что    в    руках    у    Кузовкина    находятся     молекулы
дезоксирибонуклеиновой  кислоты.  Кузовкин,  не   будь   дурак,   запросил
материалы по этой межпланетной  станции,  и  ему  сообщили  все  константы
нуклеиновых кислот, которые  были  сняты  перед  их  отправкой  в  космос.
Собственно, на этом можно было бы закончить: структура и свойства вещества
"А" и "А'" были известны. ДНК вилочковой железы человека и обезьяны -  вот
и все. Но Кузовкин захотел проверить химические и  биологические  свойства
препарата, и... Я сейчас процитирую тебе одно место... Вот что он пишет  в
лабораторном журнале незадолго до своей смерти: "Опыт  475  поставлен  для
обнаружения химической или биохимической активности  препарата.  Все  наши
усилия пока остаются бесплодными..."
   О результатах опыта 475 больше нигде ни слова. Мне кажется, что  смерть
Риты связана с этим исследованием... Да, вот еще что, - продолжал  Второв,
- там же, в сейфе, я обнаружил серебристый порошок. Сначала я подумал, что
это алюминиевая краска. Знаешь, такая блестящая, ею  красят  металлические
поверхности. Потом я понял, что это вовсе не краска.
   - ДНК?
   - Что ты! У Кузовкина вначале было всего лишь  пять  граммов  вещества.
Под конец осталось что-то около грамма. В своих записях  он  и  Манич  все
время пишут, что для такого-то  анализа  не  хватает  материала.  А  этого
порошка там килограммов сорок. Нет, это не ДНК. Скорее всего,  серебристый
порошок является каким-то  реагентом,  с  которым  они  экспериментировали
последнее время. Я на всякий случай отправил его в свой институт на полный
физико-химический анализ.
   - Это ты правильно сделал, - одобрительно кивнул  ему  директор.  -  Но
меня удивляет в этой ситуации роль Манич. Почему она молчала?
   - О чем молчала?
   - Об опытах с ДНК. Ведь прошло десять месяцев после смерти Кузовкина, а
она ничего не сообщила. Работа, конечно, была  секретной,  но  она  должна
была поделиться со старшими товарищами. Она молчала и ждала... Чего ждала?
Запроса из комитета?
   - И тогда покончила жизнь самоубийством?
   Они посмотрели друг на друга.
   - Нет, нет, тут какая-то неувязка,  я  уже  думал  об  этом,  -  сказал
Второв. - Если бы Кузовкин погиб в результате неосторожных экспериментов с
космической ДНК, Манич раструбила бы  по  всему  свету.  Но  здесь  что-то
произошло,  что-то  такое,  почему  она  должна  была  молчать.   Какое-то
постороннее вмешательство или неожиданный  поворот  событий...  А  вернее,
просто  несчастный  случай  с  кварк-нейтринной  пушкой,   взрыв   системы
охлаждения и гибель Кузовкина. Все это потрясло ее... Говорят же, что  она
помешалась.
   - Может, они облучали нуклеиновую кислоту кварк-нейтринным потоком?
   - Ну и что? - спросил Второв.
   - Как - что? Мог произойти взрыв!
   - Кварк-нейтрино ни с  чем  не  взаимодействует.  Еще  не  было  такого
случая, об этом пишет вся  мировая  научная  литература.  Да  ведь  ДНК  -
безобиднейшее вещество!
   - Да, для обычных веществ это положение справедливо. Но в данном случае
мы имеем дело с необыкновенными свойствами.  Поэтому  можно  ожидать  чего
угодно.
   - Сомнительно. -  Второв  покачал  головой.  -  Если  эти  молекулы  не
разбужены  ударами  гамма-лучей,  вряд  ли  они  проснутся  от   щекотания
кварк-нейтрино.
   - Какая досада, что погибла Манич! Она  единственный  человек,  который
знал так много! - воскликнул Филипп.
