опытствовали узнать, что
же будет дальше. Наконец, подгоняемые криками Блэкстона, они повернулись и
сотнями уст повторяли теперь его  предостерегающий  возглас:  "Назад,  дом
горит!"
   Толпа вытеснялась в соседние улицы, она убывала.
   По широким гранитным лестницам низвергался буйный водопад голов, рук  и
ног, водоворот людей, выкатывавшихся на улицу, вскакивавших на  ноги  и  в
ужасе убегавших прочь. Все они,  градом  падая  с  лестниц,  видели  самое
страшное: пылающие лифты! Лифты - три, четыре, с горящими  тюками  бумаги,
мчавшиеся вверх и рассыпавшие брызги огня.
   В  дыму  снова  показался  Блэкстон.  Он  быстро   вырастал   и   вдруг
приблизился: он спрыгнул! Блэкстон упал в группу бежавших, и, как  это  ни
странно, никто не был ушиблен. Беглецы разлетелись по сторонам, как грязь,
в которую бросили камень. Они мигом вскочили, и только Блэкстон остался на
месте. Вскоре его унесли, и он быстро оправился, отделавшись вывихом ноги.
   От первого появления Блэкстона до его  прыжка  прошло  не  больше  пяти
минут.  Десять   минут   спустя   Пайн-стрит,   Уолл-стрит,   Томас-стрит,
Сидар-стрит, Нассау-стрит и Бродвей кишели пожарными  обозами,  дымящимися
паровыми насосами и санитарными каретами. Собрались все  пожарные  команды
Нью-Йорка.
   Брандмейстер  Келли  сразу  понял,  какая  опасность  грозит   деловому
кварталу. Он призвал на помощь шестьдесят шестую часть, то  есть  Бруклин,
чего не случалось со времени пожара  в  здании  Эквитебл.  Северный  въезд
Бруклинского  моста  был  закрыт,  и  восемь  паровых  насосов  с  обозами
понеслись через призрачно повисший в зимнем тумане мост к Манхэттену.  Дым
шел из всех отверстий здания синдиката;  оно  было  похоже  на  гигантскую
тридцатидвухэтажную    печь.    Кругом    бушевали     боевые     сигналы,
предостерегающие, жуткие зовы рожка, резкие звонки, трели свистков. Поджог
был  сделан  в  третьем  этаже  и  в  пущенных  кверху  лифтах.  Никто   и
впоследствии не мог сказать, кто совершил это злодеяние.
   Горящие лифты срывались один за другим, как альпинисты, обессилевшие на
крутом подъеме. Из подвального этажа после  каждого  падения  взметывались
облака раскаленной пыли. В вестибюле,  в  шахте  лифтов  гремели  пушечные
выстрелы и стучал скорострельный огонь; от  жара  с  треском  срывались  с
винтов обшивка шахты. Шахта  превратилась  в  ревущий  столб  раскаленного
воздуха, увлекавшего кверху горящие тюки писем. Он пробил световой фонарь,
и фонтан искр взмыл  над  крышей.  Здание  стало  вулканом,  выплевывавшим
горящие клочья бумаг и пылавшие тюки. Они вздымались на воздух как  ракеты
и, подобно артиллерийским снарядам, неслись над Манхэттеном.
   Вокруг огнедышащего кратера кружил в опасной близости к нему  аэроплан,
словно хищная птица над своим горящим гнездом:  операторы  "Эдисон-Био"  с
птичьего полета  снимали  покрытый  снегом  горный  хребет  небоскребов  с
действующим вулканом среди них.
   Из лифтовой шахты огонь через двери расползался по этажам.
   Оконные  стекла   вылетали   с   громким   звоном   и   разбивались   о
противоположные здания. Железные косяки окон сгибались от действия огня и,
выброшенные жаром, проносились по воздуху с глухим  жужжанием  аэропланных
пропеллеров. Цинк,  которым  были  пропаяны  подоконные  листы  и  сточные
желоба, плавясь, падал шипящим раскаленным дождем.  (За  эти  куски  цинка
впоследствии платили большие деньги!)
