другу,  переутомленные,  потные,  голые,
грязные, на глубине шести тысяч метров под уровнем моря.
   Возвращение Аллана по штольне было победным шествием.  Отряды  рабочих,
копошившихся во тьме, встречали его криками и ликованием:
   - Кепи долой перед Маком, наш Мак молодчина!..
   А позади Аллана, сверля скалу, уже опять грохотали буры.



6

   Этель была сделана из другого теста, чем Мод. Она не  хотела  стоять  в
стороне от больших дел Аллана и обосновалась в  кипящем  круговороте.  Она
прошла систематический курс обучения на инженера, чтобы иметь тоже  "право
голоса".
   С того дня, как она подала Аллану руку,  она  с  достоинством  защищала
свои права.
   Она, правда, освобождала Аллана  от  совместного  завтрака,  но  вспять
часов, ровно в пять, она появлялась, будь это в Нью-Йорке или в Туннельном
городе, и безмолвно приготовляла чай. Аллан мог в это время  совещаться  с
каким-нибудь инженером или архитектором, это ее нисколько не касалось.
   Она тихонько хозяйничала в своем углу или в соседней комнате  и,  когда
стол был накрыт, говорила:
   - Мак, чай подан!
   И Аллан должен был прийти,  один  или  с  кем-нибудь,  это  было  Этель
безразлично.
   В девять часов ее автомобиль стоял у дверей,  и  она  терпеливо  ждала,
пока он освободится. Воскресные дни он должен был проводить с нею. Он  мог
приглашать целый рой  инженеров  -  как  ему  было  угодно.  У  Этель  был
гостеприимный дом. Всякий мог приходить  и  уходить,  когда  хотел.  В  ее
распоряжении был гараж с  пятнадцатью  автомобилями,  отвозившими  каждого
гостя в любой час  дня  и  ночи,  куда  ему  было  желательно.  Порою,  по
воскресеньям, приезжал со своей фермы Хобби. Он ежегодно продавал двадцать
тысяч кур и бог весть сколько яиц. Свет его больше не интересовал. Он стал
религиозным и посещал молитвенные залы. Иногда он  серьезно  заглядывал  в
глаза Маку и говорил:
   - Подумай, Мак, о спасении своей души!..
   Этель сопровождала Мака в его путешествиях. Она неоднократно была с ним
в Европе, на Азорских и Бермудских островах.
   Старик Ллойд купил землю близ Роули, в сорока километрах  к  северу  от
Мак-Сити, и выстроил там для Этель  огромную  виллу,  нечто  вроде  замка.
Участок тянулся до моря и был окружен парком старых деревьев,  которые  по
поручению Ллойда были доставлены и пересажены сюда японскими садовниками.
   Ллойд  ежедневно  бывал  здесь,  а  иногда  неделями  гостил  у  своего
божества.
   На третий год замужества у Этель родился сын.  Она  оберегала  его  как
святыню. Это было дитя Мака, - Мака, которого она любила без лишних  слов.
Сын должен  был  через  двадцать  лет  взять  в  свои  руки  дело  Мака  и
усовершенствовать его. Она сама выкормила  ребенка,  сама  научила  первым
словам и первым шагам.
   В первые годы жизни маленький Мак  был  хрупок  и  чувствителен.  Этель
находила его "породистым и аристократичным". Но на третий год он пополнел,
голова стала крупнее, и на лице появились  веснушки.  Его  светлые  волосы
стали огненно-рыжими: он превращался  в  настоящего  маленького  коногона.
Этель была счастлива. Она не любила нежных и чувствительных  детей.  Дети,
считала она, должны быть сильными  и  крепкими,  должны  здорово  кричать,
чтобы развивать легкие, как это и делал маленький Мак. Никогда не ведавшая
страха, она теперь познала  его.  Она  ежечасно  дрожала  за  ребенка.  Ее
фантазия постоянно рисовала ей случаи похищений, увечий и ослеплений детей
миллионеров. В нижнем этаже своего дома она велела устроить, как в  банке,
стальное помещение. Там спал маленький Мак со своей няней. Без  матери  он
не  смел  покидать  парк.  Две  злые  собаки-ищейки  сопровождали  его,  и
местность на три мили в окружности находилась под  постоянным  наблюдением
сыщика. Когда Этель брала мальчика с собой, с ними садились  в  автомобиль
двое вооруженных  до  зубов  детективов.  Шофер  должен  был  ехать  очень
медленно, и однажды Этель среди нью-йоркской улицы дала ему оплеуху за то,
что он ехал со скоростью hundred miles an hour [сто миль в час (англ.)].
