ызвал Бекки и спросил ее про ладанку, смуглянка сказала:
   - О, господин полицейский. Это та самая вещь, которую  госпожа  Эльвира
презентовала Кнуту  Диксону.  Мы  раскололи  фигурку  с  острова  Пасхи  и
наполнили порошком амулет. А медальон, говорят, когда-то принадлежал  Анне
Австрийской. Это дорогая антикварная реликвия.
   - Вы видели ее у Кнута на шее?
   - Я не знакома с Кнутом, - шепнула смуглянка. - Я ведь говорила вам  об
этом, господин полицейский.
   Коун поморщился. С Бекки каши не сваришь. Она, как  попугай,  повторяет
то, что напели ей в уши  хозяева.  А  тут  еще  сбоку  сидит  Грегори,  на
которого Бекки поглядывает не то с испугом, не то с недоверием. И в глазах
ее застыла мольба. Коун мог  бы  поклясться,  что  читает  ее  мысли.  Она
опасается, как бы инспектор не выдал ее тайну, их тайну. Ей хорошо  платят
в магазине. И ей совсем не хочется оказаться на улице только  из-за  того,
что в тайну хитроумно устроенного манекена проникает еще кто-то.
   Бекки они допрашивали последней. Потом вдвоем с Грегори побывали в доме
Кнута Диксона. Шикарный особняк стоял в  глубине  сада.  Крепкие  чугунные
ворота были заперты.  Коун  долго  звонил,  пока  наконец  на  дорожке  не
появилась фигура заспанного привратника.
   В доме их встретил камердинер - плешивый человек  с  лицом  скопца.  На
вопросы Коуна о хозяине он отвечал неохотно и вяло. С трудом Коуну удалось
установить, что Диксон почти не жил в этом доме.
   - Где же он жил, черт возьми? - рассердился Коун.
   - Заграничные вояжи, - ответил камердинер. - И женщины.
   Они побродили по комнатам, заставленным разностильной мебелью, побывали
в библиотеке, спальнях.
   - Что-то мне тут не нравится, - сказал Коун, когда они сели в машину. -
А что - сам не пойму.
   - Дом как дом, - проворчал Грегори, устраиваясь на  сиденье.  -  Диксон
купил его несколько месяцев назад. Когда возвысился...
   Потом они зашли в кабинет Коуна, и Грегори стал развивать свою версию.
   - Диксон убил шаха. Это понятно и оправдано. Он ревновал его к Эльвире.
Следил за ним. Кстати, в  эту  версию  укладывается  и  донесение  Бредли.
Вероятно, Диксону удалось увлечь шаха в поездку на ферму. Там  между  ними
произошла схватка, Бен Аюз оторвал ладанку. Диксон  не  заметил  этого.  А
когда спохватился, было поздно. И он предпочел скрыться.
   Коун молчал. Он думал не о Диксоне,  а  о  его  камердинере.  Лицо  его
показалось инспектору странно знакомым. Бывают же такие чудные совпадения.
Он вдруг засмеялся. Грегори покосился, сказал раздраженно:
   - Не понимаю, что тут смешного.
   - Я не о том, - сказал Коун. - Просто вспомнил один смешной случай.
   - Ты не слушаешь меня?
   - Почему? В твоих словах есть логика. Только Диксона мы прошляпили. А в
остальном? Что ж, может, ты и прав.
   - Шеф придерживается такого же мнения, - сказал Грегори, и в его голосе
послышались торжественные нотки.
   - Да, - произнес Коун. - Может, ты и прав. Но тогда будь добр, объясни,
кто отравил Магду? Или это тоже сделал Диксон? Из-за ревности?
   - Я думал об этом. У шаха было время.
   - Уж больно все  складно  получается.  -  Коун  не  мог  согласиться  с
Грегори. Были еще факты, не укладывающиеся в схему, которую тот  навязывал
Коуну. Грегори не знал, например,  о  том,  что  Бредли  приехал  к  месту
убийства в машине. Алиса слышала шум мотора. Да и Броуди, наверное,  тоже.
