лись дальше.
   В штольнях было темно, как в  погребе.  Иногда  проносился  рой  огней,
мелькали железные каркасы, человеческие  тела,  примостившиеся  на  лесах.
Ослепительно вспыхивал красный фонарь, резко звучал колокол поезда, и тени
шарахались в сторону.
   В темных штольнях  стоял  гул  от  мчавшихся  поездов.  Они  гремели  и
кряхтели, пронзительные крики доносились из  темной  дали.  Словно  где-то
выли волки,  фыркал  и  отдувался  вынырнувший  гиппопотам,  мощным  басом
яростно спорили циклопы, и казалось, что можно  даже  разобрать  отдельные
слова. Хохот катился по штольням, и в конце  концов  все  эти  странные  и
жуткие звуки сливались воедино: туннель гремел, шумел, гудел,  и  внезапно
поезд попадал в бурю такого грохота и трезвона, что нельзя было  разобрать
собственных слов. За сорок километров от бурильной машины в туннеле  стоял
такой гул, что чудилось, будто  это  гигантский  бараний  рог,  в  который
трубил сам ад. Здесь места работы, залитые светом  прожекторов,  сверкали,
как раскаленные добела плавильные печи.
   Весть о прибытии Аллана в туннель распространилась со скоростью лесного
пожара. Куда бы он ни приходил, покрытый пылью и грязью до  неузнаваемости
и все же всеми узнанный, - отряды горняков запевали "Песнь о Маке":

   Three cheers and a tiger tor him!
   [Трижды ура и один рев тигра в его честь!
   (американское народное выражение)]
   Кепи долой перед Маком!
   Мы все, как один, за него.
   Нет того, что бы Мак не осилил,
   God damn you, yes [черт бы вас взял,
   да (англ.)], такой уж наш Мак,
   Three cheers and a tiger for Mac!

   Сменившиеся  рабочие  сидели  на  груженных  камнем  платформах,  и  по
гремящим и грохочущим штольням разносился отзвук их пения.
   Мак был популярен и - насколько это  допускала  фанатическая  ненависть
между трудом и капиталом - пользовался симпатией рабочих.  Он  был  из  их
среды и, несмотря на свою громадную власть, сделан из того же теста, что и
они.
   "Мак!.. - говорили они обычно. - Да, Мак - это парень!" Это было все, и
это было высшей похвалой.
   Его популярности особенно содействовали "Воскресные приемы".  И  о  них
сложили  песню  такого  содержания:  "Если  у  тебя  неприятности,  черкни
словечко Маку. Он справедлив, он из нашей среды. Или лучше  пойди  на  его
воскресный прием. Мы его знаем, он тебя не отошлет, не разобрав  дела.  Он
знает сердце рабочего".
   В "чистилище" электрические клепалки трещали и жужжали, как  пропеллеры
на полном газу, гремело железо. И тут рабочие пели. Белки глаз сверкали на
грязных лицах, рты равномерно раскрывались, но не было слышно ни звука.
   Последние тридцать километров продвинувшейся южной штольни Аллану и его
спутникам пришлось большей частью пройти пешком или проехать  на  медленно
движущихся товарных поездах. Здесь штольня представляла собой  лес  грубых
столбов, лес из балок, сотрясаемых  непонятным  шумом,  мощь  которого  то
забывалась, то вновь ярко ощущалась. От жары  (сорок  восемь  градусов  по
Цельсию) столбы и  балки  трескались,  хотя  их  часто  поливали  водой  и
вентиляционная система  непрерывно  вгоняла  свежий,  охлажденный  воздух.
Здесь была тяжелая, испорченная рудничная атмосфера.
   В маленькой поперечной штольне лежал запачканный маслом полунагой труп.
Монтер,  застигнутый  параличом  сердца.  Вокруг  кипела  работа,  и  ноги
торопившихся людей переступали через него. Ему не удосужились даже закрыть
глаза.
   Дошли до "ада". Среди воющих шквалов  пыли  стоял  низенький  японец  с
землистым цветом лица, неподвижный  как  статуя,  и  отдавал  распоряжения
оптическими сигналами. То красным, то белым огнем сверкал его рефлектор, а
иногда он швырял в  отряд  копошившихся  рабочих  травянисто-зеленый  луч,
придававший им вид  покойников,  не  прекративших  своего  труда  и  после
смерти.
   Здесь никто не обращал внимания на прибывших. Ни слов  приветствий,  ни
пения. Тут были вконец  измученные  люди,  метавшиеся  в  полусознательном
состоянии. Аллану и его  инженерам  пришлось  самим  внимательно  следить,
чтобы их не сбило с ног бревно, которое тащили  тяжело  дышавшие  рабочие,
или громадный камень, который взвалили  на  тележку  шесть  пар  жилистых,
ободранных рук.
