гера.
   Фабрика штурмбаннфюрера-уголовника находилась в концентрационном лагере
Заксенхаузен. Два огромных барака -  N_18  и  N_19  -  оборудовали  самыми
новейшими машинами. Бараки окружили несколькими ярусами колючей проволоки,
которая постоянно находилась под током. Вооруженной до зубов  охране  было
приказано стрелять во всякого, кто только приблизится  к  проволоке.  Даже
заместитель коменданта концлагеря не знал, что творится в бараках  N_18  и
N_19.
   А в  бараках  день  и  ночь  трудились  сто  тридцать  хефтлинков.  Они
проделывали все операции по изготовлению денег: от производства бумаги  до
печатания. Специальные  бригады  занимались  только  тем,  что  загрязняли
новенькие кредитки, придавая им  вид  денег,  побывавших  в  обращении.  В
больших вращающихся барабанах перемешивались банкноты разных серий,  после
чего их заклеивали в пачки. Теперь они ничем не отличались от тех, которые
хранились в сейфах, английских банков.
   Как  только  кто-нибудь  из  заключенных  заболевал,   его   немедленно
отправляли в отдельную газовую камеру. Бараки N_18  и  N_19  мог  покинуть
только пепел тех, кто печатал фальшивые деньги.
   Меня доставили в барак N_19.  С  моноклем  в  глазу,  при  свете  яркой
настольной лампы я должен был сличать только что  отпечатанные  образцы  с
оригиналами.
   - Как только  твое  зрение  ослабеет  -  отправишься  в  крематорий,  -
предупредил меня начальник барака -  эсэсовец.  -  Но  не  вздумай  беречь
глаза. Упустишь темп -  в  крематорий.  Вообще  все  вы  рано  или  поздно
попадете в крематорий. Но ты можешь несколько  отсрочить  этот  неприятный
момент. Понял?
   - Так точно, господин обершарфюрер! Крематорий рано или поздно  ожидает
всех. Люди смертны.
   - Пофилософствуй еще - и попадешь туда вне очереди.
   Я был единственным из заключенных  барака  N_19,  который  не  попал  в
крематорий. Искренне надеюсь, что я пережил и обершарфюрера.
   Однажды в наш блок приехал колоссального роста  гауптштурмфюрер.  Через
несколько минут меня вызвали в комнату начальника барака. Там  был  только
один гауптштурмфюрер. Он вежливо поздоровался со мной и пригласил сесть.
   - Вам знаком этот документ? - спросил он, протягивая мне удостоверение,
отобранное у меня при аресте.
   - Так точно, господин гауптштурмфюрер!
   - На допросе вы дали показания, что сами изготовили это?
   - Так точно, господин...
   Он оборвал меня досадливым жестом:
   - Отбросим ненужные формальности. Нам, интеллигентным людям, они только
мешают... Ведь вы же журналист, господин Карстнер?
   - Бывший журналист, господин гауптштурмфюрер.
   - Это не имеет значения. Я читал ваши блестящие статьи, и они доставили
мне истинное наслаждение, невзирая на то, что я, естественно, не  разделял
ваших взглядов. Поверьте, что я охотно помогу вам вновь  занять  достойное
место... Но помогите мне сначала, камрад, я обращаюсь к вам, как к офицеру
запаса рейхсвера, - помогите мне разрешить один вопрос. Дело вот в чем,  -
он достал несколько чистых бланков и протянул их мне. - Взгляните  на  эти
бланки. Не правда ли, они очень похожи друг на друга?
   Бланки действительно были очень похожи.
   - Чему же удивляться, господин гауптштурмфюрер, - бланки отпечатаны  на
одинаковой бумаге, с одного клише.