Была женщина, приходившая к Алисе. На ногах и на шее  шаха  висели  камни,
молчаливо свидетельствующие о желании  убийцы  спрятать  труп  понадежнее.
Возможно, ладанку шах и сорвал с груди убийцы. Но  за  этим  преступлением
чувствовался холодный расчет, а отнюдь  не  мотивы  ревности.  И  наконец,
Коуна смущали показания Эльвиры и Перси. Уж очень охотно  они  их  давали.
Эта готовность помочь следствию, это трогательное  единодушие,  с  которым
любовница и друг Диксона топили его, заставляли задуматься. Коун явственно
ощущал за Эльвирой и Перси какую-то силу. Она заставляла Эльвиру  молчать,
когда Коун впервые побывал у колдуньи. Сейчас  она  же  развязала  женщине
язык. Коун подумал о том, что если бы он не нашел труп шаха, то,  Пожалуй,
и этих показаний от Эльвиры не добился бы. Да  и  шеф  хорош.  Сначала  он
запретил Коуну вмешиваться в частную жизнь колдуньи. Теперь вдруг разрешил
допрос. И даже дал слово, что сегодня устроит Коуну свидание с профессором
Кирпи. В ожидании этого свидания Коун с Грегори и коротали время...
   Звякнул внутренний телефон.
   -  Да,  шеф,  -  сказал  Коун.  Он  кивнул  Грегори,  положил   трубку.
Полицейские встали. Грегори осмотрел свой костюм, снял  пылинку  с  плеча.
Лифт поднял их наверх.
   Шеф сидел под  картиной,  изображающей  Немезиду.  В  кресле  у  стола,
положив ногу на ногу, развалился профессор. Он  зажигал  сигару.  Господин
Мелтон сделал приглашающий жест. Коун и Грегори сели рядом, у стены.  Коун
постарался устроиться так, чтобы  лучше  видеть  лицо  профессора.  Он  не
ожидал от этой беседы никаких результатов. Но его тешила мысль о том,  что
респектабельный   профессор   каким-то   замысловатым   образом   оказался
замешанным в  этой  истории  с  убийством.  В  душе  Коун  испытывал  даже
некоторое злорадство. Он кожей ощущал,  что  профессору  крайне  неприятен
этот визит в полицию. И Коун наслаждался победой, маленькой,  ничтожной  в
общем-то, но все-таки победой.
   - Начнем, - сказал шеф, обращаясь к профессору. - Господин Кирпи,  наши
инспекторы хотели бы выслушать ваше мнение о Кнуте  Диксоне,  на  которого
пало подозрение в убийстве. Они полагают, - кивок в сторону Коуна,  -  что
сведения, сообщенные вами, послужат на пользу следствию.
   Профессор  вынул  сигару  изо  рта  и  поискал  глазами,  куда  бы   ее
пристроить. Господин Мелтон предупредительно подвинул пепельницу.
