гкий  и  горячий.
Матерчатая изоляция легко расползалась под пальцами.
   В лаборатории неистовствовал телефон. Мильч с трудом нашарил аппарат.
   - Что вы там включаете?! - орал дежурный электрик. - У нас полетели все
вставки!..
   -  Ничего  мы  не  включаем,  -  сказал   Мильч.   -   Может,   это   у
высоковольтников?
   - Вы мне голову не морочьте! Я знаю схему энергопитания института.  Это
ваша секция! Проверьте, нет ли где короткого.
   - Хорошо, я проверю, - сказал Мильч и положил трубку.
   Он сидел в темноте, схватившись за голову. Руки у него дрожали. Ведь он
мог погибнуть! Что это за аппарат? Откуда он взялся? Старый, ржавый  шкаф.
Кажется, в нем перевозили какую-то аппаратуру  из  Германии  после  войны.
Простоял двадцать лет, и никто... Неужели никто не  догадался  подвести  к
нему  ток?  Но  как  теперь  быть?  Возможно,  это  что-то  вроде   бомбы,
какой-нибудь запал...
   В лаборатории вспыхнул свет. Мильч вскочил  и  бросился  к  рубильнику.
Сильным рывком он отключил питание шкафа. Затем осторожно снял  провода  с
клемм и, наматывая их на согнутый локоть, пошел  на  склад.  Сильно  пахло
жженой изоляцией.
   Шкаф стоял по-прежнему грязный, пыльный и пустой. Мильч выдернул из-под
него концы провода и сунул моток в дальний угол. Затем подошел к  шкафу  и
тупо уставился на него.
   Его охватил панический ужас, и он хотел  было  бежать,  но  вспомнил  о
коробке с часами. Что с ней? Мильч осторожно протянул вперед правую руку и
пригнулся. Левой он задел за дверцу и вздрогнул - металл был теплый.
   Резкий стук в двери заставил его выпрямиться. Стучались в  лабораторию.
Стучавшие, казалось, хотели высадить филенки дверей.
   Мильч заметался. Его руки торопливо подхватывали ветошь и забрасывали в
шкаф, туда же полетели банки с маслом и дюралевые трубки.  Повесив  ржавый
амбарный замок, он выбежал со склада.
   - Почему запираешься? - грозно спросил главный электрик Иванов громовым
басом. - Что натворил?
   - Это определенно у них, Викентий Павлович, - сказал дежурный техник. -
Слышите, как резиной пахнет?
   -  Я  ничего  особенного  не  включал.  Свет  да  паяльник.  Ремонтирую
потенциометр, - устало сказал Мильч.


   ...На следующий день Мильч отправился в "Вегу" сразу же после работы.
   Было еще рано,  и  кафе  пустовало.  Официанты  расставляли  на  черных
столиках посуду. Красные керамические пепельницы походили на бычьи сердца.
Из музыкантов был только Эдик. Он  сидел  за  роялем  и  лениво  перебирал
клавиши.
   Патлач расположился в нише, у самого окна. Мильч  подсел  к  нему.  Они
выпили по рюмке коньяку.
   - Ну, бродяга, ты меня вчера просто ошарашил, - сказал Роберт.
   - Что так, герр Профессор?
   - Кое-кто из наших видел, как тебя брали.
   - Осечка. Пойманный оказался без вещественных  доказательств.  Пришлось
отпустить.
   - Откуда мне знать? Я уже привык к мысли, что ты  сел...  Вдруг  бац  -
звонок!..
   - Небольшое разочарование?
   - Брось ты! Вот получай свою шкатулку.
   Пока  Патлач  проверял  содержимое  коробки,  Мильч   осматривался   по
сторонам.  Кафе  постепенно  заполнялось  "вегетарианцами".   Здесь   было
несколько известных московских недорослей, какие-то второстепенные артисты
и  студенты.  Последних  Мильч  отличал  по  голодным  лицам  и  тщательно
отутюженным  воротничкам.  Изредка  встречались   и   размалеванные,   как
праздничные негритянские маски, девицы.  Синяя,  лиловая,  зеленая  краски
покрывали тугую девичью кожу,  превращая  лицо  в  однообразную  плакатную
схему.
