е очистительное назначение неудержимо рвалось  из  нее
наружу. И Блюстительнице было безразлично, на какой объект оно изливалось.
   - И упадет оно, - бормотала женщина, сверля  Алису  взглядом.  -  И  не
упадет оно. И расколется смрадом и копотью. И  вырастет  из  него  поганый
гриб на потеху сатане. И обнимет  мир  сатана  и  захохочет.  И  распахнет
ворота адовы. И уйдут к нему все, кто не очистился, и примет их  сатана  и
будет мучить вечно.  И  пойдут  туда  все  отступники,  нарушающие  устои.
Таково,  милочка,  предначертание  Предержащего.  И  случится  все  скоро.
Недалек час. Готовы ли вы?
   - Я не понимаю, - сказала Алиса, вторично зевнув украдкой. Она думала о
том, как выпроводить гостью, сделав это возможно деликатнее,  и  плохо  ее
слушала. - Я не понимаю, - повторила она, - к чему мне надо готовиться?
   - Я открою вам, милочка, - понизила голос Блюстительница.  -  Я  скажу:
оно близко. Каждый его ощущает,  но  безотчетно.  Только  мы  понимаем  до
конца. Ибо мы ближе всех к престолу. Разве вы не видите, как люди  мечутся
в страхе? Слабые погрязают в грехе, убегают в вертепы, тонут в разврате. К
ним в первую очередь направляет нас Предержащий, их надо быстрее вызволить
из бездны. Но есть еще качающиеся. Они клонятся то сюда, то  туда.  Внешне
они выглядят благополучно. Но и их терзает страх. Он приходит по ночам, во
сне...
   Блюстительница перевела дыхание. Воспользовавшись паузой,  Алиса  мягко
заметила, что ее ночные страхи не терзают, и намекнула  на  необходимость,
по ее мнению, сократить этот затянувшийся разговор. Женщина, казалось,  не
обратила никакого внимания на слова Алисы. Она стала  уверять  Алису,  что
той  крайне  нужно  сейчас,  сию  минуту,  переоценить  всю  свою   жизнь,
исповедаться перед Блюстительницей  во  всех  грехах  -  тайных,  явных  и
мысленных, а затем она, Блюстительница,  приведет  ее  в  лоно  хранителей
устоев. После этого акта душа Алисы  обретет  покой,  а  видения,  которые
мешают ей спать, отойдут в сторону.
   И кроткая, деликатная Алиса  не  вынесла  этого  натиска.  Бутылки  под
руками у нее не было. Поэтому она ответила на лестное предложение словами,
произнеся их возможно убедительнее.
   - Моя душа, - сказала она, - обретет покой, когда вы уйдете отсюда.
   Сообщив это, Алиса тут же застеснялась. Ей показалось, что она  слишком
резко высказала свою мысль. И решила было извиниться. Но она  плохо  знала
блюстителей. Гостья только скорбно поджала губы.
   - Вы сердитесь, милочка, - пропела она. И зашептала: - Это  он  в  вас.
Страх точит душу. Страх томит тело. Душа  не  ведает,  что  говорят  уста,
потому что вы - качающаяся. А сатана близко.  Он  тут,  не  ушел  еще.  Он
всегда там, где убивают. Ждет...
   Алиса насторожилась.
   - Ждет... - повторила Блюстительница.  -  И  я  жду.  Я  пришла,  чтобы
отвратить его происк. Я тоже всегда там, где убивают. Как сатана. Но  я  -
посланница. Я иду, чтобы уничтожить страх,  который  приносит  сатана.  Он
принес его сюда ночью.
   Это было уже слишком. Сначала инспектор, потом  Броуди,  а  теперь  эта
фанатичка, похожая на ворону, задавали хоть и в разных формах, один и  тот
же вопрос. "Моя ложь нужнее вашей правды", - сказал Броуди.  "Признайтесь,
милочка, что он разбудил вас", - говорит эта дура. Да полно, дура ли  она?
