всем не то, чего от него ждали. Но это ничего не значит. Просто,  говоря
языком    кибернетики,    плохо    была    составлена    программа.    Его
неквалифицированно спрашивали. Бывает ведь, что мы сами  точно  не  знаем,
чего хотим. А иногда и неявные желания оказываются сильнее явных.  Ящик-то
не знает, что явное, а что неявное. Он реагирует лишь на интенсивность, на
максимальный сигнал. Вот так и в моем случае. Мне казалось,  что  я  думал
только о науке, а на самом деле я мечтал еще и о том успехе,  который  мне
наука  принесет.  Гомеостаз  откликнулся  на  более   сильное   желание...
Красивого в этом мало. Но что же тут поделаешь... Мне  это  будет  хорошим
уроком. Не надо меня уговаривать. Я не собираюсь грызть, как вы  говорите,
себя. Но задуматься над этим я должен, обязан наконец. Вы правы, лучше  не
отклоняться от темы...
   Мы остановились  на  кажущейся  самостоятельности  Черного  ящика.  Она
проистекает, как мне кажется, все  от  той  же  неявности  наших  желаний.
Возьмем, к примеру, данные, полученные комиссией. Вы помните то место, где
Лиепинь прощается с Линдой? Линда уезжает на грузовике и  кричит  Виллису:
"Скажи же мне что-нибудь!" Они расстаются, может быть, навсегда. Она  ждет
от него самого главного. Но тут же опять кричит: "Она мне все  рассказала.
Все рассказала. Меня привели к ней, чтобы рассказывать. Но все  рассказала
она".
   Это же просто поразительно. Вдумайтесь только! Линда должна  была  дать
Черному ящику какую-то информацию. За  этим  ведь  и  привел  ее  Силис  в
лабораторию. Но то ли девушка  не  могла  хорошо  сосредоточиться,  то  ли
подсознательно думала о любимом человеке, тревожилась... Кто может  знать?
Главное, что Черный ящик прореагировал совершенно неожиданно. Вместо  того
чтобы собирать информацию, он стал  ее  выдавать.  Он  рассказал  Линде  о
Виллисе, о его чувствах к ней. Как рассказал? Мы  этого  не  знаем.  Можем
лишь догадываться. Скорее всего в  форме  сна...  Машина  откликнулась  на
самое сильное желание. Понятно, что Линда хотела выполнить просьбу  Силиса
и что-то рассказать машине, но еще больше  она  хотела  знать  о  любви...
Черный ящик пошел навстречу более сильному желанию.
   Вы  говорите,  что  все  могло  быть  куда  проще:  машина   поняла   и
посочувствовала человеку? Но ведь в принципе это одно  и  то  же.  Разница
лишь в терминах. Кибернетик скажет о машине, что она реагирует на импульс,
человек скажет о человеке, что он понимает и сочувствует. Где-то  в  своей
основе  самые  яркие  наши  эмоции  представляют  собой  лишь   комбинацию
электрических импульсов. Но это не мешает нам быть людьми. Поэтому не надо
очеловечивать машину и  окибернечивать  человека.  Машина  -  это  машина,
человек - это человек! Конечно, я сказал банальность. Но вы  понимаете,  о
чем я думаю. Физик всегда знает что-то о самых основах материи, но,  когда
он целует любимую женщину, то не думает об электронных  перескоках  на  ее
губах. А если думает - грош ему цена. Это не человек - автомат. Но это уже
о другом.


   ДОРКИН (Институт физики вакуума). Уж будьте уверены,  в  энергетическом
смысле все ваши эффекты мне ясны. Это не чисто поставленный эксперимент. У
нас  говорят:   некорректно   поставленный   эксперимент!   Гомеостат,   я
сознательно говорю гомеостат, а не гомеостаз, это больше подходит к нашему
речевому строю, сам рассказал о себе. Вот, смотрите, я даже подчеркнул это
место: "Оно моделирует некоторые мыслительные категории и способно  давать
овеществленные  представления  о  предметах".  Это  же  начальная  ступень
познания. Наконец, это необходимо для  распознавания  зрительных  образов.
Сейчас распознавание образов - целая проблема. Машины специально обучаются
этому, как дети в  школах.  А  гомеостат  заставили  не  только  создавать
виртуальные модели, но и превращать их в реальные.  Подобная  операция  не
только противоречит основам его предпрограммирования, она прямо-таки дика.
Это все равно,  что  забивать  гвозди  микроскопом.  Да,  именно  забивать
гвозди! Или спрашивать таблицу умножения у  БЭСМ.  Даже  хуже  -  добывать
ртуть из прецизионных термометров. Вот что это  такое!  Абсурд!  Гомеостат
создает модель предмета и тут же уничтожает, оставляя лишь память  о  нем.