   - Превосходно, герр Профессор. Корпорация вас  отблагодарит,  -  Патлач
спрятал коробку. - Во всяком случае, должок за транзистор сбрасывается.
   - Хе! - махнул рукой Мильч. - Я тебе его верну в ближайшие дни.
   Он пососал лимончик.
   - Слушай, Пат... - начал было он. - Впрочем, не надо. Ты уже пошел?
   - Да, - Патлач встал. - Набежал народ. Мне здесь  пока  нечего  делать.
Привет!
   Патлач ушел. Мильч задумался. Он решил еще малость посидеть в кафе.
   На кухне жарили шашлыки, и густой щекочущий дух вползал в зал вместе со
струями синего дыма. Мильч заказал бутылку  цинандали  и  задумчиво  тянул
холодное, чуть терпкое вино.
   Неожиданно  перед  Мильчем  за  столиком  оказались  две  разрисованные
девицы. Они медленно перекидывались словечками и тянули пунш.  Мильча  они
не замечали.
   - Скажите, крошки, если б вам довелось найти клад, что бы вы сделали? -
внезапно спросил Мильч. Он был уже слегка пьян.
   Одна  из  девиц  быстро  взглянула  на  него  и   отвернулась.   Другая
рассмеялась:
   - Ненормальный...
   - Ну, все же? - настаивал Мильч.
   - Брось зря трепаться!
   - Вы не допускаете возможности  существования  кладов  в  наши  дни?  -
приставал Мильч.
   - Отвяжись...
   - Отчего, Зойка? Какой-то дуб вырыл горшок с монетами...
   - Газеты пишут...
   - Значит, вы не верите, что на свете бывают клады? - не отставал Мильч.
   Это вывело из равновесия сидевшую напротив него блондинку.
   - Слушай, ты! - сердито сказала она.
   Мильч удовлетворенно захихикал.
   - Ага, значит, вы все-таки не верите! Ну так вот...  -  Он  привстал  и
скомандовал: - А ну, кладите левые руки на стол! Живо!
   Девицы переглянулись. Сначала Зоя, а затем и  ее  подруга  нерешительно
положили руки на стол. Мильч извлек из пиджака две пары золотых часиков  и
защелкнул браслеты на запястьях. Девушки ахнули. Зоя начала  было  срывать
часы.
   - Ворованные, - спокойно сказала ее подруга.
   - Дура, это клад, - сердито бросил Мильч и пошел к выходу.
   С непокрытой головой шагал он по Пушечной улице. Шел  крупный  ласковый
снег. Небо было близким и нежным. Бархатные снежинки ласкали щеки  и  лоб.
Окна домов и магазинов напоминали елочные лампы. Все мужчины,  облепленные
снегом, были похожи на  дедов-морозов,  а  женщины  -  на  снегурочек.  На
тротуаре и  на  проезжей  части  валялись  огромные  целлофановые  пакеты.
Удивительные пакеты. В них были завернуты автомашины и квартиры, мебель  и
ковры, фрукты и золото, книги и бриллианты. В них было  все,  чего  жаждет
современный  человек.  Телевизоры,  яхты,  роскошные   номера   в   модных
гостиницах, пальмы на берегу моря. Одним словом, все.
   Рог изобилия, огромный, невероятный,  чудовищных  размеров,  парил  над
Москвой. Мильч раскачивал его, ухватившись за самый  кончик,  и  на  землю
сыпались пакеты со счастьем. Они медленно  опускались  вместе  со  снегом,
большие, тяжелые. Но их почему-то никто не поднимал. Их просто не  видели,
не замечали. Люди торопливо  пробегали,  наступая  на  фарфоровые  вазы  и
драгоценный мех. Машины проезжали  сквозь  комнаты,  уставленные  дорогими
гарнитурами, дети швыряли снежки в роскошные бальные  платья,  разложенные
на полированных столах.