Напустила туману. Выпытывает. И Алисе  стало  по-настоящему  страшно.  Она
почувствовала себя беспомощной девчонкой,  упавшей  в  глубокую  яму.  Она
пытается выбраться, хватается за стенки, но срывается и падает на  дно.  А
сверху на нее  смотрят  инспектор,  Броуди  и  Блюстительница,  смотрят  и
говорят в один голос: "Признайтесь, милочка". В чем она должна признаться?
Откуда это на нее свалилось? Что делать? Прежде всего  надо  прогнать  эту
ворону. Но как? Закричать? Глупо. Уйти? Алиса  вскакивает  и  из  прихожей
говорит решительно:
   - Я ухожу.
   Блюстительница кротко вздыхает, поднимается и идет вслед  за  Алисой  к
двери.
   - Напрасно, милочка, - говорит она. - От  страха  не  бегут!  У  сатаны
быстрые ноги.
   Она еще что-то говорит, но Алиса уже далеко.


   "...и была Изабель. Полусогнутые тростинки над округлостью сфер.  Замок
за границами смысла. Восходы и заходы. Утомительные орбиты, упирающиеся  в
бесконечность.
   - Мне страшно, - сказал Карл.
   - Уйди! - прорычал Лрак.
   Они оба любили Изабель. Бель... Ель... Ль... Пустота. Ничто и все! Карл
и Лрак. Логарифмы. Звенела и плакала Изабель. Рычал  Карл.  Говорил  Лрак.
Оборотни стонали, когда приходила Она... На... А...
   - Мне трудно, - сказал Лрак.
   - Убью, - прорычал Карл.
   Изабель звенела, хохотала,  билась  в  истерике.  Ке...  Е...  Буква  -
логарифм. Человек - логарифм. Загадка бытия.
   - Я, - сказал Карл.
   - Я, - сказал Лрак.
   Изабель ушла. Уходила, струясь. Бормотало и клокотало Ничто. Что?.."


   Коун швырнул книжку в угол. Она полетела, трепыхаясь, и  шлепнулась  на
пол обложкой вверх. На обложке было  написано:  "Кнут  Диксон.  "Логарифмы
бытия". Книжка - бестселлер. Об авторе кричали в салонах любителей  модной
литературы. Критики писали, что Диксон - новое слово в  авангардизме,  что
он сумел осмыслить бессмыслицу, что с выходом в свет "Логарифмов" в  спину
реалистов вбит последний гвоздь. Афоризмы  Диксона  печатались  на  первых
полосах газет.  Болтали,  что  его  счет  в  банке  вырос  до  неприличных
размеров. Женщины струились через пальцы Кнута, как Изабель в его  книжке.
Содержатель ночного клуба Вилли Кноуде прислал Кнуту постоянный пропуск  в
свое  заведение.  Но  Диксон  там  не  показывался.   Говорили,   что   он
предпочитает проводить ночи в магазине - салоне амулетов, хозяйка которого
- Эльвира Гирнсбей - недавно стала его любовницей.
   Говорили  много.  Рассказывали,  что  один   ловкий   репортер,   решив
подработать на популярности Кнута, задал ему вопрос:
   - Как вы относитесь к коммунизму?
   Тот ответил одним словом:
   -  Логарифм.   -   Потом,   видя,   что   репортер   вытаращил   глаза,
многозначительно добавил: - Мое бытие исключает этот вопрос.
   Кто-то пустил слух, что Кнут Диксон  -  шизофреник,  бежавший  из  дома
умалишенных. Кто-то сказал, что если оно и так, то это еще ровно ничего не
значит. Профессор Кирпи, видный психиатр, резонно  заметил,  что  тридцать
процентов  шизофреников  -  гениальные  люди.  Статистика  убила  неверие.
