и! Заказчик-то больно  задиристый.
Знаешь, как с ним связываться? А что же Рита говорит? Впрочем,  ладно,  по
дороге расскажешь. Пора домой.


   ...Директор уверенно вел вертолет. Они плыли над  темно-синей  вечерней
землей, осыпанной кое-где золотыми точечками  света.  Второв  рассматривал
Филиппа сбоку.
   "Студентом  он  казался  крупнее.  Совсем  высох  за  эти  десять  лет.
Маленький озабоченный лоб тревожно насуплен.  Любят  люди  власть,  и  чем
меньше человек, тем большая власть ему нужна".
   - Слушай, Филипп, что с этой Ритой Самойловной? Она произвела  на  меня
странное впечатление. Все время рассказывала о том, как погиб Кузовкин,  и
больше ни одного слова я не смог из нее вытянуть. Так и ушла.
   - Да, да, - забеспокоился Филипп, - мне говорили, что она вроде  слегка
помешалась после гибели старика. Совсем больной  человек.  Надеялись,  что
время ей поможет, но, кажется, наши прогнозы  не  оправдываются.  Придется
взяться  за  ее  лечение  по-настоящему...  Должен  признаться  тебе,  что
положение у меня нелегкое. Хозяйство после Кузовкина мне досталось сложное
и в ужасном беспорядке.
   - Я уж заметил. В маленькой лаборатории такое разнотемье, такой разброс
в исследованиях, что непонятно, как  можно  руководить  и  направлять  эту
разношерстную орду. Тут и физики, и техники, и химики, и кто угодно.
   - Аполлон был дьявольски талантлив, -  сказал  Филипп,  -  он  умел  из
ничего сделать что-то вкусное.
   - Знаю я, - отмахнулся Второв,  -  академик  с  эклектическим  уклоном!
Политехника в исследованиях хороша в начальной стадии, а затем продвижение
вперед возможно только при концентрации больших сил на очень узком  фронте
исследований. Сила исследовательского давления должна измеряться  тысячами
тонн. На меньших величинах в наши  дни  далеко  не  уедешь.  Только  очень
сильное давление! Тогда возможен успех.
   - Ты уверен? - Филипп, не поворачивая головы, скосил глаза на Второва.
   - В чем можно быть уверенным? Природа  хитра,  хотя  и  незловредна.  -
Второв смотрел в окно, где над синей мглой брезжило ржавое  зарево  огней;
Москва  была  уже  близка.  -  Истина  представляется   мне   сверхпрочным
материалом, разрушить который можно, только сосредоточив  огромные  усилия
на очень маленькой площади.
   - А стоит ли разрушать истину?
   - Познание идет дорогой развалин. Анализ - суть расчленение.
   - Из развалин вырастают новые здания. Но шутки  в  сторону.  Что  будем
делать с письмом из комитета?
   - Ты директор.
   - Я директор и поэтому поручаю  тебе  это  деликатное  дело.  Письмо  и
аннотация отчета должны быть направлены в  комитет  не  позднее  следующей
недели.
   Второв не ответил. Становилось все светлее. Профиль Филиппа,  казалось,
был вырезан из жести. Москва подмигивала и улыбалась гирляндами огней. Они
находились уже в пределах третьей зеленой зоны.
   - Давай, Филипп, договоримся с самого начала...
   Директор молчал. Третьей в их вертолете сидела неприязнь.  Она  еще  не
мешала дышать, но уже занимала много места. У нее  были  злые  глаза,  она
молчала, но взгляд ее чувствовали оба.
   - Давай договоримся, Филипп, что будем работать, а не командовать. - И,
помолчав, сухо отрезал: - Я еще не  принял  дела,  и  у  меня  есть  время
подумать.
   - Ты меня неправильно понял.  -  Неприязнь  улепетнула  через  закрытую
дверь, в кабине стало свободнее. - Это прозвучало совсем  не  так,  как  я
того хотел. В потенции это была безобидная шутка.
   - Потенции, как правило, невидимы  для  постороннего  глаза,  их  могут
оценить только те, кто ими обладает.
   Прощаются они тепло,  почти  дружески.  Дальше  Второв  поедет  обычным
транспортом. От Химок идет метро.
   Дома Второв прежде всего прочел письмо от жены. Через  несколько  минут
он вышел из своей комнаты с распечатанным конвертом.
   - Мама, она приедет на этой неделе...
   Мать осторожна, мать чутка. Она накрывает на стол,  ее  руки  и  голова
заняты, она не торопится откликнуться на новость.
   - Да? - Это не вопрос, но и не удивление. Скорее, эхо.