   -  Присмотритесь  внимательней.  Вооружитесь  атрибутами  вашей   новой
профессии и присмотритесь внимательней. - Он протянул мне  монокль.  -  Не
кажется ли вам странным, что  вот  эта  царапина,  оставленная,  очевидно,
ногтем, повторяется на  всех  восьми  экземплярах?  Это  отнюдь  не  общий
типографский дефект. Обратите внимание также на это сальное пятнышко -  вы
найдете его в левом углу на любом бланке. В лупу также отлично видна и эта
крохотная складка... В чем тут дело, господин Карстнер?
   - Я не разбираюсь в этих делах, господин гауптштурмфюрер.
   - Ваша скромность похвальна, дорогой Карстнер, но не совсем уместна. Вы
же показали себя прекрасным контролером печатаемой здесь...  продукции.  О
вас отзываются очень хорошо. Но если вы так уж принижаете себя  из  ложной
скромности, очевидно полагая,  что  это  не  ваша  область,  то  уж  такие
образцы, несомненно,  относятся  к  вашей  компетенции.  -  Он  достал  из
бумажника и протянул мне  несколько  пятифунтовых  банкнотов,  точь-в-точь
похожих на те, что я получил от человека с седыми висками. Серия  и  номер
на них были такими же (я почему-то запомнил: ОР N_183765).
   - Что вы скажете об этом, Карстнер?
   - Отлично сделанные копии, господин гауптштурмфюрер. Это  единственное,
что я могу сказать!
   - Единственное? Право, Карстнер, вы щепетильны, как девушка! Неужели вы
опасаетесь каких-то враждебных мер с  нашей  стороны  только  за  то,  что
участвовали  в  нелегальном  производстве  этих  пятифунтовок?  Стыдитесь,
Карстнер. Вы же видели наш размах.  Наоборот,  мы  рады  будем  заполучить
такого отличного специалиста.
   - Вы ошибаетесь, господин гауптштурмфюрер. Я не участвую в изготовлении
купюр. Я только сижу на  контроле.  Да  мы  и  не  печатаем  пятифунтовые.
Девятнадцатый барак выпускает  банкноты  минимальным  достоинством  в  сто
фунтов.
   - Вы или не поняли меня, Карстнер, или  по-прежнему  не  верите  в  мое
доброе к вам расположение. Я призываю вас к сотрудничеству...  Вам  нечего
бояться меня!  Тем  более,  я  о  вас  уже  все  знаю.  Дело  идет  о  тех
пятифунтовых банкнотах,  которые  были  найдены  в  вашем  бумажнике.  Вы,
кажется, забыли его в вокзальной биерштубе?..
   Он посмотрел на меня долгим оценивающим взглядом.
   Конечно, они вернулись тогда в пивную и обыскали ее.
   А может, кельнер сам принес бумажник в гестапо. Скоро ли он примется за
меня по-настоящему...
   - Подумайте, подумайте, Карстнер. Я вас нисколько не тороплю.
   - У меня не было никакого бумажника с фунтами.
   - Фу, Карстнер! Это уже дешевый прием. Будем уважать  друг  друга.  Вы,
конечно, можете принимать все это за провокацию. Тем более  что  у  вас  в
бумажнике было четырнадцать таких штучек, а я вам дал только  семь.  Пусть
вас это не смущает. У меня есть еще целая  пачка,  -  он  бросил  на  стол
перевязанную стопку таких же пятифунтовок. - Вы должны доверять мне. Я  же
не утверждаю, что в вашем бумажнике была вся эта  пачка,  когда  там  было
только четырнадцать банкнотов. Так ведь, Карстнер? Но номер здесь  один  и
тот же. Меня интересует это. И только это. Вы будете со мной сотрудничать?
- неожиданно выкрикнул он.
   - Так точно, господин гауптштурмфюрер!
   - Тогда объясните  мне,  как  достигается  такая  полная  идентичность?
Точнее, помогите мне разобраться в некоторых неясных деталях. Прежде всего
меня интересует происхождение машины. Вы меня поняли, Карстнер?
   - Никак нет, господин гауптштурмфюрер. Не знаю,  о  какой  машине  идет
речь.