   Тут штольня залегала уже очень глубоко -  на  четыре  тысячи  четыреста
метров ниже уровня моря.  Знойная  атмосфера,  наполненная  мелкой  пылью,
мучительно  раздражала  дыхательные  пути.  Хобби  беспрерывно  зевал   от
недостатка воздуха, глаза побагровевшего Гарримана вылезали на лоб, словно
он задыхался. Легкие же Аллана привыкли  к  воздуху,  бедному  кислородом.
Грохот работы, толпы людей, кидающихся в разные стороны,  возбуждали  его.
Взгляд  его  невольно  зажегся  гордостью  и  торжеством.  Он   вышел   из
свойственного ему состояния спокойствия  и  молчаливости,  сновал  туда  и
сюда, жестикулировал, и его мускулистая спина блестела от пота.
   Гарриман подполз к Аллану с образцом породы в руке и поднес  камешек  к
его глазам. Потом сложил руки рупором у рта и заорал ему в ухо:
   - Это и есть неведомая руда!!
   - Руда?! - таким же способом переспросил Аллан.
   Это была  ломкая,  аморфная  каменная  порода  цвета  ржавчины.  Первое
геологическое открытие за время  сооружения  туннеля.  Неизвестная  доселе
руда,  названная  субмаринием,  содержала  большое  количество  радия,   и
Компания плавильных заводов ждала каждый день, что  вот-вот  наткнутся  на
большие залежи новой руды. Гарриман все это прокричал Аллану в ухо.
   Аллан рассмеялся:
   - Это было бы им кстати!
   Из бурильной машины вылез рыжеволосый человек могучего  телосложения  с
длинными руками гориллы. Столб из грязи и масла, с серой каменной кашей на
сонных веках. Он был похож на откатчика руды, на самом  же  деле  это  был
один из лучших инженеров Аллана, ирландец по имени О'Нейл. Его правая рука
была в крови, и кровь смешалась  с  грязью  в  черную  массу,  похожую  на
колесную мазь. Он беспрерывно плевался пылью и чихал. Рабочий поливал  его
водой, как поливают слона. О'Нейл, совершенно голый, вертелся и пригибался
под водяной струей и подошел, весь мокрый, к Аллану.
   Ирландец потряс головой и выжал большими руками воду из волос.
   - Гнейс становится все более серым! - прокричал он в ухо Аллану. -  Все
более серым и твердым. Красный гнейс - игрушка по сравнению  с  этим.  Нам
каждый час приходится менять коронки у буров. И жара, черт ее побери!
   - Мы скоро опять начнем подыматься!
   О'Нейл усмехнулся.
   - Через три года! - проревел он.
   - Нет ли впереди воды?
   - Нет.
   Вдруг все они позеленели и стали призрачно бледны: японец навел на  них
свой световой конус.
   О'Нейл без церемонии отодвинул Аллана в сторону - бурильная машина  шла
назад.
   Аллан пробыл здесь три смены,  потом  взобрался  на  груженный  камнями
поезд и поехал с Гарриманом и Хобби назад. Они мигом заснули от утомления,
но Аллан и сквозь сон еще долго ощущал  каждую  помеху,  которую  встречал
поезд на своем длинном четырехкилометровом пути вверх.  Скрипели  тормоза,
вагоны толкали друг друга с такой силой, что  камни  валились  на  рельсы,
какие-то фигуры взбирались на поезд, раздавались окрики,  сверкал  красный
свет. Поезд полз через стрелку и надолго останавливался. Аллан сквозь  сон
видел темные фигуры, шагавшие через него.
   - Это Мак, не наступите на него!
   Поезд шел, останавливался, шел  опять.  Вдруг  он  помчался  с  большой
быстротой, Аллану показалось, что они летят, и он  погрузился  в  глубокий
сон.
   Он проснулся, когда яркий, жестокий дневной свет, как  сверкающий  нож,
ударил ему в глаза.
   Поезд остановился у  здания  станции,  и  Мак-Сити  вздохнул  свободно:
"страшный суд" миновал и кончился  благополучно.  Инженеры  отправились  в
купальню. Хобби, казалось, заснул в своем бассейне с  папиросой  в  зубах.
Гарриман пыхтел и фыркал, как бегемот.
   - Не пойдешь ли к нам завтракать, Хобби? - спросил Аллан. - Семь часов.
Мод, вероятно, уже встала.
