Орта. - А я бог весть что надумал... Или у меня  успел  развиться
какой-то комплекс неполноценности?"
   Сейчас  он  впервые  поверил,  что  будет  работать  в   этом   большом
теоретическом институте. До сих пор, из чувства самосохранения, он смотрел
на это, как на мыльный пузырь, который вот-вот  лопнет.  В  нем  поднялось
радостное волнение, и,  чтобы  как-то  выразить  нахлынувшее  чувство,  он
быстро-быстро пошел по коридору и, что-то напевая, взлетел по лестнице  на
третий этаж. Но тревога не  проходила.  Она  затаилась  глубоко-глубоко  и
мешала безмятежно ощутить неожиданную радость...
   ...Урманцев встретил  его  приветливо,  но  сдержанно-деловито.  Достал
стопку белой бумаги и стал объяснять задание.
   - Вы знакомы с современными представлениями  о  структуре  вакуума  как
некоего средоточия виртуальных частиц?
   - Очень отдаленно. Кое-что читал о  творящем  поле  и  довольно  смутно
представляю себе осциллирующий вакуум.
   - Для начала этого вполне достаточно...  Так  вот:  мы  хотим  получить
максимально чистый вакуум...
   - На меня ложится криостатирование объема?
   - Не перебивайте меня... Евгений Осипович  хочет  осуществить  в  таком
вакууме мощный энергетический разряд... Он рассчитывает, что  после  этого
свойства вакуума существенно изменятся. Понимаете?
   - Вакуум перестанет быть вакуумом за  счет  эквивалентности  энергии  и
массы?
   - Дело не только в этом... Точнее,  совсем  не  в  этом.  Вопрос  стоит
гораздо  шире:  о  дуализме  пространства  -  времени  и  массы.  Это  вам
что-нибудь говорит?
   - Н-нет... Честно говоря, нет.
   - Не беда. Не все сразу. Пока от вас требуется только экспериментальное
искусство и дьявольское хитроумие... Нужно убить  сразу  двух  зайцев  или
поймать двух коней, хотя, если верить пословицам, это порочные методики...
Вообще, поскольку глубокое охлаждение вакуумной  камеры  превращает  ее  в
сверхпроводник, интересно  попытаться  использовать  парение  магнита  для
регулировки. Это дает жесткую взаимосвязь параметров тока сверхпроводника,
объема камеры и напряженности конденсатора. Понимаете?
   - Нет.
   -  Простите...  Я-то  уже  над  этим  думал,  и  формулировки  у   меня
отштамповались... Смысл же ясен только посвященным... Просто камера  будет
представлять собой конденсатор. Одна обкладка - сверхпроводник,  другая  -
магнит, пустота - диэлектрик. Отсюда напряженность есть функция объема, то
есть, по сути, пространства.
   - Ясно! Понял! Вот это да!
   -  Мне  тоже  это  кажется  интересным...  Помните  у  Киплинга?  "Пора
подаваться в свою стаю".
   Михаилу стало так  хорошо,  как  давно  уже  не  было.  Даже  чуть-чуть
щекотало ноздри. Он с трудом заставил себя следить  за  нитью  рассуждении
Урманцева. Радость искала выхода и мешала сосредоточиться.
   - Как у вас прошел разговор с  Иваном  Фомичом?  -  неожиданно  спросил
Урманцев.
   - Разговор? Ничего... прошел. А что?
   Урманцев ничего  не  ответил.  Михаил  почувствовал  себя  уже  не  так
радостно и  безмятежно.  Но  был  не  в  состоянии  анализировать  причину
внезапного  спада  настроения.  Чтобы  преодолеть   какую-то   беспокойную
внутреннюю паузу, он поспешил задать вопрос:
   - До какой температуры придется охлаждать камеру?
   - Одна тысячная градуса Кельвина.
   - Ух ты!
