его
не значащие фразы скрывали скорбь.


   ...Большой Скан  помещался  в  маленькой  темной  комнате.  Три  стены,
потолок и пол в ней были бархатисто-черного цвета, четвертую стену занимал
экран телевизора. В комнате стояло с десяток стульев. Вслед за Второвым  и
Юлькой сюда пришли другие сотрудники института. Среди них была и Зоя.  Она
подала Второву бумагу, тот прочел и подписал.
   - Погодите, Зоенька, не уходите, - сказал Второв, -  докладную  отнесет
кто-нибудь другой. А вы помогите нам прокрутить этот образец.
   - Вы не боитесь, Александр Григорьич? - спросил Юлька.
   - Чего? - резко повернулся Второв.
   - Что получится, как с Фроловым?
   - Нет, - ответил Второв. - До меня подобный образец  на  Большом  Скане
исследовал  академик  Кузовкин.  Но  у  него  вначале  было  слишком  мало
материала, а потом... стало слишком много, к сожалению,  академик  уже  не
мог его изучать. Так что я только повторяю опыт. А...  впрочем,  я  бы  не
отказался посмотреть, как это происходит. Начали!
   Зоя подошла к ящику и нажала кнопку. Под потолком вспыхнула  сигнальная
лампочка.
   "Внимание!" - послышался откуда-то густой баритон.
   Свет погас. Фиолетовый экран медленно бледнел, по нему запрыгали искры.
   "Эталон. Пенопласт с напыленными кристаллами сернокислой меди", - снова
послышался откуда-то из-за экрана голос.
   - Превосходный объект в качестве эталона, - сказал Второв на ухо Юльке.
- Множество структур на разных уровнях. И прозрачен к тому же.
   Он еще что-то  такое  говорил  и  объяснял,  чувствуя,  что  стоит  ему
замолчать, с ним начнется истерика.
   На экране появился эталон -  кусочек  крохотной,  с  трудом  различимой
пленочки.
   "Один к одному", - объяснил голос.
   Пленка словно взорвалась и, разлетевшись в стороны, заняла весь экран.
   "Сто", - сказал голос.
   Изображение  задержалось,  и  Юлька  увидел  ноздреватую,  напоминающую
пемзу, поверхность пластмассы.
   Здесь когда-то  клокотала  горячая  лава,  лопались  большие  блестящие
пузыри, со свистом и  ревом  вырывался  газ.  Но  сейчас  перед  Юлькиными
глазами  на  экране  расстилалась  мертвая  равнина,   усеянная   круглыми
ячейками, стенки  которых  отливали  жирным  блеском.  Огромные  кристаллы
сернокислой меди застыли в прозрачной массе, точно голубые льдинки.
   "Тысяча". По экрану поплыли перекрывающие друг друга  большие  и  малые
пятна неправильной формы.
   Наконец изображение замерло, и Юлька увидел множество маленьких  темных
и светлых точек.
   "Микропористость".
   - Микропористость, - повторил Второв и опять объяснил: - А это  уровень
коллоидной структуры. Видны мицеллы, даже самые маленькие.
   Точки чуть-чуть увеличились, и Юльке показалось, что он видит тарелку с
земляникой. Зернистые блестящие ягоды были плотно сжаты.
   Голос опять что-то сказал, но  Юлька  не  расслышал.  Он  был  захвачен
видением   странного   мира.   Его   потрясала   неожиданная    сложность,
таинственность такой, казалось бы, очевидной и простой  вещи,  как  тонкая
пленочка полимера. Невообразимый и непередаваемый ландшафт  разворачивался
перед ним. Может быть, впервые за свою жизнь  Юлька  задумался,  насколько
удивителен мир, который его окружает, и как  великолепен  он  сам,  Юлька,
могущий все это понять.
   Ягоды в тарелке пришли в движение и упорхнули. После долгого  мелькания
световых пятен экран засветился ярким мерцающим  светом.  Внезапно  кто-то
выбросил большую гроздь бус, и она рассыпалась на  голубом  поле  цветными
горошинами. Изображение было нечетким, расплывчатым.
   - Молекулярная структура, - пояснял Второв.
   Юлька впился глазами в экран. Вот они, молекулы! Вечные,  таинственные,
невидимые... Добрался-таки до вас человек.
   - Они живые?! - прошептал Юлька.
   Бусины и горошины там, впереди,  находились  в  непрестанном  движении:
свивались в змеиные кольца, сплетались и разбегались, создавая сумасшедшую
пляску опалесцирующих лучей.