   - Я должен выспаться, - ответил Хобби, не выпуская папиросы изо рта.  -
Ночью я опять спущусь в туннель. Но я непременно приду к ужину.
   - К сожалению, меня здесь уже не будет.
   - В Нью-Йорк?
   - Нет, в Буффало. Мы испытываем новый тип бура.  Его  изобрел  "Толстый
Мюллер".
   Хобби не слишком интересовался бурами. Он перевел разговор на "Толстого
Мюллера" и тихонько засмеялся.
   - Пендлтон написал мне с  Азорских  островов,  Мак,  -  сонным  голосом
сказал он, - что этот Мюллер страшный пьяница.
   - Все немцы пьют как лошади, - возразил Аллан, прогуливаясь  щеткой  по
ноге.
   - Пендлтон пишет, будто Мюллер на своих пикниках так  накачивает  всех,
что они валятся под стол.
   В этот миг мимо них прошел одетый с иголочки японец. Он  отработал  уже
вторую смену. Японец вежливо поклонился.
   Хобби приоткрыл один глаз.
   - Good morning, Jap! [С добрым утром, японец! (англ.)]  -  поздоровался
он.
   - Он дельный малый! - сказал Аллан, когда японец закрыл за собой дверь.
   Через двадцать четыре часа этого дельного малого давно уже  не  было  в
живых.



2

   Катастрофа произошла на другой день,  за  несколько  минут  до  четырех
часов утра.
   Место,  где  бурильная  машина  продвинутой  южной   штольни   в   этот
злосчастный  день,  десятого  октября,  дробила   скалу,   находилось   на
расстоянии ровно  четырехсот  двадцати  километров  от  устья  туннеля.  В
тридцати километрах позади работала бурильная машина параллельной штольни.
   Скалу только что взорвали.  Прожектор,  с  помощью  которого  вчерашний
маленький японец отдавал приказания, лил белый свет на катящиеся  камни  и
на отряд полунагих людей, взбегавших по дымящейся горе щебня. В  этот  миг
один из рабочих вскинул руки кверху,  другой  повалился  навзничь,  третий
внезапно исчез неведомо куда.
   Дымящаяся гора щебня со скоростью бушующей  лавины  покатилась  вперед,
проглатывая тела, головы, руки и ноги.  Неистовый  шум  работы  потонул  в
глухом  реве,  таком  чудовищном,  что  человеческое  ухо  уже  почти   не
воспринимало его. Тяжесть сжимала голову, барабанные  перепонки  лопались.
Маленький японец внезапно исчез. Настала черная ночь. Каждый из работников
"ада"  успел  увидеть  разве  только  зашатавшегося  человека,  чей-нибудь
искаженный рот или падавший  столб.  Никто  ничего  не  слышал.  Бурильная
машина, этот броненосец из стали, который двигала сила, равная  мощи  двух
курьерских  паровозов,  была  поднята  с  рельсов,  словно  легкий  барак,
отброшена к стене и раздавлена. Человеческие тела  неслись,  как  пушечные
снаряды, по воздуху среди града каменных осколков;  железные  тележки  для
камня были сметены, разорваны, скручены в комок.  Лес  столбов  рухнул,  и
осевшая гора похоронила под собой все живое.
   Это было делом одной секунды. Через мгновение наступила мертвая тишина,
и гул взрыва катился уже где-то вдали.
   Взрыв повредил и разрушил двадцать пять километров штольни,  и  туннель
гудел на протяжении восьмидесяти километров, как будто  океан  грохотал  в
штольнях. На смену реву, унесшемуся вдаль,  как  огромное  чугунное  ядро,
пришла _жуткая_ тишина. Потом - тучи пыли,  а  за  пылью  -  дым:  туннель
горел!
   Из дыма бешено вылетали поезда, обвешанные гроздьями обезумевших людей.
Потом выбегали неузнаваемые призраки, пробиравшиеся  пешком,  во  тьме,  а
потом - не появлялся уже никто.
   Катастрофа произошла, к несчастью, в момент смены, и на последних  двух
километрах столпилось около двух тысяч пятисот  человек.  Больше  половины
было вмиг раздроблено, разорвано на куски, убито,  засыпано,  и  никто  не
слышал ни одного крика.
   Но когда грохот взрыва заглох вдали, гробовую тишину черной, как  ночь,
штольни  прорезали  отчаянные  крики,  громкие   стоны,   безумный   смех,
пронзительные вопли, мольбы о помощи, проклятия, хрипение и звериный  вой.
Во всех углах что-то закопошилось и зашевелилось. Сыпались камни,  трещали
доски, что-то  ползло,  скользило,  скрипело.  Мрак  был  невыносим.  Пыль
падала, как густой дождь пепла. Отодвинулась в сторону балка, из  ямы,  со
стоном, чихая от пыли, выполз человек  и,  ошеломленный,  присел  на  кучу
мусора.