   Урманцев улыбнулся и  как-то  снисходительно  и  вместе  с  тем  весело
посмотрел на Михаила. И это  было  совсем  не  обидно,  а  скорее  хорошо,
по-свойски.
   - Скажите, Подольский, зачем вы стали выступать в цирке? Ну,  придумали
фокус, а выступал бы себе какой-нибудь  дядя.  А?  И  ему  хорошо,  и  вам
спокойнее...


   ...А выступать он стал совершенно  случайно.  Фактически  его  вынудили
выступать. Работая над "Полетом к звездам", он и мысли  не  допускал,  что
осуществит этот полет сам. Не помышлял об этом и главный  режиссер  цирка.
Все началось из-за иллюзиониста. Он  быстро  привык  к  монополии  на  все
выдумки Михаила и поэтому заявил дирекции, что  хочет  оставить  номер  за
собой. Может быть, ему и пошли бы навстречу, так как  других  претендентов
не было. Но... и здесь, как это часто бывает, сработали  традиционность  и
цирковая рутина. Всем почему-то  не  понравилось,  что  иллюзионист  будет
вести сразу два номера. Тем более что "Полет к звездам" обещал быть  очень
выигрышным. Налицо было и типичное смешение цирковых жанров. Кто-то сказал
тяжело и безапелляционно: "Факиры никогда  не  работали  под  куполом".  И
никто не только не произнес максвелловское: "Ну и что?",  но  и  не  задал
сакраментального  вопроса:  "Почему?",  который,  как   известно,   явился
первоначальным толчком и двигателем прогресса.
   Даже сам претендент в черном смокинге и зеркальных  ботинках  не  задал
такого  вопроса.  Он  пустился  в  туманные   исторические   экскурсы   и,
окончательно запутавшись в весьма приблизительных аналогиях и прецедентах,
бормотал что-то маловразумительное  о  синтетическом  искусстве  вообще  и
склоках и завистниках в частности.
   - Как же быть? - озадаченно спросил Питерский. - Кому поручить номер?
   Воцарилась тишина.
   - А  почему  нужно  кому-то  поручать?  -  тоненьким  голоском  пропела
наездница Сашенька Маргаритова (по паспорту Пипко). - В цирке же всегда со
своими номерами выступали сами авторы!
   - Ну, он же не артист! - выпучил глаза иллюзионист.
   - Ну и что же, что  не  артист!  -  прокричало  одновременно  несколько
голосов.
   - И вообще  таланту  обучить  нельзя.  С  талантом  нужно  родиться!  -
добавила Сашенька.
   Михаил  даже  засмеялся,  до  того  нелепой  показалась  ему  мысль   о
выступлении на арене. Он смутился и начал отказываться, громоздя различные
доводы.
   Но все почему-то единогласно сошлись  на  том,  что  именно  он  должен
выступить с номером. И чем дальше продолжался спор,  тем  красноречивее  и
горячее убеждали его взять номер.
   "Снижение несоответствия налицо", - механически  подумал  он  и  привел
последний аргумент:
   - Как бы это не помешало мне потом... в моей научной работе,  -  сказал
он, оглядываясь по сторонам.
   - Ты смотришь на цирк,  как  на  случайное  пристанище?  -  трагическим
шепотом произнес режиссер. - Для тебя это лишь  кривлянье,  а  не  высокое
искусство? И мы, твои товарищи, только паяцы?!
   Михаил прижал руки к груди и, не находя слов, умоляюще переводил взгляд
с одного артиста на другого.
   - Конечно, для него это случайный и утлый приют, - прогудел  забившийся
в угол иллюзионист.
   И это сняло напряжение и переключило внимание взволнованных сослуживцев
на иллюзиониста.
   - Так-то вы ему платите за лучшие номера, которые он для вас создал!  -
упрекнул иллюзиониста жонглер Бакланов.
   - Лучшие? - пригнулся иллюзионист.  -  Мне  кто-то  создал  мои  лучшие
номера?!
