х возле письменного стола с
мензурками в руках, на миг застыли  в  изумлении.  На  развернутой  газете
лежала крупно нарезанная колбаса, ломти белого и  черного  хлеба,  коробка
бычков в томате. Здесь  же  приютилась  узкогорлая  колбочка  с  остатками
прозрачной жидкости. Пахло табаком.
   - Здравствуйте! - смущенно сказал Второв.
   - Здравствуйте!.. - протянул брюнет.
   - Здоровеньки булы! - подмигнул блондин с редкими  прямыми  волосами  и
узким лицом.
   Брюнет поставил недопитую мензурку на стол и вопросительно посмотрел на
Второва. Блондин колебался, но выпил (он тоже пил из мензурки),  взяв  для
закуски кусок колбасы и белый хлеб.
   - Прошу прощения, я, кажется, помешал?
   - Ничего, ничего, - сказал блондин. - А вам кто, собственно, нужен?
   -   Моя   фамилия   Второв,   мне   предложили   временно    руководить
лабораторией...
   Блондин, покраснев,  аккуратно  поправил  газету,  словно  его  смущало
обнаженное тело колбасы и красные пятна томата.
   Брюнет начал медленно пятиться. Полоска света от окна между ним и краем
стола  стала  расти  так  мучительно  медленно,  что  Второву   захотелось
подтолкнуть его.
   - Отмечаете? - неопределенно сказал он и шагнул мимо стола к окну,  где
стояли приземистые шкафы с книгами. Второв чувствовал, что  тоже  начинает
краснеть, нужно было как-то действовать.
   - Вы попали в самую точку: перерыв у  нас,  вот  отмечаем,  -  выдохнул
блондин. - День рождения вот... у него. А здесь кабинетик пустует. Вот  мы
и собрались обмыть, так сказать, его... - Он ткнул пальцем в брюнета,  уже
успевшего отдалиться на почтительное расстояние от стола и приблизиться  к
распахнутой настежь двери.
   Тот застыл на несколько мгновений, соображая,  к  чему  ведет  подобный
поворот ситуации.
   - Да, - неуверенно сказал он, - день рождения у меня. Я родился.
   Брюнет уже освоился и решительным шагом приблизился к столу.
   - Может, вы с нами за компанию, так сказать? - нарочито веселым голосом
спросил он и взялся за колбу.
   - Вот именно! В честь знакомства, - заулыбался блондин...
   Второв посмотрел на них. Черти этакие! Блондин,  должно  быть,  плут  и
пройдоха, каких свет не видывал.
   - Спасибо, - сказал Второв, - не пью. А вы пейте.
   - Как вас величают-то? - полюбопытствовал блондин.
   - Александр Григорьич.
   - А меня Сергей Федорович Сомов, я главный механик в этой  лаборатории,
а он электрик наш, Анатолий Стеценко, значит. Ваше здоровье!
   Выпив,  Сомов  развеселился.  По  его  лицу  разлился  румянец,   глаза
заблестели. Он толкнул в бок "именинника":
   - Вот  не  гадали,  Стеценко,  что  мы  сегодня  с  тобой  будем  новое
начальство обмывать! А?
   - Да, - сказал Стеценко басом, - это уж факт.
   - А кто сейчас  лабораторией  Аполлинария  Аристарховича  командует?  -
спросил Второв.
   - Считается, что новый директор, - словоохотливо объяснил  Сомов,  беря
кусок колбасы, - но мы видели его  за  это  время  всего  один  раз.  Оно,
правда, после Аполлоши, не в обиду будет сказано, Филипп будет помельче. И
фигурой, и головой не вышел. Правильно, Анатолий?
   - Точно. Насчет головы не знаю, а с фигурой  у  покойника  было  все  в
порядке. Высокий, плечистый, и сила у него была дай бог.
   - Да, а ведь старик, пенсионер, считай. А  как  тогда  он  эту  тележку
свернул, а? - Сомов просиял, словно он сам совершил этот подвиг.
   - Какую тележку? - удивился Второв.
   - Было тут одно дело, - улыбнулся Стеценко. - Старик выезжал  со  двора
на своей машине, а в воротах наши подсобники застряли с тележкой,  на  ней
возят корм для зверья. Мотор заглох, и как-то она у них так  развернулась,
что стала поперек -  ни  пройти,  ни  проехать.  Ждал,  ждал  академик,  а
работяги копошатся - и ни с места. Известное дело, народ неумелый...
   - Новички, - разъясняюще вставил Сомов.
   - Да. Одним словом, рассвирепев, Аполлон выскочил из машины и  вывернул
все в кювет. И понес, и понес...