   - Да, но что поделаешь...  Остается  только  гадать.  Может  быть,  эти
анализы прольют какой-нибудь свет, только я очень сомневаюсь...
   - Ты об этом порошке?
   - Да.
   - Он меня интригует. Мне все же кажется, что это ДНК.
   - Образец примитивного мышления. В лаборатории,  где  содержатся  сотни
реактивов, происходит взрыв. Берут первый попавшийся образец и утверждают,
что причина в нем. Ты неправ, Филипп. Он даже по цвету отличается от  ДНК,
не говоря уж о весе. Откуда же у них может взяться  сорок  килограммов  из
пяти граммов? Или из одного, потому что четыре они уже израсходовали.
   - Ты говоришь, они отличаются по цвету. Разве ты видел эту ДНК? Ты что,
нашел остатки? - спросил директор.
   - Нет, конечно. Там есть фото. ДНК рассыпана  на  покровном  стеклышке.
Мелкие темно-серые зернышки. А мой порошок серебристый, блестящий.
   - Да, пожалуй. Ну что ж, подождем анализа.
   - Мне пришла идея, - медленно сказал Второв. - А что,  если  посмотреть
еще... у  Риты  дома?  Какие-нибудь  записи,  заметки...  Как  ты  на  это
смотришь?
   - Ты, я вижу, Саша, любишь доводить дело  до  конца,  -  устало  сказал
Филипп. - Наверное, ты поступаешь правильно. Только я тебе не попутчик.  К
Рите приехала мать, она сейчас дома. Плачет, убивается. Я  не  могу  всего
этого видеть. Сходи, если хочешь. Правда, обстановочка там сейчас  не  дай
бог. Меня успокаивает только одно: мы сможем написать по  тем  материалам,
что  ты  нашел,  довольно  неплохой  отчет  для  комитета,  все  константы
получены...
   - Черт с ним, с комитетом! - махнул рукой  Второв.  -  Давай  адрес,  я
все-таки схожу.
   - Вера Ивановна тебе объяснит. Это недалеко, в поселке.
   ...Второв выехал из института, когда желтый  язык  заката  начал  жадно
лизать  окна.  Поселок  Завидное  оказался   чистеньким,   аккуратным,   с
новенькими коттеджами. В них жили сотрудники института и работники местной
ТЭЦ. Второв без труда разыскал дом, в котором жила Манич. Навстречу ему из
открытых дверей квартиры вышли женщины в черных косынках (глаза у них были
красны, они  сморкались  в  беленькие  платочки).  Второв,  как  обычно  в
подобной ситуации, чувствовал себя неловко и напряженно. Он слишком  плохо
знал Риту, чтобы глубоко и искренне переживать, и в то же время обстановка
требовала от него выражения неподдельного сочувствия.
   В узком коридоре теснились несколько мужчин и женщин.  Второв  не  знал
их. В глубине комнаты, куда вели стеклянные двери, стоял гроб. Около  него
склонились, как-то обвисли, две пожилые женщины.
   "Не ко времени я пришел, совсем не ко времени", - подумал Второв.
   Мысль о документах, о каких-то бумажках  выглядела  в  этой  обстановке
нелепой и даже оскорбительной.
   "Надо бы уйти, - думал он. - Нехорошо получится.  Вообще  мне  не  надо
было приходить сюда. Неловко, неудобно".
   Но он остался стоять, его ноги словно приросли к  полу.  Постепенно  он
передвинулся  к  стеклянной  двери,  за  которой  темные  женские   фигуры
совершали таинственный и скорбный обряд.
   - Вы проститься? Проходите. - Старушечьи  пальцы  осторожно  сжали  его
локоть.
   Он прошел в комнату, где было  очень  душно,  жарко  и  печально  пахло
цветами. Гроб утопал в цветах. Лицо Риты он так  и  не  увидел.  Оно  было
забинтовано. Второв поклонился и пошел к выходу. Та же старушка, взяв  его
под руку, провела на кухню.