   Врач ежедневно должен был осматривать ребенка, который и так  прекрасно
развивался.  Стоило  мальчику  кашлянуть,  как  мать  уже  телеграфировала
специалисту.
   Везде Этель видела опасности для своего сына. Они  могли  вынырнуть  из
моря,  даже  с  воздуха  могли  спуститься  преступники,  чтобы   похитить
маленького Мака.
   В парке был большой луг, который, по выражению Этель, "прямо  приглашал
аэроплан приземлиться". Этель велела посадить здесь группу  деревьев,  так
что  каждый  рискнувший  приземлиться  аэроплан  неизбежно   разбился   бы
вдребезги.
   Этель пожертвовала огромную сумму на расширение госпиталя, который  она
назвала "Госпиталем имени Мод Аллан". Она  учредила  превосходные  детские
очаги во всех пяти туннельных городах. В конце концов она очутилась  почти
на грани банкротства, и старик Ллойд сказал ей:  "Этель,  ты  должна  быть
экономнее!"
   Место, где были убиты Мод и Эдит, Этель окружила оградой  и  превратила
его в цветочную клумбу, ни слова не сказав  об  этом  Аллану.  Она  хорошо
знала, что Аллан не забыл Мод и маленькой Эдит. Порою она слышала, как  он
ночью часами ходил взад и вперед по комнате и тихо говорил  сам  с  собой.
Она знала также, что в письменном столе он тщательно  хранил  неоднократно
прочитанный дневник Мод "Жизнь моей маленькой дочурки Эдит и то,  что  она
говорила".
   Мертвые имели свои права на него, и ей никогда не  приходило  в  голову
умалять эти права.



ЭПИЛОГ

   Бурильные машины продолжали дробить породу в атлантических штольнях,  и
головные отряды сближались с каждым днем.  Последние  тридцать  километров
стоили каторжных трудов. Аллан вынужден был платить по десяти долларов  за
два часа работы, так как никто не хотел спускаться в "кратер". Стены  этих
участков пришлось окружить сетью  холодильных  труб.  За  год  напряженной
работы справились и с этой штольней.
   Туннель был готов. Люди начали его, люди его закончили. Из пота и крови
был он построен,  поглотил  девять  тысяч  жизней,  бесчисленные  бедствия
принес миру, но теперь он был готов! _И никто этому не удивлялся_.
   Через месяц начали работать подводная пневматическая почта.
   Один издатель предложил Аллану миллион долларов за то, чтобы он написал
историю туннеля. Аллан отказался. Он дал только два столбца для "Гералда".
   Аллан не умалял своих заслуг. Но он всячески подчеркивал, что только  с
помощью таких выдающихся людей, как Штром, Мюллер, Олин-Мюлленберг, Хобби,
Гарриман, Берман и сотни других, он мог построить туннель.
   "Но я должен сознаться, - писал он, - что время меня опередило. Все мои
подземные и надземные машины  устаревали,  и  я  вынужден  был  постепенно
заменять их новыми. Устарели и мои буры,  которыми  я  когда-то  гордился.
Скалистые горы были просверлены в более короткий  срок,  чем  мог  бы  это
сделать я. Теплоходы-экспрессы одолевают расстояние от Англии до Нью-Йорка
в два с половиной дня, гигантские немецкие  воздушные  корабли  пересекают
Атлантический океан в тридцать шесть часов. Пока я еще быстрее их,  и  чем
больше будет возрастать скорость морских и воздушных кораблей, тем быстрее
будут  ходить  и  мои  поезда.  Я   легко   могу   довести   скорость   до
трехсот-четырехсот километров в  час.  К  тому  же  перелет  и  проезд  на
быстроходных  судах  доступны  только   богатым   людям.   Мои   же   цены
общедоступны. Туннель принадлежит народу,  коммерсантам,  переселенцам.  Я
могу перевозить сорок тысяч  человек  в  день.  Через  десять  лет,  когда
полностью  будут  готовы  вторые  штольни,  можно  будет   перевозить   от
восьмидесяти до ста  тысяч  человек.  Через  сто  лет  туннель  не  сможет
справиться с наплывом пассажиров. Задачей синдиката будет построить до тех
пор _параллельные штольни_, что можно будет исполнить относительно легко и
дешево".
   И Аллан в своей просто и  нескладно  написанной  статье  объявлял,  что
ровно  через  шесть  месяцев,  первого  июня,  на  двадцать  шестом   году
строительства, он пустит первый поезд в Европу.