   Келли дал героическое сражение. Он проложил  двадцать  пять  километров
шлангов и выпускал из ста двадцати  труб  сотни  тысяч  галлонов  воды  на
горящее здание. В общем,  этот  пожар  поглотил  двадцать  пять  миллионов
галлонов воды и обошелся городу Нью-Йорку в сто тридцать тысяч долларов  -
на тридцать  тысяч  больше,  чем  поглотил  пожар,  вспыхнувший  в  здании
Эквитебл в 1911 году.
   Келли одновременно боролся  с  огнем  и  холодом.  Гидранты  замерзали,
шланги лопались. Толстая ледяная гора покрыла улицу. Лед  окутал  сплошным
покровом горящее здание. Пайн-стрит на целый фут  была  засыпана  ледяными
зернами, так как ветер разбрызгивал воду и превращал ее в мелкие  льдинки,
падавшие на улицу.
   Келли со своими батальонами окружил врага и восемь  часов  отбивал  все
его атаки. На крышах окрестных зданий, задыхаясь от дыма, покрытые глыбами
льда, при морозе в десять градусов по Цельсию сражались  батальоны  Келли.
Между  ними  из  стороны  в  сторону  метались  репортеры.   Кинооператоры
окоченевшими пальцами  вертели  ручки  аппаратов.  Они  тоже  работали  до
изнеможения.
   Здание было из бетона и железа и не  могло  сгореть,  хотя  раскалилось
так, что лопались  все  стекла  близрасположенных  домов.  Но  внутри  оно
выгорело целиком.



11

   Аллан спасся через крышу дома "Меркантайл Сейф Компани",  расположенную
на восемь этажей ниже.
   Несколько минут спустя  после  того,  как  трое  нахалов  своим  криком
заставили Аллана выйти из кабинета, он  заметил  начавшийся  пожар.  Когда
Лайон, шатаясь от страха и волнения, прибежал к нему, он уже надел  пальто
и  шляпу.  Он  был  занят  собиранием  со  столов  разных  бумаг,  которые
рассовывал по карманам.
   - Здание горит, сэр! - прохрипел китаец. - Лифты в огне!
   Мак бросил ему ключи.
   - Открой несгораемый шкаф и не кричи! - сказал он. -  Здание  не  может
сгореть.
   Аллана было не узнать, до того он был ошеломлен  новым  свалившимся  на
него несчастьем. "Это конец", - подумал он.  Аллан  не  был  суеверен!  На
после всех ударов судьбы его не покидала мысль, что над туннелем  тяготеет
какое-то проклятие. Совершенно машинально, не отдавая себе отчета  в  том,
что делает, он собирал чертежи, планы и деловые письма.
   - Маленький ключ с тремя зубцами, Лайон! Только не хнычь! - сказал он и
рассеянно несколько раз повторил: - Только не хнычь!..
   Заверещал телефон. Это  звонил  Келли.  Он  сказал,  что  Аллан  должен
спуститься с восточной стены на крышу здания  "Меркантайл  Сейф  Компани".
Каждую минуту звенел телефон -  сейчас  крайний  срок!  -  пока  Аллан  не
выключил его.
   Он переходил от стола к столу, от полки к  полке,  вытаскивая  планы  и
документы, и бросал их Лайону:
   - Все это клади в сейф, Лайон! Живо!
   Лайон обезумел от страха. Но он не осмеливался сказать ни слова, только
губы его шевелились, словно он заклинал домового. Бросив искоса взгляд  на
своего господина,  он  увидел  по  его  лицу,  что  надвигается  гроза,  и
поостерегся раздражать его.