   - Ты представляешь? - Он криво улыбается, но глаза не очень веселые.
   - Ты рад?
   Мать никогда не простит невестке, сделавшей ее сына несчастным, но  она
пойдет на все, чтобы только ему было хорошо.
   Второв пожимает плечами. Он не знает, он никогда не мог  разобраться  в
этом проклятом вопросе.
   - Тебе нужна жена. Тебе уже тридцать пять. Я только не уверена...
   Второв смотрит на мать.
   - ...что это должна быть именно Вера, - с трудом договаривает она.
   Невестке нет прощения, она должна нести кару, но и сын... Очень  трудно
быть объективной и справедливой.
   - Пятьдесят процентов вины лежит на тебе.
   Второв опускает взгляд в тарелку. Таковы они, женщины: думают  изменить
мир голыми руками.
   - Нет, двадцать пять, - говорит он.
   - Не шути, мой мальчик, не смейся. Ты очень плохой муж.  Ты  не  держал
жену в руках, ты просто позволял ей существовать рядом с тобой.
   - Это, по-моему, истинная интеллигентность.
   - Ты плохо знаешь женщин.
   - С нас слишком большой  спрос.  Мы  должны  знать  языки,  математику,
химию, астрономию, политэкономию и женщин тоже. Я  считаю,  что  программа
несколько перегружена.
   - Может быть, но это жизнь.
   - Да, ты права. Но все же я хотел бы кое-что исключить из своей жизни.
   - Что же?
   - Избыточную информацию. Бесполезное знание существа женской натуры.
   Мать вздыхает:
   - Не думаю, чтобы это было бесполезно. В общем, смотри сам. Все мужчины
так самонадеянны!
   Мать уходит, а он остается. Она уходит, чтобы набрать  силы  для  новой
атаки. Она возвращается и приносит слоеные хрустики.
   Эти нежные спирали  из  подрумяненного  теста  автоматически  переводят
стрелку времени назад, в детство. Второв  улыбается  и  запускает  руку  в
вазу.
   - Будет серьезный разговор, мама?
   - Да, сынок.
   - О чем?
   - О тебе.
   - Тема выбрана не  совсем  удачно.  Разработка  указанного  направления
малоперспективна.
   - Возможно, но... оставим шутки. Что ты думаешь делать с Вероникой?
   Второв поморщился.
   - Как  -  что?  Встретимся,  поговорим,  обменяемся  впечатлениями,  и,
пожалуй, все.
   Мать поджала губы и посмотрела в окно.
   - Слушай, Саша, так это продолжаться не может. Уже прошло много  лет  с
того момента, как эта женщина ушла от тебя. Она бросила тебя  ради  легкой
жизни...
   - Прости меня, мать, - торопливо перебил ее Второв, - мы с  ней  просто
разошлись, давай будем говорить о ней  уважительно.  Да  и  не  знаем  мы,
насколько легка ее жизнь. А кроме того, заочно осудить человека,  ты  сама
понимаешь, просто нехорошо... Лично она во многом и не виновата. Так уж ее
воспитали.
   Наступило долгое молчание.
   "Какой тяжелый и неприятный  разговор!  Кому  это  нужно?  Почему  люди
должны мучить друг друга?"
   Но мать решила довести расследование до конца. Она  еще  плотнее  сжала
губы.
   - Я не имею права говорить так, как я говорю, - сказала она упрямо.
   - Ну хорошо, хорошо, мама...
   - Видишь ли, Саша, возможно, что ты ее еще любишь,  даже  наверное  так
это и есть, иначе какой нормальный мужчина позволит водить себя за нос так
долго...
   - Я псих, мама.
   - Не паясничай. Ты должен понять, что я ничего против Вероники не имею.
Я могу понять ее как женщина, но я не могу согласиться  с  ее  поведением.
Да, я ее осуждаю. Но ты тоже неправ. Ты  неправ  по  существу.  И  я  тебе
заявляю: так продолжаться не может.
   - Что же делать?
   - Ты должен забыть о ней!.. А может быть, она хочет вернуться?  Хотя  я
не знаю, с каким лицом она могла бы это сделать. У тебя должна быть семья,
дети. Пора уж наконец... Неужели у тебя нет знакомых женщин, которые...
   Второв молчал, опустив голову на руки.
   - Мама, как ты думаешь, зачем мы живем на свете?
   Мать внимательно взглянула на него и улыбнулась:
   - Поздновато приходит к тебе этот вопрос.
   - Раньше некогда было, я отвлекался.
   - Не притворяйся. Ты все и сам отлично знаешь.