   - Цените мое доброе отношение, Карстнер. Я  ведь  не  спрашиваю  вас  о
людях. Меня интересует только машина! Я знаю, что вы ни за что не назовете
имен тех, кто скрывался в подвале  дома  номер  три  по  ...штрассе.  Ведь
верно?
   "Пронюхали, гады! Или кто выдал?.. Человек с седыми висками  не  сказал
им ничего... Это ясно. Иначе бы они не стали возиться со мной..."
   - Я ценю ваше мужество, Карстнер. Вы настоящий германец, который ни при
каких  обстоятельствах  не  предаст  друзей.  Никому  ваша   откровенность
повредить не может. В противном случае я, кавалер  рыцарского  креста,  не
стал бы... допрашивать такого человека, как вы.  Разговор  идет  только  о
машине и о вашей личной судьбе. Будьте себе другом, а я вам друг.
   - Но я не знаю никакой машины! Я ее и  в  глаза  не  видал!  -  Впервые
говорю правду эсэсовцу, даже противно.
   - У меня  ангельское  терпение,  Карстнер.  А  я  еще  устроил  скандал
гамбургским парням за грубое обращение с вами. Простите их, Карстнер,  они
не столь терпеливы, как я... Может, вас  связывает  обязательство  хранить
тайну? Тогда скажите мне об этом прямо,  и  я  перестану  вас  спрашивать.
Такие люди, как мы с вами, умеют  хранить  тайны...  Но  я  ведь  даже  не
спрашиваю вас о схеме включения машины в сеть! Я знаю схему. Эта вот пачка
фунтов  получена  нами  на  машине.  Можете  скрыть  от   меня   и   тайну
удивительного сходства. Согласен! Хотя меня она очень  интересует,  как...
профессионала, или, точнее, как художника.
   Он замолчал и уставился мне в переносицу холодным невидящим взглядом. Я
старался не отвести глав. Он  смотрел  долго.  Зрение  заволокло  туманом.
Откуда-то из глубины всплывали едкие, щекочущие слезы.
   - Что нужно сделать, чтобы получить банкноты с разными номерами?
   Вопрос прозвучал, как  удар  хлыста.  Я  с  наслаждением  сжал  веки  и
переморгал слезы.
   - Вы поедете со мной, Карстнер. Сейчас вам принесут приличную одежду. Я
докажу вам  мои  добрые  намерения.  Больше  я  ни  о  чем  не  стану  вас
спрашивать. Вы будете жить в замке, не зная никаких тревог и лишений...  В
общем увидите сами.
   Он собрал со стола документы и деньги. Тщательно уложил их  в  огромный
бумажник, который засунул в блестящий  планшет  отличной  скрипучей  кожи.
Зажав планшет под мышкой, он  вышел  из  комнаты.  Впервые  за  все  время
пребывания в бараке N_19 я остался один. Совсем один. И никто на  меня  не
смотрел...
   ...За мной медленно и бесшумно закрылись оплетенные колючей  проволокой
ворота Заксенхаузена. Моя длинная тень легла на теплую, выбеленную  летним
солнцем  землю.  В  раскаленной   голубизне   дрожало   слепящее   солнце.
Нахохлившиеся воробьи купались в тонкой, как мука, пыли.  Я  жадно  втянул
воздух. Он пах странной и горькой гарью.  Лагерь  смерти  был  у  меня  за
спиной, но крематория я не избегнул.
   Скоро он станет для меня желанным избавлением. Недаром они говорят, что
смерть еще надо заслужить.
   - Чего вы ждете? Садитесь в машину - и прочь отсюда. -  Гауптштурмфюрер
указал на стоявший  у  ворот  открытый  "мерседес-бенц".  -  Чего  вы  так
озираетесь? Охраны не будет. Мы поедем вдвоем.
   Он предупредительно открыл дверцу.
   - Садитесь сзади. Так вам будет свободнее.