   Вы не видели Рога изобилия, друзья?  Он  здесь,  он  над  вами.  Пакеты
счастья падают из него, подбирайте их, дорогие, в них есть  все,  что  вам
нужно! Ах, вы и пакетов не замечаете? Ну, тогда... я  не  знаю.  Как  дать
счастье слепому? Он ведь не сможет его взять.  Гм,  придется  вложить  ему
счастье прямо в руки.
   Рог изобилия принадлежит вам, друзья. Вы заслужили его, заработали.  Вы
имеете на него право. Ах, это право  страдальца,  право  лишенного!  Таков
удел человека на нашей планете.
   Вы получите Рог изобилия. Вы уже  почти  умеете  им  пользоваться.  Вам
осталось только научиться крутить у него хвостик. Вот так,  как  делаю  я.
Вправо - пакет, влево - пакет, вправо - пакет...
   Но сначала... сначала дайте мне одному поиграть с ним. Все равно он  не
минет вас, не правда ли? Но пусть перед этим хоть  немного  побудет  моим,
ладно? Вы не слышите меня, друзья, вы торопитесь, вы заняты, у  вас  дела.
Ваше молчание я принимаю за согласие, хорошо? Ну,  вот  и  отлично.  Очень
рад. Я же люблю вас, люди. Милые, славные, двуногие... глазастенькие...
   - Пьяная морда, глядеть надо!


   - Верушка, дорогая моя, мне не очень хочется об этом  говорить,  но  ты
мать, а мать должна знать всю правду, иначе какая она мать? Неделю  назад,
как сейчас помню, в воскресенье, заявился  твой  Роберт  ко  мне.  Ну,  ты
знаешь, как он приходит. "Здравствуйте". Двадцать секунд молчания. "Ну,  я
пошел, тетя Ната, меня друзья  ждут".  В  то  воскресенье  все  было,  как
обычно. "Здравствуйте". Зевнул, посмотрел  по  сторонам  и  вроде  углядел
что-то. Я сразу заметила, что вид у него стал, как у кошки  перед  крынкой
со сметаной. Безразличный такой, а у самого глаза  бегают.  Одним  словом,
то, се... Через некоторое время следует вопрос, что, дескать, за камень  у
меня на перстне. "Алмаз, - отвечаю, - натуральный алмаз".  Я  обычно  этот
перстенек  ношу,  а  в  тот  день  как  раз  сняла,  что-то  подагра   моя
разыгралась. Кольцо лежало  на  столе  рядом  со  мной,  вот  Роби  его  и
заприметил. Ну, я тогда особого значения не придала его  вопросам.  Работа
старинная,  шуточное  ли  дело.  Многим  она  в  глаза  бросается.  Ну,  я
спокойненько ему отвечаю на все вопросы. Вдруг  он  говорит:  "Тетя  Ната,
дайте мне перстенек на один день". - "Зачем?" -  спрашиваю.  Пошел  врать,
как он умеет, без запинки.  Есть,  дескать,  музей  под  Москвой,  где  он
точнюсенько такой же перстень видел. Ему интересно, видите  ли,  сравнить.
Он пригласит своего приятеля, кандидата искусствоведения, и т.д. и т.п.  И
так заговорил мне зубы, что я дала ему кольцо на понедельник, а во вторник
он обещал его вернуть. Неосторожность? Конечно, неосторожность. Но чего не
сделаешь для любимого племянника! Нет, нет, Верушка, ничего такого, что ты
подумала, не произошло.  Послушай  дальше.  Во  вторник  приносит  он  мне
кольцо. "Спасибо", - говорит. Оказались совершенно одинаковые  экземпляры,
сделанные каким-то мастером, работавшим еще при Николае I. Ну,  одинаковые
так одинаковые, леший с ними! Я взяла кольцо, спрятала в свою  шкатулку  и
забыла про него. Да, так вот. Сегодня захожу я в комиссионный магазин, что
на Колхозной, чисто, светло  там  и  пахнет  хорошо,  не  то  что  в  этих
"Гастрономах". Ну вот, зашла я, интересуюсь подстаканником ко дню рождения
Василия Пантелеймоновича. Как водится, все осмотрела: и посуду, и часы,  и
сережки, и кольца. Глядь, а среди колец мое красуется!  Ты  представляешь?