   - Свой ответ я знаю, мне хочется знать твой.
   - Я лично вижу смысл жизни в исполнении долга по отношению к тебе  и...
другим людям.
   Второв улыбнулся:
   - Да, мама, это я чувствовал всю жизнь. В течение тридцати с лишним лет
я тоже выполняю свой долг, но сейчас меня интересует вопрос, в  чем  смысл
этого долга.
   - Делать добро, быть справедливым...
   - Ты считаешь, если я раз и навсегда оттолкну  от  себя  Веронику,  это
будет добро по отношению к ней?
   Мать чуть покраснела и встала.
   - Прости меня, мама, я не хотел тебя обидеть.
   - Нет, я понимаю. - Она отстранила его  протянутую  руку.  -  Но,  если
хочешь внести ясность, необходима требовательность к себе и другим,  иначе
все можно так запутать, что и...
   - Ясность, ясность! - воскликнул Второв, вскакивая со своего  потертого
кресла. - Моя милая мамочка, ты хочешь невозможного! У кого есть  ясность,
кто может взять на себя смелость сказать, что у него все в  жизни  ясно  и
просто? Кто? Ты? Я? Да нет же, ей-богу! Все очень  сложно,  запутанно,  не
просто. В нашей жизни нужна не ясность, а чуткость. Мы любой узел  считаем
гордиевым, мы слишком часто и слишком легко вынимаем меч, для  того  чтобы
разрубить сложные узлы наших взаимоотношений.  Люблю  ли  я  Веронику?  Не
знаю, мама! Не знаю, можешь не смотреть на меня так. Любит ли меня она? Не
знаю, мама! Я ничего не знаю, понимаешь, почти ничего!
   - Не кричи.
   - Я не кричу, я просто хочу, чтобы ты поняла, что у меня, да и  у  нее,
есть больное место, которое... которому... - Второв осекся и махнул рукой.
   - Успокойся, - сказала мать.
   - Я не волнуюсь, мне просто трудно об этом говорить.
   - Хорошо, не будем. Только помни: между слабохарактерностью и настоящей
добротой большая разница. Нужно быть мужественным и  твердым  в  некоторых
вопросах.
   - Мама!


   ...В  этот  вечер  Второв  долго  сидел  за  своим  письменным  столом,
уставившись невидящим взором в окно, за которым  полыхала  многочисленными
огнями Москва. Разговор с матерью взволновал его.
   "Ну что за жизнь, ей-богу! - думал он. - Кажется, уже давно  определена
главная цель, сделан выбор, отступлений нет и быть  не  может,  и  все  же
время от времени приходит полоса сомнений, каких-то мелких  необоснованных
разочарований. Почему? Ведь все правильно... Вторичные структуры белков  -
тема  увлекательная,  тема  грандиозная,  нужная  людям,  нужная   стране,
промышленности. Каким откровением был первый искусственный  синтез  белка!
Ученые и пресса трубили во все серебряные фанфары: у природы  отнята  одна
из самых главных  тайн  жизни,  люди  научились  производить  кирпичи,  из
которых  создано  все  живое.  Сенсация,  сенсация,  сенсация!  Приемы   и
конференции,  приемы  и  конгрессы.  А  затем   наступило   разочарование.
Оказалось, что мало  научиться  собирать  из  отдельных  химических  групп
белковую молекулу, по составу совершенно одинаковую  с  природным  белком.
Нужно  было  привести  эти  молекулы  во  взаимодействие   со   средой   и
определенным  образом  расположить  в  пространстве.   Возникла   проблема
вторичных структур, структур высшего порядка.  Оказалось,  что  активность
белка находится в поразительной зависимости от геометрической конфигурации
молекулы".
   Второв  был  крупнейшим  специалистом  Союза  по  вторичным  структурам
искусственных биополимеров. Его лаборатории удалось приблизить  активность
белка,  синтезированного  in  vitro  к  активности  природного  белка.   К
сожалению,  только  для  двух  типов  белка  были  получены  положительные
результаты. Только для двух! А их насчитывалось около тысячи!
   Тысячи   искусственных   белков   должны   были   пройти   через   руки
структурщиков, прежде чем попасть в больницы и к технологам.
   "А я, как назло, связался  с  лабораторией  Кузовкина.  Зачем  она  мне
нужна? Ведь совершенно нет времени, да и Филипп, очевидно, не очень легкий
человек.  Ни  к  чему  мне  дополнительные  заботы  о  чужой  тематике.  И
обстановка в лаборатории странная. Одна Рита Самойловна чего  стоит!  И  с
этим комитетом неприятностей не оберешься... Они  либо  образцы  потеряли,
либо... Почему Рита плакала? Нет, нет, с этими загадками нужно расстаться.