   - Как бы живые, - ответил Второв. - Тепловое  движение.  Да  и  Большой
Скан разогревает препарат... Зоя Николаевна, -  громко  сказал  Второв,  -
поставьте нашу пыль, только начнем сразу с  молекулярной  структуры.  Скан
сейчас на нее настроен.
   Экран погас, включилась красная лампочка, и было  видно,  как  огромная
тень Зои, сломанная на потолке пополам, медленно поползла в угол.
   - Образец взят на месте бывшей аналитической комнаты,  -  глухо  сказал
Второв. - Радиоактивность нормальная, химанализ пока неизвестен.
   Большой Скан, казалось, долго не мог настроиться на новый материал.  Он
несколько раз включался и гас. Присутствующие терпеливо ждали.
   Вдруг аппарат весело  загудел,  и,  прежде  чем  Юлька  успел  что-либо
рассмотреть, раздался взволнованный голос Второва:
   - Это ДНК! Классическая ДНК!
   Теперь Юлька различал извилистые темные  очертания  неведомых  молекул.
Трудно различимая спираль, напоминавшая узор на змеиной  коже,  вилась  по
экрану. Несколько минут все молча смотрели. Вздох прокатился по залу.
   - Невероятно... Просто не верится! - сказал кто-то.
   - Хватит! - крикнул Второв. - Зоя Николаевна, отключайте  аппарат,  все
понятно.
   В зале зажегся свет.  Люди  расходились,  возбужденно  переговариваясь:
"Потрясающе!.. Невозможно, трудно представить!.."
   - Извините меня, Александр Григорьич, - сказал Юлька, - я понимаю,  что
задавать вопросы глупо... но, может, вы хоть в двух словах объясните,  что
все...
   - Александр Григорьич! - В комнату вбежал Виталий. - Я все узнал! Пушка
работала всю ночь и утром тоже!
   - Спокойнее, спокойнее, Витя, - сказал Второв. - Почему  она  работала,
на какой мощности?
   - Они  облучали  свои  горшки,  то  есть  растения.  Проверка  действия
кварк-нейтринных частиц на рост конопли.
   - Остроумно. Ну и что?
   - Горшки у них на полу, так что весь поток  кварк-нейтрино  шел  сверху
вниз и пронизывал нашу аналитическую, где в это время был  Леня.  Мощность
низкая, на три порядка выше естественного потока. Облучение  производилось
автоматически и в ночное время. Они с вечера включали и уходили.
   - Так! - сказал Второв.
   "Следовательно, я неправ, а прав Филипп. К обеим катастрофам  причастно
кварк-нейтрино. Ну что ж..." - подумал он и оглядел аудиторию.
   - В свете последних данных события выглядят... Хотя погодите, наверное,
я не имею права делиться подробностями этого дела.
   - Вас к директору, Александр Григорьич!


   В этот день Второв возвратился домой поздней ночью. Вероника сидела  за
его письменным столом и работала. В комнате висел табачный туман.
   Второв молча повалился на диван.
   - Сашенька, покушай чего-нибудь. Там на кухне  еда.  -  Мать  осторожно
вошла в комнату и с осуждением потянула носом.
   - Пойду чего-нибудь выпью, в горле пересохло. - Он встал с дивана.
   Обе женщины пошли за ним на кухню и молча смотрели, как он  налил  себе
рюмку коньяку, выпил ее залпом и съел яблоко.
   Вероника понимающе улыбалась.
   - Плохи мои дела, дорогие! Твой сын, мамочка, отстранен от  руководства
лабораторией до выяснения всех обстоятельств катастрофы с корпусом  "В"  и
гибели Фролова.
   - Сядь. Не мечись. Выпей еще рюмку и рассказывай, -  сказала  Вероника.
Она стала серьезной и внимательной.
   - Пока они выяснят, Михайлов мой штат поодиночке растащит.  А  я  людей
годами воспитывал...
   - Расскажи по порядку.
   Второв выпил еще рюмку.
   - Какой порядок? Разве это порядок? Институтский юрист  сказал,  что  в
моем деле очень легко подходит статья о халатности по  служебной  линии  с
отягчающими... а впрочем, в их формулировках сам черт ногу  сломит.  Одним
словом, что-то весьма неприятное...
   - Сашенька, сыночек мой родной, объясни же наконец, что случилось?
   - Да, пожалуйста, ясней, - сказала Вероника, - ведь мы же не знаем всех
подробностей. Это связано с исследованиями Кузовкина?