Население   страны   доверяло   цифрам.   Цифрами   измерялось   состояние
миллионеров. Цифрами оперировали  экономисты,  доказывавшие,  что  уровень
благосостояния среднестатистического человека за последние годы  неуклонно
растет. Цифры, правда, показывали, и рост преступности, и увеличение числа
дорожных катастроф, и даже количество наркоманов и алкоголиков.  Но  всему
находилось объяснение. Катастрофы? Стало больше  машин.  Наркоманы?  Из-за
коммунистической опасности средний человек нервничает. Если  ликвидировать
опасность, то и наркоманов станет меньше.
   Общество было идеально устроенным механизмом, раз и навсегда запущенным
Творцом. И регулировать отношения  в  этом  обществе  мог  только  Творец.
Папаша Фил, Кнут Диксон, господин  Мелтон,  Вилли  Кноуде  и  иже  с  ними
являлись послушными исполнителями его воли. И что бы они  ни  делали,  это
было угодно Творцу.
   Действиями  полиции  тоже  руководил  Творец.  Так,  по  крайней  мере,
полагалось считать Коуну. Но сам Коун этого не  считал.  Он  всегда  хотел
знать больше, чем ему полагалось по нормам, установленным для  инспекторов
полиции. Этим он отличался от  своего  коллеги  Грегори.  Его  целый  день
волновал вопрос: почему не состоялся завтрак у шефа? Можно было,  конечно,
просто спросить об этом у господина Мелтона и получить тривиальный  ответ.
Однако Коун не любил тривиальных ответов. Вечерняя беседа с  Вилли  Кноуде
тоже не удовлетворила  Коуна.  Выходя  из  ночного  клуба,  он  подумал  о
владелице салона амулетов - Эльвире Гирнсбей, о ее связях с шахом, а потом
с Кнутом Диксоном. И решил хоть мельком,  но  взглянуть  на  эту  женщину.
Красный куб-кристалл был недалеко. И Коун поехал туда.
   Но ему не повезло. Эльвиры Гирнсбей в салоне не оказалось.
   Коун никогда не покупал амулетов.  В  его  сознании  амулеты  почему-то
ассоциировались с суеверием. Открывая вертящуюся дверь салона,  он  думал,
что увидит внутри его витрины с безделушками. Ибо снаружи в этом  странном
магазине витрин не было.  Толстое  красное  стекло  не  пропускало  света.
Загадочный  куб-кристалл  не  выставлял  на  обозрение  бездельникам  свои
сокровища. Только над входом вспыхивала и гасла скромная неоновая  вывеска
"Амулеты".  С  одной  стороны,  это  подчеркивало  солидность  учреждения,
которое  не  нуждалось  в  крикливой  рекламе.  С   другой   -   молчаливо
свидетельствовало, что амулеты - вещь серьезная.
   - Ведь не будет же аптекарь выставлять напоказ  яды,  -  сказала  Коуну
симпатичная  смуглянка,  встретившая  его   у   входа.   Она   моментально
сообразила, с кем  имеет  дело,  и  не  стала  скрывать  этого.  "Господин
полицейский ошибается", - сказала она, когда  Коун  признался,  что  путал
амулеты с сувенирами. Амулеты - это совсем, совсем другое. И если господин
полицейский желает убедиться, она может показать ему это.
   Но Коун уже и сам видел,  что  амулеты  -  это  действительно  "совсем,
совсем другое". Его поразило, во-первых, то, что  куб-кристалл,  казалось,
не имел никаких внутренних помещений. Ни перегородок, ни  прилавков  здесь
не было. Обширное помещение можно было даже считать пустым, так мало в нем
было вещей. В центре зала на постаменте из красного пластика  два  скелета
сосредоточенно рвали друг у  друга  какой-то  черный  шнурок.  Вдоль  стен
тянулись шкафы-стеллажи с выдвижными ящиками, на каждом из которых  белела
надпись.  В  глубине  зала  был  отгорожен  стойкой  уголок,  напоминавший
обыкновенный тир. На стойке лежало несколько пистолетов. А метрах в восьми
скалил зубы манекен. На лбу у него и в  том  месте,  где  полагается  быть
сердцу, были приклеены мишени.
