Хобби!..
   Дым ел глаза, но зарево постепенно  блекло.  Хобби  надеялся,  что  оно
погаснет. Тогда опасность миновала бы. Но раздались два коротких,  сильных
взрыва. "Вероятно, взрывные гильзы", - подумал он.
   Тотчас же стало опять светло. Высокий столб был  объят  пламенем  и  на
большом расстоянии освещал штольню. Хобби видел, как одни фигуры  вылезали
из-под обломков, другие медленно, шаг за  шагом,  пробирались  вперед.  Их
грязные голые спины и руки в свете  пожара  казались  желтыми,  как  сера.
Из-под обломков неслись крики и стоны, руки высовывались, судорожно  крюча
пальцы, и манили к себе. Немного дальше земля приподнималась толчками,  но
слой щебня каждый раз оседал на прежнее место.
   Хобби с тупым упорством полз вперед. Он хрипел. Пот капал с  его  лица.
От сильного напряжения он почти терял сознание. Он не обратил внимания  на
руку, высунувшуюся из щебня и пытавшуюся схватить его  за  ногу,  апатично
миновал лужу стекавшей с потолка крови. "Как много  крови  в  человеческом
теле!" - подумал он, продолжая свой путь и переползая через  лежавшего  на
животе мертвеца.
   Негр, навязанный ему судьбой в этот ужасный час, уцепился руками за его
шею. Он плакал и выл от боли и страха, целовал  его  волосы  и  умолял  не
покидать его.
   - Меня зовут Уошингтон Джексон,  -  прохрипел  негр,  -  я  из  Афин  в
Джорджии, мою жену зовут Аманда Балл, она из Дэниельсвилля. Три года назад
я поступил на работу в туннель грузчиком камня. У меня двое детей: шести и
пяти лет.
   - Перестань болтать, парень! - рассердился Хобби. - И не  цепляйся  так
за меня!
   - О мистер Хобби, - вкрадчиво говорил Джексон, - говорят, вы добры... О
мистер Хобби... - он поцеловал Хобби в голову и ухо.
   Но, когда Хобби ударил его по рукам, он пришел в  бешеную  ярость:  ему
показалось, что тот хочет отделаться от него.  Изо  всех  сил  он  стиснул
руками шею Хобби и зашипел:
   - Ты хочешь дать мне подохнуть здесь, Хобби! Ты этого хочешь?.. Ох!
   И он с отчаянным криком упал на землю, так как Хобби большими  пальцами
вдавил ему глаза.
   - Хобби, мистер Хобби, - визжал он, с плачем простирая к нему  руки,  -
не покидайте меня, во имя вашей матери, вашей доброй старушки матери...
   Хобби задыхался. Грудь была как в тисках, и собственное  тело  казалось
ему негнущимся и длинным. Он думал, что подходит его конец.
   - Идем, дьявол проклятый! - пробормотал  он,  когда  немного  пришел  в
себя. - Надо пролезть под этим поездом. Если ты опять станешь душить меня,
я тебя убью!
   - Хобби, добрый мистер Хобби!
   И Джексон полз, кряхтя и плача, за Хобби, держась одной  рукой  за  его
пояс.
   - Hurry up, you idiot! [Скорей, идиот! (англ.)]
   Хобби казалось, что его виски вот-вот лопнут.


   На протяжении трех миль штольня была почти совсем  разрушена,  завалена
столбами и  камнями.  Повсюду  ползли  окровавленные,  раненые  люди  и  с
криками, плачем, стонами  продвигались  со  всей  доступной  им  быстротой
вперед. Они карабкались  через  сброшенные  с  рельсов  поезда,  груженные
камнем и материалами, взбирались  на  груды  щебня  и  спускались  с  них,
протискивались между балками.
   Чем дальше, тем больше встречали они других потерпевших, спешивших, как
и они, вперед. Здесь было совершенно темно, и только изредка сюда достигал
бледный отсвет огня. Едкий дым все приближался, и, едва  ощутив  его,  они
удваивали свои усилия, спеша дальше.
   Они шагали через тела медленно ползущих раненых, они  кулаками  сбивали
друг друга с ног, чтобы выиграть хоть один шаг, а какой-то негр размахивал
ножом и в слепом исступлении вонзал его в каждого, кто мешал ему пройти.
   Перед узким проходом между опрокинутыми  вагонами  и  кучей  деревянных
крепей шла настоящая битва. Раздавались  револьверные  выстрелы,  и  крики
настигнутых пулей мешались с яростным ревом людей, душивших друг друга. Но
один за другим сражавшиеся исчезали в узкой  щели,  а  раненые  со  стоном
ползли им вслед.