   - Я считаю, господа, - важно произнес профессор, -  что  тут  произошла
ошибка. Да, ошибка, - повторил он. - Господину Мелтону я  уже  сообщал  об
этом.  Но  господин  Мелтон  счел  необходимым,  чтобы  я  высказал   свои
соображения вам. Так вот. Видимо, господин... э... Коун  решил,  что  Кнут
Диксон мой пациент. Эта  ошибка  повлекла  за  собой  цепь  умозаключений,
неверных уже потому, что посылкой для них  послужила  ошибочная  мысль.  Я
психиатр, господа.  И,  являясь  таковым,  конечно,  не  мог  не  замечать
некоторых странностей в поведении нового друга Эльвиры. Его  циклотимии  -
так мы называем подъем и спады настроений - были выражены довольно ярко. Я
даже  отмечал  легкую  маниакальность.  На  выходах  из  этого   состояния
наблюдалась некоторая депрессивность. Однако все это  не  давало  никакого
права  считать  Диксона  психически  неполноценным  человеком,  тем  более
изолировать его от общества. Все мы в той или  иной  степени  циклотимики,
господа.  Кстати,  многие  гениальные  люди  были  циклотимиками  с   явно
выраженными   переходами   от   одной   фазы   настроения   к   другой   -
противоположной. Я  прошу  прощения  за  это  маленькое  отступление.  Оно
необходимо мне, чтобы вы, господа, поняли  основную  мысль.  Я  ее  изложу
возможно популярнее. Эта мысль заключается в том, что быть циклотимиком  -
не значит быть сумасшедшим. Не  столь  давно  я  эту  мысль  высказывал  в
печати. Не отвергаю ее и сегодня. Ибо и тогда, и сегодня вопрос ставился о
психической полноценности Кнута Диксона как творца и как человека.
   А теперь позвольте  мне  вернуться  к  началу.  Господин...  э...  Коун
ошибочно предположил, что Диксон - мой пациент. Я понимаю господина Коуна.
Долг призывает его выяснить все. Господин Коун обращается ко мне. Логично?
Только в том случае, если бы  Диксон  являлся  моим  пациентом.  Тогда  я,
возможно,  мог  бы  помочь  следствию.  Ибо  лечащий  врач  лучше   других
осведомлен о том, что можно ожидать от больного. Но я не лечащий  врач.  Я
дружен с Эльвирой Гирнсбей. Я никогда не одобрял  ее  выбора.  Но  любовь,
господа... Любовь ведь не прислушивается к советам.
   Закончив эту небольшую речь,  профессор  Кирпи  удовлетворенно  облизал
губы и взял сигару. Господин Мелтон бросил взгляд на Коуна.
   - Вы считаете, что Диксон мог совершить преступление? - спросил Коун.
   - Каждый может совершить  преступление,  -  ответил  профессор.  -  Все
зависит от обстоятельств.
   - Обдуманное преступление, - уточнил Коун.
   - Я полагаю, что высказался довольно ясно, -  заметил  профессор.  -  Я
сказал, что Диксон не был сумасшедшим.
   - А шаха вы знали? - спросил Коун.
   - Нет, - отрезал профессор. Коуну показалось, что он  рассердился.  Шеф
тоже уловил это и заметил:
   - Коун, вы увлекаетесь.
   - Пожалуйста, - снисходительно произнес профессор Кирпи. -  Я  понимаю,
господин Коун взволнован этим прискорбным происшествием. Ему,  безусловно,
хочется проникнуть в тайну.  Я  не  возражаю,  господин  Коун.  Вы  можете
задавать вопросы на любую тему.
   Это был щелчок в нос. Коун проворчал:
   - У меня вопросов нет.
   Шеф обратился к Грегори. Тот отрицательно покачал головой. А когда  они
вышли из кабинета шефа, сказал:
   - Ну и характер у тебя.
   - Пошел он к дьяволу, - беззлобно сказал Коун. -  Циклотимики.  Все  мы
циклотимики, Грегори. А Кнут смылся. Мы никуда не годны, Грегори. Нас надо
гнать из полиции в шею. Циклотимики! Профессор отлично промыл  нам  мозги.
Честное слово, Грегори, я проникся к нему уважением. Он ясно  дал  понять,
что нам пора  в  отставку.  Циклотимики,  -  повторил  он,  когда  вечером
встретился с Фрименом. Тот округлил глаза. - Вы что?  -  спросил  Коун.  -
Никогда не слышали этого слова?
   - Нет, - покачал тот головой. - Где вы набрались этой премудрости?
   - Меня просветил профессор Кирпи. Он сказал, что полиция не имеет права
совать свой грязный нос в дела, которые ее не касаются.
   - Даже если это убийство?