   - Успокойтесь, товарищи! Успокойтесь! - Режиссер поднял руку. - Все  же
ясно. Подольский выступит со своим  номером  сам.  Ведь  ты  же  согласен,
Подольский?
   - Н-но я не умею... Я никогда не выступал...
   - Ах, Мишенька! Вы ведете себя, как пятилетний мальчик. -  Саша  игриво
потрепала его по щеке. -  Вы  же  демонстрировали  нам  номер!  Прекрасный
номер! Держались вы отлично. И на публике сумеете  выступить,  я  уверена.
Одно только от вас и требуется, надеть костюм... Как делать комплименты, я
вас научу.
   - Ну, вот видишь! - хлопнул его по плечу Бакланов.
   - Но  я  же  никогда  не  выступал  перед  людьми!  Я  же  буду  ужасно
волноваться!
   - Все мы ужасно волнуемся перед  публикой.  Но...  имеем  в  себе  силы
победить волнение! - многозначительно изрек режиссер, который никогда и ни
перед кем не терялся и, наверное, даже  не  знал,  что  значит  испытывать
волнение.
   Второй укротитель, Нарышкин, взглянул на него, но ничего не  сказал  и,
достав сигарету, уселся на веревочные бунты.
   Так Михаил стал выступать с номером...


   - Интересно... - протянул Урманцев. -  Ну,  да  ладно,  продолжим  наши
игры. Чертить вы, конечно, умеете?
   - Умею.
   - Вот и набросайте эскизный  проект.  Думайте,  коллега,  думайте,  как
говорил мой учитель Мандельштам. Кстати, имейте  в  виду,  что  полученное
вами задание не сложнее, чем то, которое Рентген дал при первом знакомстве
Абраму Федоровичу Иоффе. Но и  не  проще,  -  после  долгой  паузы  сказал
Урманцев. - И это должно страшно льстить нам обоим. Усекли?
   - Усек! - улыбнулся Михаил.
   - Тогда вам повезло.
   - Да, мне повезло. Здорово повезло, что я встретил Орта и вас!
   - Ну, в этом-то вы ошибаетесь! И вообще  вы  мне  кажетесь  закоренелым
индетерминистом.  Что  у  вас  было  в  институте  по  философии?  Четыре?
Очевидно, к вам  были  слишком  снисходительны.  Учтите  раз  и  навсегда,
молодой человек, что Орт лишь  ускоряет  правильно  текущие  процессы,  но
никогда их не инициирует. Вы бы все  равно  пришли  в  настоящую  науку...
Вопрос только во времени, то есть мы не можем с  достаточной  вероятностью
судить об очередности событий  А  и  В,  где  А  -  время  вашего  первого
соприкосновения с настоящим делом, а В -  время  вашего  исчезновения  как
биологического объекта.
   Они рассмеялись.
   - Нет, кроме шуток! Орт в людях не ошибается.
   - Но он же меня совсем не знал!  Он  просто  искал...  создателя  этого
злополучного циркового номера!
   -  Правильно.  Он  видел  отлично  сработанный  эксперимент  и  захотел
заполучить экспериментатора к себе в фирму.
   - А может, я склочник? Пьяница? Или... вообще подлец? Я,  помню,  хотел
пойти к одному доктору в ассистенты, так он, прежде чем дать окончательный
ответ, обзвонил всех, кто имел со мной дело...
   - И не взял?
   - Не взял.
   - Были блестящие аттестации?
   - Нет. Хотел взять, но не смог.
   - А!.. Ну, у Орта так не бывает! И вообще людей он подбирает только  по
деловым качествам,  все  же  остальные  свойства  проявляются  потом...  К
сожалению! Имейте в виду, юноша, у Орта великая  душа,  но  он  беззащитен
против сволочей. Он теряется и их присутствии. Но хороших людей лелеет и в
обиду никому не дает. Будьте хорошим человеком, и у вас будет великолепный
шеф и отличный друг. Вы ведь хороший человек, Подольский? -  Урманцев  без
тени улыбки смотрел прямо в глаза.