Завтра же пойду и скажу Кузьмичу, твердо скажу, глядя прямо в глаза: "Я не
согласен. У меня слишком много работы, своей работы, нужной работы". Пусть
Филипп сам расхлебывает кашу, заваренную покойным академиком-эклектиком".


   В этот же вечер на самый большой московский аэродром,  расположенный  в
Домодедове, прибыл  самолет  из  одной  латиноамериканской  страны.  Среди
пассажиров была высокая, тонкая шатенка с серьезными серыми  глазами.  Она
легко сбежала по трапу  и  остановилась,  чему-то  улыбаясь.  Ее  обгоняли
высокие темнокожие иностранцы. Один из них заглянул в мокрое от слез  лицо
женщины и спросил по-русски:
   - Мадам, помочь?
   - Зачем? Я дома! - Она энергично зашагала к зданию аэропорта.
   Женщину никто не встречал, но это, казалось, не очень ее трогало. Она с
легкой улыбкой прислушивалась к звукам поцелуев  и  восклицаниям,  которые
раздавались вокруг. Эта улыбка не сходила с ее лица,  когда  она  ехала  в
такси и когда получала ключи от номера в первоклассной гостинице "Россия".
И, только набирая номер, она на мгновение стала серьезной и  в  ее  глазах
проглянули тревога и  робость.  Она  остановилась  на  последней  цифре  и
положила трубку на рычаг. Она  больше  не  улыбалась,  глаза  ее  погасли,
сильные пальцы нервно барабанили по столу.  Теперь  было  видно,  что  она
немолода, не совсем  молода,  и  очень  устала,  и  ей  не  идет  неровный
пятнистый загар на шее и на щеках. Ей было немножко страшно и неловко, она
помедлила, засмеялась и набрала номер.
   ...За несколько минут до того, как прозвучал телефонный звонок,  Второв
почувствовал странное неприятное волнение. Он готов был поклясться, что  с
ним  произошел  обморок  или  легкое  головокружение.  Во  всяком  случае,
некоторое время он находился в забытьи, в этом он был уверен. И вот где-то
в комнате кто-то произнес:
   - Помогите!
   Голос был женским, конечно женским. Каким же ему еще быть? Он доносился
издалека, глухой, придавленный неведомым грузом. Женщина кричала:
   - Помогите!
   И  Второв  увидел  ее  лицо  в  радужных  пятнах  света,   отброшенного
настольной лампой. Потом он себя уверил, что не было никакого крика  и  он
не видел никакого лица. Потом ему очень легко удалось доказать  себе,  что
ничего не было, кроме легкого головокружения. Тем более, что резкий звонок
телефона смыл с него забытье, как холодный душ - усталость.
   - Это Вероника. Я уже здесь. Если хочешь меня видеть, приезжай сейчас.
   - Здравствуй, Вера. У тебя космические темпы. Я только два  часа  назад
прочел в твоем письме, что ты собираешься приехать,  вернее,  прилететь...
Уже одиннадцать часов. Это не поздно?
   - Ресторан работает до двух, кроме того, здесь есть ночной бар. Я  буду
ждать тебя там за столиком, слева от входа.
   "Самое главное - не поддаться с ходу ей. Нужно устоять во что бы то  ни
стало". Второв напрягся до предела.
   - Слушай, Вера, давай отложим на завтра. Ты все-таки устала. Да и  я...
Все это так неожиданно.
   Он замолк. Трубка тоже молчала.
   - Ну хорошо, - равнодушно сказала женщина, - завтра так завтра.
   "Ну и денек!" - подумал Второв.



ВТОРОЙ ДЕНЬ

   Все повторялось. Повторялся вчерашний день. И летний воздух так же  был
пронизан множеством запахов: бензина, разогретого асфальта, тополей. Как и
вчера. Второв направился в кабинет директора, где катил серо-голубые волны
необъятный нейлоновый ковер. Все повторялось. Только  память  каждый  день
накручивалась на новый валик. И Второв  думал  сегодня  не  о  письме.  Он
вспоминал голос. Ее голос. Он проклинал себя за то, что не поехал. Не спал
почти всю ночь. Мучился и размышлял. Вдруг она уедет? Обидится? Обозлится?
Не захочет больше видеть его... Но не мог же он, в самом деле, по  первому
зову, по небрежному, едва заметному движению  пальца  вновь  ползти  к  ее
ногам. Есть же у него, наконец, мужское самолюбие! Есть ли? А может...  Да
если и есть, нужно ли оно здесь, в этом случае, когда приехала она? Она!..