   Для того чтобы выдержать этот срок, он подгонял инженеров и  рабочих  к
бешеному финишу. Месяцами поезда вывозили старые шпалы и рельсы. Приводили
в порядок пути для туннельных поездов, пробные поездки  уже  производились
во всех штольнях. Подготовлялся отряд машинистов. Аллан выбирал для  этого
людей,  привыкших  к  большим  скоростям:  автомобильных  и  мотоциклетных
гонщиков и авиаторов.
   На станциях Бискайя и Мак-Сити  за  последние  годы  как  из-под  земли
выросли гигантские цехи: заводы туннельных  вагонов.  Эти  вагоны  вызвали
новую сенсацию. Они были несколько  выше  пульмановских,  но  почти  вдвое
длиннее и вдвое шире. Броненосные крейсера, покоившиеся на киле из четырех
пар  двойных  колес  и  несшие  в  своем  чреве  жироскопы,  холодильники,
резервуары, кабели и трубы - целый организм. Вагоны-рестораны представляли
собой великолепные залы. (Кинематограф  и  музыка  должны  были  сокращать
переезд по туннелю.)
   Весь  Нью-Йорк  осаждал  станцию  Хобокен,  чтобы  прокатиться  в  этих
вагонах, пока хоть до Мак-Сити. В самих туннельных поездах места на первые
три месяца были расписаны за много недель вперед.
   Настало первое июня...
   Нью-Йорк украсился флагами. Лондон, Париж, Берлин,  Рим,  Вена,  Пекин,
Токио, Сидней  украсились  флагами.  Весь  цивилизованный  мир  праздновал
первый рейс Аллана как международное торжество.
   Аллан  хотел  выехать  в  полночь  и  в  полночь   второго   июня   (по
американскому времени) быть в Бискайе.
   Уже несколько дней экстренные поезда из Берлина, Лендона и Парижа шли в
Бискайю, а из всех больших городов Соединенных Штатов - в Мак-Сити.  Целые
флотилии пароходов отправлялись в море, к Азорским и Бермудским  островам.
Первого июня с раннего утра  в  Мак-Сити  каждый  час  Прибывали  двадцать
поездов, набитых людьми, стремившимися собственными глазами  увидеть,  как
первый  экспресс  Америка-Европа  ринется  в  туннель.  В  больших  отелях
Нью-Йорка, Чикаго, Сан-Франциско, Парижа,  Берлина,  Лондона  устраивались
банкеты, которые должны были начаться в десять часов вечера и продолжаться
полных двадцать восемь часов. Компания "Эдисон-Био" во  всех  этих  отелях
хотела показывать свой  огромный  туннельный  фильм,  шедший  целых  шесть
часов. В варьете и мюзик-холлах выступали хоры бывших туннельных  рабочих,
распевавших туннельные песни. На улицах продавались  миллионы  открыток  с
портретами Аллана, миллионы tunnel-charms [туннельных талисманов (англ.)],
маленьких осколков камня из штолен, в металлической оправе.
   Аллан выехал ровно в двенадцать часов ночи. Огромная платформа  станции
Хобокен, самая большая  в  мире,  была  до  отказа  набита  взволнованными
людьми, и все вытягивали шеи, чтобы бросить взгляд  на  мощный  туннельный
поезд, готовый к отбытию. Он был серый, как пыль, и весь из стали.
   Поезд, состоявший из шести вагонов, считая моторный, был ярко  освещен,
и  счастливцы,  стоявшие  близко,  могли  заглянуть  в  роскошные  салоны.
Предполагали,  что  с   первым   поездом   поедет   Этель.   Несмотря   на
фантастические суммы, которые предлагались за проезд, пассажиров не взяли.
В  три  четверти  двенадцатого  спустили  железные  шторы.  Интерес  толпы
возрастал с каждой минутой. Без десяти двенадцать четыре инженера вошли  в
моторный вагон, напоминавший миноноску с двумя круглыми глазами на  остром
носу. Аллан должен был появиться каждую минуту.
   Он прибыл без пяти минут двенадцать. Когда он показался на перроне, его
встретили таким громом приветствий, что можно было подумать, будто рушится
станция Хобокен.
   Аллан начал постройку  молодым  человеком,  теперь  это  был  старик  с
белоснежными волосами, бледными, несколько дряблыми щеками и  добродушными
голубовато-серыми детскими глазами. Рядом с ним шла Этель, держа  за  руку
маленького Мака. За ней следовал сгорбленный человечек в пальто с поднятым
воротником и в широкой дорожной шапке, низко  натянутой  на  лоб.  Он  был
немного больше маленького Мака, и все приняли его  за  чернокожего  грума.