Так поступает и наш мозг. Но гомеостат, это  Чертов  ящик,  то  есть  этот
Черный ящик, заставили овеществлять модели предметов. Да разве он к  этому
приспособлен? Он идеальный копировщик и точный  собиратель.  Он  учитывает
все, кроме энергетической стороны. Он не умеет рассчитывать энергию связи.
И не мудрено. Во всей лаборатории профессора Бецалелиса не было ни  одного
термодинамика. Там подвизался кто  угодно:  физики,  математики,  техники,
психологи,  даже  этот...  этолог,  простите,   но   я   не   знаю   такой
специальности... Поэт и то был! А термодинамикой пренебрегли!  Вот  вам  и
результат. Бесследно исчезли некоторые бумажки, взрываются  часики,  горят
стопки банкнотов. А все почему?  Не  сбалансирована  энергия.  На  ядерном
уровне все великолепно, на атомном -  превосходно,  а  на  молекулярном  -
крах! Молекулы лопаются от переизбытка энергии, а  межмолекулярные  связи,
напротив, слишком слабы. Налицо экзотермическая  реакция...  Гомеостат  не
научили строить молекулы. А все предметы, как  вам  известно,  состоят  из
молекул. Молекулярная физика, физическая химия,  собственно  термодинамика
наконец... Впрочем, я кажется, говорю в пустоту. Вы не  в  состоянии  меня
понять. У вас какое образование? Гуманитарное? Ах, юридическое...


   ПАФНЮКОВ (Институт физики вакуума). Видите ли, я не совсем  понимаю,  о
чем идет речь.  На  что  вы,  собственно,  намекаете?  Никаких  оптических
феноменов я не наблюдал.  Теперь  о  снах  наяву;  мне  кажется,  что  вы,
конечно, совершенно неумышленно допустили неправильную формулировку.  Я  в
этих стенах работаю, а не сплю... Понимаю, понимаю! И охотно извиняю  вас,
вы просто оговорились... Кроме того, и это,  пожалуй,  самое  главное,  мы
сможем продолжать разговор о наших работах, а они велись, как  вам  должно
быть известно, по спецтематике, -  когда  вы  представите  мне  справку  о
допуске первой категории. Извините меня,  но  это  необходимо.  Больше,  к
сожалению, я вам сегодня ничего не могу сказать. Нет, через несколько дней
мы не сможем увидеться. Состояние моего здоровья таково, что мне  придется
уехать в санаторий. Дальше откладывать невозможно. Приходится иногда  и  о
таких вещах думать ученому.


   ГЛАДУНОВ (Институт  криминалистики).  Я  внимательно  прочел  все  твои
материалы. Кое-что собрал  сам.  Почти  все  укладывается  в  нашу  схему.
Признаться, даже сам не ожидал, что во всем этом диком хаосе  можно  будет
разобраться. Вот первые  звенья  нашей  цепи:  Латвия  -  начало  войны  -
Германия  -  подпольная  работа  -  Карстнер  -   арест   Силиса   и   его
сотрудников... Германия и подпольная работа до самого  последнего  момента
были для нас объектами  сплошных  гаданий.  Действительно,  все  выглядело
очень странно. Судя по имеющимся  материалам,  гестапо  давно  следило  за
лабораторией Бецалелиса. Нацистский шпион Вортман, он  же  гауптштурмфюрер
Реттгер, во всяком случае, посылал в Берлин  подробные  и  весьма  дельные
доклады. Почему же Силису и его сотрудникам была  предоставлена  известная
свобода? По крайней мере  на  первых  порах...  И  почему  вдруг  они  все
оказались в концлагере и погибли?  Допустим,  это  можно  было  бы  как-то
объяснить. Но другое уж совсем непонятно. Если немцы  были  так  прекрасно
осведомлены, то почему они столь упорно  добивались  показаний  Карстнера?
Почему? Конечно, им во что бы то ни стало  нужно  было  узнать,  может  ли
машина  изготовлять  банкноты  с  текущими  номерами...  Но  при  чем  тут
Карстнер? Или они считали его главной фигурой в игре? Почему, наконец, они
не  попытались  вытянуть  признание  у  Силиса  и  его  коллег?  Или   они
попытались? В общем вопросов возникало много... Но  не  буду  тебя  томить
ожиданием. Наша рабочая гипотеза как  будто  подтверждается.  Еще  не  все
детали ясны, но картина вырисовывается довольно четкая.  Кажется,  мы  это
дело распутали. Вот смотри.