   - Уютно, - усмехнулся Коун, кивнув на скелеты.
   - О, - протянула смуглянка. - Это  создает  настроение.  Если  господин
полицейский желает, то...
   Господин полицейский пожелал. Смуглянка  легонько  подхватила  его  под
локоть и подвела к стене. Затем щелкнула выключателем. Верхний свет погас.
Зато  осветился  постамент.  По  скелетам  побежали  тени.  Коун  мог   бы
поклясться, что скелеты зашевелились.
   - Смотрите, смотрите,  -  прошептала  смуглянка,  прижимаясь  плечом  к
Коуну. И он увидел, как из темноты к борющимся скелетам шагнула  фигура  в
балахоне с обрывком  веревки  на  шее.  Фигура  воздела  руки  и  застыла,
повиснув в воздухе. Это было так  неожиданно,  что  Коун  вздрогнул.  Рука
непроизвольно опустилась в карман. Смуглянка  вцепилась  в  нее  и  горячо
зашептала:
   - Что вы, господин полицейский!
   - Действительно, - смущенно пробормотал Коун. Смуглянка включила  свет.
Коун пристально посмотрел на нее.  В  глазах  женщины  он  уловил  искорки
смеха. Инспектор улыбнулся тоже, стряхивая наваждение.
   - Это сделал наш Перси, - с гордостью сообщила она. - Он открыл  секрет
одного польского колдуна. Мы  показываем  это  людям  впечатлительным.  Но
господин полицейский, - смуглянка лукаво взглянула на  Коуна,  -  конечно,
понимает, что это бутафория. И господин полицейский, наверное, думает, что
у нас  все  так.  Тогда  господин  полицейский  ошибается.  У  нас  все  -
настоящее. Если вы желаете, то мы можем вам предложить веревку, на которой
был повешен Кальтенбруннер. Три доллара за сантиметр. Это очень  недорого,
если учесть, что каждый сантиметр приносит счастье, эквивалентное  счастью
разделенной любви. Два сантиметра - это счастье удачливого игрока.  Три  -
исполнение большинства ваших желаний. Веревку мы храним вот тут.
   Она подвела Коуна к шкафу-стеллажу и показала табличку  на  ящике.  Там
было написано: "Веревка Кальтенбруннера".
   - Каждый амулет хранится в ящике в полной темноте, - сказала смуглянка.
- Свет убивает их силу. Госпожа Эльвира  Гирнсбей  сделала  это  открытие.
Жаль, что вы ее не застали. Она бывает здесь после  одиннадцати  часов.  В
двенадцать амулеты испускают флюиды счастья.  А  госпожа  так  хочет  быть
счастливой. - Смуглянка вздохнула. - Ей надо также многое забыть.  Амулеты
помогают. Они помогли ей найти Кнута. Вы  его  знаете?  Нет?  Это  великий
человек. Госпожа Эльвира, кажется, нашла то, что ей нужно.
   - А вы? - спросил Коун.
   Смуглянка уклонилась от ответа.
   - Вот здесь мы храним индийские амулеты,  -  сказала  она,  подталкивая
Коуна к соседнему шкафу-стеллажу. - Наши агенты ездят по всему миру.  Ведь
так трудно добыть настоящее. Я могла  бы  вам  показать  очень  любопытные
вещи. Иногда это просто пучок  травы.  Иногда  резная  фигурка  из  кости.
Наконечник стрелы. Или птичий помет. Суть амулета - в его внутренней силе,
в его назначении. Одни из них,  как  я  уже  говорила,  приносят  счастье,
другие оберегают от пули, третьи сулят удачное плавание. Мы ведем огромную
работу  по  выявлению  свойств  каждого  амулета.  Каждая  вещь   подробно
описывается и снабжается инструкцией для пользования. Ибо это тоже  важно.
Некоторые амулеты нужно носить на шее,  другие  держать  в  руке.  Есть  и
такие,  которые  действуют  на  расстоянии.  Их  можно  хранить  в   ящике
письменного стола, в сейфе. Но обязательно в темноте.