   Сначала я не поверил ему, но, взглянув на этого молодого сытого верзилу
в сто девяносто сантиметров, понял, что ему нечего опасаться  изможденного
хефтлинка, развалину, доходягу. Даже сзади я был ему не  страшен.  Он  мог
убить меня щелчком, как муху.
   Бросив планшет рядом  с  собой,  он  включил  стартер  и,  мягко  выжав
сцепление, тронул машину с места.
   - Нам недалеко. Три минуты езды. Видите там слева несколько  запущенный
английский парк? А высокую бетонную стену?  За  ней  скрывается  охотничий
замок Фриденталь. Отсюда его не видно. Конечно, стена - это неприятно,  но
приходится мириться. Зато в замке вас ожидает полнейший комфорт.
   Он болтал весело и непринужденно, небрежно положив локоть на руль. А  у
меня перед глазами трясся его холеный, аккуратно постриженный затылок.
   - Знаете? У меня идея! Давайте немного прокатимся. В  замок  мы  всегда
успеем. А погода такая восхитительная.
   Он вел машину на очень большой скорости. Вскоре Заксенхаузен совершенно
скрылся из глаз. Сколько я ни оглядывался, на горизонте не видно было даже
кончика закопченной трубы. По обе стороны неслись зеленые  полосы  дубовой
рощи. Мелькнул знак, предупреждающий о  крутом  повороте.  Эсэсовец  резко
сбросил скорость. Тогда-то и раздался этот взрыв, вернувший мне свободу.
   Я до сих пор не знаю, что тогда произошло. Только рядом  с  ним  что-то
рвануло негромко, но сильно. Меня прижало к спинке. А он сполз на сиденье,
и его начало лизать пламя. Машина медленно свернула  с  шоссе,  въехала  в
кювет передними колесами и замерла, подняв зад к небу.
   Шатаясь как пьяный, я выполз на дорогу и побрел в лес. Я шел,  пока  не
упал. Потом пришла ночь и с нею страшный налет. Пока горели земля и  небо,
я шел на восток.



5

   - Патлач, я хочу переговорить с твоим хозяином.
   - Многого хочешь, Профессор. Зачем?
   - У меня есть дело.
   - Говори со мной. Я уполномочен.
   - Не очень-то я тебе доверяю. - Мильч  смотрел  на  Патлача  откровенно
пьяным взглядом.
   - Как хочешь. - Патлач прошелся по комнате.
   Они были одни в квартире: мать Мильча работала в вечернюю смену. Роберт
долго сидел молча, подперев щеки ладонями. Патлач не торопил  событий.  Он
чувствовал, что в  руки  идет  хорошая  пожива.  Он  оправил  салфетку  на
телевизоре, погладил кошку,  закурил  сигарету.  К  этому  моменту  Роберт
дозрел.
   - Слушай, у меня есть кое-какое барахло, и его надо сбыть, а у вас... у
вас все концы. Помоги - получишь долю.
   Патлач понимающе кивнул.
   - Чистое барахло? - осторожно спросил он.
   - Как чистое? - удивился Мильч.
   - Ну, откуда оно? Где взял?
   - А, ты вот о чем. Не волнуйся. Мой товар никакого отношения к "мокрым"
делам не имеет. Экстра-класс. Только продавай.
   - И в комиссионку можно?
   - Запросто.
   - А что же сам не сходишь?
   Мильч посмотрел на Патлача.
   - Не с руки. Товару слишком много.
   - Врешь. Где тебе...
   - Я вру?!
   Мильч нетвердой походкой вышел  в  соседнюю  комнату  и  возвратился  с
тяжелым кожаным портфелем.
   - Смотри!
   Он вывернул содержимое на старенькую  скатерть.  Мелодично  позванивая,
падали  большие  кольца  с  чистыми  камнями,  серьги  старинной   работы,
подвески, кулоны, золотые браслеты и хорошо знакомые  Патлачу  швейцарские
часики, пачки пятидесятирублевок. Патлач  оцепенел.  Глаза  его  вспыхнули
нехорошим огнем.