   - Вы сослуживец Риточкин?
   - Да. А вы ее мать?
   - Тетка. Это несчастье свалилось на нас так  неожиданно...  -  Старушка
заговорила деловито и озабоченно: - У Риточки пятеро сестер и  один  брат.
Приехать на похороны  смогли  только  мать  и  одна  из  сестер,  старшая.
Пришлось столько хлопотать, чтобы организовать приличные похороны.  Соседи
бестолковые. Хорошо, хоть из института помогают, там Риточку любили...
   - Простите, я хотел узнать, когда бы я мог еще прийти... - начал Второв
и извиняющимся тоном изложил свою просьбу.
   Старуха думала несколько мгновений.
   - Идемте, - решительно сказала она. - Я знаю, что такое работа. Если  у
Риточки остались какие-нибудь материалы, вы их сейчас заберете с собой.
   Она провела Второва в маленькую, уютно обставленную комнату и  оставила
одного, бросив на прощание:
   - Посмотрите в столе, я скоро вернусь, - и бесшумно исчезла.
   Второв с благодарностью посмотрел ей вслед:
   "Вот человек, который может служить образцом. Спокойная, ясная  скорбь.
Деловитость, простота, здравый смысл..."


   Совсем поздно вечером, вымытый,  выбритый,  в  черном  костюме,  Второв
входил в ресторан гостиницы "Россия". Его шатало от усталости. Веронику он
увидел сразу. Она показалась  ему  очень  молодой  и  очень  красивой.  Он
испугался, что она снова будет смеяться над  его  прической,  и  торопливо
пригладил и без того уже набриолиненные волосы.
   Жена улыбалась ему какой-то новой улыбкой. Или это голова  кружилась  и
все вокруг казалось новым? Он присел к столику.
   - Ну, здравствуй!
   - Только без "ну"! Просто здравствуй!
   - Здравствуй! - покорно повторил Второв и рассмеялся: - Дрессируешь?
   - Нет, скорее наоборот.  Ты  меня  дрессируешь.  Особенно  если  учесть
вчерашний разговор. Конечно, я заслуживаю самой суровой кары, но раньше ты
был добрее.
   - Возможно, я стал суше, черствее, - сказал  Второв.  -  Возраст,  сама
понимаешь.
   - Как живешь? - Она налила ему рюмку коньяку.
   - Как сказать... А ты?
   - Я? Ты же все знаешь. Езжу. Я писала тебе обо всем.
   - Обо всем?
   - Ну... в пределах безболезненной нормы.
   - Ну, а я жил, как всегда. Работал...
   - Ловил в пучинах науки золотую рыбку открытий?
   - Я рад,  что  ты  приехала,  Вера.  Сейчас  особенно.  Просто  хочется
поговорить, понимаешь?
   Второв   как-то   очень   быстро   охмелел.   Пьянея,   он   становился
словоохотливым, откровенным и добрым. Совершенно неожиданно  для  себя  он
увлекся и рассказал ей о событиях последних двух дней.
   Смешно, странно и  глупо  рассказывать  эту  историю  женщине,  которая
наверняка останется равнодушной к  его  переживаниям,  но  Второв  не  мог
удержаться и говорил, говорил...  Она  молчала,  курила.  Было  непонятно,
слышит ли она его или просто так смотрит ему в глаза. Иногда она улыбалась
невпопад, совсем  не  там,  где  следовало,  но  Второв  не  обижался,  он
чувствовал тепло и сочувствие, исходившие от  этой  женщины,  и  ему  было
легко говорить.