   - Занятно, - пробормотал Коун. - А это зачем? -  указал  он  на  тир  в
углу.
   - Гарантии, - лаконично сказала  смуглянка.  И  пояснила:  -  Сейчас  в
большом ходу амулеты, оберегающие от пули. Но бывают  покупатели,  которые
не верят. Нам приходится убеждать. Подойдите сюда,  господин  полицейский.
Возьмите пистолет. Вы ведь хорошо стреляете?
   Женщина покопалась в одном из ящиков и достала оттуда нечто похожее  на
медальон.
   - Попробуйте попасть в лоб манекену, - предложила она.
   Коун повертел в руках пистолет и, почти не  целясь,  выстрелил.  Фигура
качнулась. В мишени появилась дырка от пули.
   - А теперь, - сказала смуглянка, - я повешу  ему  на  шею  амулет.  Эта
ладанка хранит  на  себе  след  поцелуя  возлюбленной  английского  короля
Ричарда Львиное Сердце. Стреляйте,  -  скомандовала  она,  встав  рядом  с
Коуном.
   Коун выстрелил. Дырка от пули появилась  в  стене  рядом  с  манекеном.
Инспектор  хмыкнул  и  выстрелил  снова.  Пуля  опять  прошла   мимо.   Он
рассердился и нажал на спусковой крючок три раза подряд. Результат был тот
же. Коун бросил пистолет на стойку, буркнул:
   - Фокусы.
   - Стреляйте из своего, - сказала смуглянка.
   Коун недоверчиво взглянул  на  нее.  Но  предложение  принял.  И  опять
промазал.
   - Если хотите, - сказала женщина, - я могу сама встать там.  Иногда  мы
это делаем.
   - Вставайте!
   Смуглянка спокойно прошла за барьер, сняла ладанку с  манекена,  надела
ее себе на шею, отодвинула манекен в сторону и заняла его место. Глаза  ее
улыбались. Коун поднял пистолет, прицелился. Потом опустил руку.
   - Нет, -  пробормотал  он.  -  Нет,  милашка.  Если  ты  вздумала  меня
попугать, то ты  ошиблась.  Отодвиньтесь  вправо,  -  резко  сказал  Коун.
Смуглянка покачала головой.
   Коун спрятал пистолет. Женщина медленно  вышла  из-за  барьера,  сунула
ладанку в ящик. Она была явно смущена. А  Коун  подумал,  что  он  был  бы
плохим полицейским, если бы не воспользовался ее растерянностью.
   - Госпожа Эльвира будет недовольна? - спросил он.
   Смуглянка кивнула.
   - Это впервые, - прошептала она. - Я не смогла.  Я  знала,  что  вы  не
будете стрелять. Но мне стало страшно. У вас было такое  злое  лицо.  Меня
никто еще не просил сойти с этого места. Они не догадывались. А вы... -  И
на глазах смуглянки показались слезы.
   - Как вас зовут? - спросил Коун.
   - Бекки.
   - Вас могут уволить за это?
   - Да. Госпожа Эльвира очень строга. И если она узнает...
   - Она не узнает, - сказал Коун. - Но вы, Бекки, должны сказать мне одну
вещь.
   Бекки благодарно взглянула на инспектора. Она ответит на любые вопросы.
   - Вчера ночью вы были в салоне?
   - О да.
   - Госпожа Эльвира тоже?
   - Ода.
   - Кто еще?
   - Кнут Диксон, Перси, Фримен из "Трибуны",  господа,  которых  я  плохо
знаю, потом пришел Бен Аюз. Это было часа в три.
   - Что они делали?
   - Как всегда. Говорили. Немного пили.
   - Что-нибудь странное вы заметили?
   - Госпоже Эльвире было неприятно присутствие Бен Аюза. И все...
   - Когда ушел Бен Аюз?
   - Часа в четыре.
   - А остальные?
