дры и прочее?
   - По чьему-то недосмотру  разбежались  радиоактивные  крысы.  Каждая  -
живой источник в семьдесят рад! Понимаете, что это такое?
   Второв кивнул. Потом спросил:
   - Переловили?
   - Не всех, - ответил Кроуфорд. - Пришлось пустить  в  отсеки  веселящий
газ из баллонов. Сейчас помещения дезактивируются. Опасность была грозная!
   Второв подошел к Кроуфорду, заглянул ему в лицо.
   - Скажите, Джон, была ли у вас по отношению ко мне еще какая-либо цель,
кроме простого обмена научной информацией? - внезапно спросил он.
   Кроуфорд слегка смутился.
   - Да, была. -  Он  взглянул  прямо  в  глаза  Второву.  -  Я  собирался
предложить вам остаться здесь и работать со мной. Мне  нужны  талантливые,
честные работники. Но, очевидно,  именно  поэтому,  как  я  понял,  вы  бы
никогда не согласились. И я не стал предлагать.
   - Правильно сделали, - сказал Второв. - И еще вопрос. Вот то знакомство
с жизнью вашего общества, которое мы предприняли совместно с вами, оно шло
как этап совращения или возникло случайно?
   - Это была моя импровизация. Скажу вам еще, Алек! Так, по крайней мере,
будет честно. Но это  строго  между  нами...  Мне...  как  бы  это  точнее
выразиться... намекнули сделать вам такое предложение.  Именно  намекнули!
Не прямо, не грубо, но дали понять...
   - Спасибо вам,  Джон.  Откровенность  -  лучший  подарок.  И  последний
вопрос. Этот доктор, он... что? Он не совсем...
   - ...нормальный? Да он просто псих! Я его держу как  наблюдателя.  Ведь
никто не хочет жить внизу с нашими зверюшками. Один Артур согласен.
   - А эта история с золотыми зубами?..
   - Он уже успел рассказать вам про страшного незнакомца?
   - Да.
   Джон выпил еще рюмку и улыбнулся:
   - Ловок. Впрочем, это его коронный номер. На  этом  он,  собственно,  и
свихнулся. Раньше  он  был  толковый  специалист.  Докторскую  степень  по
биохимии получил в Англии, в Оксфорде. Его работу отличали  в  свое  время
как выдающееся достижение. Ну, а потом пошло, пошло... Мне  искренне  жаль
его. Это подвижник. Он пожертвовал собой ради науки. В наше время  на  это
мало кто идет.
   Они поднялись на палубу.
   - А вот и ваш катер!  -  Кроуфорд  указал  пальцем  на  белую  точку  в
солнечной синеве.
   "Арлтон" замер на серебристо-синем зеркале воды.  Лениво  вспыхивали  и
растворялись блики света на солнечной дорожке. Высоко в небе планировал на
восходящих потоках фрегат.
   Катер  был  еще  довольно  далеко.  Они  повернули  шезлонги  навстречу
легчайшему бризу и распростерлись в них,  бессильно  свесив  руки.  Словно
отдыхали от изнурительной работы. Второв и на самом деле  чувствовал  себя
очень уставшим.  Но  впервые  за  эти  дни  на  душе  было  легко.  Почти,
безмятежно. Теплые дуновения и масляный блеск воды клонили ко  сну.  Чтобы
не задремать,  Второв  опять  спросил  Кроуфорда  об  Артуре,  хотя,  если
говорить начистоту, все это теперь его не очень интересовало.
   - Это долгая и очень запутанная история, - сказал Джон,  закуривая.  От
его антимоскитной спички пошел неприятный белый дымок. -  Мне  самому  тут
многое неясно. Больше того, кое о чем  и  рассказать-то  толком  нельзя  -
сочтут за идиота! Откровенно говоря, может быть,  поэтому  я  и  не  люблю
обсуждать  эту  странную  историю.  Выработался  своего   рода   тормозной
рефлекс...
   - Вы опытный  рассказчик,  Джон,  -  усмехнулся  Второв.  -  Хоть  кого
заинтригуете.
   - Наверное, я выгляжу  сейчас  в  ваших  глазах  страшным  ломакой?  Но
поверьте, это совершенно непроизвольно. Я  и  вправду  чувствую  некоторое
смущение. Но не буду затягивать увертюру.
   - Ага. Занавес поднят!
   - Отлично. На сцене метеорит. Это главное действующее лицо.
   - Метеорит? - удивился Второв. - Какой еще метеорит?
   -  Заурядный  углистый  хондрит.  Артур  тогда  увлекался  этим  делом.