   - С ними. Именно Кузовкин задал мне эту проблему. Покойный академик был
слишком умный. А с умными людьми всегда трудно. Впрочем, сейчас я  уже  не
знаю, был ли покойник, вернее, имела ли  место  обычная  смерть...  Голова
идет кругом... Раз это ДНК...
   - Какая ДНК? Что это?
   -  Ах,  Вероника!  Кто  теперь  не  знает,   что   такое   ДНК!   Такая
длинная-предлинная  цепочка,  на   которую   нанизано   множество   разных
химических групп. Она в растениях, в животных, в человеке. В каждой клетке
человека  в  ядре  располагаются  молекулы   нуклеиновых   кислот.   Этому
соединению    ученые    присвоили    звание     материального     носителя
наследственности, в котором записаны все наши наследственные признаки.  До
полета  первого  человека  в  космос  для  исследования  запускали  разные
биообъекты, в том числе и молекулы ДНК.  Случайно  одна  исследовательская
ракета улетела чуть ли не за пределы Солнечной  системы  и  только  сейчас
вернулась. Находящаяся в контейнере ДНК претерпела странные превращения  -
вероятно, она  попала  под  неизвестный  нам,  людям,  вид  облучения.  Ее
направили к Кузовкину, и тот долго изучал ее, пока не  догадался  облучить
нейтринным потоком. Произошло несчастье - ДНК словно с цепи сорвалась! Она
с  космической  скоростью  стала  распространяться,   расти.   Рите,   его
помощнице, чудом удалось прекратить реакцию. Иначе бы их башня  лежала  во
прахе, так же как и моя лаборатория. Но, очевидно, Рита знала или,  может,
случайно нащупала тайну поведения ДНК, потому  что  у  нее  в  лаборатории
хранилось большое количество этого вещества. Затем на сцене появляется ваш
покорный слуга. Дурачок, который сидит перед вами. По записям я знаю,  что
у Кузовкина было очень мало вещества, что-то около пяти  граммов,  поэтому
серебристый порошок в дьюарах я принял за какой-то реагент и отправил  его
Фролову на безобиднейший  химанализ.  Фролов  рано  утречком  принялся  за
анализы с серебристым порошком, и надо же, чтобы в  это  же  время  этажом
выше работала точно такая  кварк-нейтринная  установка.  Плещенко  облучал
свои горшки. Катастрофа повторилась,  Фролов  погиб.  Жалко  парня!  Такая
глупая смерть.
   - Его нашли?
   - Что можно найти! Металлические предметы, которые почему-то уцелели...
Эта ДНК обладает страшной разрушительной силой. - Второв сморщился и  сжал
кулаками виски.
   - Голова болит? Хочешь чаю горячего? - спросила мать.
   - Хорошо... О чем это я? Да... Вообще я решил  изучить  структуру  этой
пыли на нашем телемикроскопе.  Оказалось,  что  пыль  целиком  состоит  из
молекул ДНК.  Нуклеиновая  кислота  съела  корпус  "В"!  Молекулы  бетона,
известки, дерева  и  полимеров  она  превратила  в  длинные  спиралевидные
цепочки.  Уму  непостижимо!  Это  невероятно!  Это  невозможно!   Но   это
произошло. Я видел собственными глазами. Я написал объяснительную  записку
еще до того, как узнал об исчезновении Фролова, а затем сообщил об этом  в
докладной. Но тайна остается тайной, я об  этом  все  время  помню...  Да,
простите, я опять отвлекся. В общем, после  разговора  со  следователем  я
сажусь в машину  и  еду  за  город,  к  Филиппу,  в  злополучный  Институт
биохимии. Филипп принялся было меня успокаивать. Поезжай  домой,  отдохни,
на тебе лица нет, и прочее. Я ему говорю, что мышление не зависит от цвета
лица и выражения глаз. Ну, стали мы с ним ломать  голову  вместе,  но  так
ничего и не придумали. Да, совсем забыл:  перед  отъездом  мы  с  Филиппом
позвонили вдове Кузовкина.  Филипп  сказал,  что  следует  посмотреть  его
домашние  записи  и  документы.  Может  быть,  там  найдется  указание  на
интересующие нас обстоятельства. Позвонили.  Вдова  разговаривала  с  нами
очень нелюбезно и сказала, что к ней полгода назад обращалась  с  подобной
просьбой некая Манич. Она ей отказала, а все служебные материалы  передала
в президиум, в личный архив  академика.  И  тогда  мы  с  Филиппом  решили
покопаться в личном архиве.
   - Он вел дневник? - резко  спросила  Вероника  и  потянулась  за  новой
сигаретой.