   - Где вы? - кричал он. - Бога ради!..
   Он все время повторял одно и то же, но ему отвечали лишь дикие крики  и
звериные стоны. Человек выл все громче и громче от ужаса и боли,  и  голос
его звучал все пронзительнее и безумнее.
   Вдруг он умолк. Во мраке мелькнул отблеск огня. Пламя пробилось  сквозь
щель в огромной груде обломков и вдруг  вскинулось  вверх  снопом  тлеющих
искр. Человек - это был негр - издал крик, перешедший в ужасный хрип,  ибо
-  боже  милостивый  -  среди  пламени  показался  человек.  Этот  человек
карабкался вверх сквозь огонь, страшный, дымящийся призрак с желтым  лицом
китайца. Призрак безмолвно полз все выше и выше, и казалось, что он  повис
на большой высоте, потом он  соскользнул  вниз.  Внезапно  в  расстроенном
мозгу негра пробудилось воспоминание. Он узнал призрак.
   - Хобби! - закричал он - Хобби!
   Но Хобби не слышал, не отвечал. Он пошатнулся, упал на колени, стряхнул
с  одежды  искры  и  захрипел,  жадно  ловя  губами  воздух.   С   минуту,
ошеломленный, он просидел на земле - темный ком, освещенный заревом  огня.
Казалось, он вот-вот упадет, но он только оперся на обе руки  и  медленно,
машинально пополз вперед, инстинктивно - на голос, непрерывно  повторявший
его имя. Неожиданно он наткнулся на  темную  фигуру  и  остановился.  Негр
сидел скорчившись, с залитым кровью лицом и кричал. На  Хобби  глядели  то
один, то два белых глаза. Это происходило оттого, что кровь вновь и  вновь
заливала один глаз негра, и он судорожными усилиями раскрывал его.
   Они сидели некоторое время друг против друга и обменивались взглядами.
   - Вперед! - бессознательно пробормотал Хобби и автоматически  встал  на
ноги.
   Негр ухватился за него.
   - Хобби, - в ужасе завопил он, - Хобби, что случилось?!
   Хобби провел языком по губам, пытаясь сосредоточиться.
   - Вперед! - хрипло повторил он, все еще не приходя в себя.
   Негр уцепился за него и попытался  встать,  но  с  ревом  повалился  на
землю.
   - Нога! - кричал он. - Боже праведный, что с моей ногой?
   Хобби ничего не соображал. Совершенно инстинктивно  он  делал  то,  что
обычно делают, когда  видят  падающего  человека:  он  постарался  поднять
негра. Но оба упали на землю.
   Подбородком Хобби так ударился о балку, что в  голове  затрещало.  Боль
отрезвила его.  В  полусознательном  состоянии  ему  показалось,  что  его
ударили по челюсти, и он приготовился к отчаянной обороне. Но тут - тут  с
ним случилось  что-то  странное.  Он  не  увидел  противника,  его  кулаки
зарылись в мусор. Хобби очнулся. Он вдруг осознал, что находится в штольне
и что произошло нечто  _ужасное_!  Он  задрожал,  все  мускулы  его  спины
конвульсивно задергались, как у испуганной лошади.
   Хобби понял. "Катастрофа..." - подумал он.
   Он приподнялся и увидел,  что  горит  бурильная  машина.  С  изумлением
увидел он кучи лежащих на мусоре страшно  скрюченных,  нагих  и  полунагих
людей, и никто из них не шевелился. Он видел их повсюду,  рядом  с  собой,
вокруг. Они лежали кто с открытым ртом, растянувшись во весь рост,  кто  с
раздробленной  головой,  стиснутые  между  балками,  насаженные  на   кол,
разорванные на куски. Они лежали везде! У Хобби волосы встали дыбом.  Одни
из лежавших были засыпаны до подбородка, другие  свернулись  в  клубок.  И
сколько здесь было глыб камня, балок, столбов и разбитых тележек,  столько
голов, спин, ног и рук торчало из обломков. Нет, больше! Хобби  сжался  от
ужаса, его тряс озноб, и он должен был за что-нибудь ухватиться, чтобы  не
упасть. Теперь  он  понял  странные  звуки,  наполнявшие  вблизи  и  вдали
полутемную штольню. Это мяуканье, рычанье, визг, сопенье и  вой,  которые,
казалось, могли издавать только животные, - эти ужасные, неслыханные звуки
исходили от людей! Его тело, его лицо и руки коченели, как от стужи,  ноги
были парализованы. Совсем рядом с ним  сидел  человек,  у  которого  кровь
ручьем лилась из угла рта. Человек уже не дышал,  но  все  еще  подставлял
ладонь, и Хобби слышал, как журчала и плескалась кровь. Это был  маленький
японец, Хобби узнал его. Вдруг рука японца опустилась, голова  поникла,  и
он упал.