Исследовал  высокомолекулярные  составляющие  хондритов.  Надеялся   найти
внеземные формы жизни. И, на свое несчастье, как будто нашел. Ему принесли
на анализ осколки метеорита,  упавшего  на  галечный  пляж  Ньюфаундленда.
Обычными физико-химическими методами  Артуру  удалось  выделить  вещество,
структурно   подобное   дезоксирибонуклеиновым   кислотам.    Оно    легко
кристаллизовалось, и Артур  даже  решил,  что  имеет  дело  с  неизвестным
вирусом. Ничего необычного в таком предположении, конечно, не  было.  Ведь
несколькими  годами  ранее  ваш   соотечественник   показал,   что   могут
существовать вирусы, построенные только  из  ДНК,  без  всякого  белкового
чехла. Поразительно было другое. Элементарный анализ кристаллов  резко  не
походил на все, с чем до сих пор сталкивалась наша  наука.  Во-первых,  не
было углерода; во-вторых, обнаружились только следы азота и водорода.  Это
была  неорганическая  псевдо-ДНК.  Кремний,  алюминий,  фосфор  и,  как  в
известных соединениях, кислород и сера. Но структура та же!
   - Артур опубликовал свои данные?
   - Нет.
   - Почему? - Второв даже не пытался скрыть свое недоверие.
   - Не успел. Просто  не  успел.  Он  задумал  большую  серию  опытов  по
исследованию   биологической   активности   выделенного    вещества.    Со
свойственной ему стремительной,  если  можно  сказать  так,  методичностью
поставил  эксперименты  на  мышах  и  крысах.  Очевидно,  результаты  были
настолько удивительны, что он ввел вещество себе. Никого  не  предупредив,
ни с кем не посоветовавшись. Я очень мало, к сожалению, знаю  о  том,  что
удалось получить Артуру в первых опытах. Однажды, впрочем, я присутствовал
на эксперименте с подводным лабиринтом. Инъектированные мыши находили путь
в десятки раз быстрее контрольных. Это были поистине гениальные  мыши!  Но
Артур  не  стал  гением.  Обретя   феноменальную   память,   он   сделался
душевнобольным. Он может, допустим, прочесть железнодорожное расписание  и
воспроизвести его тут же или  потом,  через  много  дней.  Но  что  толку?
Себя-то он потерял! У него началось раздвоение личности. Рассказ о золотых
зубах во многом правдив. Но дело в том,  что  третий  там  не  участвовал.
Только Артур и я. Но с Артуром  произошло  раздвоение.  Он  как  бы  обрел
способность смотреть на себя со стороны. Наблюдатель был Артуром, объект -
совершенно чужим человеком. Если учесть, что после опыта зубы у него стали
крошиться и ему пришлось сделать золотые протезы, то  вы  поймете,  какими
глазами он смотрел на себя со стороны.
   - Но ведь это же дичь какая-то! Чушь несусветная! Как будто дело только
в золотых зубах и раздвоении психики! А  затвердевшее  море?  А  невидимое
стекло в казарме? Это же маниакальный бред...
   Кроуфорд мягко и многозначительно положил свою руку на локоть Второва:
   - Давайте не будем больше говорить об этом. Я же предупреждал, что есть
вещи, о которых может рассказать только кинопленка. Многое из того, что вы
слышали, действительно бред безнадежно больного  человека.  Но  кое-что  я
видел сам. Понимаете? Сам! И все же, разве кто-нибудь поверит мне,  что  я
видел,   как,   допустим,   человеческая   рука   прошла   сквозь   орущий
радиоприемник, будто через разряженный газ? Вы вот разве поверите?
   - Не поверю, - спокойно улыбнулся Второв.
   - Ну вот видите! И я бы тоже не поверил на вашем месте.
   - А что, вы действительно видели, как рука прошла сквозь приемник?
   - Таковы люди! - Кроуфорд возвел очи к небу.  -  Верить  не  верите,  а
узнать все-таки хотите! Вот из таких-то противоречий и состоит все адамово
племя. Нет, ничего я не видел!.. Пойдемте попрощаемся с  капитаном.  Катер
уже причалил. Впрочем, повремените  немного.  Мы  болтали  о  пустяках,  а
главного я вам так и не сказал.
   Кроуфорд достал из бокового кармана пиджака плотный голубой конверт.
   - Алек! Здесь кое-какие результаты моих работ по анаэробному дыханию. Я
усовершенствовал ваш  метод,  и  мне  удалось  получить  интересные  вещи.