   Потом путь стал свободнее. Здесь стояло  меньше  поездов,  и  взрыв  не
вырвал всех столбов. Но здесь было совсем темно.  Кряхтя,  скрипя  зубами,
обливаясь потом  и  кровью,  скользили  по  скатам  и  карабкались  вперед
спасавшиеся. Они натыкались на балки и вскрикивали, они падали с вагонов и
шарили руками во тьме. Вперед!  Вперед!  Ярость  инстинкта  самосохранения
постепенно ослабевала, и вновь пробуждалось чувство товарищества.
   - Сюда, здесь путь свободен!
   - Есть ли там проход?
   - Правее, вдоль вагонов!


   Через три часа после катастрофы первые рабочие выбрались в параллельную
штольню. Световая проводка была испорчена и здесь. Стоял полный мрак.  Все
взвыли от гнева. Ни одного поезда! Ни одного фонаря! Отряды, работавшие  в
параллельной штольне, давно убежали, и все поезда ушли.
   Дым приполз и сюда, и бешеная гонка возобновилась. Люди ползли, бежали,
мчались в темноте около часа, потом начали валиться с ног от изнеможения.
   - Нет смысла! - кричали они. - Нам не пробежать четырехсот километров!
   - Что же нам делать?
   - Ждать, пока за нами придут!
   - Придут? Кто может прийти?..
   - Мы умрем с голоду.
   - Где склады с припасами?
   - Где аварийные фонари?
   - Да, где же они?..
   - Мак!..
   - Ну, погоди, Мак!..
   И вдруг в них вспыхнула жажда мести!
   - Погоди, Мак! Дай нам только выбраться!..
   Но дым  настиг  их,  и  они  снова  побежали  вперед,  пока  у  них  не
подогнулись колени.
   - Вот станция!
   На станции было темно и пустынно.  Машины  бездействовали,  все  бежали
отсюда в общей панике.
   Толпа ворвалась на станцию. Здесь рабочим было все хорошо знакомо.  Они
знали, что  тут  стоят  запломбированные  ящики  со  съестными  припасами,
которые надо только открыть.
   Во тьме раздались треск и удары. Никто, собственно, не хотел есть, ужас
прогнал ощущение голода. Но вид припасов пробудил в людях дикий  инстинкт,
стремление набить себе желудок, и они, как волки, кинулись на  ящики.  Все
наполняли карманы съестным. Мало  того,  одурев  от  ужаса  и  гнева,  они
высыпали на землю мешки сухарей и сушеного мяса, разбивали сотни бутылок.
   - Вот фонари! - крикнул кто-то.
   Это были аварийные фонари с сухими батареями, которые надо было  только
включить.
   - Стоп! Не зажигать, я буду стрелять!
   - В чем дело?
   - Может произойти взрыв!
   Одного этого предположения было достаточно, чтобы все застыли на месте.
Страх утихомирил их.
   Но потом снова повалил дым, и они опять пустились бежать.
   Вдруг до них донеслись крики  и  выстрелы.  Свет!  Они  ринулись  через
квершлаг в параллельную штольню. И увидели, как вдали толпы людей боролись
из-за места в вагоне, пуская в ход кулаки, ножи, револьверы. Поезд ушел, и
они в отчаянии бросились на землю, крича:
   - Мак! Мак! Погоди! Уж мы до тебя доберемся!



3

   Паника очистила туннель от людей. Тридцать тысяч человек вымела она  из
штолен.  Отряды  в  неповрежденных  штольнях,   услышав   грохот   взрыва,
немедленно прекратили работу.
   - Море ворвалось! -  закричали  они  и  бросились  бежать.  Инженеры  с
револьверами в руках удерживали их. Когда же их  настигло  облако  пыли  и
стали прибегать объятые ужасом люди, их  уже  не  могли  удержать  никакие
угрозы.
   Рабочие кидались на поезда с камнем и уезжали.
   На стрелке один из поездов сошел с рельсов и этим сразу задержал десять
других.
   Толпы  рабочих  бросились  в  параллельную  штольню.  Они   задерживали
проходившие там поезда, становясь на рельсы и крича. Но  поезда  были  уже
переполнены, и началась ожесточенная борьба за места.
