатую  спину
цепляются крохотные человечки. Они высверливают дыры в потолке и стенах, в
земле, в нависших камнях, чтобы, заложив патроны,  в  любой  момент  можно
было произвести взрыв.
   С тем  же  лихорадочным,  исступленным  рвением,  как  перед  бурильной
машиной, шла работа и позади нее, куда вытекал бесконечный  поток  камней.
За каких-нибудь полчаса необходимо было на двести метров расчистить машине
обратный путь, чтобы она могла откатиться на время взрыва.
   Как  только  на  непрерывно  движущейся  решетке  под   чревом   машины
появлялись камни, на нее вскакивали молодцы атлетического  телосложения  и
устремлялись к самым крупным камням, которые не под силу поднять человеку.
Двигаясь вместе с решеткой, выступавшей на десять шагов  за  машиной,  они
прикрепляли цепи для обматывания этих громадных глыб к кранам, торчавшим с
задней стороны машины и поднимавшим камни.
   Непрерывно двигающаяся решетка  с  треском  и  грохотом  ссыпала  груды
камней в низкие и пузатые железные тележки, похожие на рудничные вагонетки
и соединенные  в  целые  поезда,  которые  по  полукруглым  соединительным
рельсам переводились с левого пути на правый и стояли под  решеткой  ровно
столько, сколько нужно было  для  погрузки.  Эти  поезда  вагонеток  везли
рудничные аккумуляторные локомотивы. Куча бледнолицых рабочих, с кашей  из
грязи на губах,  толпилась  вокруг  решетки  и  вагонеток,  роя,  сгребая,
перекатывая и крича. Прожекторы заливали их немилосердно ярким  светом,  а
воздух из вентиляторов обдавал свистящим вихрем.
   Битва не на живот, а на смерть кипела вокруг бурильной машины, и каждый
день бывали здесь раненые, а иногда и убитые.
   После  четырехчасовой   бешеной   работы   приходила   смена.   Наконец
измученные, сварившиеся в собственном поту, бледные, почти без сознания от
сердечной слабости, рабочие бросались в  вагонетку,  на  мокрые  камни,  и
мгновенно засыпали, и пробуждались лишь на следующий день.
   Рабочие пели песню, сочиненную кем-то из их рядов. Эта песня начиналась
так:

   В недрах, где туннель грохочет,
   В черных недрах ада, братья,
   Страшным жаром отдает!
   Лишний доллар в час работы,
   В час работы лишний доллар
   Мак уплатит за твой пот...

   Сотни убегали  из  "ада",  многие,  поработав  короткое  время,  теряли
трудоспособность. Но _всегда приходили новые_!