   - Ну что, вру я? - торжествующе спросил Мильч.
   Патлач с трудом проглотил ком, застрявший в горле.
   - Сила... - еле выдавил он. Золотой свет, казалось, сводил его  с  ума.
Маленькие черные глазки не могли оторваться от драгоценностей.
   - То-то! - удовлетворенно сказал Мильч. - Теперь веришь?
   - Верю, как же, конечно, верю, Профессор. Это  ты  здорово  устроил,  -
заторопился Патлач и вдруг замолк. Ему не хватало воздуха.
   - Предлагаю, - отчеканил Мильч, - работай  со  мной.  Брось  ты  своего
хозяина. Кстати, как его зовут?
   - Турок, - машинально ответил Патлач.
   - Ну вот, бросай Турка, переходи к Профессору. Будешь  иметь...  треть.
Думаешь, это все? Будет еще в два раза, в три раза, в десять  раз  больше.
Будет столько, сколько я захочу, понял? Организуй своих ребят и действуй.
   Патлач, наконец, двинулся с места и  приблизился  к  золоту.  Руки  его
заструились по груде золота, перебирая и нежно  ощупывая  изгибы  и  грани
браслетов, камней, колец и кулонов. В ласкающем подергивании  его  пальцев
было что-то непристойное, извращенное, опасное.
   Это неприкрытое вожделение заставило Мильча протрезветь.
   - Все это будет при условии неприкосновенности моей особы, - сказал он,
сгребая золото в портфель. - Я добыл эти штучки и добуду  еще  в  сто  раз
больше. Но это могу сделать только я. Понял?
   - Понял, Профессор, - сказал Патлач, с  тоской  глядя,  как  в  широкой
пасти портфеля исчезают потрясшие его воображение драгоценности. На  столе
осталось несколько колец, серьги и пачка денег.
   - Возьми, - сказал Мильч, -  семьдесят  процентов  стоимости  принесешь
мне, остальное твое. Не пытайся укрыть от меня хоть рубль. Я все узнаю.
   - Башли тоже взять? - тихо спросил Патлач.
   - Бери. Все бери. Их нужно разменять.
   Патлач просмотрел бумажки и положил обратно.
   - С этим я не буду связываться, - сказал он.
   - Ты что? Посмотри на свет... Ну, что теперь скажешь?
   - Непонятно, - задумчиво сказал Патлач, - водяные  знаки  есть,  а  вот
номер у всех одинаковый...
   - Все равно не поймешь, не ломай голову. Бери и смело действуй. В  этом
деле смогут разобраться только и банке, и то, пожалуй, не разберутся.
   Часа через два Патлач ушел.


   ...С этого дня жизнь Мильча как бы раздвоилась на две неодинаковые,  до
жути непохожие друг на друга половинки. На свет появился  двойник  Мильча,
тоже Роберт, но совсем на него не похожий,  странный,  коварный,  опасный.
Может быть, он и  раньше  сидел  в  первозданном  Мильче,  но  сейчас  под
влиянием  диковинных  обстоятельств  вдруг  взял  и  отпочковался.   Вроде
бактерии какой-нибудь разделился наш Мильч на две части, но произошло  это
уж как-то до наглости внезапно и противоестественно. Ведь  не  должен  был
распасться наш Роби, никак нельзя было предположить, что он распадется.  А
вот - распался. И друзья по  учебе  и  комсомольцы-однокашники  на  работе
никто бы не смог предположить, что когда-нибудь  из  одного  Мильча  вдруг
возникнет два.