   - ...Ничего интересного у нее я не нашел, - сказал Второв, -  хотя  вот
обнаружил несколько отрывочных записей об  опытах  с  собакой,  по  кличке
"Седой", и с мышами да несколько заметок, где говорится, что "он сказал  -
надо изучить то и то". "Он" - это, очевидно, Кузовкин.  Одна  запись  меня
потрясла, она  сделана  в  отдельном  лабораторном  журнале  за  несколько
месяцев до гибели Аполлинария Аристарховича. Вот, смотри.
   Второв сдвинул тарелки и рюмки к краю стола и на  освободившееся  место
положил блокнот. Вероника полистала страницы.
   - Он совершенно чистый! - воскликнула она.
   - Да, за исключением первой страницы, - сказал Второв.
   Там было написано: "Сегодня он решил  попробовать  "А'"  на  себе.  Его
подгоняет смерть Седого, меня -  любопытство  и  боязнь  потерять  друга".
Дальше следовал большой  пропуск,  и  внизу  неровным  почерком  начертана
фраза: "Боже мой, и я еще хотела что-то  записывать!"  Понимаешь,  что  за
этим скрывается?
   - Это все?
   - Все.
   - Из ученого  ты  становишься  детективом,  -  снисходительно  заметила
Вероника, стряхивая пепел в недопитый чай.
   - Каждый из нас  немножко  сыщик  и  охотник.  Мы  выслеживаем  добычу,
боремся за нее. Иногда побеждаем, чаще проигрываем.
   - Ты впутался в интереснейшую, но, по-моему, слишком  сложную  историю.
Эта пьеса  уже  сыграна,  и  все  актеры  погибли.  Тебе  не  восстановить
прошедшего. А что здесь можно извлечь для науки, я не совсем  понимаю.  Не
запускать же снова межпланетную станцию?
   - А почему бы и нет? Чтобы добыть ДНК с такими  свойствами,  о  которых
пишет Кузовкин? Можно!
   - И снова ждать много лет?
   - Погоди... Вот ты говоришь - восстановить,  восстановить...  -  Второв
задумался. - Это слово имеет для меня какое-то особое значение,  -  сказал
он. - Меня мучает вопрос, почему Рита не уезжала. Она  чего-то  ждала,  на
что-то надеялась.
   - В любом возрасте человек или  надеется  на  будущее,  или  использует
настоящее, или пытается восстановить прошлое.
   - Рита, скорее всего, пыталась восстановить прошлое, особых  надежд  на
будущее у нее не было.
   -  Странное  совпадение,  -  усмехнулась  Вероника.  -  Я   тоже   хочу
восстановить прошлое.
   - Прошлое?
   - Я приехала к тебе,  Саша.  Совсем.  Понимаешь?  Совсем...  Почему  ты
молчишь?
   - Я? Что ж... Это несколько неожиданно... Сама понимаешь... Наверное, я
просто не готов сейчас к такому разговору.
   - Ты в своем репертуаре, Саша. Что меня всегда бесило в тебе,  так  это
твое олимпийское спокойствие. Тебя ничего не волнует.
   - Возможно. Но, по-моему,  это  спокойствие  только  кажущееся.  Ты  не
замечала?
   - Мне от этого не легче.
   Они помолчали.
   - Пойдем домой. Вера?
   - Домой?
   - Смешно тебе оставаться в гостинице. Места у меня много.  Да  и  не  в
этом дело.
   - Ну что ж, давай поедем. И поскорее. Я очень, очень устала, -  сказала
она.
   ...Рано утром дверь в комнату, где спал Второв, приоткрылась.
   "Опять я не узнал насчет  нового  лекарства  от  подагры!  Сколько  уже
собираюсь!" - с досадой подумал Второв, глядя на руки матери.
   - К тебе можно?.. Сашенька, только что звонили  из  института,  просили
срочно приехать. У них какая-то авария.
   - Авария? Из какого института? Подмосковного?
   - Ну, где ты работаешь.
   - Я теперь работаю в двух. Кто звонил? Филипп?
   - Нет. Алексей Кузьмич.
   Второв торопливо одевался.