   - Так, Фримен. Вы быстро схватываете суть. Профессор именно это и хотел
сказать. А наш глубокоуважаемый шеф смотрел ему в рот  и  поддакивал.  Они
ведь друзья с Кирпи.  Нет,  этого  не  передашь  словами.  Это  надо  было
посмотреть.
   - Нельзя ли пояснее? - спросил Фримен.
   - А что, собственно, вам не ясно? - в свою очередь задал вопрос Коун.
   - Все, - сказал Фримен.
   - Коротко это выглядит так. И Грегори, и шеф, и профессор,  и  колдунья
хотят уверить меня, что убийца шаха - Диксон. А я этому не верю.
   - Но ведь есть доказательства, Коун.
   - Не только, Фримен. Есть еще профессор Кирпи. И в этом-то загвоздка.
   - Вы что-нибудь узнали?
   - В том-то и дело, что ничего. Даже, кажется, потерял надежду узнать.
   - Вы великий притворщик, - улыбнулся Фримен.
   - Циклотимик, - сказал Коун. - Всего-навсего  циклотимик,  переживающий
сейчас очередной спад настроения. Я вполне созрел  для  похода  к  Броуди.
Пойду брошусь старому пьянице в ножки и буду молить сказать  мне,  что  он
все-таки видел ночью из окна своей спальни.
   - Честное слово?
   - Да уж куда честнее, Фримен. Мы попали в какой-то  порочный  круг.  Из
него надо выпрыгнуть, чтобы дело прояснилось. Я очень надеюсь  на  Броуди.
Старый пройдоха  ненавидит  Кирпи.  Думается,  на  этой  почве  мы  с  ним
столкуемся. Может, не сразу. Но иного выхода нет. Я  должен  найти  убийцу
Бредли и сделаю это. А потом мы побеседуем с профессором  Кирпи  на  темы,
которые далеки от психиатрии.
   - Вы все-таки что-то узнали?
   - Нет, Фримен. Но клянусь, узнаю.
   - Вы здорово сердиты сегодня.
   - Побывали бы вы в моей шкуре.
   - Значит, к Броуди?
   Коун не ответил. Он еще не решил: идти или нет?


   А господин Мелтон собирался на ужин к  господину  Домару.  Шеф  полиции
стоял перед зеркалом и мурлыкал песенку про крошку, которая  любит  топать
ножками. Но на настоящего мужчину это не производит впечатления. Настоящий
мужчина целует  крошку,  берет  ее  на  руки  и...  О  дальнейшем  песенка
умалчивала.  Однако  господин  Мелтон  знал  о  том,  что   происходит   в
дальнейшем. Лет десять назад господин Мелтон с полным правом относил  себя
к разряду настоящих мужчин. Он и  сейчас  еще  полагал,  что  находится  в
полной форме. И охотно поддерживал беседы на пикантные темы. Правда,  сами
женщины уже давно не занимали главенствующего положения в его  жизни.  Шеф
полиции объяснял это  себе  возросшим  объемом  работы,  огромной  нервной
нагрузкой и слегка подпорченным желудком.  На  склеротический  румянец  на
щеках он старался не обращать внимания. На  двух  взрослых  дочерей  тоже.
Господина Мелтона мало волновала их жизнь и их  заботы.  Его  жена  умерла
рано. Года два  дочери  находились  в  пансионе.  Пока  там  не  произошел
маленький скандал. Шеф полиции не вникал  в  содержание  происшедшего.  Он
привез  дочерей  домой  и  предоставил   их   самим   себе.   Единственным
требованием, которое он выставил  перед  девушками,  было  неукоснительное
соблюдение давней семейной традиции: вся  семья  обязана  была  завтракать
вместе. Традиция эта нарушалась  крайне  редко.  После  завтрака  господин
Мелтон уезжал по делам службы, а  дочки  занимались  чем  хотели.  Девушки
обязаны были поддерживать знакомство только с людьми своего круга. На этот
счет  шеф  полиции  был  строг.  В  остальном  же  он  полагался  на  волю
провидения. Иногда он задумывался о том, что неплохо бы  пристроить  дочек
замуж. Но эти мысли приходили  и  уходили.  Господин  Мелтон  был  слишком
занятым человеком. Он придерживался современных  взглядов  на  воспитание,
которые профессор Кирпи, например, выражал одной фразой: "Не  наступай  на
пятки собственным детям, и они не  наступят  тебе  на  горло".  Слова  эти
профессор произнес, конечно, в шутку. Но шутки профессора Кирпи  были  как
афоризмы. Их можно было принимать и за чистую монету.