   Вдруг в комнату постучали. Как  странно!  В  дверях  показался  русский
немец Штром. Он стоял на пороге в коротком пальто, со шляпой в руке. В его
позе не было ни раболепства, ни назойливости.  Он  стоял  так,  как  будто
решил терпеливо ждать, и сказал:
   - Пора, господин Аллан!
   Для Аллана было загадкой, как Штром добрался сюда, но ему некогда  было
задумываться  над  этим.  Он  вспомнил,  что  Штром  приехал  в   Нью-Йорк
переговорить с ним о сокращении армии инженеров.
   - Ступайте вперед, Штром! - нелюбезно сказал Аллан. - Я приду!
   И он продолжал рыться в кипах бумаг.  За  окнами  полз  кверху  дым,  в
глубине визжали сигналы пожарных.
   Через некоторое время взор Аллана снова скользнул по двери.  Штром  все
еще стоял там, невозмутимо, выжидая, со шляпой в руке.
   - Вы все еще здесь?
   - Я жду вас, Аллан, - спокойно и настойчиво ответил Штром.
   Лицо его было бледно.
   Вдруг в комнату ворвалось облако дыма, и вместе с ним появился пожарный
офицер в белой каске. Он закашлялся и сказал:
   - Меня послал Келли. Через пять минут вы  уже  не  попадете  на  крышу,
господин Аллан!
   - Мне только и нужно пять минут, - ответил  Аллан,  продолжая  собирать
бумаги.
   В этот миг щелкнул затвор фотографического  аппарата  и,  повернувшись,
присутствующие увидели репортера, снимавшего Аллана.
   Офицер в белой каске даже отпрянул от удивления.
   - Как вы сюда попали? - в недоумении спросил он.
   Репортер снял и смущенного пожарного.
   - Я полез за вами, - ответил он.
   Несмотря на свою удрученность, Аллан громко расхохотался.
   - Лайон, кончили, запирай! Теперь пойдем!
   Он вышел, даже не оглянувшись в последний раз на свой кабинет.
   Коридор был заполнен непроницаемой темной массой  едкого  дыма.  Нельзя
было терять  ни  минуты.  Беспрерывно  перекликаясь,  они  достигли  узкой
железной лестницы и крыши, где с трех сторон,  закрывая  горизонт,  вились
вверх серые стены дыма.
   Они поднялись как раз в ту минуту, когда  рухнул  стеклянный  фонарь  и
посреди крыши разверзся кратер, изрыгавший дым, дождь искр, снопы  огня  и
пылающие клочья бумаги. Это зрелище было так  ужасно,  что  Лайон  жалобно
застонал.
   А репортер исчез. Теперь он снимал кратер.  Он  направлял  объектив  на
Нью-Йорк, вниз, в ущелье улиц, и на группу на крыше.  Он  снимал  с  таким
остервенением, что офицер был вынужден схватить его за шиворот и  потащить
к лестнице.
   - Stop, you fool! [Перестаньте, сумасшедший! (англ.)] - гневно  крикнул
офицер.
   - Что вы сказали - fool? - возмутился репортер. - За это вы ответите. Я
могу здесь снимать сколько хочу. Вы не имеете права...
   - Now shut up and go on! [Замолчите и ступайте вперед! (англ.)]
   - Что вы сказали - shut up? За  это  вы  также  ответите.  Моя  фамилия
Гаррисон, я из "Гералда". Вы обо мне услышите!
   - Господа, есть у вас перчатки? Руки пристанут к железной лестнице.
   Офицер приказал репортеру спускаться первым.
   Но он как раз хотел сфотографировать спуск с лестницы и запротестовал.
   - Вперед! - сказал Аллан. - Уходите с крыши. Не делайте глупостей!
   Репортер перекинул ремень через плечо и шагнул за парапет.
   - Вы один имеете право согнать меня с вашей крыши,  господин  Аллан!  -
обиженно сказал он, медленно спускаясь.
   И когда была видна уже только его голова, он добавил:
   - Но я сожалею, что вы называете это глупостями, господин Аллан! От вас
я этого не ожидал.