   - А в ней не меньше трехсот килограммов, - сказал Сомов.
   - Больше, - заметил Стеценко.
   - А свидетели  этого  происшествия,  наверное,  были  под  хмельком?  -
улыбнулся Второв.
   - Ей-ей, Александр Григорьевич, - горячо запротестовал Сомов, - вот  вы
не верите, а пойдите спросите хотя бы нашу лабораторию, да и весь институт
вам точно скажет...
   - Что же скажет мне институт?
   - Необыкновенный человек был покойник. То есть такие номера  откалывал,
уму непостижимо. Особенно в последнее время, перед смертью.
   - Ну посудите сами, товарищи: старику за шестьдесят, а он такие тяжести
ворочал. Вы можете быть самокритичными?
   - Мы очень критичные, - убежденно сказал  Стеценко,  -  но  такое  дело
было, это факт.
   - Да, - подтвердил Сомов, - было, ничего не скажешь.  А  какой  у  него
глаз, ого! Все видел, все помнил! Как у нас  в  лаборатории  прорабатывали
Николая, помнишь, Толя?
   - Все тогда говорили об этом, - кивнул головой Стеценко.
   - Вы знаете, у нас здесь один парень проштрафился, прогулял два дня,  -
рассказывал  Сомов.  -  Разбирали  его   дело   на   собрании   коллектива
лаборатории, и нужно было рассказать, как Николай пришел  на  работу,  что
делал, - одним словом, дать характеристику. Сам Николай сказал два слова и
молчит. Тогда выступает академик. И как начал!..  Вот  уж  голова,  я  вам
скажу! Все описал: когда Николай поступил, как был одет, что говорил. Даже
цвет туфель запомнил. И что Колька курил сначала сигареты с мундштуком,  а
затем бросил и перешел на папиросы, тоже упомнил.
   "Легендарная личность", - подумал Второв. Его стала немного  раздражать
предупредительная словоохотливость механиков, и он прекратил расспросы.
   Сомов, видно, почувствовал скрытую напряженность нового начальника.  Он
свернул газету и прихватил колбу.
   - Мы пойдем, Александр Григорьич. Спасибо за компанию. Извиняйте,  если
что не так. Пошли, Стеценко.
   Они ушли. Второв открыл окно. В комнату ворвался лес, свежий и пахучий.
Где-то совсем рядом пели птицы;  казалось,  что  их  пронзительные  голоса
раздаются в самом кабинете.
   "А ведь здесь действительно неплохо. Тишина, свежий воздух, и  людей  в
лаборатории  немного.  Кузьмич  молодец,  что  сунул  меня  сюда.  Немного
передохну от сумасшедшей гонки..."
   Второв потянулся, зевнул и тряхнул головой, отгоняя назойливые мысли  о
неоконченной  работе  по  вторичным  структурам  ферментов.  Где-то  среди
обрывков формул и реакций всплыл голубой конверт с письмом и тут же исчез,
смытый новым потоком мыслей.
   - Директора, пожалуйста... - Телефонная трубка, тысячи раз  бывавшая  в
руках Кузовкина, была холодной и  очень  чужой.  -  Филипп  Васильич?  Это
Второв. Алексей  Кузьмич  звонил  вам?..  Да,  я  согласен.  Знакомлюсь  с
лабораторией. К концу дня зайду к вам. Нет, для меня  очень  важно  первое
впечатление, а потом я буду готов выслушивать разъяснения... Вы  правильно
поняли меня. Добро.
   Второв улыбнулся и положил трубку. Филипп явно обрадовался. Ему нелегко
тянуть  неожиданно   свалившийся   на   него   груз.   Покойный   академик
директорствовал,  заведовал  лабораторией  и  одновременно  участвовал   в
многочисленных советах, консультативных органах, комиссиях и организациях.
Филипп, с которым Второв кончал биологическое отделение университета,  был
слишком молод и неопытен для подобной работы. Он задыхался в потоке писем,
предложений, приказов, планов, запросов,  ответов,  претензий,  заявлений,
жалоб... Ему хотелось сделать все наилучшим образом,  а  это  невыполнимо.
Никогда не получается, чтобы все было одинаково  хорошо.  Примат  главного
над второстепенным еще не был осознан новым директором Института биологии.
Поэтому появление Второва воспринималось им как спасение. Второв  избавлял
его  от  необходимости  совмещать  с   директорским   постом   заведование
лабораторией генетических структур, как это было при Кузовкине...
   - Разрешите? - На Второва преданно смотрел темноволосый мужчина.