Ну и что? Приехала себе и приехала. Он-то тут при чем? Ведь жил же он  без
нее столько! И не так уж плохо жил...
   Второв толкнул дверь с самым решительным видом. Он должен отказаться от
совместительства. Он категорически возражает, просто не  может,  физически
не может, черт побери,  руководить  двумя  лабораториями!  Пусть  назначат
заведующим лабораторией Недельского, он один из лучших учеников Кузовкина,
Или ту же Риту Самойловну. Не бог весть что, но все же... А он не может...
   - Дорогой Александр Григорьевич, у вас прекрасный  вид!  Свежий  воздух
явно идет вам  на  пользу.  -  Алексей  Кузьмич  вспорхнул  над  столом  и
приветливо затрепетал крылышками.
   "Погоди ж ты, старый лицемер!" - подумал Второв и упрямо сжал губы.
   - Не знаю, как вид,  а  вот  сейчас  наш  институтский  врач  предлагал
бюллетень.
   - В чем дело, батенька? - всполошился директор.
   - Да вы же знаете, кровь у меня неважная. Лейкоцитов не хватает.
   - Ну, - улыбнулся Алексей Кузьмич, - только не слушайте никаких врачей.
Они помешаны на профзаболеваниях. Чуть у кого на  пару  лейкоцитов  меньше
нормы - лейкоцитоз, выше -  лейкемия.  Не  слушайте,  не  поддавайтесь  их
внушениям. Залечат, запилят, а то еще облучать начнут. Не поддавайтесь им.
   - Я и не поддаюсь, но все же, Алексей Кузьмич, я пришел к вам с твердым
решением.
   Зазвонил телефон. В дверь заглянула очаровательная Нина Петровна:
   - Алексей Кузьмич, возьмите трубку, вам загородный.
   - Простите. -  Директор  снял  белую  трубку.  Его  лицо  расплылось  в
торжественной и хитрой улыбке: - Здравствуйте,  Филипп  Васильевич!  Очень
рад... Я надеюсь... Да, надеюсь. Вы меня не расслышали? Ага!  Да.  Он  как
раз здесь, передаю ему трубку.
   Голос Филиппа был далекий и жалкий. Он слагался из  бульканья,  хрипов,
вздохов и малопонятных слов.
   "Черт побери, когда же подмосковные линии будут работать хорошо!  Легче
переговорить с Каиром, чем Малаховкой".
   "Если можешь, приезжай сегодня, - просил Филипп. - Ради бога, приезжай,
у нас тут несчастье". - "Какое  несчастье?"  -  "Погибла  Рита".  -  "Рита
Самойловна?" - "Ну да, она самая, ты же ее знаешь,  вернее,  ты  ее  знал.
Приезжай, здесь нужен крепкий человек". ("Это я крепкий человек!") - "А от
чего она погибла, почему?" - "Приезжай,  все  узнаешь,  я  тебя  жду,  мне
одному не справиться... С оформлением?  Ах,  с  твоим!  Ну,  это  пустяки,
приедешь, все сделаем".
   Второв положил трубку и оглянулся. Директора в кабинете  уже  не  было.
Его кресло торжественно пустовало.  Второв  вышел  в  приемную  и  спросил
секретаря:
   - Нина Петровна, куда девался Алексей Кузьмин?
   - Он пошел в обход института, по лабораториям,  а  потом  в  президиум.
Сегодня его больше не будет.
   Второв махнул рукой и пошел прочь из  слишком  гостеприимного  кабинета
директора.


   - Знаешь, я уже совсем было хотел отказаться от лаборатории  Кузовкина,
но ты своим сообщением выбил меня из колеи. В чем дело?  Как  погибла  эта
женщина?
   Второв сидел в кабинете Филиппа. Тот крикнул секретарше:
   - Никого не пускать! Телефон только с Москвой и с областным прокурором!
   Так им удалось отгородиться  от  внешнего  мира,  но  ограда  оказалась
ненадежной.  Она,  как  тонкая  пленка,  пульсировала  и  прогибалась  под
тревожными толчками, исходившими извне. Филипп был бледен и деловит.
   - Ты не представляешь, что творится. Охрана вызвала меня около половины
двенадцатого. Я спал в кабинете на диване. Здесь уже  орудовали  медики  и
эксперты из милиции. Звонил ночью тебе, но ты не отвечал: то  ли  дома  не
было, то ли крепко спал.
   Второв покраснел. Он думал, что звонит Вероника, и притворился  спящим,
сунув голову под стопку по