   - Плохой мне сон сегодня приснился, - сказала мать.



ТРЕТИЙ ДЕНЬ

   Корпус "В" рухнул под утро. Это случилось в тихий  предрассветный  час,
когда улица крепко спала и на асфальте лежали влажные ночные тени.  Где-то
высоко вверху начинал розоветь синий воздух. Но теплый свет еще не  достиг
верхних этажей. Десятиэтажное здание главного корпуса  Института  новейшей
бионики, выстроенное совсем недавно, слепо глядело на пустынную улицу.  За
ним, в глубине двора, под липами, ютились  маленькие  трехэтажные  домики,
отведенные для специальных исследований.
   В ночь катастрофы в корпусе "В" дежурил старый вахтер. Он крепко спал в
вестибюле на широкой дубовой скамейке,  подложив  под  голову  телогрейку.
Спать, конечно, не полагалось, но начальство было далеко, и старик отводил
душу. Он сладко похрапывал,  приоткрыв  рот.  Под  самое  утро  сладостные
видения были нарушены странным шумом.  Где-то  плескалось  море,  катились
большие медлительные  валы,  и  галька,  подхваченная  волной,  с  хрустом
терлась о песок. Вначале это было как сон, но затем  шум  стал  неприлично
громким для сна. Мере исчезло, пропали волны. Вместо  них  в  уши  вахтера
проникло шипение и свист, словно  в  храм  науки  ворвались  буйные  ветры
ревущих сороковых широт. Испуганный старик  вскочил  со  своего  неуютного
ложа.
   Сначала, как это всегда бывает, он ничего не  мог  сообразить.  Первое,
что его поразило, было странное движение на полу. Паркет вестибюля  гнулся
и  корчился,  словно  в  припадке  буйной  эпилепсии.  Несколько   половиц
выскочило, обнажив засмоленное подполье. Стены вестибюля ходили ходуном  и
выгибались. Казалось, вот-вот помещение рухнет. Вахтер стрелой вылетел  во
двор.
   - Ах, мать моя, кажись, светопреставление! - шептал он, путая это давно
предсказанное отцами церкви событие с обыденным землетрясением.
   Проковыляв несколько метров, он пугливо обернулся и с ужасом  уставился
на корпус. Удивительное зрелище возникло  перед  его  маленькими  голубыми
глазками, подернутыми красной сеткой лопнувших капилляров.
   Здание  обнажилось.  Под  несмолкающий  свист  скользила  вниз  розовая
штукатурка,  вскрывая  темно-красную  кирпичную   кладку,   которая   тоже
осыпалась. Одна  за  другой  рассыпались  три  колонны,  украшавшие  фасад
здания. Затем шлепнулись в пыль барельефы и памятные доски, вздымая  серые
облачка. Шум усилился. Водосточная труба с грохотом ударилась  о  землю  и
разлетелась на несколько рукавов. Сквозь проломы в стене было  видно,  как
рушатся перекрытия и летят вниз огромные металлические сейфы и  громоздкие
лабораторные установки.  Постепенно  здание  заволокло  клубами  дыма.  За
дымовой завесой что-то шипело, свистело и ухало. Иногда раздавался  резкий
беспощадный  треск,  и  тогда  вахтер  в  ужасе  накрывал   руками   давно
освободившуюся от тяжести  волос  голову.  Это  благоуханное  летнее  утро
казалось ему глубокой полярной ночью. Старика трясло...
   Когда Второв подъехал к автомобильной стоянке, корпус "В"  был  окружен
плотной  толпой  возбужденных  людей.  Толпа  тревожно   гудела.   Голубой
солнечный воздух дрожал и вибрировал, как взрывоопасная смесь. Второв,  не
заперев машины, бросился к месту катастрофы.
   Люди узнали его и расступились. Ему  послышалось  злорадно-насмешливое:
"Доигрался!" - и торопливое, испуганное: "Тише! Что вы?!"