   Этим вопросом началось знакомство с сотрудниками,  которое  закончилось
уже вечером. Второв пожал десятка два рук, обошел  "башню"  с  первого  по
пятый этаж, поговорил с множеством незнакомых  людей  и  в  итоге  безумно
устал.
   Недельский, старший из молодых, близкий ученик Кузовкина,  произвел  да
него  довольно  неприятное  впечатление.   "Талант,   обильно   сдобренный
цинизмом, его легко отличить по смрадному запаху." Как трудно иметь дело с
такого рода людьми! На таких нельзя положиться, они начинают предавать уже
в утробе матери... А вот этот... Гарвиани - забавный тип. Хитер,  хитер...
но, кажется,  с  головой...  Артюк  очень  легкомысленный.  Впрочем,  надо
проверить...  Бесчисленное  множество  девочек   из   специальной   школы,
лаборантки, лаборантки..." - подводил итог Второв.
   Он сидел в кабинете и устало перебирал впечатления от всего, что увидел
и услышал за день.  Сцены  и  слова,  обрывки  фраз,  случайный  взгляд  и
многозначительная пауза - все  это  надежно  отпечаталось  в  его  памяти.
Сейчас из мозаики ощущений и впечатлений ему предстояло  составить  нечто,
именуемое лицом лаборатории. А потом решить: оставаться ли ему  здесь  или
отказываться.
   Рабочий  день  кончился,  и  Второв   уже   собрался   уходить,   когда
девушка-курьер принесла пакет из плотной бумаги с печатями.
   - Это вам, - сказала она.
   Увидев фамилию Кузовкина, Второв сначала рассердился, потом рассмеялся.
   - Я же еще не принял дела! Сегодня первый день...
   - Филипп Васильевич сказал, что вы разберетесь. Если что нужно, звоните
ему.
   - Хорошо, оставьте.
   "Жулик  этот  Филипп!  -  подумал  Второв,   рассматривая   письмо.   -
Обрадовался... В первый же день насел на человека. Придется с ним воевать.
Он в пылу административного рвения завалит меня бумажками..."
   Письмо было  из  Госкомитета,  имеющего  непосредственное  отношение  к
космическим делам. Второв бегло пробежал первые строки:

   "...доводим до сведения дирекции  института  и  коллектива  лаборатории
генетических структур, что нами до  сих  пор  не  получен  отчет  по  теме
N_17358. Исследование, начатое полтора года  назад  академиком  Кузовкиным
А.А., включено в план  особо  важных  государственных  работ  по  изучению
космоса.
   Информационные отчеты по этой теме, полученные  от  вашей  лаборатории,
носят общий  характер  и  не  могут  служить  достаточным  материалом  для
каких-либо выводов по изучаемому вопросу.
   Прошу сообщить, в каком состоянии находится работа  и  к  какому  сроку
лаборатория вышлет заказчику окончательный отчет.
   Главный специалист - доктор физ.-мат. наук Слепцов Н.И."

   Второв немедленно набрал телефон Недельского.
   - Виктор Павлович, кто у вас работал по теме  семнадцать  тысяч  триста
пятьдесят восемь?
   - Не могу знать, Александр Григорьевич. А почему вы  обратились  именно
ко мне?
   - Вы старший научный сотрудник, и мне показалось, что...
   -  Вы  ученый  и  знаете,  как  ошибочно  все   основанное   на   слове
"показалось". Мне, конечно, приятно, что вы отметили мою скромную  фигуру,
но вы ошиблись. При  покойном  Аполлинарии  Аристарховиче  не  я  был  его
заместителем, а Рита  Самойловна.  Вам  придется  набрать  номер  телефона
двенадцать шестьдесят пять, она в соседней  комнате.  Торопитесь,  рабочий
день кончается, а Риточка долго не задерживается.
   - Рита Самойловна? - Второв был так удивлен, что не успел  переспросить
Недельского, и тот уже положил трубку.
   Во  время  сегодняшнего  обхода  был  момент,  когда  Второву   удалось
оторваться от сопровождающих его лиц и остаться одному. Он очутился  перед
узкой стеклянной дверью, закрашенной изнутри белой масляной краской. Когда
он вошел  в  комнату,  то  увидел  там  женщину,  которая  показалась  ему
несколько странной. Чем? Этого он так и не понял.
   Она сидела за маленьким столиком и равнодушно смотрела сквозь  Второва.
Ее взгляд, не задерживаясь, уносился прочь.  Прямой,  строгий,  печальный.
Равнодушный, как дневной свет. Он пролетал сквозь атмосферу и  растворялся
в космической бездне.