Конечно, будь у вас моя аппаратура, вы бы достигли большего. Но дело не  в
этом. Просто я хочу отдать это вам.
   - Мне? Но почему, Джон? Почему?
   - Не велика заслуга осуществить чужую идею, Алек. Идея принадлежит вам,
а воплощение ее - мой подарок, на  память...  Просто  на  память...  Кроме
того, я чувствую себя немного виноватым перед вами и  не  хочу,  чтобы  вы
плохо думали обо мне и... о всех нас.
   - Но я не могу...
   - Оставьте! Я никогда не вернусь к этой работе. Понимаете? Никогда!  Вы
знаете, какой ответ дал "Нельсон" на мой последний запрос?
   - Нет.
   - По оценкам специалистов, к двухтысячному году  станет  реальной  одна
поистине страшная возможность. Речь идет об управлении человеком с помощью
искусственных средств. Я попробовал решить эту задачу на локальном примере
моей страны. "Нельсон" получил  всю  информацию  об  использовании  у  нас
транквилизаторов.   Ответ   был   беспощаден.   При   известных   условиях
правительство может применить галлюциногены типа диэтиламина  лизергиновой
кислоты, для того чтобы удержать массы в  состоянии  покорности  и  вечной
зависимости. С помощью все более изощренных средств людей будут заставлять
действовать в интересах правительства и капитала, причем  люди  толком  не
будут знать, как их обводят вокруг пальца. Этот  психологический  контроль
окажется еще более действенным в сочетании с  контролем  над  продолжением
рода. Вот каким может  стать  наш  "смелый  новый  мир".  Младенцев  будут
помещать в колбы с различными растворами, где их умственное развитие будет
производиться в соответствии с определенной программой... Машина  эволюции
предупреждает, что эволюция может в один прекрасный  день  закончиться.  Я
знаю,  Алек,  что  многое  из  виденного  произвело   на   вас   тягостное
впечатление. Но то, что вы видели, - только следствия. Причины  глубоки  и
трагичны, скрыты, не всегда постижимы и... У нас нет будущего, Алек, у вас
будущее есть. Потому и забирайте себе мое научное барахло.  Не  бог  весть
что, конечно! Но оно сэкономит  вам  год-другой  работы.  Двигайте,  Алек.
Катер ждет. Я, пожалуй, не поеду вас провожать. So long! Come  again!  [До
свиданья! Возвращайтесь! (англ.)] Нет,  не  возвращайтесь,  -  добавил  он
по-русски.
   Капитан приложил затянутую в белую  перчатку  руку  к  золотым  листьям
козырька.  Самодеятельный  оркестр  ударил  "Читануга  чу-чу".  Все   было
необыкновенно торжественно.
   - Подумайте над тем, почему разбежались радиоактивные  крысы,  Алек!  -
крикнул с высокого белого борта Кроуфорд.
   Треск мотора и голубые выхлопы  сгоревшей  солярки  заглушили  слова  и
скрыли лица.
   "Крысы всегда бегут с обреченного корабля, -  подумал  Второв,  -  даже
если они и радиоактивные. Но кто обречен: "Арлтон" или..."
   - Прощайте, Джон! - закричал Второв, помахав рукой.
   Но тот только  помотал  головой.  Набежавший  ветерок  уносил  слова  и
легонько курчавил зыбь...


   Могучий "Антей" с русским экипажем уносил Второва домой. Самолет лег на
левое крыло, и в иллюминаторах мелькнула серая синева океана. Потом  опять
показалось солнечное разреженное небо. За бортом 42 градуса мороза.
   Второв удобно вытянулся в кресле и сунул памятные записки  и  рекламные
проспекты в портфель. Все-таки это была интересная поездка. И  важная.  Он
еще сильнее укрепился в мнении, что вторичные  структуры  белков  скрывали
какое-то ценное, но совершенно непредвиденное  качество.  Надо  было  идти
вглубь. Падре правильно учуял. (Ну и чутье!) Если  эксперименты  Кроуфорда
удастся повторить...
   Мысленно он опять перенесся на несколько дней и на тысячу  миль  назад.
Только что понял, что смутно беспокоит его. Достал машинописный текст:
   "У меня теперь есть отдельная квартира в новом районе Москвы..."
   - Ну есть, черт возьми, и что дальше? -  проворчал  Второв.  -  Обычная
двухкомнатная  квартира  в  кооперативном  доме.  Что  за  странный  культ
жилплощади? Конечно, я ждал ее и радовался ей, но вовсе не кисну я  там  в
полном одиночестве. И никогда я не  облизывал  ее,  как  кошка.  Там  были
порядочное, надо сказать, запустение, пока не приехала мать. В лаборатории
действительно торчу по двенадцати часов. Вероника совсем другая...