Это был Ллойд.
   Крохотная мумия протянула руку Этель  и  маленькому  Маку  и  осторожно
влезла в вагон: значит, пассажиром был Ллойд! Не император, не король,  не
президент  республики,  а  великодержавный  Ллойд,  _капитал_  был  первым
пассажиром!
   Этель осталась со своим сыном. Она привезла маленького Мака  из  Роули,
чтобы он присутствовал при этом великом событии. Аллан простился с сыном и
Этель. Этель сказала:
   - Well, good bye, Mac. I hope you will have a nice trip!  [Ну,  прощай,
Мак! Надеюсь, ты совершишь приятную поездку! (англ.)]
   Жироскопы завертелись и наполнили вокзал  гулким,  свистящим  гудением.
Подпорные стойки автоматически освободили поезд, когда жироскопы  достигли
нужного числа оборотов, и поезд плавно  вышел  из  вокзала  под  неистовое
ликование толпы. Прожекторы  бросали  снопы  бледного  света  на  Хобокен,
Нью-Йорк и Бруклин, сирены пароходов в доках, на Гудзоне  и  в  бухте,  на
Ист-Ривере гудели и выли. Звенели телефоны, работали телеграфы.  Нью-Йорк,
Чикаго, Сан-Франциско бушевали, ликование всего мира сопутствовало  Аллану
в его поездке. В то же время остановились на пять  минут  все  технические
предприятия мира, перестали вертеться винты всех пароходов, разрезавших  в
этот миг волны океанов, завыли, загудели свистки и сирены всех  поездов  и
судов, находившихся  в  пути.  Это  был  неистовый,  могучий  крик  труда,
приветствовавшего свое творение.
   Старый Ллойд дал себя раздеть и лег спать.
   Они были в пути.
   В отелях тысячи людей обедали в десять  часов  и  волнуясь  говорили  о
первом поезде. Играли  оркестры.  Возбуждение  все  росло  и  росло.  Люди
восторгались и даже ударялись в поэзию. Туннель называли "величайшим делом
рук  человеческих".  "Мак  Аллан  создал  эпос  железа  и  электричества".
Вспоминая о всех ударах судьбы, постигших Мака Аллана за двадцать пять лет
строительства, его называли даже "Одиссеем современной техники".
   Без десяти минут  двенадцать  Вспыхнул  экран  Эдисоновского  биоскопа:
"Внимание!"
   Сразу воцарилась тишина. И тотчас  же  заработал  телекинематограф.  Во
всех центрах мира в один и тот же миг увидели  вокзал  Хобокен,  черневший
людьми. Увидели импозантный туннельный поезд, увидели, как Аллан прощается
с Этель и сыном, как присутствующие машут шляпами, как поезд трогается...
   Поднялось неописуемое,  громовое  ликование,  продолжавшееся  несколько
минут. Люди взбирались на столбы, разбивали и растаптывали  сотни  бокалов
от шампанского. Оркестр играл "Туннельную  песню":  "Three  cheers  and  a
tiger for him!.." Но шум заглушал музыку.
   Потом на экране появилась надпись: "Двадцать пять портретов".  Аллан  в
начале строительства, Аллан сегодня.  Прогремел  новый  ураган  восторгов.
Хобби, Штром, Гарриман, Берман, С.Вульф, "Толстый  Мюллер",  Ллойд.  Потом
показывали туннельный фильм. Он начинался с собрания на крыше "Атлантика",
с первого  удара  заступом.  В  течение  ночи,  с  небольшими  перерывами,
показывали все фазы строительства, и  когда  на  экране  появлялся  Аллан,
подымались новые восторженные взрывы ликования. Небывалый фильм  показывал
катастрофу, забастовку, показывал, как Мак Аллан произносил в мегафон речь
перед  армией  рабочих  (фонограф  передавал  отрывки  из   этой   речи!),
демонстрацию туннельных рабочих, большой пожар. Показывал все.
   Час спустя, в час ночи, на экране появилась телеграмма: "Аллан въехал в
туннель. Невероятное воодушевление толпы! Много пострадавших в давке!"
   Фильм продолжался. Каждые полчаса  он  прерывался  телеграммами:  Аллан
прошел сотый километр, двухсотый километр, Аллан остановил поезд  на  одну
минуту. Люди заключали пари на огромные суммы. Никто уже не смотрел фильм.