   "Сейчас она, наверное, видит звезды... Сириус, Кассиопею или...  Черную
пустоту", - подумал Второв и негромко кашлянул.
   Лицо женщины на секунду исказилось,  как  бы  от  внезапной  боли.  Она
возвращалась из своего далека мучительно и неохотно; за бегство от  миража
она платила страданием; большие светло-серые глаза  сразу  же  сузились  и
потемнели. Словно схваченные цементным раствором, каменели  мускулы  лица,
утрачивая  нежные  и  зыбкие  линии.  Чуть  приоткрытый   рот   сжался   в
напомаженную полоску. Это была Рита Самойловна.
   Ее не очень выразительные ответы раздосадовали Второва.  Казалось,  она
хотела побыстрее от него отделаться. Либо  просто  не  могла  собраться  с
мыслями и отвечала невпопад.
   "Кузовкин окружал себя невзрачными людьми, чтобы  оттенить  собственную
оригинальность", - подумал он в первую минуту. Но сразу  же  засомневался,
так ли это. Слишком уж яркой личностью был академик...
   И  вот,  оказывается,  эта  серая  научная  мышка  была  правой   рукой
академика. Второв пожал плечами и вызвал Риту Самойловну к себе.
   Она вошла походкой усталой и чуть развинченной  и,  ничего  не  сказав,
посмотрела на него. Конечно, она сейчас  витала  где-то  очень  далеко  от
него, но сознание ее было мобилизовано.
   - Садитесь, пожалуйста, - сказал  Второв.  -  Вот  письмо,  прочтите  и
объясните, как на него ответить.
   Риточка (он про себя называл ее так из-за хрупкости, худобы  и  детской
нежности шеи) села  в  кресло  и  взяла  бумажку.  Второв  разглядывал  ее
аккуратную, очень модную прическу и думал, почему эта женщина  вызывает  у
него чувство жалости. Она далеко не беспомощна, во всяком случае  не  так,
как это кажется ему, Второву. И все же чем-то  она  напоминает  обиженного
ребенка.
   - Так что же им можно написать? - спросил он и увидел, что она плачет.
   Рита плакала, не поднимая  головы,  слезы  падали  на  письмо.  Подпись
доктора  физ.-мат.наук  Слепцова  тонула  в  чернильном  подтеке.   Второв
осторожно взял письмо из ее рук.
   - Что с вами? Вам плохо?
   "Какие глупые вопросы задают  люди  в  минуты  растерянности!  Конечно,
плохо! Очень плохо!"
   - Я не знаю, не знаю, что им надо отвечать! - Она запрокинула голову, и
Второв увидел в ее глазах ужас. Это был животный страх загнанной жертвы. В
ее искренности не приходилось сомневаться.
   - Успокойтесь. Хотите воды?
   Воды она не  хотела,  она  ничего  не  хотела,  ей  было  очень  плохо,
очень-очень плохо.
   Второв разозлился:
   - Я, конечно, сочувствую... Я вижу, что вы глубоко  взволнованы,  но...
простите, я не могу допустить, что причиной, черт возьми, является вот эта
писулька! - Он помахал в воздухе посланием Слепцова.
   - Разве дело в письме? Все гораздо сложнее. - Рита Самойловна перестала
плакать и, вытирая глаза, смотрела на Второва  обреченным  взглядом.  -  Я
знала, что так и будет, я знала, что они не позабудут. Это слишком  важная
вещь... Как они могли забыть про нее...
   - Простите, Рита Самойловна, - сказал  Второв,  -  но  я  вынужден,  вы
поймите меня правильно, вынужден настаивать, чтобы вы были  откровенны  со
мной, иначе я ни в чем не смогу разобраться. Я здесь новый человек,  и  вы
должны мне помочь!
   Рита покачала головой. Казалось, она начала успокаиваться.
   - Все так говорят, - задумчиво сказала она.  -  Он  тоже  говорил:  "Ты
должна  помочь  мне".  А  потом  он  услышал,  как  капает  вода  в  блоке
фокусировки, бросился к установке,  его  руки  попали  в  кварк-нейтринный
поток... Затем произошел взрыв.  Он  погиб,  это  было  естественно,  а  я
осталась жива. Вот в чем дело,  товарищ  новый  начальник  лаборатории.  Я
утром еще хотела вам это рассказать,  но  сдержалась,  неудобно  было  так
сразу удивлять нового человека своими странностями. А теперь я рассказала,
и мне легче. Я всем это рассказываю, мне  становится  легче,  но  потом  я
снова вижу эти руки с белыми манжетами...
   Она закрыла вялыми, словно из пластилина, пальцами лицо, и  сквозь  них
потекли слезы.