   Итак,  господин  Мелтон  собирался  на  ужин  к  господину  Домару.  Он
тщательно вывязал галстук и, продолжая мурлыкать про крошку, поднес пальцы
к нагрудному карману пиджака. Ему показалось,  что  платочек  высовывается
чересчур далеко. Пальцы нащупали в кармашке листочек бумаги.  Шеф  полиции
отлично помнил, что он туда ничего постороннего не клал.  Вытащив  листок,
господин Мелтон развернул его и прочел: "Смерть ждет вас за  порогом  этой
комнаты".
   Подписи не было. Господин Мелтон бросил бумажку на столик.  "Любопытно,
каким способом они собираются это сделать?" - подумал  он  и  взглянул  на
часы. Выходить из дома было еще рано, и он решил задержаться в спальне  на
полчаса. Уселся поудобнее в низкое кресло, развернул  книжку  и  попытался
читать. Но то ли книжка была неинтересной, то ли эта записка с упоминанием
о смерти выбила мысли шефа из привычной колеи, только он перестал  читать,
опустил  книгу  на  колени  и  задумался.  Мысли  шефа  были  светлыми   и
прозрачными, как горный ручеек. Он думал о том, что министр внутренних дел
уже стар. Очень стар. Безобразно стар. Он думал о том, что господин  Домар
весьма благосклонно относится к нему, господину Мелтону. Он думал  о  том,
что господин Домар, наверное, будет президентом. И,  наверное,  произойдет
смена кабинета. Правда, господин Домар  угощает  отвратительными  ужинами.
Желудок господина Мелтона после этих  ужинов  расстраивается  так,  что  в
течение трех дней шеф полиции не в состоянии  есть  ничего,  кроме  жидких
киселей и сливовых  компотов.  Но  что  поделаешь?  "Париж  стоит  мессы".
Господин Мелтон сделал ставку  на  Филиппа  Домара.  Стандартные  ужины  в
общем-то не самое страшное, если хорошенько подумать. Господин Мелтон  мог
приносить и большие  жертвы.  И  приносил  их.  И  сейчас  приносит,  если
подумать. А министр стар, безобразно стар.
   "Смерть ждет вас за порогом этой комнаты". Ха! Звучит убедительно. Если
бы министру послать такую записку? Он уже пережил два инфаркта. А  у  шефа
полиции сердце буйвола. Так говорит профессор Кирпи. Он хоть  и  психиатр,
но в этом деле тоже смыслит. А желудок что ж? Ничего не попишешь: сливовые
компоты, диета... Вот только ужины у господина Домара... Да еще рассказы о
прошлом.  Господин  Домар  безумно  любит  говорить  о  своем  прошлом.  О
безукоризненном прошлом. О тех днях,  когда  господин  Домар  еще  не  был
господином, а просто служил на верфи матросом. Потом он плавал. Он начал с
юнги и кончил капитаном. А расставшись с  морем,  занялся  бизнесом.  Нет,
господин Домар не торговал сапожной мазью. Так пишут в книгах для дураков.
Чтобы заниматься бизнесом, двух банок  сапожного  крема  маловато.  Филипп
Домар купил ателье. А теперь создал целый обувной концерн. Теперь Домар  -
сенатор. И скоро будет президентом.