   - Мне кажется, что я хороший человек, - чуть помедлив, серьезно ответил
Михаил.
   - Ну, сами себе мы всегда кажемся хорошими.
   -  Нет,  не  всегда.  Я  иногда  очень  мучаюсь,  когда  чувствую  себя
нехорошим.
   - Отличный аргумент! Главное - очень последовательный и  безукоризненно
скорреллированный с  вашей  первой  тезой,  где  вы  утверждаете,  что  вы
хороший.
   -  Единство  и  борьба  противоположностей,  -  улыбнулся  Михаил.  Ему
нравился Урманцев, и он не обижался, когда  ловил  в  его  словах  оттенок
насмешливого превосходства.
   - Ну ладно. Пусть внутренние противоположности раздирают ваше единство,
но над заданием вы подумайте. Приходите сюда в следующий вторник. Часов  в
десять.  Вас  примет  Евгений  Осипович.  Он  сейчас  дома  добивает  свою
монографию. Надеется закончить к понедельнику. Я  думаю,  что  так  оно  и
будет. Посему, до вторника.
   ...Но этой встрече не суждено было  состояться.  Евгений  Осипович  Орт
умер в субботу вечером. Подольский узнал об этом только во вторник,  когда
пришел в институт.



7

   Директор института вышел  из-за  стола  и  поздоровался  с  профессором
Доркиным. Усадил его в кресло и, отойдя к окну, сказал:
   - Я обращаю  ваше  внимание,  Ефим  Николаевич,  что  это  недопустимое
явление в деятельности нашего института вообще и в жизни вашей лаборатории
в частности. У нас есть лимиты по расходованию электроэнергии. Мы не можем
посадить  весь  институт  на  голодный  паек  только  потому,   что   ваша
лаборатория стала вдруг  потреблять  энергию,  предназначенную  для  всего
института.
   Вот  просмотрите,  пожалуйста,  акты  главного  энергетика,   докладные
дежурных электриков, сигнал районного энергетика и вообще.  Это  материалы
за последние два месяца.
   Директор вернулся к столу и  сердитым  движением  подвинул  заведующему
электрофизической лабораторией стопку не очень  чистых,  помятых  бумажек.
Ефим Николаевич, поморщившись, принялся рассматривать документы.
   - Самое печальное, Ефим Николаевич, - говорил директор, - что лично  вы
не можете сказать ничего вразумительного, чтобы хоть как-нибудь  объяснить
эту скандальную ситуацию.
   Ефим  Николаевич  несколько   секунд   рассматривал   выцветшие   брови
директора.
   - Не могу, батюшка, не могу, - сказал он и вздохнул. - Все  это  как-то
сразу навалилось  на  меня...  Признаюсь  откровенно,  не  разбирался,  не
интересовался я этим делом. Думал,  брешут  энергетики,  как  обыкновенно.
Вечно они чем-то недовольны.
   - Нужно принимать срочные меры.
   - Приму, родной, приму. Сейчас приду и всыплю этим христопродавцам.  По
первое число всыплю.
   - Но... вы там  не  особенно,  Ефим  Николаевич,  -  неуверенно  сказал
директор, - чтобы не было так, как в  прошлый  раз.  Конечно,  разобраться
надо и наказать кого  следует,  но...  вы  сами  понимаете,  у  вас  очень
способные ребята, и с ними... Одним словом, вы не очень-то круто.