   За репортером спустился Лайон, боязливо смотревший себе под ноги, потом
Штром, за ним Аллан и последним - офицер.
   Им надо было спуститься на восемь  этажей,  около  ста  ступеней.  Дыма
здесь было мало, но ближе к концу пути лестница оказалась  покрытой  таким
толстым слоем льда, что на ней трудно было  удержаться.  Через  их  головы
беспрестанно плескала вода, тотчас же замерзавшая зернами на одежде  и  на
лицах.
   Крыши и окна соседних домов были усеяны  любопытными,  наблюдавшими  за
спуском, который со стороны казался еще более опасным.
   Они благополучно добрались до крыши дома "Меркантайл Сейф  Компани",  и
здесь их уже ждал репортер Гаррисон. Он снимал.
   Крыша походила на  глетчер,  и  маленькая  остроконечная  ледяная  гора
приближалась к Аллану. Это был брандмейстер Келли. Они были давно  знакомы
и, встретившись здесь, обменялись  следующими  словами,  в  тот  же  вечер
напечатанными во всех газетах:
   Келли. I am glad I got you down, Mac! [Я рад, что стащил вас вниз, Мак!
(англ.)]
   Аллан. Thanks, Bill! [Спасибо, Билл! (англ.)]



12

   Этот огромный пожар, один из самых больших в Нью-Йорке,  унес,  как  ни
странно, только шесть жертв. Джошуа Джилмор, служитель при кассе, вместе с
кассиром Райххардтом и главным кассиром Уэбстером был застигнут пожаром  в
стальной камере. Предохранительные решетки перепилили, взорвали, Райххардт
и Уэбстер были спасены. Когда хотели вытащить Джилмора,  лавина  мусора  и
льда засыпала решетку. Джилмор примерз к ней.
   Архитекторы Капелли и О'Брайер. Они выбросились с пятнадцатого этажа  и
разбились о мостовую. Пожарный Ривет, к ногам которого они упали,  получил
нервный шок и умер три дня спустя.
   Пожарный офицер Дэй. Он провалился вместе с полом третьего этажа и  был
убит обломками.
   Китаец Син, грум. При уборке был найден заключенный в глыбе  льда.  Все
были поражены ужасом, когда, разбивая лед, наткнулись на пятнадцатилетнего
китайца в красивом голубом фраке и кепи с буквами С.А.Т. на голове.
   Геройски вел себя машинист Джим Батлер. Он проник в горящее здание и  с
полным спокойствием потушил восемь топок паровых котлов, в  то  время  как
над ним бушевал огонь. Он предупредил взрыв котлов, который мог  оказаться
роковым. Джим исполнил свой долг и не требовал похвал. Но он  не  был  так
глуп, чтобы отказаться от предложения импресарио, который  за  две  тысячи
долларов в месяц таскал  его  по  всей  Америке,  заставляя  выступать  на
эстрадах.
   Три месяца подряд Батлер исполнял каждый вечер свою песенку:

   Я Джим, машинист С.А.Т.
   Огонь бушует вверху,
   Но я говорю себе:
   "Джим, погаси свои топки!.."

   Во всем Нью-Йорке был слышен шум пожара и чувствовался запах дыма.
   В то время как дым еще валил по Даунтауну и обугленные  обрывки  бумаги
падали дождем с серого неба,  газеты  уже  помещали  изображения  горящего
здания, сражающихся батальонов Келли, портреты пострадавших, спуск  Аллана
и его спутников.
   Синдикат был приговорен к смерти. Пожар - это была кремация по  первому
разряду. Убыток, несмотря на большую страховую премию,  достигал  огромной
суммы. Но особенно гибельным был беспорядок, учиненный беснующейся  толпой
и  огнем.  Миллионы  писем,  квитанций  и  чертежей  были  уничтожены.  По
американским законам, генеральные собрания акционеров должны созываться  в
первый вторник года. Вторник выпал через четыре дня после пожара, и в этот
день синдикат объявил себя несостоятельным.