   Он опять  прочел  все,  но  это  уже  не  произвело  на  него  сильного
впечатления. Он читал рассказ о жизни  совершенно  чужого  человека.  Даже
внешне на него не похожего. Он действительно представлял себе  лицо  того,
другого.  Оно  медленно  выплывало  из  тумана   и   приобретало   сначала
расплывчатые, потом вполне  конкретные  черты.  Так  вырисовывается  перед
читателем   лицо   героя,   внешность   которого   автор   не   описывает.
Вырисовывается из поступков и слов, побуждений души и вещей,  которые  его
окружают.
   И  Второв  увидел  этого  другого  человека,   жизнеописание   которого
напоминало его собственное. Но это был совсем чужой человек. И лицо у него
было совсем чужое. Совсем другое было лицо.
   Машина солгала, потому что ничего не знала  о  той  жизни,  из  которой
пришел к ней он, Второв. Она перенесла  на  него  весь  свой  механический
опыт, богатый и бедный, вместе с тем опыт, полученный ею от окружающих.
   И еще понял  Второв,  что  тоже  приобрел  опыт,  отнюдь  для  него  не
бесполезный. Он впервые серьезно задумался над тем, что собирается  делать
дальше и как живет сейчас. И что ему очень мешает. И что дает опору, когда
приходится туго. К нему приходила несколько запоздавшая зрелость. Не столь
уж молодой кандидат  наук  переставал  быть  мальчишкой.  Начинался  очень
интересный процесс, за которым Второв следил  как  бы  со  стороны,  но  с
теплым, дружеским участием.
   Потом он стал опять думать о своей работе. Это были привычные мысли,  и
он  почувствовал  себя  совсем  хорошо.  Тяготившая  его  неясная  тревога
растаяла, и стало легко и чисто, как в  сверкающем  надоблачном  небе,  за
двойным круглым стеклом.
   Захотелось поскорее очутиться дома.  Перед  глазами  всплыла  солнечная
Москва. И стало совсем, совсем хорошо.



ПРОЩАЙ, ПАДРЕ...

   Второву показалось,  что  Падре  как-то  скис,  изучив  привезенные  им
материалы. Листки с выкладками, таблицы и графики он забрал к себе домой и
три дня не появлялся в лаборатории. Потом вдруг  позвонил  Второву,  велел
захватить лабораторный журнал и срочно приехать. Голос его звучал тускло и
устало. Впрочем, впечатление могло оказаться обманчивым. Разве  телефонная
трубка не искажает голос? Еще как искажает...
   Второв сложил в  свой  шикарный  желтого  пластика  портфель,  который,
кстати, прилипал в солнечный день к рукам, все, что удалось ему собрать по
проблеме "АД" до отъезда на конгресс. Он  сказал,  что  больше  сегодня  в
институт не вернется, перекинул через руку пиджак и вышел во  двор.  Пятна
осенней  ржавчины  легли  уже  на  пыльные  смородиновые   листья.   Трава
совершенно выгорела  и  пожухла.  За  аккуратно  подстриженными  шпалерами
крыжовника проносились троллейбусы, сплошным потоком  шли  машины.  Оттуда
пахло разогретым асфальтом и отработанным  бензином.  Жаль  было  покидать
тенистый оазис институтского двора.
   Второв провел рукой по черной металлической поверхности дьюара. Она уже
успела нагреться на солнце.  Не  верилось,  что  внутри  клокочет  холодом
жидкий аргон.
   Второв взглянул в опаленное небо, шумно вздохнул  и  решительным  шагом
прошел в калитку мимо механиков в грязно-синих халатах, которые с  великой
предосторожностью разгружали кузов с кислородными баллонами.
   Ему повезло. Первый же таксист снизошел до  того,  что  притормозил  и,
высунувшись в окно, крикнул:
   - Вам куда?
   - В район Смоленского, если можно,  -  заискивающе  улыбаясь,  попросил
Второв.
   - Ладно! Садитесь, - немного подумав, согласился шофер.
   Пока они ехали по Ленинскому проспекту, Второв успел  обдумать  все  те
вопросы, которые нужно обязательно задать шефу.
   Машина описала широкую дугу  и  влетела  в  освещенный  люминесцентными
лампами туннель, который выходил на  Садовое  кольцо,  прямо  к  Крымскому
мосту. Такому же висячему, как  и  огромный  мост  через  Гудзонов  залив.