   - Нет, он был слишком занят, чтобы  тратить  время  на  такие  пустяки.
Официальные бумаги, разные статьи, доклады, сообщения, выступления тоже не
принесли желаемого результата. Во-первых, они не имели никакого  отношения
к интересовавшей нас теме, а во-вторых, в них  почти  ничего  нельзя  было
понять. Эклектический бред. Тем более, что  за  последний  год  старик  не
написал ни одной статьи. Но зато в архив академика  попал  его  настольный
календарь, переданный, очевидно, вдовой. Почему календарь,  непонятно,  но
тем не менее календарь оказался в архиве. На  листках  календаря  Кузовкин
подводил итоги дня и намечал дела на завтра. Иногда философствовал, иногда
писал стихи  или  анекдоты.  Там  было  все:  формулы,  рисунки,  таблицы,
отдельные цифры,  планы.  Очевидно,  вдова  по  чисто  формальным  внешним
признакам приняла этот календарь за очень важный рабочий  документ.  И  он
действительно оказался важным. Мы с Филиппом внимательно просмотрели его и
заметили одну интересную особенность в записях.
   Начиная с некоторого времени  записи  академика  становятся  совершенно
невразумительными. С точки  зрения  здравого,  нормального  человека,  это
невероятный  сумбур,  разобраться  в  котором  нет  никакой   возможности.
Например, на календарном листке за  семнадцатое  января  дается  подробное
описание пропуска на завод бытовых автоматов. Запись  такая:  "...Вчера  в
течение тридцати  -  сорока  секунд  видел  пропуск  в  руках  гражданина,
ехавшего  со  мной  от  Вори  до  первого  Зеленого  кольца.   Пропуск   в
темно-зеленой пластмассовой, истертой на сгибе обложке, на левой  стороне,
вверху, жирным шрифтом  напечатано:  "Завод  бытовых  автоматов";  ниже  -
пропуск номер 1345/31; Фамилия  -  Потапов;  Имя  и  отчество  -  Геннадий
Николаевич; еще ниже - действительно с 4.1 по 31.12. Графа  "продлен  с...
по..." не заполнена. Слева фотография и круглая чернильная печать на  ней,
надпись на печати разглядеть не удалось.  Совсем  внизу  напечатано  слово
"регистратор" и подпись в виде двух заглавных букв: ЛЕ. Под чертой:  Тираж
50000. Московская типография N_50  Главполиграфпрома,  ул.Маркса-Энгельса,
1/4. Нет, каков я!"
   - Это ты о себе? - спросила Вероника.
   - Нет, это он о себе.  Он  был  явно  доволен  собой.  Затем  несколько
страниц календаря исписаны цифрами и подпись - "Анна Каренина",  часть  1,
глава 1, стр.20-23". Оказывается, Кузовкин решил закодировать  в  двоечной
системе отрывок из романа. И опять приписка: "Каков я молодец!" Потом идет
подробнейшее описание билета на вертолет, с  указанием  цвета,  помятости,
номера, тиража, типографии, и рядом  -  детальная  схема  летающей  модели
самолета. Все размеры и материалы указаны с умопомрачительной дотошностью.
Филипп посмотрел и сказал, что сейчас таких моделей уже не  выпускают,  их
делали много лет назад. И так далее.
   Второв помолчал.
   - Записи академика Кузовкина оставили у  меня  впечатление  наползающих
друг на друга ледяных глыб. Что-то  с  треском  крошится,  что-то  рвется,
ломается, летят осколки льда и водяные  брызги.  Грохот,  шум,  ничего  не
разберешь... Но вот одна фраза, которая подняла занавес над тайной, не  до
конца, конечно, но все же... Послушай, что он пишет: "Нам  очень  повезло,
что Р..." Это Рита, очевидно. "...испугалась, когда ампула с препаратом  и
подставка под ней стали рассыпаться. Уже образовалось изрядное  количество
этого  серебристого  порошка,  как  Р.  вскрикнула  от  страха  и  дернула
рубильник в другую  сторону,  включив  установку  на  полную  мощность,  и
процесс прекратился... Значит, реакция идет в направлении  синтеза  только
до 70000 единиц! Пою тебе, бог случая". И еще что-то не  совсем  понятное:
"Нужна была гибель Седого, чтобы Р. наконец согласилась. Скоро  начнем,  и
пусть меня не осудят - все это, наконец, касается только нас двоих".
   Второв умолк и посмотрел на Веронику:
   - Что ты обо всем этом скажешь?
   - А ты?
   - Я только и делаю, что говорю.
   Нервными, порывистыми движениями он собрал  документы  и  сложил  их  в
папку.