   Паника усиливалась еще тем, что никто  не  знал,  что  же,  собственно,
произошло. Было только известно, что  случилось  нечто  ужасное!  Инженеры
сначала пытались образумить людей, но когда с поездами стало прибывать все
больше и больше обезумевших рабочих, кричавших:  "Туннель  горит!",  когда
дым стал подползать из темных  штолен,  они  сами  поддались  панике.  Все
поезда шли теперь к выходу из туннеля. Толпа,  мчавшаяся  с  диким  ревом,
задерживала входившие поезда с материалами и сменами рабочих и гнала их  в
обратном направлении.
   Таким образом, через два часа после катастрофы  туннель  на  протяжении
ста километров  был  всеми  покинут.  Машинисты  внутренних  станций  тоже
обратились в бегство, и машины остановились. Лишь кое-где два-три отважных
инженера остались на станциях.
   Инженер Берман защищал последний поезд.
   Этот поезд, в котором было  десять  вагонов,  стоял  на  готовой  части
"чистилища", где происходила клепка железных конструкций, в двадцати  пяти
километрах от места  катастрофы.  Осветительная  установка  и  здесь  была
испорчена. Но Берман установил аккумуляторные лампы, мерцавшие сквозь дым.
   Три тысячи человек работали в "чистилище", около двух тысяч уже уехало,
последнюю тысячу Берман хотел вывезти на оставшемся поезде.
   Они прибегали,  тяжело  дыша,  небольшими  кучками  и  а  диком  страхе
кидались на вагоны. Народ все прибывал. Берман  ждал  терпеливо,  так  как
многим рабочим "чистилища" нужно было идти до поезда три километра.
   - В путь, давай отправление!
   - Мы должны подождать остальных! - крикнул Берман. - No dirty  business
now! [Прекратить безобразия! (англ.)] В моем револьвере шесть зарядов!
   Берман был немец, маленького роста, седой, коротконогий. Шутить  он  не
любил.
   Он ходил вдоль  поезда,  кричал  и  бранился,  обращаясь  к  головам  и
кулакам, возбужденно двигавшимся наверху, в дыму:
   - Не безобразничать! Вы все выберетесь!
   Берман держал взведенный револьвер в руке (при катастрофе обнаружилось,
что все инженеры были вооружены).
   Когда в конце концов угрозы стали  слишком  громки,  он  поместился  на
локомотиве, рядом с  машинистом,  и  пообещал  застрелить  его,  если  тот
осмелится пустить поезд без приказания. На всех  буферах  и  цепях  висели
люди, и все кричали в один голос: "В путь, трогай!"
   Но Берман все еще ждал, несмотря на то, что дым становился невыносимым.
   Вдруг раздался выстрел, и Берман свалился на землю. Поезд тронулся.
   Толпы отчаявшихся людей в бешенстве гнались за ним  и  в  конце  концов
хрипя, запыхавшись, останавливались.
   И  эти  толпы   оставшихся   отправлялись   по   шпалам   и   щебню   в
четырехсоткилометровый путь. Чем дальше они продвигались, тем более грозно
звучали возгласы: "Мак, твои дни сочтены!"
   Но за ними, далеко позади, шли еще толпы, другие, еще и еще...
   Начался страшный бег по  туннелю,  бег  ради  спасения  жизни,  которым
впоследствии полны были газеты.
   Чем дальше бежали толпы, тем яростнее и бешенее  они,  становились.  По
дороге они разрушали все склады и машины. Их ярость и страх не уменьшились
даже тогда, когда они достигли места, где еще горел электрический свет.  И
когда появился первый спасательный поезд, который должен был всех  увезти,
они боролись друг с другом за места с ножами и револьверами в руках,  хотя
находились уже вне всякой опасности.


   Когда глубоко в туннеле произошла катастрофа, в Мак-Сити была еще ночь.
Было пасмурно. Тяжелые, плотные тучи на небе  тускло  багровели  в  зареве
светлых ночных испарений самого бессонного города этой бессонной эпохи.
   Мак-Сити лихорадил и шумел, как днем. Земля до  самого  горизонта  была
покрыта непрестанно двигавшимися раскаленными потоками  лавы,  от  которых
подымались искры, вспышки огня и клубы пара. Мириады огоньков сновали туда
и сюда, как инфузории в микроскопе. Стеклянные  крыши  машинных  залов  на
уступах выемки трассы сверкали, как зеленый  лед  в  лунную  зимнюю  ночь.
Резко звучали свистки и звонки, кругом гремело железо и сотрясалась земля.
   Поезда мчались вверх и вниз, как  обычно.  Огромные  машины  -  динамо,
насосы, вентиляторы - наполняли шумом сверкавшие чистотой помещения.