   В то время как один Мильч  ходил  на  работу,  чинил  приборы,  собирал
установки, расшифровывал диаграммы, сдавал экзамены в вечернем институте и
в общем и целом  был  отличным  парнем  -  своим  в  доску,  простым,  как
говорится, нашим советским, второй...  о  второй!  Мерзкий  тип,  гаденыш,
слизняк сине-зеленого цвета, он дрожал, трясся, исходил пузырчатой  слюной
от сладострастия обогащения.  И  что  самое  странное,  они  не  боролись.
Сосуществовали. Как будто бы первый Мильч смирился с  тем,  что  есть  еще
второй, и раз он существовал - значит, так и надо. Может  быть,  в  момент
этого отпочкования первый и сопротивлялся, но совсем немного  и  только  в
самом  начале.  А  потом  даже   стал   извлекать   выгоду   из   двойного
существования.
   О, какой он был добрый, благородный и отличный, этот первый  Мильч!  Он
делал подарки друзьям, знакомым и незнакомым, выручал всех, кто б  его  ни
попросил. Устраивал веселые пирушки, транжирил деньги направо и налево. Он
сочинил незатейливую историйку о кладе монет времен Ивана Грозного, и всех
это удовлетворило.  Люди  охотно  верят  невероятному.  Ложь  должна  быть
гигантски большой, тогда ей легче  верят.  Может  быть,  поэтому  все  еще
сильны религиозные учения?
   Одним словом, первый Мильч был хорош, а второй - плох, и все  тут.  Это
ничего, но жили-то они  по  одному  паспорту  и  в  одной  квартире,  хоть
раздельно, но все-таки вместе, абонируя для своей деятельности одно  и  то
же тело. Из этого обстоятельства вытекали самые неожиданные последствия.
   Мать Мильча (он заставил ее бросить работу  -  хватит:  семь  часов  на
ногах в душном цехе, да еще в ночную  смену,  и  отпуск  всего  двенадцать
дней) частенько говаривала:
   - Не нравятся мне, Роби, эти твои новые друзья, ох,  как  не  нравятся!
Тусклые люди.
   - Это не друзья, - отвечал Роберт.
   Он лежал на огромной тахте, самой дорогой, какую можно было достать. На
нем была шелковая с плетеными шнурками пижама и белоснежная сорочка.
   - Это сотрудники, мама, - говорил Роберт, рассматривая  потолок.  Глаза
темные  и  пустые,  как  окна  сожженного  дома,  в  них  только   второй,
трясущийся, загребающий золотишко Мильч.
   - Знаю я этих сотрудников.  Подонки  они,  мой  мальчик.  Сдается  мне,
связался ты не с теми людьми. Ну скажи, откуда у тебя деньги? Ты лаборант,
да еще учишься... Постой, только не надо мне об этом кладе. Стара я,  чтоб
сказки твои слушать.
   - Ну, я уже говорил, мама, откуда они. Мы сейчас работаем  по  закрытой
теме, за это отлично платят. Вот и все.
   Мать поворачивается спиной к сыну. Она стоит у окна, за  стеклом  снег,
люди, жизнь, работа, зарплата,  уважение.  Спокойно,  крепко,  надежно.  А
здесь эта невесть откуда свалившаяся роскошь, зыбкая и  неустойчивая,  как
пьяная ночь.
   - Ты никогда раньше не лгал матери, - глухо говорит она. - Значит, дело
плохо. А зарплату твою я проверила в институте. Девяносто два рубля...
   Мильч садится на тахту. Разговор этот ему неприятен.
   - Ну, - говорит он, - те деньги выплачивает не наша бухгалтерия...
   Мать отворачивается от окна, за  которым  снег,  очень  много  снега  и
много, как снежинок, спешащих людей. Вдруг она подбегает к нему и  хватает
за плечи.
   - Ты вор?! Ты ворюга?!
   Мильч бледнеет страшно, будто кровь сразу оставляет его тело.
   - Вор! Мой сын - вор! Господи... дожила я! Как мне трудно было с тобой,
ты забыл? Но я всю себя угробила, чтобы ты человеком стал. Человеком! Отец
б