   "Вот опять плачет", -  с  тоской  подумал  Второв  и  неумело  принялся
утешать. Он предлагал ей воду, гладил ее по голове,  осторожно  похлопывал
по плечику.
   "Вот ситуация!.. - думал он. - Науки особой я не вижу, но зато эмоций -
как на сцене".
   Когда Рита утихла, он спросил:
   - Какая работа проводилась с образцами, полученными из комитета?
   - Какая? Обычное химическое и физико-химическое исследование. Я  хорошо
помню ампулу, которую нам доставили из  комитета.  Она  была  в  свинцовом
ящичке.   Почему   в   свинцовом?   Смешно!   Они,    наверное,    боялись
радиоактивности. На ящике был замок с  секретом.  А  секрет-то  нам  и  не
прислали! Вот мы и ломали голову. Но он  открыл  его.  Он  все  мог,  если
хотел.
   Она на миг замолчала, потом продолжала:
   - ...Начало закипать в узле фокусировки. Знаете, как  закипает  вода  в
таких закрытых сосудах? Толчки и удары, сначала небольшие, потом  сильнее,
сильнее, а потом - шшширх!.. Очевидно, где-то была тонюсенькая дырочка,  и
через нее пар засвистел. И тогда он бросился к аппарату, а его руки попали
под этот  проклятый  кварк-нейтринный  луч.  Затем  взрыв  -  и  все  было
кончено... А я осталась и сижу здесь с вами, разговариваю о том о сем...
   "Обалдеть можно!" - подумал Второв.
   - Но ведь прошло уже столько времени... - робко заметил он, - и...
   Второв не докончил свою мысль:  Рита  неожиданно  грозно  взглянула  на
него, и он вновь ощутил странную силу ее отрешенного взгляда.
   - Все началось с нее, с ампулы, и если б я могла предвидеть! - говорила
она, как во сне. - Предвидеть, видеть, любить,  ненавидеть...  Если  бы  я
могла не видеть этих рук, они струятся и осыпаются, как песок, но  это  не
тот речной или морской песок,  за  которым  взрыв  и  больше  ничего.  Все
разметано, разнесено, и вот я сижу здесь и разговариваю с  вами  о  том  о
сем...
   "Сумасшедшая! Типичный случай маниакального бреда", - ужаснулся Второв.
   Наступило тягостное молчание. Женщина, казалось, совсем  успокоилась  и
равнодушно глядела в окно.
   "Она  удивительно  быстро  умеет  переключаться.   Вновь   унеслась   в
космические дали. Ну и денек у  меня!  Ибо  сказано:  понедельник  -  день
тяжелый. Правда, сегодня не понедельник -  вторник.  Чего  же  она  теперь
молчит? Глупость какая-то! Как всегда трудно  с  женщинами  -  своенравный
народ. А глаза у нее приятные".
   - Может, вы не хотите объясняться со мной,  новым  для  вас  человеком?
Тогда пойдемте к Филиппу Васильевичу, он нас выслушает.
   -  Нет.  Зачем?  -  Рита  Самойловна  говорила  очень  спокойно,   чуть
хрипловатым голосом курильщицы. - Вся беда в том, что я ничего  больше  не
могу рассказать. Вот и все... Ровным счетом ничего.
   Она поднялась и ушла, не обернувшись и не попрощавшись.
   - Постойте! - крикнул Второв. - Что же мне делать с этим письмом?
   - Что хотите.
   Дверь  закрылась  без   стука,   но   довольно   стремительно.   Второв
разволновался. Поведение Риты Самойловны было вызывающе бессмысленным.  Он
решил пойти к директору...
   И  тут  он  вспомнил  вдруг  одну   из   своих   заграничных   поездок.
Полустершийся эпизод  десятилетней  давности  просочился  из  полузабытья.
Словно вместе с Ритой вошел странный больной Артур и незримо присутствовал
при их беседе. Почему вдруг Второв вспомнил про Артура? Он не  задумывался
над этим и вряд ли смог бы  найти  этому  ясный  ответ.  Просто  вспомнил!
Потому что от Риты повеяло  вдруг  той  нездоровой  нервозностью,  которая
тогда, в трюмах "Арлтона", сдавила ему сердце. Так бывает иногда в  жизни.
Это аналогия чувств, сопоставление в подсознании.  Но  нам  редко  удается
перебросить мост от неуловимого ощущения к трезвому рассудку.  Не  удалось
это и Второву...
   Когда Второв рассказал о письме из комитета, Филипп забеспокоился.
   - Черт возьми, могут быть неприятност