   Гестапо следит за лабораторией. Здесь все ясно. Упущен лишь один нюанс.
Не все гестапо участвует в игре, а  лишь  один  агент  Вортман,  его  шеф,
группенфюрер СС Штромбек и,  может  быть,  еще  два-три  человека.  Пойдем
дальше. Штромбек располагает  довольно  подробной  информацией  о  работах
Бецалелиса. Настолько  подробной,  чтобы  понять,  что  только  с  помощью
латышских  исследователей  работы  могут  быть  продолжены,  а  тем   паче
расширены на территории Германии. Отсюда вытекает  особое  задание  агенту
Вортману. Ответом на такое  задание  и  явилась  его  последняя  докладная
Штромбеку.
   Вот выдержка из нее: "Считаю возможным предоставить  им  (речь  идет  о
Силисе и его сотрудниках) имперское гражданство.  Обязанности  заведующего
лабораторией могут быть  возложены  на  доктора  Силиса,  который  не  был
замечен в какой бы то ни было нелояльности к национал-социализму".
   Очевидно,  инстинктивная  неприязнь  и  недоверие  Силиса  к   Вортману
оказались спасительными. Помнишь то место, где Лиепинь говорит о том,  что
Силис сторонился Вортмана? Так  вот.  Лаборатория  и  оставшийся  в  живых
персонал были вывезены в Германию. Ничего необычного в этом еще  не  было.
Нацисты нередко так поступали. Странность ситуации заключается в том,  что
Силис, а человек с седыми висками - это,  очевидно,  он,  мог  работать  в
относительно свободных условиях. Более того, как мы знаем, он даже активно
участвовал  в  подпольной  работе,  снабжал   Сопротивление   безупречными
документами и деньгами. Запросив мнения специалистов,  мы  пришли  к  трем
возможным решениям. Первое: Силис взамен  сотрудничества  с  немцами  смог
выговорить себе известную свободу. Второе:  жестокое  соперничество  между
СС, СД и другими секретными службами принудило Штромбека выполнить условия
Силиса и держать его лабораторию на некотором отдалении. Наконец,  третье:
Штромбек был заинтересован только в личном  обогащении.  Силис  давал  ему
валюту. Такова была цена свободы. Теперь я  могу  с  уверенностью  сказать
тебе,  что  все  три  предположения  оправдались.  Мы   срочно   запросили
соответствующие архивы и получили весьма любопытный материал. Я  не  стану
пересказывать   тебе   содержание   найденных   документов,   ты   сможешь
ознакомиться с ними самостоятельно. Коснусь лишь еще одного "белого пятна"
нашей схемы. Я имею в виду арест. До последнего времени мы  знали  лишь  о
трагической судьбе Пауля Упита и  Тенниса  Крогиуса.  Причем  знали-то  мы
только о том, что они погибли в Бухенвальде.
   Теперь нам известно  еще  кое-что.  В  ноябре  1944  года  над  головой
Штромбека стали сгущаться тучи. Сведения об "объекте В",  как  именовалась
машина в нацистских документах, попали к непосредственному шефу  Штромбека
- Мюллеру. Этот высокопоставленный палач не любил медлить. Штромбек  начал
срочно заметать следы. Он  приказал  тайно  арестовать  и  умертвить  всех
сотрудников лаборатории. Однако, видимо,  приказ  был  выполнен  несколько
неумело.  Арестованных  сначала  отправили  в  концлагерь,  а   уж   потом
ликвидировали.  Мюллер  узнал  об  этом.  Отныне  судьба  Штромбека   была
окончательно решена. Его судили при личном участии  Кальтенбруннера.  Вот,
собственно, и все. Дальнейшее уже известно. "Объект В" поручили  ведомству
Крюгера, которое занималось  печатанием  фальшивой  валюты...  По-прежнему
неясно, как машина очутилась  в  Институте  физики  вакуума.  Но  это  уже
несущественная деталь. Тем более что в  ближайшее  время  ее  можно  будет
прояснить...  Я  думаю,  что  Комиссия,   которая   занималась   трофейным
оборудованием, направила незнакомый агрегат на экспертизу в Академию наук.
Скорее всего так оно и было...


   АКАДЕМИК СВЕТЛОГОРОВ (Институт кибернетики). А я не знаю, где кончается
машина и начинается человек...



20

   Сквозь  двойное  стекло  координационно-вычислительного  центра  Михаил
видел бескрайнее бетонированное поле. Ледяная  глазурь  покрывала  ажурные
конструкции дальних стартовых установок. Тронутые лучами утреннего солнца,
они сверкали неистовым хрустальным блеском.