   -  Нет  уж,  батюшка,  Алексей  Александрович,  позвольте  мне   самому
определить  меру  наказания.  Я  не  допущу,  чтобы  в  моей  лаборатории,
тишком-нишком   какие-то   эксперименты   ставились.   И    вы,    Алексей
Александрович, ученый, и я ученый. Мы знаем, что такой колоссальный расход
энергии может быть связан с постановкой экспериментов  в  области  сильных
взаимодействий.  В  плане  моих  работ  по  лаборатории  таких  опытов  не
значится. Это я заявляю вам со всей  категоричностью,  ибо  план  подписан
мною. Значит, что? Значит, какой-то сукин сын или сукина дочь, -  директор
поморщился, - простите  за  выражение,  ставит  опыты  без  моего  ведома.
Осуществляет какую-нибудь гениальную идею. У них там много идей. Разных, и
гениальных, и... похуже... Я в принципе  не  против  самодеятельности.  Но
чтобы без моего ведома, это  уже  извините!  Я  самым  строжайшим  образом
пресеку. Я им покажу!..
   - Успокойтесь,  Ефим  Николаевич,  -  сказал  директор.  -  Вам  вредно
волноваться. Не горячитесь.
   - Благодарю за совет, дорогой Алексей  Александрович,  но  позвольте...
Одним словом, я вас скоро проинформирую об этом деле  и  о  принятых  мною
мерах.
   Маленький и седой, подвижный как ртуть  Ефим  Николаевич  выпорхнул  из
глубокого кресла и понесся к двери. Директор с улыбкой посмотрел ему вслед
и покачал головой.


   ...Через некоторое время в  электрофизической  лаборатории  разразилась
гроза. Сотрудники поеживались, проходя мимо кабинета своего  зава,  откуда
доносились треск молний и раскаты грома. Недаром  ученики  прозвали  Ефима
Николаевича "Цунами". Его ярость была стихийной и неуправляемой. Он сметал
на своем пути любое препятствие и не терпел никаких возражений. Ему  нужно
было  отбушевать.  После  этого  он  становился  добрейшим   и   нежнейшим
человеком, которого все любили и уважали.  Приступ  бешенства  сменялся  у
него состоянием задумчивого созерцания. В такие  минуты  он,  казалось,  с
удивлением  и  грустью   изучал   плоды   своей   кратковременной   бурной
деятельности. Он был легко отходчив, милейший Ефим Николаевич, но это мало
утешало тех, кого накрывала волна "Цунами".
   - Мильч, к шефу!
   Роберт вошел в кабинет, когда ураган достиг своего апогея. Шеф был  без
пиджака, воротник рубахи расстегнут, узел галстука сполз  к  центру  тощей
груди. Епашкина с заплаканными глазами сидела на  стуле  и  пила  воду  из
граненого стакана. Зубы ее постукивали о стекло.
   - Ах, это вы! - издал рычание Ефим Николаевич.
   "Людоед, чистой воды людоед", - подумал Мильч.
   - Признавайтесь! - заорал шеф. - Вы двое! Вот вы. Вы и вы! Я все  знаю!
Вот у меня журнал! Вы больше всех торчали здесь  по  вечерам  за  эти  два
месяца!
   Он размахивал канцелярской книгой, в которой велась  запись  внеурочных
работ лаборатории.
   - Она уже призналась, нет, не то, она уже рассказала о своих работах. У
нее не может быть такого абсурда. И я ей верю. Видишь, плачет! Я ей  верю,
а вам не поверю. Что бы вы мне тут ни говорили! Я вас знаю,  я  все  знаю.
Думаете, я не знаю?
   Он  тряхнул  книгой,  из  нее  посыпались  листы.  Епашкина  с   ужасом
посмотрела на бумажки, лениво кружащиеся в воздухе, и принялась за воду...
Рука ее тряслась.
   Волна  сокрушает  гранит,  но  бессильна  перед  мягкой   устойчивостью
водорослей. Сила побеждается не  силой,  а  слабостью.  Итак,  смирение  и
кротость, покорность и податливость, тогда удар пройдет поверху...
   - Ефим Николаевич! - начал Мильч.