Вот тебе и не может быть! Но ты погоди, погоди... Ну что заладила  -  твой
сын, твой сын? У всех сыновья. Дослушай до конца. Я так и обомлела. Смотрю
на палец,  кольца  нет,  смотрю  на  витрину  -  кольцо  есть.  Глаза  мои
разбежались. Я же его знаю, как своего ребенка.  Первый  мой.  Андрюша-то,
это  кольцо  ко  дню  свадьбы  преподнес.   Ущербинка   там   есть   одна.
Малозаметная, правда, но я ее сразу увидела. Мое кольцо -  и  все  тут!  И
главное, что меня взбесило, цена тут же на веревочке привязанная лежит,  и
цифра на ней... раза в полтора ниже той, что мне давали,  когда  я  с  ним
ходила приценяться на Большую Полянку. Требую  я  директора,  говорю,  что
кольцо мое. Что? Роби подвела?  Ну,  знаешь,  если  б  все  было,  как  ты
думаешь, тогда его стоило бы и  не  туда  подвести.  Ты  послушай  дальше.
Директор спрашивает: "Чем вы можете доказать, что оно ваше?" - "Мне ли его
не знать, - говорю, - это редкостное изделие,  я  пятьдесят  один  год  на
пальце ношу". Сказала я и вдруг вспомнила, что Роби-то кольцо вернул  и  я
спрятала его в шкатулку. И тут со мной как бы раздвоение наступило. Смотрю
на кольцо, оно мое! На нем и дата нашей свадьбы, инициалы А. и Н. с такими
хорошо знакомыми завитушками. А с другой стороны, помню, что вчера вечером
шкатулку отпирала, кольцо было там. "Когда кольцо поступило на продажу?" -
спрашиваю. "Во  вторник".  Три  дня  назад,  значит.  "А  кто  сдавал?"  -
спрашиваю. Молчанов, и адрес мне незнакомый. А приемщица описывает  парня,
ну точь-в-точь Роби. Вижу я, что дело нечистое. "Может быть, ошиблась",  -
говорю. И потихоньку отбыла  домой.  Приехала  и  сейчас  же  бросилась  к
шкатулке. Там лежит себе колечко  с  алмазом,  с  ущербинкой,  с  датой  и
вензелями. Я так думаю, что Андрей подарил мне тогда это кольцо из-за этой
ущербинки. Не любил держать  у  себя  треснутые  вещи.  Ну,  да  ладно,  в
одиннадцатом году дело было.  Позвонила  я  Роби  на  работу,  прочла  ему
внушение. Смеется, нехристь, уверяет:  случайное  совпадение.  Хорошенькое
совпадение,  а  дата,  а  инициалы,  а  вензеля,  а  ущербинка?  Решила  я
рассказать тебе, Верушка, чтоб ты  прекратила  это  баловство...  Если  их
вовремя не остановить...



3

   Черныш проснулся совершенно счастливый.
   - Я буду всегда молодой,  -  пропел  он,  вскакивая  с  кровати.  Голос
прозвучал глуховато и нахально.
   - Все равно, - повторил он. - Все равно я буду молодым столько, сколько
захочу.
   Он прошлепал босыми ногами к окну. За дымчатым голубым стеклом, дымясь,
занимался морозный рассвет.
   - Отлично, - сказал он, - сегодня снег будет золотой, солнце  яркое,  и
меня ожидают одни лишь удачи.
   Помахав руками, сделал  несколько  резких  наклонов,  затем  побежал  в
ванную. Там он долго плескался и заливисто хохотал.