   - Вперед, вперед, - шептал потрясенный  Хобби.  -  Нам  надо  выбраться
отсюда...
   Негр  ухватился  за   его   пояс   и   старался   двигаться,   действуя
неповрежденной ногой. Так они ползли вместе среди хаоса столбов, трупов  и
камней, навстречу воплям и звериным крикам.
   - Хобби, - стонал негр, всхлипывая от страха, - мистер Хобби, the  Lord
bless your soul [да хранит  вас  бог  (англ.)],  не  оставляйте  меня,  не
бросайте меня здесь! О боже милостивый!.. У меня  жена  и  двое  маленьких
детей... Не оставляйте бедного негра. Будьте милосердны!
   Горящая бурильная машина бросала яркие и зловещие языки света и  черные
трепещущие тени в темный хаос, и  Хобби  пришлось  напрячь  все  внимание,
чтобы не наступать на тела и головы, торчавшие из обломков  породы.  Вдруг
между двумя опрокинутыми железными тележками появилась фигура, чья-то рука
протянулась к Хобби, и он отшатнулся. Он увидел бессмысленно глядевшее  на
него лицо.
   - Что тебе надо? - спросил Хобби, до смерти перепугавшись.
   - Выйти отсюда! - прохрипел человек.
   - Пошел прочь! - ответил Хобби. - Ты идешь в обратном направлении.
   Выражение лица не изменилось. Но лицо это медленно отодвинулось. И,  не
издав ни звука, фигура исчезла, словно проглоченная землей.
   В голове у Хобби прояснилось, он старался собраться  с  мыслями.  Ожоги
причиняли боль, из его левой руки сочилась кровь, но,  собственно  говоря,
он был невредим. Он вспомнил, что Аллан послал его с поручением к О'Нейлу.
Еще за десять минут до взрыва он, стоя у тележки для камней,  разговаривал
с рыжим ирландцем. Потом он влез в бурильную машину. Зачем - этого он  уже
не помнил. Едва он вошел в машину, как почувствовал,  что  земля  под  ним
колеблется. Он увидел два изумленных глаза - и больше он ничего не  видел.
До этого времени он все знал, но для него было загадкой, как  он  выбрался
вновь из бурильной машины. Быть может, он был выброшен взрывом?
   Таща за собой стонавшего и причитавшего негра, он обдумывал  положение.
Оно не казалось ему безнадежным. Если он доберется до квершлага, где вчера
лежал труп монтера, он спасен. Там были  запасы  перевязочных  материалов,
кислородные аппараты, аварийные фонари. Он ясно помнил, что Аллан проверял
действие этих фонарей. Квершлаг находился вправо. Но как далеко  от  него?
Три мили, пять миль? Этого он не  знал.  Если  ему  не  удастся  выбраться
отсюда, он задохнется, так как дым с каждой минутой становится  сильнее...
Хобби с отчаянной энергией пробирался вперед.
   Вдруг совсем близко он услышал голос, с трудом произносивший  его  имя.
Он остановился и прислушался. От волнения у него запрыгали губы.
   - Сюда! - прохрипел голос. - Это я, О'Нейл!
   Да, это был О'Нейл, огромный ирландец. Его тело, обычно занимавшее  так
много места, было стиснуто двумя столбами, правая часть лица была в крови.
Он весь посерел, словно его посыпали золой, глаза  были  как  две  красные
горящие раны.
   - Со мной все кончено, Хобби! - прохрипел О'Нейл. - Что  случилось?  Со
мной все кончено, и я ужасно страдаю... Застрели меня, Хобби!
   Хобби попробовал отодвинуть балку в сторону. Он собрал оставшиеся силы,
но почему-то вдруг повалился на землю.
   - Не трудись, Хобби, - сказал О'Нейл. - Со мной все кончено. Мне  очень
больно. Застрели меня и спасайся сам!
   Да, с О'Нейлом все было кончено. Хобби это понял. Он вынул  из  кармана
револьвер. Ему казалось, что револьвер был  страшно  тяжел,  он  едва  мог
поднять его.
   - Закрой глаза, О'Нейл!
   - Зачем, Хобби? - О'Нейл горестно улыбнулся. - Скажи  Маку,  что  я  не
виноват. Спасибо,