   - "Дело Кузовкина -  Манич  -  Второва,  -  горько  ухмыльнулся  он,  -
материалы и наблюдения..."
   - Саша, - она подошла к нему сзади и положила руки на его плечи, -  как
ты думаешь, Рита очень любила своего академика?
   - Думаю, что да. - Он осторожно, словно случайно, чтобы не обидеть  ее,
высвободился. - Она преклонялась перед его  талантом  и...  любила,  одним
словом.
   - Ты знаешь, мне  пришла  в  голову  одна  мысль...  Ты  мне  разрешишь
познакомиться с бумагами Риты?
   - Пожалуйста, я же тебе все рассказал. А что ты хочешь сделать?
   - Видишь ли... - Она замялась.  -  Конечно,  данных  мало,  но  у  меня
появилась идея. Что, если попытаться воссоздать образ этой женщины.  Чисто
художественно, конечно. И настроение у меня сейчас самое подходящее.
   - А, вот оно что... - сказал Второв. - Ну, давай, действуй. Но,  боюсь,
фактов маловато и все так запутано.
   - А я без фактов. Мне хочется передать настроение...
   - Ну разве  что.  Настроение  -  вещь  важная.  Правда,  настроение  не
доказательство, его в дело не подошьешь, а впрочем, почему бы и нет? Пиши,
а я лягу спать, у меня что-то голова разболелась...
   Ему казалось, что он уснет, как только коснется подушки. На самом  деле
он проворочался еще часа два на твердой и тяжелой, словно  вылепленной  из
влажной глины постели. Один раз, выходя курить, он  увидел,  что  она  еще
работает в его кабинете. Оранжевые клубы  табачного  дыма  плавали  вокруг
люстры. В кухне тихо позвякивала посуда. Мать, наверное, не ложится  из-за
Вероники.
   И опять из сумрачной  глубины  выплыло  тревожное  воспоминание.  Опять
перед внутренним взором встал Артур. Даже запахло наркотическим дымом  его
табака.   Кроуфорд   рассказывал,   что   он   выделил   свою   загадочную
неорганическую ДНК из углистого хондрита. Но и теперь Второв не додумал до
конца. Уснул тревожным и неглубоким сном.  Мысли  потонули  в  забытьи,  а
беспокойство осталось. И мучило во сне.



ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ

   Утром Вероника  протянула  ему  несколько  исписанных  листков  бумаги.
Второв стал читать:


   "Рассказ о седом псе.
   Это единственное воспоминание о нем, которое мне захотелось занести  на
бумагу. Были и другие, оставившие более сильное и  яркое  впечатление,  но
моему сердцу дорого именно  это.  Может,  потому,  что  все  произошло  до
катастрофы? Не знаю, но, когда я  думаю  о  Дигляре  (так  потом  прозвали
седого пса), у меня вновь возникает ощущение тревоги и ожидание несчастья,
такое же, как и тогда,  перед  взрывом.  Это  неприятное,  тяжкое  чувство
делает воспоминание ярким и достоверным, хотя мне сейчас  грех  жаловаться
на плохую память.
   Догорал  пронзительный  мартовский  вечер.  Бывают  такие  тревожные  и
утомительные  вечера  в  самом  начале  весны,   когда   небо   становится
многоцветным и ярким. Дул сырой морозный ветер, и мы порядком замерзли. Он
ужасно упрям. Сколько я его ни убеждала, ни за что  не  хотел  садиться  в
машину.
   Он проводит меня пешком, ничего ему не  сделается,  или  я  его  совсем
стариком считаю?
   Разговор принимал тот неприятный оборот, которого я  всегда  стремилась
избежать. В последнее время он  все  чаще  возвращается  к  этой  теме.  Я
поняла,  что  мысль  о  старости  становится  манией,  идефикс,  и  всегда
старательно избегала этой темы.
   Иногда он так устало и тоскливо смотрел на меня или вздыхал, думая, что
я не слышу его, а я все-таки слышала, видела, и сердце  мое  сжималось  от
боли. Плакать я не смела. Он терпеть не  мог  слез  и  становился  злым  и
жестким, как хирург в операционной. Ведь все равно с  этим  ничего  нельзя
поделать. Оставалось молчать.
   Мы шли по направлению к моему  поселку.  Ветер  дул  сбоку.  А  он  все
говорил о своих  предчувствиях.  Он  почти  никогда  не  делал  логических
выводов, не выдвигал точных, строго обоснованных предположений. Он говорил
только о чувствах. Он все ощущал ка