   - Кнут Диксон вышел вслед за шахом. Потом ушел Перси. За ними  примерно
через полчаса уехал журналист Фримен. Он у  нас  часто  бывает.  Под  утро
разбрелись остальные.
   - Госпожа Эльвира о чем-нибудь говорила с вами?
   - Нет.
   - Хорошо, Бекки. Я буду хранить нашу маленькую тайну. А  вы  ничего  не
говорите госпоже о моем посещении. Я побеседую с ней сам. Пока, Бекки. Да,
кстати, рекламации на амулеты к вам поступают?
   - Что вы, господин полицейский. Ведь те, кто  живет,  считают,  что  им
помогают амулеты. А мертвые не приходят. Не так ли, господин полицейский?
   - Да, - сказал Коун. - Мертвые не приходят...
   Возвращаясь домой, инспектор купил книжку Кнута Диксона. Полистал ее  и
кинул в угол, где уже лежала вчерашняя газета  с  обстоятельным  описанием
событий в "Орионе", а также загадочного убийства Бредли. Имя Вилли Кноуде,
как и  догадывался  Коун,  фигурировало  в  отчете.  Упоминалась  и  фирма
"Дорис". На все лады склонялась фамилия Бен Аюза.
   Про амулеты в газете не было сказано ни  слова.  И  про  несостоявшийся
завтрак господина Мелтона тоже. Где-то в районе последнего факта проходила
демаркационная линия, которую Коуну еще  предстояло  пересечь.  Линия  эта
охранялась провидением. Но об этом Коун не знал.



2. БУТОН

   Утро выдалось серым. "Западный  ветер",  -  подумал  Коун.  Этот  ветер
всегда приносил плохую погоду. Он дул с моря, переваливал через  невысокий
хребет,  захватывал  по  пути  запахи  заводов  химического  концерна   и,
обогащенный, покрывал город вонючим туманным одеялом. Ветер дул  три  дня.
Если он за это время не менял направления, старожилы  знали:  ветер  будет
дуть шесть дней, девять  и  даже  месяц.  Такова  была  особенность  этого
проклятого западного ветра. И поделать с этим ничего было нельзя.
   Коун встал рано. Побрился, постоял под душем и стал одеваться. Ехать на
службу ему не хотелось. Предстояла встреча с Грегори. Вчера им не пришлось
увидеться. Коуну было некогда. Кроме того, этот разговор не  сулил  ничего
приятного.  Конечно,  они  оба  сделают  вид,  что  ничего  особенного  не
произошло. Грегори  отпустит  Коуну  пару  комплиментов,  пожелает  удачи.
Взгляд его серых глаз  будет  равнодушным.  Коун  фальшиво  посочувствует,
скажет несколько добрых слов. Бодрых и лживых. Ибо в  душе  Коун  презирал
Грегори. По его мнению, Грегори был плохим полицейским. Да и  прежний  шеф
не жаловал его. Возвысился Грегори при господине Мелтоне. Болтали, что  он
оказал новому шефу серьезную личную  услугу.  В  это  можно  было  верить.
Потому что других заслуг, которые принимаются во внимание  при  выдвижении
полицейских, за Грегори не числилось. Так думал Коун. Так, возможно,  стал
думать господин Мелтон, отстранивший Грегори от дела.
   Впрочем, это было не совсем так. Господин  Мелтон  принял  половинчатое
решение, о чем Коун узнал сразу же, приехав в  управление.  И  новость  не
доставила Коуну радости.
   Он зашел к Грегори. Лысый толстеющий инспектор поднял  на  Коуна  рыбьи
глаза и протянул руку.
   - Привет, Коун, - сказал он. - А я ждал тебя вчера.
   - Было много дел, - ответил  Коун.  -  Но  ты  не  огорчайся,  старина.
Случается и хуже.
   - Шеф здорово сердит, - сказал Грегори, усмехнувшись.  -  Ему  не  дают
покоя министр и папаша Фил. Вот уж  не  думал,  что  из-за  этих  чертовых
наркотиков поднимется такой тарарам. Газеты тоже словн