   Церковь и полиция. Да. И в полиции должен сидеть дурак. Когда  господин
Мелтон станет министром, он подумает о шефе полиции сам.  Вот  бы  Грегори
приспособить. Но Грегори - человек не того круга. А как бы пригодилась его
рабская исполнительность! Впрочем, она и так пригодится.
   "Смерть ждет вас". "Ну что ж, - усмехнулся господин Мелтон. - Пора".
   Он встал с кресла, подошел к двери и резко толкнул ее. Две руки  обвили
его шею. Господин Мелтон мягко отвел их в сторону и увидел смеющееся  лицо
Лиззи - младшей дочери.
   - Ты убит, па, - сказала Лиззи. - На этот раз мы выбрали  смерть  через
удушье.
   - Вы не учли, что я мог сопротивляться, - сказал господин Мелтон.
   - В правила игры сопротивление не входит, - разъяснила Лиззи.  -  А  ты
знаешь,  па,  мы  послали  сегодня  три  записки.  Хиггинсам,  Ферманам  и
Паульсенам. И ты подумай, па.  Этот  идиот  Паульсен  побежал  в  полицию.
Представляешь, сколько было смеха, когда его оттуда вытурили. У него  было
такое глупое лицо. Дин хохотал так, что вывернул себе челюсть.
   - А где Эсс? - поинтересовался господин Мелтон.
   - Сидят с Дином в голубой гостиной. Мы думаем несколько усложнить игру.
Записки -  это  скучно.  Дин  считает,  что  вслед  за  записками  следует
направлять  "жертвам"   небольшие   посылочки.   Представляешь,   па.   Ты
раскрываешь бандероль, а оттуда вылетают  огонь  и  дым.  Или  выпрыгивает
лягушка. Эсс говорит, что лягушек  надо  посылать  девушкам.  Правда,  это
здорово, па?
   - Не знаю, - проворчал господин Мелтон. - Мне кажется, впрочем, что это
немного жестоко.
   - Что ты, па. Просто интересно. Трах, бух! Хлоп  -  и  обморок.  А  кто
выдержит - значит, он сильная натура. Дин говорит, что  это  лучший  метод
определения сильных натур. Без обмана. Испытание мужества. Как ты думаешь,
па?
   Господин Мелтон еще не выработал отношения к новой затее. К игре  он  в
общем-то относился  снисходительно.  Эта  игра,  изобретенная  студентами,
завоевала  популярность.  В  первые  недели  обывателей   охватила   волна
возмущения. Мало  кому  нравилось  получать  записки  с  предупреждениями,
подобными  тому,  какое  господин  Мелтон  обнаружил  сегодня.  В  газетах
появились статьи, авторы которых  требовали  принятия  немедленных  мер  к
прекращению безобразия, развращавшего молодежь и без того  уже  достаточно
распущенную. В дело,  как  и  следовало  ожидать,  вмешались  психологи  и
психиатры. Не остался в стороне и профессор Кирпи. Он выступил в "Трибуне"
с  пространной  статьей.  Кирпи  писал,  что  эта  игра  не   представляет
какой-либо опасности для общества. Она даже "снимает тенденции агрессивных
настроений в среде молодежи". Говоря проще, профессор Кирпи  полагал,  что
игра может стимулировать сокращение преступности. Потенциальные убийцы, по
мнению профессора, получили теперь отдушину. Они уже не будут  убивать,  а
будут только играть в убийство. Это, утверждал Кирпи, поведет к тому,  что
в  стране  уменьшится  количество  преступлений.  Кроме   того,   заключил
профессор, эта игра создает предпосылки для расширения сфер общения  между
молодыми людьми. Девушка - "убийца" получает в руки ключик для  облегчения
знакомства с понравившимся  ей  парнем  -  "жертвой".  И  наоборот.  Таким
образом,   делал   вывод   Кирпи,   усилившаяся    за    последние    годы
некоммуникабельность будет сходить на нет, пока не исчезнет совсем.
   Профессор учел все