Второв еще  раз  подивился  волшебным  возможностям  авиации.  Еще  совсем
недавно он стоял... Но тут же поймал себя на том, что отвлекся. Нужно было
обдумать еще и тактику разговора. Он собирался многого добиться от шефа.
   Работать по-прежнему совершенно немыслимо.  Практически  он  совершенно
один. Ни людей, ни собственных ассигнований и  никакой  надежды  на  новые
приборы. Все лимиты уже израсходовали другие.
   Он достал  записную  книжку  и  попытался  нацарапать  основные  пункты
разговора. Но писать было трудно. Мешали толчки и подскакивания машины. Да
и вполне можно было обойтись без записей. Он и так отлично знал,  что  ему
нужно.  Во-первых,  группа.  Два  или,  лучше,  три  научных   сотрудника,
собственный механик и  две  лаборантки.  Хорошо  бы,  одна  из  них  умела
печатать на машинке... Зиночка в  этом  смысле  идеал...  Теперь  приборы.
Конечно,   в   первую   очередь    ОР-99,    этот    легендарный    шедевр
электротехнической  японской   фирмы   "Тошиба",   потом   четыре   бокса,
ультрацентрифугу, хроматограф,  установку  ЭПР,  электронный  микроскоп  с
ультрамикротомом и всевозможное стекло... Остальное  мелочи.  Остальное  -
как-нибудь...
   - Вам куда? -  сурово  спросил  таксист,  притормаживая  перед  красным
светом у смоленского исполина, перед  входом  которого  чинно  выстроились
многосильные красавцы с разноцветными флажками на радиаторах.
   - Девятинский переулок, пожалуйста, -  сказал  Второв,  возвращаясь  на
грешную землю.


   Но разговор с шефом протекал совсем не по  плану  и  закончился  совсем
иначе, чем это предполагал Второв.
   Падре сам отворил ему  обитую  блестящим  зеленым  дерматином  дверь  и
провел к себе в кабинет. Выглядел он очень уставшим, даже слегка  осунулся
за эти дни, если, конечно,  такое  слово  применимо  к  круглому  румяному
толстяку.
   Молча взял он из рук Второва лабораторный журнал. Лениво и как-то очень
незаинтересованно пролистал его, будто наперед зная все, что там написано.
Впрочем, он, кажется, действительно это знал.  Долго  ничего  не  говорил,
уставясь  невидящими  глазами  в  окно,  за  которым  нестерпимым  блеском
сверкали расплавленные сквозные окна похожего на  раскрытую  книгу  здания
СЭВа. Что читал в этой стальной и стеклянной книге Падре, о чем думал?
   Второв почувствовал себя почему-то очень неловко. Больно уж непривычным
было молчание шефа.
   - Вы очень выросли, Александр Григорьевич, - хрипловатым и каким-то "не
своим" голосом сказал шеф, поворачиваясь к Второву. -  Очень...  Я  изучил
все, что вы привезли с собой, и мысленно сопоставил это с тем, что  у  вас
уже было... И я вдруг понял, что где-то внутри и  незаметно  для  всех  вы
крупнее того американца.  Крупнее!  Я  это  понял.  А  ведь  он  блестящий
исследователь. Почти гениальный. Вот какая петрушка получается,  Александр
Григорьевич...
   Второв покраснел и заерзал на стуле. Он готов был бежать  отсюда  сломя
голову. Слов нет, ему было приятно. Но смертельно,  совершенно  смертельно
неудобно. Потому  и  приятность  прошла  стороной,  почти  не  задев  его.
Осталось только это непонятное смущение, даже какой-то стыд, в котором  он
тонул без возврата.  Притом  слова  Падре  были  совершенно  неожиданными.
Второв не знал, что ему делать,  и  даже  не  пытался  возражать  обычными
приличествующими на такой случай словами.
   - Обдумал я и те идеи, Александр Григорьевич, которыми вы поделились со
мной во время  нашей  последней  встречи.  Обдумал  и  оценил.  Вы  широко
замахнулись, широко и далеко. Вы переросли меня.  Вам  уже  не  нужна  моя
опека... Не перебивайте меня!  -  Мановением  руки  он  посадил  на  место
Второва, который приподнялся со стула и силился что-то  произнести.  -  Не
перебивайте... В той каше, которую  я  заварил  с  "АД",  вам  уже  делать
нечего. Ваша проблема  крупнее,  значительнее.  Может  быть,  она  не  так
выигрышна, но несомненно более ва