   - Тетя Наташа, - сказал он, стирая капли воды с жестких, как проволока,
волос, - тетя Наташа, вы с каждым днем все красивее.
   Тетка улыбнулась одними глазами. Она поставила  перед  ним  глазунью  с
багряными пятнами желтков и стакан кофе.
   - Ешь, ешь, болтушка, - проворчала она.
   Черныш ел. Еда была нежная и  вкусная.  Яичница  таяла  во  рту,  масло
приятно холодило небо. Но уж очень он торопился.
   - Надень шапку, - строго сказала тетка, провожая его к выходу.
   - Придется. Хоть и не хочется, а придется.
   Он подмигнул ей, просунув голову в дверь.
   - Я ухожу, но я вернусь. Ожидайте  моего  появления.  Я  буду  велик  и
лучезарен.
   - Беги, болтун, опоздаешь. Смотри там, осторожней.
   - Работа у нас такая, сама понимаешь  какая,  -  запел  Черныш,  прыгая
через ступеньки.
   Он выбежал на улицу и  зажмурился.  Солнце  взошло  над  крышами.  Снег
сверкал мириадами разноцветных блесток. Машины неслись, люди спешили.  Все
казалось неожиданным и острым, каким-то первозданным.
   У человека всего две руки и две ноги. И  пара  глаз.  И  еще  кое-какие
детали. Мозг, сердце, аппендикс. В целом как будто не так уж и  много.  Но
как приятно, когда все это ловко пригнано и налажено. Когда нигде не болит
и ничто не мешает, а  только  радует.  Радует  и  торопит.  Давай,  давай,
недаром у тебя две руки, две ноги и два глаза. Шевели, парень, действуй...
   - Бабушка, давайте я понесу вам сумку, она ведь тяжелая, а нам до метро
по пути.
   - Спасибо, сынок, я уж как-нибудь сама...
   - Ничего, ничего, давайте.
   - Ну что ж, понеси... А не занесешь?
   - Что вы?! Не бойтесь.
   Тридцать широких  шагов  Черныша  сопровождаются  торопливым  шарканьем
старухи.
   - Ну, спасибо тебе, милый. Дале я сама. Что такой веселый?
   - Просто так, мать, хорошее настроение.
   У касс обычная  сутолока,  гам,  озабоченное  гудение  голосов.  Черныш
склонил голову к вырезанному в зеркальном стекле окошечку.
   - Вы сегодня просто очаровательны, -  заявил  он  кассирше.  -  Четыре,
пожалуйста.
   - Что?!
   - Прекрасно выглядите, говорю.
   - Спасибо. Забирайте свои пятаки и не задерживайте очередь.
   - До завтра.
   - Всего хорошего.
   Черныш втискивается в вагон. И здесь ему  хочется  как-то  действовать,
шуметь и радоваться. Он полон энергии и жажды движения.  Сияющим  взглядом
обводит он окружающих его людей. Хорошо бы сделать такое,  чтобы  они  все
зашевелились, заулыбались...
   Но люди, как правило, молчаливы, серьезны, чуть скучноваты. Они едут на
работу, у них много сложных дел и забот,  им  не  до  Черныша.  Они  и  не
подозревают, какой у него сегодня день.
   А впрочем, ничего особенного. День как  день.  Просто  один  не  совсем
оперившийся птенец получит сегодня право взлета. Он поднимется  в  воздух,
оторвавшись от ветки,  к  которой  долгое  время  был  привязан  невидимой
ниточкой.  Полетит  он  или  нет,  неважно.   Главное   -   это   ощущение
самостоятельности. Наконец-то он что-то может делать сам; хоть крыльями  в
воздухе потрепыхать...
   Сойдя с автобуса, Черныш сразу увидел здание института. Скучные  желтые
стены. Каждый год в конце октября их красили  охрой,  но  в  мае  они  уже
выглядели старыми, поблекшими. Зато сейчас этот дом сверкал, как турмалин.
В этом доме Черныша ожидала чудесная метаморфоза.