   Дул  южный  ветер.  Над  горизонтом  неслись  облака.  Влажное  дыхание
Атлантики, напоенное душистой теплотой циклонов и светом тропических гроз,
обрушивалось на прозрачную стену телеметрического зала. Слышно  было,  как
ветер поет в алюминиевой чаше радиотелескопа. Это напоминало эхо,  живущее
в перламутровых извивах океанских раковин.  Грозно  темневшие  на  розовом
фоне медкорпуса  траурные  ели  встречали  порывы  ветра  сердитой  дрожью
дремучих лап.
   - Не надоело еще?
   Михаил обернулся. За спиной стоял Урманцев, зябко поеживаясь и  потирая
ладони. Один глаз у него был закрыт черной повязкой.
   - А-а... Это вы, Валентин Алексеевич... Как глаз?
   - Ничего, брат, лучше. Обещают сто  процентов...  А  ты  все  загораешь
здесь?
   - Надоело, Валентин Алексеевич! Все не  запускают  и  не  запускают.  И
главное - даже не говорят, когда...
   - Такой уж у них порядок, Миша. Приходится терпеть.
   - Но ведь это же наш спутник!
   - Наш-то он наш, конечно. Только к запуску нас все равно не допустят. У
них своя задача, у нас - своя. Спутник наш, ракеты их. Вот  когда  выведут
спутник на орбиту, тогда и настанет наш черед командовать парадом.
   - Да знаю я... Больно уж долго они канителятся.
   - А может, они уже запустили. Ты-то почем знаешь?
   Михаил недоверчиво усмехнулся и показал  пальцем  в  сторону  стартовых
площадок:
   - Никакого шевеления за последние трое суток там не  замечено,  товарищ
начальник.
   - Во, чудак человек! А кто тебе сказал, что запускать будут именно там?
   - Мне? Никто ничего не сказал... А где же  еще,  если  не  там?  Мы  же
здесь.
   -  Тут  такое  хозяйство,  что...  Одним  словом,  запуск  может   быть
произведен где угодно. Отсюда только  будет  послана  команда.  Посему  не
торчи ты у окна. Сходи лучше в буфет, попей кефира. Будешь нужен,  вызовут
по радио. Там есть динамик.
   Подольский со все возрастающим удивлением слушал Урманцева. Впервые  он
видел обычно сдержанного и самоуглубленного  Валентина  Алексеевича  таким
возбужденным. "Наверное, волнуется за свой телеинтерферометр",  -  подумал
Михаил и на всякий случай спросил:
   - Как вы полагаете, сегодня запустят? Хорошо бы запустили, а  то  ждать
уже невмоготу.
   - Попей пивка, полегчает.
   - Да что это вы меня все в буфет гоните!.. Может, проверить еще раз? А,
Валентин Алексеевич?
   - Все уже проверено и учтено могучим ураганом.
   - А криостаты? Вдруг пригодятся на крайний случай?
   - Криостаты? В космический холод криостаты?! Ну нет, брат, я не намерен
обогревать своими дровами вселенную.
   Он неожиданно засмеялся. Шумно и коротко. Михаил  недоуменно  уставился
на Урманцева.
   - Ты прости, брат, -  Урманцев  смутился.  -  Это  я  так,  от  избытка
чувств... Анекдот вспомнил один, исторический. Хочешь - расскажу?
   Михаил кивнул.
   - Так вот, Миша. Ты со своим криостатом напомнил мне  старика  Нернста.
Мало кто знает, что на досуге великий творец третьего начала термодинамики
разводил рыбок. Однажды какой-то дурак спросил  его:  "Почему  вы  выбрали
именно рыб? Кур разводить и то интереснее".  И  знаешь,  что  ему  ответил
Нернст? Он  совершенно  невозмутимо  изрек:  "Я  развожу  таких  животных,
которые находятся в  термодинамическом  равновесии  с  окружающей  средой.
Разводить теплокровных - это значит  обогревать  своими  деньгами  мировое
пространство". Недурно, правда?
   -  Это  мне  тоже  напоминает  одно  анекдотическое   высказывание,   -
рассмеялся Михаил. - Оно очень коротко. Голубевод  говорит:  "Не  понимаю,
как это можно быть кролиководом!"