   - Что?! Вы  что-то  хотите  сказать?  Молчите!  Я  знаю,  что  какая-то
глупость или того хуже. Вот у меня акт, составленный дежурным энергетиком.
На вас, Мильч, на вас! Вы тогда один сидели во всей лаборатории. Один!  Ее
не было, ушла она, а  вы  что  делали,  позвольте  вас  спросить?  Чем  вы
занимались? Почему на подстанции  полетели  все  эти...  как  их?..  такие
маленькие штучки?..
   Он беспомощно и яростно вертел пальцами.
   - Тепловые реле, - подсказал Мильч.
   - Да. Именно. Теплушки, так у нас их называют.  Почему?  А?  И  вообще!
Почему мне неизвестно, что делается  в  моей  лаборатории?!  Черт  побери,
почему от меня все скрывают?
   - Я...
   - Нет, вы ответьте на мой  вопрос!  Почему  от  меня  скрывают?  Кто-то
что-то изобретает, экспериментирует, а я не  знаю!  Может,  идет  проверка
принципа относительности или создание водородной бомбы, а  я  не  знаю!  Я
ничего не знаю! Меня обходят, мне не говорят, от меня скрывают. Я  никогда
ничего не знаю! Свои же сотрудники!
   - В следующий раз я обязательно посоветуюсь с вами,  -  быстро  вставил
Мильч.
   - Что?! В следующий раз? Его не будет, заверяю вас.  Вы  уволены.  Все.
Идите жалуйтесь в РКК, ДНК, местком, куда хотите... А что вы там делали? -
Он воззрился на Мильча,  как  разъяренный  носорог.  Маленькие  глазки  со
страшной силой сверлили, пронизывали, испепеляли лаборанта. Если б энергия
этого взгляда могла  превратиться  в  тепло,  последнего  было  бы  вполне
достаточно, чтобы закипело Каспийское море.
   "Господи, надоумь меня научной чушью!.."
   - Я проверял проводимость полимеров...
   - Полимеров?! Ха! Ерунда! Полимеры - изоляторы.
   - Мои друзья из НИИпластмасс дали мне  образцы  материалов,  обладающих
электропроводностью.  Я   хотел   осуществить   прямой   электрообогрев...
некоторых полимерных тканей.
   - Почему работа не в плане? Что это за тайны? Почему скрыли от меня?  Я
ж говорю, мне никогда ничего не сообщают. Я не знаю, что делается  в  моей
лаборатории. Мне приходится все узнавать от дирекции!
   - Я хотел сначала  попробовать,  получить  какие-нибудь  результаты,  а
потом...
   -  Глупости!  Одни  глупости!  Сплошные   глупости!   Что   вы   можете
попробовать? Вы же даже не научный  работник,  а  лаборант,  не  забывайте
этого!
   Шеф еще продолжал бушевать, неистовствовать, грозить, но  Мильч  видел,
что ураган стихает.  Высокие  водяные  валы  сменились  пологими  ленивыми
волнами, гром откатывался за горизонт; вот в разрывах туч мелькнул кусочек
ясного неба.
   - Завтра покажете ваши образцы, я посмотрю, что  вы  там  накуролесили.
Ступайте, - вдруг совершенно спокойно сказал Ефим Николаевич.
   - А вы останьтесь, - обратился он к Епашкиной, - я вам докажу, что дело
здесь не в форме, а в содержании. Точности  поучитесь  у  Ван-дер-Ваальса,
голубушка... У Констама. У Гиббса.
   Мильч, благодарно склонившись,  вытек  из  кабинета,  предоставив  шефу
возможность оправдать свою несдержанность в терминах философской науки.
   Разговор с Ефимом Николаевичем взволновал Роберта.  Он  не  сомневался,
что ему удастся обмануть старика, подсунув материалы трехлетней  давности,
о которых уже все позабыли. Дело было не в том, как объяснить колоссальный
расход электроэнергии. Нужно было и на буд