   Черныш взбегает по лестнице, улыбаясь  встречным  девушкам.  Его  глаза
сейчас как большие невидимые руки. Они обнимают мир и ласково гладят его.
   В эти дни работа в архиве по-настоящему увлекла Черныша.  Он  спешил  в
библиотеку, как  на  свидание.  И  каким  славным  человеком  казался  ему
библиотекарь  Алексей  Степанович  Яриков!  Любезный,   предупредительный,
спокойный... Он осыпал Черныша потоком интереснейшей  информации.  Вырезки
из газет, такие аккуратные и многочисленные, наклеены на  зеленый  картон,
фотографии, журнальные статьи, копии протоколов, свидетельские  показания,
данные различных тонких анализов. Черныш с  азартом  пытался  направить  в
нужное русло эту мутноватую реку чужих страстей и  борьбы.  Он  чувствовал
себя преотлично.
   Особенно пришлась ему  по  душе  информационно-логическая  машина.  Она
занимала заднюю комнату архива, напоминавшую каюту атомного  ледокола.  По
крайней мере так казалось Чернышу. Блестящие панели,  хромированные  углы,
многочисленные кнопки и переключатели приводили его в совершенный восторг.
Возле машины, как правило, дежурил кто-нибудь из  программистов.  Все  это
были молодые молчаливые ребята.
   - Отличная штука, самая современная техника! - восхищался Черныш. Глаза
его сверкали, как у мальчишки при виде самоката.
   - Да, ничего, - соглашался Алексей Степанович, - пока работает. Правда,
мы держим ее на скромной роли библиографа, но и то помощь от нее великая.
   - Разве она не способна выполнять логические операции?
   - Конечно, способна.  Это  мы,  к  сожалению,  не  способны  задать  ей
достаточно простую программу. Я имею в виду задачу,  которая  устроила  бы
эту машину. Вы же знаете, какие у  нас  проблемы,  всегда  очень  сложные,
множество  факторов...  Впрочем,  несколько  раз  она  нам  очень  здорово
помогла.
   - Какой марки эта машина?
   -  Сделана  она  на  базе  "Урала"  последней  модели,  но  значительно
расширена и переоборудована. К нам попала  из  Медицинской  академии.  Они
использовали ее для диагностики.
   - Задачи в общем довольно сходные, - задумчиво сказал Черныш.
   - Конечно. У медиков машина работала в качестве  универсального  врача:
терапевт, хирург, психиатр.  Ей  приходилось  перерабатывать  колоссальное
количество информации. У нее очень емкая память, и  для  наших  дел  такая
память очень нужна. Так что и в теоретических исследованиях на  нее  можно
рассчитывать.
   - Интересно...
   - Да, у нас тут, - улыбнулся Алексей Степанович, - есть свои  кое-какие
традиции. Вот... прозвали...
   Черныш не стал допытываться. В конце концов ему это все равно.
   В этот же день его вызвал начальник отдела Гладунов.
   - Как дела?
   - Знакомлюсь, читаю, систематизирую, - бодро отвечал Черныш.
   - Ну и что?
   - В голове сплошная каша, - честно сознался Черныш.
   - Что ж, этого  следовало  ожидать,  -  задумчиво  сказал  Гладунов,  -
следовало ожидать... Торопиться здесь нельзя.
   Он замолчал, сосредоточенно глядя куда-то в сторону.
   - Но вот в чем дело, дорогой мой, - внезапно сказал он, -  мы-то  можем
не торопиться, но жизнь торопится. Есть одно срочное дело, которое я  хочу
поручить вам.  Кстати,  оно  может  придать  конкретный,  целенаправленный
характер вашим теоретическим изысканиям. Вы согласны?
   Черныш наклонил  голову.  Словно  от  его  согласия  что-либо  зависит!
Конечно, он согласен...
   - Тогда пойдемте, - встал Гладунов.
   В лишенной окон лаборатории сидел довольно молодой, но совершенно лысый
Захаров и просматривал при свете мощных рефлекторов  ка