   - В самую точку, - согласился Урманцев  и,  прищурившись  на  солнышко,
сладко вздохнул. - Хорошо, брат! Весна, тает все... Кстати, о таянии...  У
того же Нернста, говорят,  стояла  на  столе  пробирка  с  дифенилметаном,
который плавится при двадцати шести градусах.  Если  в  одиннадцать  часов
утра  кристаллы  начинали  таять,  Нернст  говорил:  "Против  природы   не
попрешь!" - и, захватив полотенце, отправлялся купаться на реку.
   - Тонкий намек на купание? Хотите примкнуть к здешней  команде  моржей?
Могу проводить.
   - Экий ты злюка, право... Я ведь к чему весь разговор-то веду? Пойдем в
буфет, хоть пива выпьем. У меня ведь, черствый и неделикатный ты  человек,
вчера предварительная защита была...
   - Ну! Что же вы молчали, Валентин Алексеевич?!
   - Да ты разве поймешь? - притворно вздохнул Урманцев и обреченно махнул
рукой. - Ты не поймешь мятущуюся душу и не пойдешь с ней в буфет.
   - Пойду! Пойду, Валентин Алексеевич. В буфет завсегда пойду. Я такой...
   - Тогда в темпе.
   Они попросили четыре бутылочки "двойного золотого". Валентин Алексеевич
поймал убегающую через край пену губами. Потом взял стакан рукой и  быстро
выпил. Второй стакан он осушил  уже  мелкими,  неторопливыми  глотками.  И
только после этого, всыпав в пиво соль, которая закипела  на  дне  стакана
мельчайшими белыми пузырьками, стал медленно цедить напиток сквозь зубы.
   - Дюжину раков сюда бы! Или, на худой конец, сушеных креветок.
   - Можно еще моченый горох или соленую соломку, - поддакнул Михаил.
   - Соленые бублички тоже очень хороши.
   - Эстонцы берут к пиву салаку, - Михаил едва заметно улыбнулся.
   - Датчане предпочитают плавленый сыр с перцем.
   - А чехи - рогалики с крупной солью, укропом и тмином.
   - Зато английский докер всему предпочтет булку и коробку крабов.
   Михаил засмеялся и, поперхнувшись пивом, закашлялся.
   - Сдаюсь, Валентин Алексеевич! - сказал он, откашлявшись. - Вы гурман и
знаток, а я только сын лейтенанта Шмидта.  Расскажите  лучше,  как  прошла
предварительная защита.
   - Тяжело прошла. Со скрипом.
   - Иван Фомич?
   - И он тоже. Но особенно кипятились престарелые кандидаты. Один из  них
так прямо и сказал: "Я, дескать, Валю еще студентом  помню,  а  он  уже  в
доктора лезет".
   - Ну и?..
   - За меня академик один вступился. Очень остроумный мужик.  "Правильно,
- говорит, - вы рассуждаете. Абсолютно верно. Дадим ему докторскую степень
лет в семьдесят, чтобы через год он благополучно скончался  от  инфаркта".
Тут, конечно, поднялся хохот.  Кто-то  вспомнил  про  Эйнштейна  и  Галуа,
кто-то привел данные, что средний возраст нобелевских лауреатов по  физике
тридцать два года - в общем сошло.
   - Неужели только об этом и шла речь на защите?
   - О чем же еще? Ведь все свои! Работа  моя  им  уже  в  зубах  навязла,
сколько раз слушали... Потому-то и возник сей глубоко принципиальный спор.
Многое еще в нашем научном деле предстоит налаживать... Многое!
   - А Иван Фомич что?
   - О! Этот иезуит, Игнатий Лойола! Он облил меня тягучим потоком патоки.
Хвалил и превозносил до небес. Называл  меня  великим,  гениальным  и  все
такое прочее.
   - Зачем?
   -  А  ты  не  понимаешь?  Чтобы  вызвать  противоположный  процесс.  Он
набивался на возражения. А чем ему можно было возразить? Только тем, что я
не великий, не гениальный. Пусть это тривиальная истина, но если ее вещают
на предварительном обсуждении, впечатление получается неважное. К счастью,
все поняли, к  чему  он  клонит,  и  фокус  не  удался.  Поэтому  в  конце
обсуждения он еще раз взял  слово  и,  как  он  сам  выразился,  честно  и
нелицеприятно заявил: "Хотя я не  сомневаюсь,  что  представленная  работа
выполнена на высоком  экспериментальном  и  теоретическом  уровне,  но  не
подождать ли нам результатов космической проверки?"
   - Каков?!
   - Беспринципный человек.
   - Ладно, бог с ним. Директор ему популярно объяснил что к чему.
   - А он что?
   - Берет двухмесячный отпуск. В Мацесту поедет.
   - Неужели он так и будет портить людям кровь?