   Стараясь твердо ступать по асфальтовой дорожке, он прошел вперед. Люди,
топтавшиеся на подстриженной траве газонов, молча смотрели на него. Он уже
все увидел, но подходил все ближе и  ближе,  пока  не  уткнулся  грудью  в
кольцо  из  пожарников.   Внутри   кольца   бродило   несколько   человек.
"Директор... Зам... Ученый секретарь... Остальные незнакомые",  -  отметил
Второв.
   Алексей Кузьмич часто задирал голову кверху, указуя  на  небо  пальцем,
словно призывал в свидетели бога; его зам, Михайлов,  что-то  высматривал,
пригнувшись  к  земле.  Его  длинный  нос,  казалось,  превратился  в  щуп
миноискателя. За их спинами лежала огромная груда  серебряного  пепла.  Из
нее  торчали  черные   металлические   прутья,   напоминавшие   обожженные
человеческие руки. Здание напоминало плетенку из проволоки.  Письменные  и
лабораторные столы застряли между этажами  в  самых  странных  положениях.
Запутавшись в  паутине  проводов,  точно  заколка  в  распущенных  женских
волосах, мерно  раскачивалась  на  ветру  новая  установка  парамагнитного
резонанса. Второв узнал ее по полукружиям мощных магнитов. Из оборудования
аннигилярной остался только распределительный щит - самая никчемная деталь
в лаборатории.  На  нем  болтался  смятый  плакат,  приказывающий  бросить
папиросу. Легкий ветер кружил пыль над грудой мусора и обломков.
   Второв заметил, что Алексей Кузьмич делает ему  знаки.  Он  протиснулся
сквозь шеренгу,  сдерживающую  напор  любопытных.  Все  стоявшие  рядом  с
директором повернулись и смотрели, как он идет. Очень трудно  было  пройти
эти несколько шагов по проволочно-жесткой траве.
   - Что же  у  вас  получается,  батенька?  -  спросил  Алексей  Кузьмич,
складывая губы сердечком. Морщинистая кожа на его лбу подобралась к седому
ежику волос. Он рассматривал Второва с холодным удивлением,  словно  перед
ним было редкостное, но неприятное насекомое.
   - Не знаю. Ничего не понимаю, - отрывисто сказал Второв.  Он  с  трудом
различал лица. - Вчера все было в порядке, - добавил он.
   Пока Второв что-то бессвязно говорил, в его мозгу зашевелилось  смутное
предчувствие. Он хотел было что-то сказать еще, но только спросил:
   - Пострадавшие есть? - Голос его прозвучал неожиданно хрипло.
   - Нет, - сказал Алексей Кузьмин, - нет. В корпусе был один  вахтер,  он
отделался легким испугом. Его сейчас отпаивают чаем...
   - С ромом, - добавил Михайлов.
   - Это детали.
   Они  снова  замолкли,  уставившись  на  развалины  корпуса.  У  Второва
пересохло в горле, и он чмокнул.
   "При чем здесь ром? - подумал он. - Чушь какая-то. Чушь и галиматья".
   - Что? - спросил Алексей Кузьмич.
   Все снова посмотрели на Второва.
   - Я ничего не говорю, - хмуро  буркнул  Второв.  -  И  ничего  не  могу
сказать. Я сам ничего не понимаю.
   - Во всяком случае, это не пожар, - сказал один из незнакомцев.
   - И не взрыв. Ни в коем случае не взрыв! - вмешался Михайлов.
   На институтском дворе корпус "В" был единственным пострадавшим зданием.
В нем помещалась лаборатория вторичных структур, которой заведовал  доктор
химических наук Второв Александр Григорьевич. И поэтому  все  смотрели  на
А.Г.Второва, и он ощущал эти взгляды, как уколы сотен игл.
   - Придется провести серьезное расследование, - сказал  Михайлов,  глядя
куда-то