Все высчитывали, бились об заклад, шумели! Прибудет ли  Аллан  вовремя  на
Бермудские острова? Первая поездка Аллана обратилась в спортивный  пробег,
пробег электрического поезда - _и больше  ничего_.  Дьявол  рекордсменства
оседлал всех! В первый же час Аллан  побил  рекорд  электрического  поезда
Берлин  -  Гамбург.  Во  второй  -  он  приблизился  к  мировым   рекордам
аэропланов, в третий - он побил и их.
   В пять часов напряжение вторично дошло до апогея.
   На  экране  появился,  переданный  телекинематографом,  залитый   ярким
солнцем  вокзал  на  Бермудских  островах,  кишащий   людьми,   напряженно
всматривающимися в одну точку. В  пять  часов  двенадцать  минут  вынырнул
серый туннельный поезд и стремительно  влетел  под  навес  вокзала.  Аллан
выходит на платформу,  разговаривает  со  Штромом,  затем  Штром  и  Аллан
возвращаются в вагон. Пять  минут,  и  поезд  мчится  дальше.  Телеграмма:
"Аллан прибыл на Бермудские острова с опозданием на две минуты".
   Некоторые из участников  банкетов  отправились  домой,  но  большинство
осталось. Они бодрствовали больше двадцати четырех часов, чтобы проследить
за путешествием Аллана. Многие сняли комнаты в отелях и ложились спать  на
несколько  часов,  приказав  немедленно  разбудить  их,  "если  что-нибудь
случится". Дождем сыпались на улицы экстренные выпуски газет.
   Аллан был в пути.
   Поезд мчался по штольням, и  на  мили  вперед  и  назад  отдавался  его
грохот. Поезд кренился на кривых, как искусно построенная  парусная  яхта,
поезд лавировал. Поезд брал подъемы равномерно и-спокойно,  как  аэроплан,
поезд летел. Огни в темном туннеле  были  разрывами  во  тьме,  сигнальные
фонари - пестрыми звездами, кидавшимися в круглые носовые  окна  несущейся
миноноски, огни  на  станциях  -  роями  мелькающих  метеоров.  Туннельные
рабочие, укрывавшиеся за железными раздвижными  дверьми  станций,  крепкие
парни, не проронившие слезы в большую октябрьскую катастрофу,  плакали  от
радости, видя мчавшегося мимо них old Mac [старого Мака (англ.)].
   Ллойд велел разбудить его в восемь часов. Он принял ванну,  позавтракал
и закурил сигару. Он смеялся, ему здесь нравилось. Наконец-то никто ему не
мешал, наконец-то он был далеко от людей и в таком месте,  куда  никто  не
мог к нему пробраться! Иногда он  прогуливался  по  своим  залитым  светом
апартаментам - двенадцати роскошным,  наполненным  озонированным  воздухом
покоям, мчавшимся по рельсам. В  девять  часов  его  вызвала  по  телефону
Этель, и он беседовал с ней десять минут. ("Don't smoke too much, pa!" [Не
кури слишком много, папочка! (англ.)] - сказала Этель.)  Потом  он  прочел
телеграммы. Вдруг поезд остановился. Это была большая станция  в  "горячей
штольне", Ллойд выглянул в смотровое окошечко и  увидел  группу  людей,  в
центре которой стоял Аллан.
   Ллойд пообедал, поспал.  Поезд  снова  остановился.  Окна  салона  были
открыты. Сквозь стеклянную стену Ллойд увидел голубое  небо,  а  с  другой
стороны - несметную толпу людей, восторженно  что-то  кричавших.  Азорские
острова! Слуга сообщил ему, что они опаздывают на  сорок  минут,  так  как
один из масляных баков дал течь.
   Окна опять закрыли. Поезд помчался вниз, и старый, высохший,  маленький
Ллойд стал насвистывать от удовольствия, чего с ним не случалось  уже  лет
двадцать.
   От Азорских  островов  поезд  вел  Штром.  Он  включил  полный  ток,  и
измеритель скорости поднялся до двухсот девяноста пяти километров  в  час.
Инженеры забеспокоились, но Штром, которому жара в горячих штольнях  могла
спалить волосы, но не нервы, не потерпел вмешательства.
   - Опоздание было бы позором, - сказал он.
   Поезд шел так быстро, что казалось, будто он стоит.  Огни,  как  искры,
летели ему навстречу.
   Финистерре.
   В  Нью-Йорке  снова  настала  ночь.  Отели   наполнились.   Телеграмма,
сообщавшая о чудовищной скорости поезда, вызвала бурю восторга. Удастся ли
наверстать опоздание? Пари достигали безумных сумм.
   Последние пятьдесят километров поезд вел Аллан.
   Он сутки не спал, но возбужде