   Было прохладно, и рабочие, возвращавшиеся из туннельного  пекла,  зябко
прижимались друг к другу. Как  только  поезд  останавливался,  они,  стуча
зубами, бежали в буфет выпить  кофе  или  грога.  Затем  с  веселым  гамом
вскакивали в трамвай, который развозил их по рабочим казармам и домам.
   В самом начале пятого часа  уже  распространился  слух  о  том,  что  в
туннеле случилось несчастье. В четверть пятого разбудили Гарримана, и  он,
заспанный, едва волоча ноги от усталости, пришел в главную контору.
   Гарриман был энергичный и  решительный  человек,  закаленный  на  полях
индустриальных битв. Но как раз сегодня он был в самом  жалком  состоянии.
Он всю ночь проплакал. Вечером ему была доставлена телеграмма, сообщавшая,
что его сын, единственная радость, оставшаяся у него в жизни, скончался  в
Китае от лихорадки. Горе его было безмерно велико, и  в  конце  концов  он
принял двойную дозу снотворного порошка, чтобы заснуть. Он  и  теперь  еще
спал, когда звонил по телефону в  туннель,  чтобы  узнать  о  подробностях
катастрофы. Никто ничего не знал. Гарриман апатично и безучастно  сидел  в
кресле и спал с открытыми глазами. В то же время осветились сотни  рабочих
домов в поселках. Послышались голоса и шепот  на  улицах,  тот  испуганный
шепот, который почему-то доходит до слуха даже крепко спящих людей.  Стали
сбегаться женщины. Из южных и северных поселков, приближаясь к  сверкающим
стеклянным крышам над выемкой, темными массами двигались к главной конторе
группы женщин и мужчин.
   Они собирались перед унылым  высоким  зданием.  И,  когда  образовалась
большая толпа, послышались возгласы:
   - Гарримана! Мы хотим знать, что случилось!
   Вышел клерк с вызывающе равнодушной физиономией:
   - Мы сами не знаем ничего определенного.
   - Долой клерка! Не желаем разговаривать с клерками! Нам нужен Гарриман!
Гарриман!!!
   Толпа росла. Со всех сторон стекались темные фигуры, Присоединявшиеся к
толпе перед зданием конторы.
   Наконец Гарриман вышел сам, бледный, старый,  усталый  и  заспанный,  и
сотни голосов на разных языках, с различными интонациями бросили ему  один
и тот же вопрос:
   - Что случилось?
   Гарриман сделал знак, что хочет говорить, и водворилась тишина.
   - В южной штольне у бурильной машины произошел взрыв. Больше нам ничего
не известно.
   Гарриман едва говорил. Язык прилипал у него к гортани.
   Дикий рев был ответом на его слова:
   - Лжец! Мошенник! Ты скрываешь от нас правду!
   Гарриману кровь бросилась в лицо, глаза выпучились от гнева, он  сделал
над собой усилие, хотел заговорить, но голова  отказывалась  работать.  Он
ушел и хлопнул за собой дверью.
   В воздухе пронесся камень и разбил оконное стекло в первом этаже. Видно
было, как один из служащих испуганно обратился в бегство.
   - Гарриман! Гарриман!
   Гарриман снова показался в дверях. Он умылся холодной водой, и бодрость
начала возвращаться к нему. Его лицо под шапкой седых волос побагровело.
   - Что за безобразие бить стекла! - громко крикнул он. - Мы знаем только
то, что я вам сказал. Будьте благоразумны!
   Из толпы закричали, перебивая друг друга:
   - Мы хотим знать, сколько убитых! Кто убит? Имена!
   - Вы - стадо дураков! Бабы! - гневно закричал Гарриман. - Откуда я могу
сейчас это знать?
   Гарриман медленно повернулся и опять ушел, бормоча ругательства.
   - Гарриман! Гарриман!
   Женщины протискивались вперед.
   Вдруг посыпался град камней. Народ, обычно беспрекословно подчиняющийся
установлениям юстиции, в подобные моменты создает свои законы,  вытекающие
из врожденного правосознания, и тут же применяет их.
   Взбешенный Гарриман снова вышел, но не промолвил ни слова.
   - Покажи нам телеграмму!
   Гарриман помолчал.
   - Телеграмму? У меня нет телеграммы. Я получил сообщение по телефону.
   - Давай его сюда!
   Гарриман и глазом не моргнул.
   - Хорошо, вы его получите.
   Через минуту он вернулся с листком из телефонного  блокнота  в  руке  и
громко прочел написанное. Далеко разносились слова, на  которых  он  делал
ударение: "Бурильная машина... южная штольня... взрыв во  время  подрывных
работ... от двадцати до тридцати раненых и убитых. Хобби".