   Это был конец.
   Уже  в  день  объявления  конкурса  к  вечеру   перед   зданием   отеля
"Центральный Парк", где поселился Аллан, собралась  орда  всякого  сброда,
свистела и горланила.  Управляющий  испугался  за  целость  своих  окон  и
показал Аллану письма с угрозой взорвать дом, если Аллан не покинет своего
пристанища.
   С горькой, презрительной улыбкой Аллан вернул письма:
   - Я понимаю!
   Под чужой фамилией он перекочевал в отель "Палас". Но на следующий день
должен был выехать и оттуда. Три дня спустя ни одна гостиница в  Нью-Йорке
не принимала его. Отели, которые прежде выкинули бы  любого  владетельного
князя, если бы Аллан пожелал занять его покои,  теперь  захлопывали  перед
ним двери.
   Аллан вынужден был покинуть Нью-Йорк. В Мак-Сити он не мог  поселиться,
так как угрожали поджечь Туннельный город, если он только покажется там. И
он уехал ночным поездом в Буффало. Стальные заводы Мака Аллана оберегались
полицией. Но его присутствие там  нельзя  было  долго  скрывать.  Угрожали
взорвать цехи. Чтобы  добыть  деньги,  Аллан  заложил  заводы,  вплоть  до
последнего гвоздя, у миссис Браун, той самой  ростовщицы.  Они  больше  не
принадлежали ему, и он не мог навлечь на них опасность.
   Он отправился в Чикаго. Но и здесь были сотни тысяч  людей,  потерявших
деньги на туннельных акциях. Его изгнали отсюда. Ночью  в  окна  гостиницы
стреляли.
   Аллан был в опале. Еще недавно это был  один  из  самых  могущественных
людей в мире, всеми  государями  награжденный  знаками  отличия,  почетный
доктор многих университетов, почетный  член  всех  крупнейших  академий  и
научных  обществ.  В  течение  многих  лет  его  встречали  ликованием,  и
восхищение принимало иногда формы, напоминавшие культ героев в  древности.
Если  Аллан  случай-но  входил  в  зал  отеля,  обычно  тотчас  раздавался
чей-нибудь восторженный голос:
   - Мак Аллан в зале! Three cheers for Mac!
   Днем и ночью стая репортеров и фотографов следовала за ним по пятам.  О
каждом его слове, о каждом движении становилось известно всем.
   Катастрофу ему простили. Тогда ведь шла  речь  только  о  трех  тысячах
человеческих жизней! Теперь же речь шла о _деньгах_, общество было  задето
за живое и показывало ему свои острые зубы.
   Аллан украл у  народа  миллионы  и  миллиарды!  Ради  своего  безумного
проекта  Аллан  похитил  сбережения  маленьких  людей!  Аллан  был  просто
грабитель, highwayrobber [разбойник с большой дороги (англ.)].  Он  и  его
почтенный С.Вульф! Весь туннельный фарс он  инсценировал  лишь  для  того,
чтобы обеспечить огромный  сбыт  своему  "алланиту"  -  ежегодно  миллиард
долларов чистой прибыли! Вы только взгляните  на  его  стальные  заводы  в
Буффало! Целый город! И наверное Аллан спас свои деньги до  краха!  Каждый
лифтер, каждый вагоновожатый кричал во все горло, что Мак самый  отчаянный
жулик на свете!
   Вначале  некоторые  газеты  еще  защищали  Аллана.  Но  в  их  редакции
посыпались угрозы и недвусмысленные намеки. Более того: никто  не  покупал
этих газет! Да, черт возьми,  кто  же  станет  читать  то,  с  чем  он  не
согласен, и вдобавок платить  за  это!  И  газеты,  уклонившиеся  с  пути,
старались повернуть и наверстать упущенное. Как не  хватало  в  это  время
бесславно ушедшего С.Вульфа, который умел  в  нужную  руку  сунуть  нужную
сумму чаевых...