2

   Маленький  рудничный  локомотив  пробегал  с  вагонетками  по   туннелю
несколько километров, до того места, где стояли железнодорожные платформы.
Там кранами поднимали вагонетки на воздух и опорожняли их.
   Как только платформы наполнялись, поезд отходил - каждый час по десятку
таких поездов и больше, - и на его месте уже стоял  другой  с  рабочими  и
материалом.
   Американские штольни к концу второго  года  продвинулись  на  девяносто
пять километров, и на  всем  этом  огромном  участке  кипела  лихорадочная
работа. Аллан ежедневно, ежечасно требовал максимального  напряжения  сил.
Не считаясь ни с чем, он увольнял инженеров, не сумевших одолеть  заданной
кубатуры  проходки;  не  считаясь  ни  с  чем,  рассчитывал  рабочих,   не
поспевавших за общим темпом.
   Еще грохочут железные  вагонетки,  еще  штольня  полна  пыли,  каменных
осколков  и  грохота  взрыва,  а  партия  рабочих  уже  тащит  при   свете
рефлекторов балки, столбы и доски для укрепления штольни  против  каменных
обвалов. Толпы техников укладывают электрический кабель, временные  шланги
и трубы для воды и нагнетаемого воздуха.
   У поездов копошится  клубок  людей,  занятых  разгрузкой  материалов  и
распределением их вдоль пути, чтобы бревна, доски, скобы, железные  балки,
болты, трубы, кабели, буры, взрывные гильзы, цепи,  рельсы,  шпалы  всегда
были под рукой, как только они понадобятся.
   Через каждые триста метров отряды запыленных людей  неистово  прижимают
буры  к  стенам  штольни.  Они  взрывают  и  пробивают   нишу   в   высоту
человеческого роста, а как только  с  воем  проносится  поезд,  скрываются
между столбами. Но скоро ниша достигает такой глубины, что им уже не нужно
прятаться от поездов, а через  несколько  дней  стена  дает  пустой  звук,
обрушивается, и рабочие оказываются  в  параллельной  штольне,  где  также
мчатся поезда. Тогда они переходят на триста метров дальше, чтобы  взяться
за новый квершлаг. Квершлаги служат для  вентиляции  и  для  сотни  других
целей.
   По пятам этих рабочих следует новый отряд.  Его  задача  заключается  в
том, чтобы искусно обмуровать узкие соединительные ходы. Из года в год они
заняты только этой работой. Только каждую двадцатую поперечную штольню они
оставляют неотделанной.
   Дальше! Вперед!
   Вот с шумом подходит поезд и останавливается у двадцатой штольни. Толпа
черных от сажи рабочих выскакивает из вагонов и с  молниеносной  быстротой
переносит на плечах в поперечную  штольню  буры,  кирки,  балки,  мешки  с
цементом, рельсы, шпалы, а позади уже  нетерпеливо  заливаются  сигнальные
колокола задержанных поездов. Вперед! Поезда проносятся  мимо.  Поперечная
штольня поглотила  черных  людей,  буры  визжат,  раздается  треск,  камни
разлетаются, штольня становится все шире и шире. Она расположена  наискось
к трассе туннеля. Ее стены, потолок и пол укрепляются железом и бетоном. В
штольне продолжен рельсовый путь: здесь - стрелка.
   Значение этих стрелок неоценимо. Благодаря  им  беспрестанно  шныряющие
поезда  с  материалом  и  камнем  можно  через  каждые  шесть   километров
переводить в параллельную штольню.
   Этим чрезвычайно  простым  способом  каждый  шестикилометровый  участок
может быть изолирован для дальнейшей отделки.
   Шестикилометровый лес деревянных балок, столбов,  подпорок,  перекладин
превращался в шестикилометровый лес железных каркасов.
   Где есть ад, там есть и чистилище. И как  были  в  туннельных  штольнях
"обитатели ада", так были и "обитатели чистилища".
   Здесь, в "чистилище", путь свободен, и целое море вагонов,  облепленных
со всех сторон рабочими, проносится по этим участкам. В ста  местах  сразу
начинается битва: пушечная пальба, трубные сигналы,  вспышки  прожекторов.
Штольню взрывами увеличивают до нужной ширины и высоты. Раздается  грохот,
как от удара снарядов по броненосцу. Это падают наземь сбрасываемые  балки
и рельсы. Красное, как сурик, железо, балки, листы, прокатанные на заводах
Пенсильвании, Огайо, Оклахомы и Кентукки, наводняют штольню. Старые рельсы
снимаются, динамит и мелинит взрывают  скалу,  сверкают  кирки  и  лопаты.
Посторонись! Шум, крики, искривленные рты, вздувшиеся мускулы, бьющиеся на
висках жилки, извилистые как  змеи,  тело,  прижатое  к  телу.  Они  тащат
огромные двутавровые балки, предназначенные  служить  опорами  туннельному
рельсу  (туннельная  дорога  -   однорельсовая).   Десятки   инженеров   с
измерительными  приборами  и  аппаратами  лежат  на  земле  и  работают  с
величайшим  нервным  напряжением,  обливаясь  потом,  оставляющим  грязные
полосы на их полунагих телах.  Опорная  балка  в  четыре  метра  длиной  и
восемьдесят  сантиметров  высотой,  по  концам  слегка  загнутая   кверху,
заливается бетоном. Словно  строя  корпус  корабля,  укладывают  балку  за
балкой, а вслед им  льется,  поглощая  их,  поток  бетона.  Шпалы.  Словно
муравьи соломинку, тащат сотни людей, с натугой,  еле  держась  на  ногах,
огромные тридцатиметровые рельсы и прикрепляют их к шпалам. За ними ползут
другие, с тяжелыми частями конструкций, которые железным  каркасом  должны
охватить весь овал  туннеля.  Собранные  вместе,  эти  части  дают  фигуру
эллипса, несколько приплюснутого у основания. Четыре части образуют ребро:
основание, два боковых бруса (контрфорсы) и  потолочный  брус.  Эти  части
сделаны из железа в дюйм толщиной и соединяются в крепкий каркас. Грохочут
клепальные машины, штольня гудит.  Решетка  из  красного  железа  окружила
штольню. А позади каменщики уже копошатся в каркасе, заполняя свод туннеля
м