   Гарриман передал листок стоявшему поблизости и вернулся в дом.
   В один миг листок был изорван  в  клочья,  -  так  много  людей  хотело
прочесть его.  Толпа  на  некоторое  время  успокоилась.  От  двадцати  до
тридцати убитых - это,  конечно,  ужасно,  но  это  не  такая  уж  большая
катастрофа. Не нужно отчаиваться. Разве непременно он должен был оказаться
около бурильной машины? Больше всего успокаивало  их  то,  что  телефонное
извещение исходило от Хобби.
   И все-таки женщины не расходились. Странно! Их снова  охватило  прежнее
волнение, глаза сверкали, сердца учащенно  бились.  Тяжесть  легла  на  их
души. В толпе обменивались робкими взглядами.
   - А что, если Гарриман лгал?
   Женщины устремились к  станции  прибытия  поездов  и  ждали,  дрожа  от
холода, кутаясь в платки и одеяла. Со станции видна  была  линия  железной
дороги до самого устья туннеля. Мокрые рельсы  блестели  в  свете  дуговых
фонарей, сливаясь вдали в тонкую нить. Внизу зияли две серые дыры. В одной
из них показался свет, вспыхнул ярче, затем появилось  огненное  пятно,  и
внезапно, сверкая глазом циклопа, на линию вынырнул поезд.
   Поезда ходили еще вполне регулярно.  Через  равные  промежутки  времени
спускались поезда с материалами, и по обыкновению без расписания  вылетали
вверх поезда с камнями, то один, то три, то пять, то  десять  подряд,  как
это происходило изо дня в день  вот  уже  шесть  лет.  Это  была  картина,
которую все они наблюдали тысячу раз. И все же они с растущим  напряжением
встречали подымавшиеся поезда.
   Если в поездах приезжали сменившиеся рабочие, толпа обступала прибывших
и забрасывала их вопросами. Но те ничего не знали, так как выехали еще  до
катастрофы.
   Непонятно, как через каких-нибудь десять  минут  после  катастрофы  мог
распространиться  слух  о  ней.  Неосторожное  слово  инженера,  невольный
возглас у телефона, - этого было достаточно.  Но  теперь  ничего  не  было
слышно. Ничего! Известия тщательно скрывались.
   До шести часов новые партии рабочих  и  товарные  поезда,  как  обычно,
уходили  в  туннель.  (По  особому  распоряжению  поезда  шли  только   до
пятидесятого километра!)
   В шесть часов очередной смене сообщили, что сошел  с  рельсов  поезд  с
материалами и надо расчистить путь. Рабочие должны быть наготове.  Опытные
проходчики качали головами и  обменивались  многозначительными  взглядами:
"Должно быть, там совсем неладно! О господи!"
   Женщинам приказано  было  очистить  станцию.  Но  они  не  подчинились.
Повинуясь какому-то инстинкту, они  стояли  как  вкопанные  на  рельсах  и
смотрели вдоль выемки вниз. Толпа все разрасталась. Дети,  молодые  парни,
рабочие, любопытные.
   А туннель выплевывал камень - без конца, без передышки.
   Вдруг толпа заметила, что поезда с материалами стали отправляться реже.
Сейчас же беспорядочно загудели голоса. Потом отправка поездов  в  туннель
прекратилась совсем, и толпу охватило еще большее беспокойство.  Никто  не
верил басне о том, что сошедший с рельсов поезд загородил путь. Все знали,
что такие случаи бывали ежедневно и  что  движение  поездов  от  этого  не
прерывалось.
   И вот совсем рассвело.
   Нью-йоркские газеты уже зарабатывали на катастрофе: "Океан  ворвался  в
туннель! 10.000 убитых!"


   Холодный, блестящий свет  поднялся  из-за  моря.  Электрические  фонари
разом потухли.  Только  далеко  на  молу,  где  внезапно  стал  виден  дым
пароходных труб, еще вращался огонь маяка, как будто его забыли выключить.
Через некоторое время погас  и  он.  Ужасающе  будничным  показался  вдруг
сверкающий сказочный  город,  с  холодной  сетью  рельсовых  путей,  морем
поездов,  столбами  для  проводов  и  отдельными  высокими  зданиями,  над
которыми ползли серые тучи. Усталые лица посинели от стужи, так как с моря
вместе с холодным светом пошел ледяной поток воздуха и холодный  моросящий
дождь.
   Женщины посылали детей за пальто, платками, одеялами