   Аллан появлялся в разных городах, но каждый раз ему  приходилось  вновь
исчезать. Он гостил у Вандерштифта в Огайо. И что же? Через несколько дней
сгорели три  амбара  на  образцовой  ферме  Вандерштифта.  Проповедники  в
молельнях использовали конъюнктуру и называли Аллана антихристом,  недурно
зарабатывая на этом. Никто не  осмеливался  больше  принимать  Аллана.  На
ферме Вандерштифта он получил телеграмму от Этель Ллойд.
   "My dear Mr. Allan [Дорогой господин Аллан (англ.)], -  телеграфировала
Этель, - папа просит вас поселиться на какой угодно срок  в  нашем  имении
Тэртль-Ривер, в Манитобе. Папа будет рад видеть вас у себя в  гостях.  Там
вы можете удить форелей и найдете хороших лошадей. Особенно рекомендую вам
Тедди. Мы приедем к вам летом. Нью-Йорк начинает  успокаиваться.  Well,  I
hope you have a good time. Yours truly Ethel Lloyd"  [Надеюсь,  вы  хорошо
проведете время. Преданная вам Этель Ллойд (англ.)].
   В Канаде Аллан обрел, наконец, покой. Никто не знал, где он  находится.
Он пропал без вести.  Некоторые  газеты,  питавшиеся  ложными  сенсациями,
распространяли волнующее известие о самоубийстве Аллана: "Туннель поглотил
Мака Аллана!"
   Но те, кто знал его и помнил, что он живуч  как  акула,  предсказывали,
что скоро он опять вынырнет.  И  действительно,  он  вернулся  в  Нью-Йорк
раньше, чем можно было предполагать.
   Крушение синдиката потянуло в пропасть  еще  сотни  предприятий.  Много
частных лиц и фирм, вытерпевших первый удар, могли бы оправиться, если  бы
они получили хоть некоторую передышку. Второй удар доконал их. Но в  общем
последствия  банкротства  были  менее  опустошительны,  чем   можно   было
опасаться. Банкротство не было неожиданным. Кроме  того,  общее  положение
было столь скверно, что едва ли могло еще более ухудшиться. Это была самая
печальная и самая несчастная пора  за  последнее  столетие.  Мир  в  своем
развитии был отброшен на двадцать лет назад. Забастовка пошла на убыль, но
торговля, транспорт, промышленность пребывали еще в  глубоком  застое.  До
Аляски, до Байкала и до  лесов  Конго  распространился  этот  паралич.  На
Миссисипи, Миссури, на Амазонке, на Волге,  на  Конго  флотилии  пароходов
стояли на причале. Убежища для бездомных были переполнены, целые  кварталы
в больших городах обнищали. Везде виднелись следы горя, голода, нужды.
   Нелепо было утверждать, что  Аллан  виноват  в  создавшемся  положении:
большую  роль  играли  при  этом  экономические  кризисы.  Тем  не   менее
утверждали, что это так. Газеты не переставали  обвинять  Аллана.  День  и
ночь они кричали о том, что он ложными обещаниями выманил у народа деньги.
После семилетнего  строительства  не  готово  и  трети  туннеля!  Никогда,
никогда в жизни он не мог думать, что справится  с  работой  в  пятнадцать
лет, он бесстыдно обманул народ!
   Наконец в середине февраля в газетах  появилось  объявление  о  розыске
Мака Аллана, строителя Атлантического туннеля. Аллана обвиняли в том,  что
он сознательно обманул общественное доверие.
   Три дня спустя Нью-Йорк огласился  новыми  выкриками  газетчиков:  "Мак
Аллан в Нью-Йорке! Он отдает себя в руки правосудия!"
   Администрация по ф